Мотив возвращения билета Богу в романе «Братья Карамазовы» Ф. М. Достоевского

М онолог Ивана Карамазова о возврате Богу билета на право входа в мир из романа Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» — одно из первых эмоционально-идейных проявлений мотива «возвращенного билета» в русской литературе ХIХ–ХХ вв. И. Смирнов, комментируя слова героя, отмечает: «Фраза Ивана возымела очень широкое воздействие на русскую поэзию XX в., простирающееся от "Заблудившегося трамвая" Гумилева до "Стихов о советском паспорте" Маяковского» [Смирнов: 193].

У исследователей вызвало спор происхождение цитаты. Отметим три точки зрения на источник высказывания Ивана Карамазова о возврате билета Богу. Первый подход — на слова героя Достоевского повлияло стихотворение “Resignation” («Резиньяция», «Отречение») Ф. Шиллера (см.: [Чижевский: 30], [Вильмонт: 218], [Ветловская: 495], [Жеребин: 142], [Криницын]). Так, по Д. Чижевскому, и цитата из стихотворения немецкого поэта-романтика, и высказывание Ивана Карамазова семантически сближены: «В своем "бунте" Иван просто переиначивает слова Шиллера <…> "…Не Бога я не принимаю, Алеша, я только билет ему почтительнейше возвращаю "¹<…>. В этих словах содержится аллюзия на "Отречение" — стихотворение Шиллера <…>

Поэт обращается к вечности:

Empfange meinen Vollmachtsbrief zum Glücke.

Ich bring ihn unaufgebrochen dir zurücke, Ich wieß nichts von Glückseligkeit. —

Однако сходство в выражениях особенно бросается в глаза, когда мы берем русский перевод:

И грамоту на вход к земному раю Тебе , нераспечатав, возвращаю — Блаженство было чуждо мне <…>

От внешнего построения и содержания "Отречения" можно провести параллель к "бунту" Ивана — это обвинительная речь против Бога ("вечности" — у Шиллера), которая построена на (незаслуженных) страданиях человека, в "Отречении" на индивидуальном страдании, у Ивана — на страдании другого. Но решение <…> в обоих случаях различно, поскольку Достоевский был в это время бесконечно далек от идей <…> молодого Шиллера, самим Шиллером позднее преодоленных» [Чижевский: 30–31].

Кроме того, в сноске под русским переводом Д. Чижевский приводит еще один аргумент в защиту шиллеровского «происхождения» реминисценции о возвращенном билете: «…в набросках Достоевского Шиллер упоминается непосредственно после заявления Ивана: "…возвращаю билет на вход" (Д30; т. 15: 229). Связь не очень прозрачна, но речь идет во всяком случае о проблеме теодицеи…» [Чижевский: 30].

Приводя текст Достоевского, Д. Чижевский акцентирует связи отрывка из черновиков «Братьев Карамазовых» с вопросом о цене гармонии, цене билета:

«…Шиллер поет о радости <…>. Чем куплена радость? Каким потоком крови, мучений, подлости и зверства, которых нельзя перенести?» ( Д30 ; т. 15: 230).

Н. Н. Вильмонт считает, что воздействие стихотворения “Resignation” на афористическое высказывание о билете поверхностное, хотя и определившее дальнейшее развитие мысли Достоевского: «Несомненно, юношеское стихотворение Шиллера во многом наивно, да и речь там идет о другом, не о завышенной стоимост и "конечной гармонии", коль скоро она все же наступит в "эмпирическом мире" и увенчает собою историю человечества, а о недостижимости земного счастья . Но не будем умалять и этой идеи, тем более что и она соприкоснулась с мышлением Достоевского» [Вильмонт: 219].

В. Е. Ветловская в комментариях к роману возводит «слова» Ивана Карамазова к «мотивам стихотворения Шиллера "Резиньяция" (1784) в переводе Г. П. Данилевского» («Я пред тобой, о вечности равенство! — / У полных тайны врат… / Возьми свою расписку на блаженство: / Она цела — не знал я совершенства; / Возьми ее назад») [Ветловская: 495].

В комментариях исследователей, увидевших во фразе Ивана Карамазова шиллеровскую реминисценцию, обнаруживается неточность. С чьим переводом “Resignation” («Резиньяция», «Отречение», иногда переводится даже как «Покорность») Ф. Шиллера мог быть знаком Достоевский? Д. Чижевский отмечает: «Русский перевод Данилевского был помещен в собрании сочинений Шиллера, которое вышло в издательстве Гербеля (1857). У Достоевского было издание Гербеля (Гроссман Л. Семинарий по Достоевскому. Пг., 1923)2» [Чижевский: 30]. Однако Д. Чижевский в цитате приводит строки «Отречения» в переводе Ореста Головнина, а не Данилевского. Книгу Р. Ф. Брандта (псевдоним Орест Головнин) Достоевский читать не мог, так как она вышла только в 1886 г.3 Цитирование Н. Н. Вильмонтом созданного в советское время перевода Н. К. Чуковского [Вильмонт: 219], опубликованного в собрании сочинений Ф. Шиллера в 7 томах (1955–1957), также некорректно. В. Е. Ветловская цитирует строки Г. П. Данилевского по первому тому собрания сочинений Ф. Шиллера в издании Н. В. Гербеля. Однако в этой книге сразу после перевода Г. П. Данилевского (с. 23–26) следовал перевод “Resignation” М. Дмитриева (с. 27–30), где соответствующее место звучало по-другому:

«И вотъ, я, мракомъ окруженный, О, вѣчность! на твоемъ мосту уже стою!

Прими залогъ, тобой на счастье мнѣ врученный;

Вотъ онъ, съ печатiю еще не преломленной:

Я счастiя не встрѣтилъ въ жизнь свою!» ⁴

Цитаты отличаются от слов Ивана Карамазова, они могут быть рассмотрены как замысел, определивший последующий выбор писателем выражения возвращения Богу билета.

На наш взгляд, то, что Достоевский был знаком с двумя переводами “Resignation”, принципиально важно: тексты Г. П. Данилевского и М. Дмитриева («расписка» и «залог» «с печатью» — в устар. значении: символ ручательства в чем-нибудь) оказались своего рода «черновыми редакциями», позволившими писателю сделать выбор в пользу формулировки возвращенного билета в окончательном варианте. Достоевский, хорошо знавший немецкий язык, не ограничился переводом и читал “Resignation” Ф. Шиллера на языке оригинала. Об этом свидетельствуют издания произведений поэта на немецком языке, имевшиеся в его библиотеке [Библиотека: 241]. В первоисточнике душа на пороге перехода в незримый мир возвращает Вечности “meinen Vollmachtbrief zum Glück”⁵, что во времена Достоевского переводилось как «залог с печатью» (М. Дмитриев), «расписка на блаженство» (Г. П. Данилевский). Возможно, кроме “meinen Vollmachtbrief”, осознаваемого писателем в качестве вариантов к слову «билет», заглавие стихотворения Шиллера “Resignation” отразилось в названии бунта Ивана Карамазова «почтительнейшим» ⁶ .

Подчеркнем, «билет» не есть «расписка на блаженство», «залог с печатью», «символ» ручательства, но все эти возможные контекстные синонимы, очевидно, фиксировались в сознании Достоевского при поиске им окончательного, наиболее точного словесного обозначения мотива.

Отзвуки шиллеровского “meinen Vollmachtbrief” по смыслу больше подходят к «похвальному листу» Федора Павловича, который он, в присущей ему шутовской манере, «выдает» старцу Зосиме:

«Это я всё время вас ощупывал, можно ли с вами жить? Моему-то смирению есть ли при вашей гордости место? Лист вам похвальный выдаю: можно с вами жить!» ( Д30 ; т. 14: 43).

Сцена напоминает разговор Алеши и Ивана Карамазова о возвращении билета. Возвышенный характер диалога между героями отражается в снижающей модальности травестии: возвращение билета Богу героем «эвклидова ума» / выдача похвального листа праведнику грешником.

“Resignation” Ф. Шиллера определило художественный потенциал дилеммы: отказ от несправедливой реальности и веры в провидение. Наметившиеся совпадения будут осмыслены, углублены Достоевским в идейноэмоциональной составляющей мотива возвращенного Богу билета.

Исследователи выделяют прецедентные тексты, оказавшие воздействие на роман Достоевского. О них писала, например, И. В. Дергачева. Исследовательница выявила и проанализировала прецедентные тексты, «включенные» («прецедентный интертекст») в поэму «Великий инквизитор» [Дергачева: 127]. Практически все, писавшие о романе «Братья Карамазовы», отмечали, что Библия, а в особенности Евангелие, являются древнейшими источниками произведения, занимая особое место в «поэтике памяти» (Д. Томсон) Достоевского. В. Ляху в статье «"Книга Иова" как прецедентный текст "Братьев Карамазовых"» констатирует: «…главы "Бунт" и "Великий инквизитор" пятой книги "Братьев Карамазовых" <…> ориентируют нас соответственно на Книгу Иова и Евангелие от Матфея» [Ляху: 380–381]. Исследователь трактует их как прецедентные тексты, заявившие о себе «не только при помощи прямых аллюзий (вербализованных или тематических), но и через посредство структурных параллелей», задававших диалогическую «сложную соотнесенность <…> повествования с текстом ветхозаветного автора» [Ляху: 381, 383]. Прецедентность текста Евангелия от Матфея подтверждена и уникальным научным трудом «Евангелие Ф. М. Достоевского». Б. Н. Тихомиров выделил около 70 изречений из Евангелия от Матфея, процитированных Достоевским в романе «Братья Карамазовы» и в подготовительных материалах к нему (см.: [Тихомиров: 116–330]).

“Resignation” Ф. Шиллера также многообразно отразилось в романе Достоевского, что позволяет поставить вопрос и о данном произведении как о прецедентном для писателя тексте. В статье отмечены возможные взаимодействия между «Братьями Карамазовыми» и стихотворением Шиллера — тем более, что современники Достоевского подчеркивали значение этого произведения для русской культуры ХIХ в. Так, П. В. Анненков в биографии русского поэта, публициста Н. В. Станкевича отмечал, что тот находился под огромным воздействием стихотворения “Resignation”:

«Съ неменьшею силой владѣлъ всѣми нравственными способностями его и Шиллеръ. Извѣстное стихотвореніе Шиллера: "Resignation" было у него на умѣ и на языкѣ почти безпрерывно. Онъ находилъ постоянно случаи примѣнять основную мысль его къ самому себѣ, — писал литературный критик и мемуарист. — Каждый разъ, какъ излишне-пылкія надежды Станкевича встрѣчали отпоръ въ обстоятельствахъ и въ людяхъ и разбивались объ эти преграды, онъ вспоминалъ любимое свое стихотвореніе и вмѣстѣ съ нимъ повторялъ: "Кто тоскуетъ по другомъ мірѣ, тотъ не долженъ знать земныхъ наслажденій. Кто вкусилъ отъ земнаго наслажденія, тотъ не надѣйся на награду другаго міра, гдѣ пышно разцвѣтаютъ только терніи и скорби нашего дольнаго существованія"»7.

В статье «О критике и литературных мнениях "Московского наблюдателя"» (1836) В. Г. Белинский подбирает эпитет, оценивающий “Resignation” как шедевр поэзии:

«Шиллер был душа пламенно верующая, а посмотрите, какое безотрадное, ужасное отчаяние проглядывает в каждом стихе его дивного "Resignation"…» ⁸ .

И спустя несколько лет в письме к Н. В. Станкевичу от 29 сентября — 8 октября 1839 г. критик среди знаковых произведений Ф. Шиллера называет и “Resignation”:

«В "Résignation" он принес в жертву общему все частное — и вышел в пустоту, потому что его общее было Молохом, пожирающим собственных чад своих, а не вечною любовию, которая открывает себя во всем, в чем только есть жизнь» ( Б9 ; т. 9: 261).

Лирический герой Шиллера больше погружен в сравнение земного/не-бесного с позиции личностного, индивидуального сознания. Переживаний за страдания других людей, в том числе и детей, у него нет. Идея “Resignation” совершенно иная, чем карамазовское возвращение билета на вход в конечную гармонию жизни вечной. Лирический герой Шиллера предъявляет нераспечатанным полученный при рождении билет на обретение земного счастья, которое ему не удалось испытать. Таким образом, отметим антитезы у Шиллера и Достоевского: нераспечатанный “meinen Vollmachtbrief” на обретение земного счастья / отказ от билета в «будущую гармонию»; предъявление “meinen Vollmachtbrief” вечности / неприятие билета; жалоба / «почтительнейший» бунт. От Шиллера в контексте мотива «Братьев Карамазовых» взята «фабульная ситуация», трансформировавшая предъявление “meinen Vollmachtbrief” на пороге вечности в возвращение билета Богу.

М. Карпович считает, что есть параллели между высказываниями Ивана Карамазова (отказывается от «"высшей гармонии"», оплаченной слезинкой «замученного ребенка») и письмом В. Г. Белинского к В. П. Боткину от 1 марта 1841 г. («отказывается от мировой гармонии, обещанной <…> Гегелем», так как «хочет быть спокоен насчет каждого из его "братий по крови"») [Карпович: 282–283].

И. З. Серман, также отмечая воздействие на роман «Братья Карамазовы» письма Белинского Боткину, констатирует хорошее знание этого эпистоля-рия Достоевским: «Уже указывалось, что многое в высказываниях Ивана Карамазова на религиозно-философские темы, особенно его бунт против мирового страдания во имя прав каждой личности, воспроизводит мысли и высказывания В. Г. Белинского, о которых Достоевскому могла напомнить публикация в работе А. Н. Пыпина <…> писем Белинского, где, хотя и в сокращенном виде, было опубликовано знаменитое письмо Белинского к В. П. Боткину от 1 марта 1841 г. Разумеется, мысли, высказанные Белинским в этом письме к Боткину, Достоевскому были хорошо знакомы. Известны слова Достоевского о том, что при первом же знакомстве с ним Белинский "прямо начал <…> с атеизма" <…>, т. е. излагал в 1845 г. молодому писателю те идеи, которые отразились позднее в "Братьях Карамазовых" в страстных инвективах Ивана» [Серман: 47].

Отмечая воздействие письма Белинского Боткину на слова Ивана Карамазова, исследователи имеют в виду прежде всего следующий текст:

«…со всем подобающим вашему философскому филистерству уважением честь имею донести вам, что, если бы мне и удалось влезть на верхнюю ступень лествицы развития, — я и там попросил бы вас отдать мне отчет во всех жертвах условий жизни и истории, во всех жертвах случайностей, суеверия, инквизиции, Филиппа II и пр. и пр.; иначе я с верхней ступени бросаюсь вниз головою. Я не хочу счастия и даром, если не буду спокоен насчет каждого из моих братий по крови…» ( Б9 ; т. 9: 443).

Письмо Боткину от 1 марта 1841 г. впервые было опубликовано в журнале «Вестник Европы»9 А. Н. Пыпиным. В 1876 г. вышла его работа «Белинский, его жизнь и переписка» в двух томах, где также была повторена публикация этого письма10. Интерес Достоевского к личности Белинского отразился в написанных им воспоминаниях «Знакомство мое с Белинским» (1867), предназначавшихся для сборника К. И. Бабикова «Чаша». Сборник не вышел, «текст воспоминаний <…> утрачен» [Библиотека: 254]. Понятно, что публикации А. Н. Пыпиным ранее не изданных писем Белинского привлекли внимание Достоевского. В записной тетради 1875–1876 гг. писатель особо выделил материал, получивший у него заголовок «АВСЕЕНКЕ» (Д30; т. 24: 180). Достоевский полемизирует с критиком В. Г. Авсеенко, статья составила «первую главу апрельского выпуска "Дневника писателя" за 1876 г.» (Д30; т. 24: 453). Достоевский несколько раз упоминает имя Авсеенко рядом с именем Белинского. Особое внимание обращает выпад писателя против критика «Русского Вестника» за «унижение» Белинского:

«Ведь это всё Белинский же писал, тот самый, которого вы, Авсеенко, еще так недавно унижали. Но у Белинского была правда и его заблуждение, а у вас и правда выходит заблуждением» ( Д30 ; т. 24: 185).

В комментариях академического Полного собрания сочинений Ф. М. Достоевского указано:

«Имеются в виду две статьи В. Г. Авсеенко (обе подписанные крпптонимом А.):

• 1)    По поводу одной литературной репутации. А. Пыпин. В. Г. Белинский. Опыт биографии ( Вестник Европы , <1874>, №№ 3, 4 и 6). — РВ , 1874, № 8, стр. 873–896;

• 2)    Переписка Белинского с друзьями. А. Н. Пыпин. В. Г. Белинский . Опыт биографии ( Вестник Европы , 1874, кн. X–XII). — PB , 1875, № 1, стр. 393–418» ( Д30 ; т. 24: 454).

Продолжением публикаций А. Н. Пыпина в февральском номере «Вестника Европы» и стало первое издание письма к Боткину от 1 марта 1841 г. Достоевский знал о публикациях неизданного эпистолярия Белинского, как и о трактовке Авсеенко, который дискредитировал великого критика, «акцентируя письма [Белинского] периода "примирения с действительностью"» ( Д30 ; т. 24: 454–455). Исходя из изложенных фактов, можно с уверенностью предположить, что и письмо Боткину в журнале «Вестник Европы» (1875, № 2) было прочитано Достоевским.

Воспоминания о личной встрече с критиком определили обращение Достоевского к личности Белинского в романе «Братья Карамазовы». Особенно поразили Достоевского проповедь атеизма и критика Христа Белинским (подробнее о разногласиях между Белинским и Достоевским см.: [Захаров: 10–12]). В комментариях к академическому ПСС писателя отмечается, что «в своем восстании против взгляда на будущее человечества как на царство отвлеченной "вечной" гармонии», которая «оправдывает прошлые и настоящие страдания человечества, Достоевский повторил, усилив их при этом, аргументы не только Вольтера, но и В. Г. Белинского периода его страстного отречения от философского "колпака" "Егора Федоровича" (т. е. от гегелевского идеализма и метафизики)» ( Д30 ; т. 15: 469–470). Комментаторами предлагается сравнить «слова Белинского <…> в письме к В. П. Боткину от 1 марта 1841 г.» с «рассуждениями Ивана в главе "Бунт"» ( Д30 ; т. 15: 470). Многие мысли критика получили художественную обработку и дополнительное развитие в романе «Братья Карамазовы»:

«…не хочу счастия и даром» ( Б9 ; т. 9: 443) — «не хочу гармонии», «от высшей гармонии совершенно отказываюсь» ( Д30 ; т. 14: 223); «моих братий по крови, — костей от костей моих и плоти от плоти моея» ( Б9 ; т. 9: 443) — «слезинки хотя бы одного только того замученного ребенка» ( Д30 ; т. 14: 223); «Говорят, что дисгармония есть условие гармонии; может быть, это очень выгодно и усладительно для меломанов, но уж, конечно, не для тех, которым суждено выразить своею участью идею дисгармонии» ( Б9 ; т. 9: 443) — «унавозили собою для кого-то будущую гармонию» ( Д30 ; т. 14: 222); «Что мне в том, что я уверен, что разумность восторжествует, что в будущем будет хорошо, если судьба велела мне быть свидетелем торжества случайности, неразумия, животной силы?» ( Б9 ; т. 9: 444) — «когда я сам доживу до того момента али воскресну, чтоб увидать его, то и сам я, пожалуй, воскликну со всеми, смотря на мать, обнявшуюся с мучителем ее дитяти: "Прав ты, Господи!", но я не хочу тогда восклицать» ( Д30 ; т. 14: 223); «Что мне в том, что моим или твоим детям будет хорошо, если мне скверно и если не моя вина в том, что мне скверно? Не прикажешь ли уйти в себя? Нет, лучше умереть, лучше быть живым трупом! Выздоровление! Да в чем же оно?» ( Б9 ; т. 9: 444) — «Я хочу оставаться лучше со страданиями неотомщенными. Лучше уж я останусь при неотомщенном страдании моем и неутоленном негодовании моем, хотя бы я был и неправ » ( Д30 ; т. 14: 223).

Указанные переклички между письмом Белинского и главой «Бунт» свидетельствуют об идейных, эмоциональных, лексических совпадениях монолога Ивана Карамазова и текста критика.

Отметим, что и диалог Дмитрия Карамазова и Алеши также содержит реминисцентные вкрапления из письма В. Г. Белинского:

«— Это ты оттого, что я покраснел, — вдруг заметил Алеша. — Я не от твоих речей покраснел и не за твои дела, а за то, что я то же самое, что и ты.

— Ты-то? Ну, хватил немного далеко.

— Нет, не далеко, — с жаром проговорил Алеша. (Видимо, эта мысль давно уже в нем была.) — Всё одни и те же ступеньки . Я на самой низшей, а ты вверху , где-нибудь на тринадцатой. Я так смотрю на это дело, но это всё одно и то же, совершенно однородное. Кто ступил на нижнюю ступеньку, тот всё равно непременно вступит и на верхнюю .

— Стало быть, совсем не вступать?

— Кому можно — совсем не вступать.

— А тебе — можно?

— Кажется, нет» ( Д30 ; т. 14: 101).

Дмитрий Карамазов оценивает брата Ивана в категориях Белинского — «высший человек», т. е. высоко забравшийся по «лествице развития», а вот Алеша для него — «херувим», воспаривший по «лестнице Иакова»:

«Я хоть и говорю, что Иван над нами высший, но ты у меня херувим. <…> Может, ты-то и есть высший человек, а не Иван» ( Д30 ; т. 15: 34).

Письмо Белинского Боткину от 1 марта 1841 г. определило прежде всего генезис идеи Ивана Карамазова. Отказ от абстрактной вечной, высшей гармонии объединяет обоих авторов.

Третий подход в вопросе генезиса выражения о «возвращении билета Богу» — исследования В. Парсамова и О. Марченко, ставящие вопрос о том, что высказывание Ивана Карамазова восходит к отрывку из текста «Санкт-петербургских вечеров» Жозефа де Местра11. В. Парсамов отмечает, что высказывание Ивана Карамазова не является «цитатой» или «аллюзией» шил-леровского “meinen Vollmachtbrief”: «…Шиллер здесь ни при чем. <…> В "расписке на блаженство" (Vollmacht Brief zum Glück, в других переводах: "полномочие на счастье" или "доверенность на земное счастье") трудно усмотреть "билет на вход". <…> смысл высказывания Ивана вообще не соотносится с данным стихотворением Шиллера <…> название стихотворения "Резиньяция" (полная покорность судьбе, отказ от жизненной активности, безропотное смирение и т. д.) противоположно по смыслу названию главы, передающему внутреннее состояние героя Достоевского, — "Бунт"» [Парса-мов: 373].

Исследователь считает, что в высказывании о возвращении билета Богу Иваном Карамазовым процитирован отрывок из текста «Санкт-петербургских вечеров» Жозефа де Местра:

« Граф . Я способен смириться без усилий и ропота; признаюсь даже, что если бы я был один на свете и поразившие меня удары судьбы причинили боль лишь мне одному, то на все, что происходит в мире, смотрел бы я лишь как на блестящее и величественное зрелище, предавшись восхищению всем своим существом, — но дорого же достался мне входной билет !..» ¹² .

Если герой Достоевского отдает билет, т. к. не желает смириться со злом и не способен «увидеть своим "жалким, земным эвклидовым умом" ¹³ в этом мире что-либо, кроме зла», то Граф Жозефа де Местра «не отказывается от входного билета, но подчеркивает его высокую стоимость» [Парсамов: 374].

Еще одним свидетельством совпадения с текстом «Санкт-петербургских вечеров» Ж. де Местра, по мнению исследователя, являются черновики к «Братьям Карамазовым»: «В черновых набросках романа у Достоевского аналогичная фраза звучала ближе к тексту Местра "Возвращаю билет на вход — как слишком дорого стоит" ¹⁴ » [Парсамов: 381].

«Санкт-петербургские вечера» Ж. де Местра художественно реализуют идею принятия Божественного билета на право входа в мир в споре сторонника теодицеи и воображаемого автором умозрительного, априорного образа оппонента-деиста. Идея билета Ивана Карамазова отрицает местров-ский постулат.

Книги савойского мыслителя были известны и в Европе, и в России. Текст “Les soirees de St.-Petersbourg” («Санкт-петербургские вечера») был издан в Париже в 1821, а также в 1854 г. в Лионе (в 2 т.). Книги Ж. де Местра выписывали из Франции, как это делал А. С. Пушкин, обращаясь за этой услугой к А. И. Тургеневу:

«Мне покаместь из Парижа ничего не надобно; разве Папу Мейстера» ¹⁵ .

«Санкт-петербургские вечера», по свидетельству В. С. Печерина, можно было купить на книжных развалах:

«Пошел на толкучий, нашел Soirées de St-Petersbourg и начал читать…» ¹⁶ .

М. Стасюлевич в своей диссертации (1866) отмечает высокую популярность религиозно-философского сочинения Ж. де Местра:

«Забытые его Les soirées de St. Petersbourg явились снова въ цитатахъ …» ¹⁷ .

Популярным в России становится сравнение писателей и политических деятелей с Ж. де Местром. Критиками, литературоведами, мемуаристами «русскими де Местрами» назывались Ф. И. Тютчев, П. Чаадаев, Ф. М. Достоевский и К. П. Победоносцев. Исследователи предполагают, что Достоевский читал Ж. де Местра, и прежде всего его «Санкт-петербургские вечера». Хронология выхода книги Ж. де Местра, как и отличное знание французского языка Достоевским, не противоречат возможности чтения им книги на языке оригинала (на русский сочинение савойского мыслителя было переведено только в 1998 г. А. А. Васильевым).

В отличие от текста оригинала, где слово «билет» употреблено четыре раза, в русском переводе А. Васильев использует его лишь дважды — к французским “ billets devisite” и “ billet ” им подобраны синонимы («визитные карточки» и «расписка»), что осовременило перевод.

Слово «билет» укоренилось в бытовой сфере русской жизни — в текстах Достоевского насчитывается 139 подобных словоупотреблений (кроме билетов -ассигнаций и кредитных билетов , это билеты на концерты, поезда, судебные процессы и т. п.). А вот использование слова «билет» как метафоры стало частотным лишь в начале ХХ в. Достоевский, художественно оформив силлогизм возвращения билета Богу, опередил свое время.

Высказывание писателя о возвращенном Богу билете полностью преобразовано и воспроизведено в трагической модальности. Слова Ивана Карамазова реализовались в диалогическом споре теодицеи и деизма, «перестроив» местровскую метафору и придав ей противоположное значение. Текст Ж. де Местра оказался наиболее важен для генезиса формулы «возвращения билета». Идея «билета на вход» в вечную гармонию не получила художественного воплощения у писателя. У савойского мыслителя скорее билет ассоциируется со входом на то «представление», которое называется «жизнь» (что ближе к Шиллеру).

Внимание критиков, написавших рецензии и статьи сразу после публикации романа «Братья Карамазовы», образ-символ возвращенного Богу билета не привлек, эти строки даже не цитируются (см. работы К. Н. Леонтьева, Н. К. Михайловского, В. П. Буренина и др.). Одним из первых осмыслил обобщающее значение высказывания Ивана Карамазова В. Розанов в «Легенде о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского» (1889).

Для Достоевского мотив возвращенного Богу билета был важен как одна из составляющих замысла романа. В письме М. Н. Каткову от 9–11 декабря 1879 г. писатель попытался еще раз раскрыть идею романа и место в произведении мотива возвращенного Богу билета:

«Инквизитор. (Иван холоден). Такие концепции , как билет обратно и Великий Инквизитор, пахнут эпилепсией, мучительными ночами. — А, скажут, сами сознались, что эпилепсией. Да коли такие люди есть, то как же их не описывать? Да разве их мало, оглянитесь кругом, господа, эти взрывы — да вы после этого ничего не понимаете в современной действительности и не хотите понимать, а это уже хуже всего» ( Д30 ; т. 30 1 : 251).

Спор исследователей о происхождении цитаты Ивана Карамазова позволил обозначить тексты, определившие формирование мотива возвращенного Богу билета. Значимыми произведениями оказались стихотворение Шиллера «Резиньяция» в переводе Г. П. Данилевского, письмо Белинского к Боткину от 1 марта 1841 г., «Санкт-петербургские вечера» Жозефа де Местра. Константы текстов о неприятии окружающего мира в романе «Братья Карамазовы» трансформировались в мотив возвращения Божественного билета на право входа в «будущую гармонию». «Санкт-петербургские вечера» Ж. де Местра акцентировали и определили окончательный выбор словесной формулы. Силлогизм Ивана Карамазова обретает символикофилософское выражение идеи бунта, обозначившей дальнейшее движение России к атеизму и революции.