Men-goldsmiths: materials for the history of ancient Russian fine sewing

About the author: Nina Mikhailovna Turtsova

Candidate of Art History, Lecturer at the Institute of Philosophy, St. Petersburg State University.

The article was submitted 24.08.2021; approved after reviewing 10.09.2021; ac-cepted for publication 17.09.2021.

Художественное шитье, лицевое и орнаментальное, играло заметную роль в жизни Средневековья и Нового времени — являлось неотъемлемой частью дворцового быта российских государей, убранства храмов, широко применялось в церемониальных богослужениях. Работа над произведениями в технике шитья требовало огромного напряжения сил, тщательности и значительных временных затрат, что обусловило их немалую ценность. Атрибуция таких памятников затруднена не только традиционным для церковного искусства замалчиванием имен их создателей, но и глубоко укоренившемся в сознании общества принципом гендерного разделения труда — шитье (вышивка), издревле и почти повсеместно, почиталось чисто женским искусством. Тем не менее, в XV–XVII вв. в ряде стран христианского Запада и мусульманского Востока мужчины занимались золотошвейным делом наряду с женщинами, иногда превосходя их в популярности и даже численности. Это же ремесло успешно осваивали монахи Греции и Афона.

Ряд косвенных и немногих прямых свидетельств (пять фактов, шесть имен рукодельников), уже известных благодаря трудам исследователей шитья, позволяют считать, что и мужи-россияне не были совсем чужды этому занятию. Причем их роль здесь далеко не всегда ограничивалась составлением (зна-менованием) рисунков, как это принято считать. Несмотря на это, «мужское золотошвейное дело в допетровской Руси» в самостоятельную тему выделено не было, и мнения современных ученых о настоящей проблеме выглядят не вполне определенно. Одни ограничивались публикациями редких сведений, не делая глобальных выводов. Так, Н. А. Маясова называла в своих работах трех золотошвеев, трудившихся по заказам царского двора в середине — конце XVI в., напоминая, что шитье — это преимущественно женское занятие. В докладе Л. Д. Лихачевой говорилось о старце- золотошвее, жившем в подклете на Патриаршем дворе. Реставратор тканей Е. С. Видонова еще в 1920-х гг. указывала, что выполнение технических приемов некоторых памятников шитья требуют «сильных неженских рук». И, наконец, В. В. Нарциссов на основании косвенных данных уверенно утверждал, что пелена «Прп. Сергий Радонежский» 1422 г. и т. н. Шемякинская плащаница 1444 г. (?) выполнены насельниками мужских монастырей2. Другие исследователи, а таких большинство, и в настоящее время отрицают существование мужского золотного мастерства как такового. Осторожное отношение к данному вопросу вполне объяснимо — традиционное представление о строгом разделении рукоделий на женские и мужские, малочисленность источников информации и неопределенность понятий — все это не может не вызывать сомнений.

Изучение же широкого круга исторических материалов позволило мне увеличить число свидетельств, касающихся мужчин- золотошвеев; выявить новые имена, дополнительные данные об уже известных мастерах. Анализу новых материалов, попытке введения их в контекст определенного времени и посвящена настоящая работа.

Древнейшие письменные источники Руси примечательны многими свидетельствами о памятниках драгоценного изобразительного золотного шитья, наличием прилагательных, их определяющих или близких по значению. Например: «златошьвенный», «златошьвен-ная» — богатые, украшенные золотом; «златый» — украшенный шитьем из золотых нитей: «… свътьлыя и пъстрыя и златыя ризы»3. При этом имена мастеров, за исключением немногих женских, отсутствуют, а соответственно — нет и терминов, обозначающих профессию зо-лотошвеца. Так же как и золотошвеи, что вполне объяснимо — женам и девам профессии иметь не полагалось. Самое же раннее, на сегодняшний день, свидетельство о золотошвеях мне удалось обнаружить в полемической литературе рубежа XV–XVI ст. Ее целью было предотвратить поругание еретиками икон, написанных красками, доказать их равноценность образам в технике шитья, чей авторитет был закреплен еще Священным Писанием (Исх 26:31– 33). Так, в сочинении прп. Иосифа Волоцкого («Послание к иконописцу») термин «шевческое художество» используется в значении «шитье» (вышивка), а слово «шевчии» — как вышивальщик, создающий образ. «Ащели/ж/ и стыя иконы имъемь шары образованы, точно и разньство шолкомь шитому и шаровны/м/ образованiем написаному; не такоже ли има/т/ подобiе; аще моудръ боуде шевчiи и моудръ живописецъ, оба едино дъло творят/т/»4. Очевидно, что прп. Иосифу лично были известны мужи (шевчии), занимающиеся церковным лицевым шитьем. Но кем они могли быть? Светские умельцы, монашествующие или монастырские слуги, насельники обителей, в которых он спасался, или основанного им Иосифо- Волоколамского монастыря? Учитель Во-лоцкого игумена, Пафнутий Боровский, согласно житию, был искусен во всяком деле человеческом. Сам прп. Иосиф Волоцкий рукоделиям уделял большое внимание — даже в часы досуга в своей келье его духовные дети не могли оставаться праздными. По свидетельству Волоколамского патерика, старец Иосиф наставлял, что: «… монах, пребывающий в своей келье, прилежно занимаясь рукоделием, и молитвой, и чтением, и углубляясь в свой внутренний мир, принимает утешение…»5. Однако термин «рукоделие» в древнерусском языке имел целый ряд значений, в том числе и любой ручной труд (от иконописания до хирургических операций)6. Освоение ремесел было заповедано монашеству еще святыми отцами, но характер этих трудов оговаривался крайне редко. Чуть более определенной представляется информация о слугах. Если учесть, что средневековые труженики нередко владели несколькими «умениями», то и специальные термины должны были быть многозначными. «Портной», «швец», «шваль», универсальное понятие «мастер» — все могли означать ремесленника, занимавшегося, как шитьем одежд, сапог, церковной утвари, так и художественным шитьем7. Из текста духовной грамоты прп. Иосифа известно, что за пределами Иосифо-Волоколамского монастыря располагались принадлежащие ему дворцы, в одном из коих «швеци живут» и находился он в ведении инока-казначея8. Приходо-расходные книги обители эпохи ее основателя Иосифа Волоцкого, т. е. ХV–XVI вв. не cохранились. Её же документы конца XVI в. лишь подтверждают наличие швальни. В 1606– 1607 гг. в Иосифо-Волоколамском монастыре было 17 портных и сапожни-ков9. Как правило, их специализация в монастырских реестрах не уточнялась, конкретные работы монастырских мастеров не оплачивались, их стоимость включалась в сумму жалованья, выдаваемого в строго определенный срок (раз в полгода или раз в год). Имелись подобные мастерские и в других монастырях. В это время и позднее они объединяли ремесленников самых разных профессий.

Характер исполняемых работ, перечень приобретаемых товаров и т. п. оказывают некоторую помощь в выявлении монашествующих вышивальщиков. На данном этапе изучения вопроса можно предположить, что таковые были в Болдином Троицком монастыре под Смоленском. Мастера-швали, владеющие искусством шитья, появились здесь вероятно уже в середине XVI в. Однако только с ноября 1598 г. по июнь 1599 г. в приходо- расходных книгах обители регулярно отмечаются покупки дорогих тканей: тонкой крашенины, камки червчатой, камки тоусинной и пр., нитей-шелка (шелковых нитей), пряденых нитей «розных цветов», золотых и серебреных. Например, об этом свидетельствует запись 1598 г., внесенная в книгу между 17 и 22 декабря: «Куплено … крашенинъ тонкихъ и ровныхъ, синихъ и ла-зоревыхъ, сто шестьдесять восмь аршин, дано два рубли и дватцать восмь алтынъ пол-четверты денги». В 1599 г.: 15 февраля «… куплено… три золотника шолку, дана гривна»; 11 марта «куплено четыре золотники шолку, дано четыре алтына две деньги»; 18 марта «куплено шолку два золотника, дано два алтына с деньгою» и т. п.10

Приобретались материи и нити в Вязьме, Можайске и Москве. В расходной записи за июнь 1599 г. имеются редкие записи, указывающие для каких именно нужд приобретены эти товары: «Куплено на Москве на церковные судари два аршина камки червчаты кухтерю да два аршина камки тоу-синные, дано три руб ли шесть алтын. Четыре денги, золотник шолку дано алтын. Дано слуге Гуляю шесть руб лев купити ему теми денгами на судари золота и серебра и шолку»11. В документах обители за 1599 г. указаны имена нескольких монастырских швалей — это Петрунка по прозвищу Суббота, Богдан Горбунов, Ерка (Еремей) Третьяков Горбунов, Ивашка Власов, Савва, Ивашка Захарьев12. Вероятно, кто-то из них и должен был вышить судари. Для развития монастырского шитья важен и тот факт, что в Болдином монастыре (как и в Иосифо- Волоколамском) были свои иконники — Роман и Павел, поэтому необходимость поиска знаменщиков отпадала13. В 1600 г. обитель продолжала покупать дорогие нити и ткани: камка белая, отлас золотной, отлас цвътной, тафта червчатая, тафта двоеличная, синяя крашенина и пр.14 Всего же в 1600 г. приобретено 71 аршин (почти 50,5 м) материалов. Такое оживление в создании золотошвейной утвари, вероятно, было следствием того, что начавшееся в монастыре в 1590-х гг. строительство новых каменных строений шло к завершению или уже завершилось. Приобретение материалов для художественных работ — далеко не единственный случай. Это скорее правило. Так, Болдинская обитель закупала не только ткани и нити, но и листовое золото, краски и пр., которые выдавала как своим иконописцам, так и наемным, для написания образов. Точно такие же примеры содержат приходорасходные книги других уединений, например Иосифо- Волоколамского монастыря 1570–1580-х гг. Аналогичные данные находятся в быту Соловецкого мужского монастыря15.

То обстоятельство, что располагая собственными творческими силами, монахи нередко делали заказы чужим умельцам, очень важен. Причин довольно много. Возможно, качество работ монастырских художников уступало уровню других или на каком-то этапе не хватало времени. Последнее особенно актуально для художественного шитья, требующего больших временных затрат по сравнению с иконописанием. Но, так или иначе, Болдин Дорогобужский монастырь в 1600 г., вновь закупив ткани, на этот раз привлек московскую вышивальщицу. В документах умелицу называют либо по имени — Овдотья Бороздина, либо, используя редкий феминитив — «мастерья», образованный от существительного мужского рода «мастер». «На Москве куплено шолку на судари семнатцать золотников, дано семнатцать алтынъ да мастерьи дано полтина. Да диакону дано от знаменья четыре гривны. Да мастерьи же куплено хлъбовъ и колачъй на девять денегъ. Холстины на подкладку да свъчь да нитей куплено на пять алтынь на двъ денги»16. Это лишний раз подтверждает мою догадку о том, что болдинские иноки понятия не имели о существовании такой узкой специализации мастера как золотошвея, а, соответственно, и указывающего на нее термина. Все известные мне монастырские документы называют только умельцев-у  ниверсалов (швецов, швалей, портных и т. п.). Это легко объяснимо: в повседневной жизни обители, чьи уставы требовали от насельников одеваться скромно и даже бедно, мастер, владеющий техникой шитья, нужен был только в нескольких случаях. Первый, упомянутый выше, — при возведении новых храмов создавались, как правило, новые воздухи, пелены, священнические богослужебные облачения; второй — для поддержания (реставрации) «мягкой казны» и третий — для создания новых предметов взамен крайне обветшавших для старых церквей.

Интересно, что термины «шевчии» или «золотошвея» (золотошвей) не были распространены (а скорее всего и вовсе не известны) и в посадской среде городов. Так, архивы Новгорода, где дифференциация ремесленников, занимающихся одеждой, была особенно высока, не упоминают золотных швецов17. А между тем, в XVI в. в столице они уже были — три мирянина, трудившиеся при царском дворце.

Самый ранний пример упоминания о них, а, соответственно, использования термина «золотошвей» или, скорее, «золотошвея», мне удалось обнаружить среди материалов, опубликованных Археографической комиссией. Это запись 1569–1570 гг., сообщающая о выдаче жалованья «золотошвеям» Мартыну Петрову, Юрию Андрееву и Богдану Григорьеву¹⁸. Известны только две их работы, благодаря сведениям, опубликованным И. Е. Забелиным и Н. А. Мая-совой. Первая завершена была Мартыном Петровым, Юрием Андреевым и Богданом Григорьевым 21 мая 1585 г. Это шляпа «большого наряду» для царицы Ирины Федоровны. Второй заказ выполнен в 1587 г., «июля 16 дано золото-швеям Богдану Григорьеву да Мартыну Петрову под круживо на подкладку червчятому отласу снурново обр азца, полотно тверское»¹⁹.

Очевидно, что упомянутые работы создавались для формировавшегося гардероба новой царицы (коронация её супруга состоялась в 1584 г.). Наряд должен был стать достойным двора российских правителей, поражавшего иноземцев своим блеском, в частности, красотой и богатством одежд. Разумеется, нельзя забывать, что в царском дворце XVI в., трудились женщины-в ышивальщицы и на них лежала основная нагрузка по выполнению золотных рукоделий20. Необходимость же привлекать к этому делу мужчин связана с тем, что упомянутые работы требовали особых навыков и неженской силы, в частности, плетение золотых кружев. Кстати, такие кружева использовались не только для светских одежд, но и для украшения церковной утвари. Например, в соборе г. Коломна в 1577–78 гг. упомянуты палица «отлас золотной, а около ее кружево шито золотом по богровой тофте <…> да стихарь подризной кумачен … полосат», оплечье ризы владыки Иосифа, также были украшены такими кружевами21. Самое же примечательное в приведенных сведениях о трех мирянах то, что здесь, вероятно, впервые употребляется новый термин, указывающий на узкую специализацию рукодельников — «золотошвея». На первый взгляд, он отличается от прежнего «шевчии» большей определенностью. Но это не совсем так, поскольку описание работ свидетельствует о том, что труд золотошвеи предусматривал не только вышивание различными нитями, но и плетение кружев, и кройку, что в очередной раз заставляет вспомнить о многопрофильности средневекового мастера.

Кем были Мартын Петров, Юрий Андреев и Богдан Григорьев — это еще один небезынтересный вопрос. Приведенный выше документ 1569–1570 гг. (о выдаче им жалованья) позволяет считать, что эти мужи не просто ремесленники, получавшие разовые заказы. Возможно, они состояли на службе в Царской мастерской палате (а, может быть, уже в выделившейся из её состава Царицыной мастерской). Эти учреждения располагались в непосредственной близости от царских покоев, куда не допускались даже знатные лица, не состоявшие при особых дворцовых службах. Об этом свидетельствуют данные, опубликованные еще И. Е. Забелиным: «На Передний Верхний государев двор, что у каменных Теремных покоев, и с того двора за каменную преграду к деревянным хоромам государей и царевен, — стольников, стряпчих, дворян, дьяков, подьячих и никаких чинов людей, — в те места никого отнюдь не пущать, кроме приказных и мастеровых людей царских Мастерских палат…»22. Поэтому и трудились в них обычно лица, пользовавшиеся особым доверием династии и, нередко, благородного происхождения. Это хорошо видно на примере чуть более поздних материалов, касающихся рукодельниц Царицыной мастерской палаты. В расходной книге денежной казны за 1613 г. в их числе указаны представительницы фамилий Суровцовых, Тугариных, Немятово, Парсково (Парская)23. Почти все мастерицы, работавшие здесь же в 1625 г., согласно исследованию И. Е. Забелина, являлись женами, вдовами или дочерями детей боярских, т. е. были потомками разорившихся бояр или членами боярских семей, в силу возраста или других обстоятельств не удостоившихся звания боярина24. Кстати, слуги царских мастериц именовали их боярынями, и тому находится немало примеров.

Фамилии названных мужей- золотошвеев относятся к числу довольно распространенных. Тем не менее, стоит упомянуть, что носители таковых удостаивались в XVI–XVII вв. немалых должностей в аппарате государственного управления. Так, представители фамилии Андреевых были дьяками и подьячими приказов Большого дворца, Большой казны, Сыскных дел и пр. Петровы и Григорьевы занимали аналогичное положение в Царицыной мастерской палате, Каменном, Патриаршем приказах и т. п.25

Полное совпадение имен чиновника и вышивальщика мы имеем только в одном случае. В исследовании С. Б. Веселовского «Дьяки и подьячие XVI века» упоминаются два Богдана Григорьева. По времени служения наиболее интересен старший из них, исполнявший в разные годы отдельные поручения: был писцом, подьячим, дозорщиком, дьяком26. Конечно, в России XVI в. существовал принцип разделения труда, определяемый не только возрастным, гендерным и т. п. статусами, но и социальным. Однако каковы были его границы и возможно ли отождествить подьячего и золотошвея, не вполне ясно, учитывая, что процесс формирования сословий, их прав и обязанностей в России завершился только во второй половине XVIII в. Во всяком случае, в рамках одной семьи это было допустимо. Например, в Переписной книге г. Москвы 1638 г. упоминается семья сына боярского Перфирья Медведева — один его сын был подьячим Приказа Новой чети, а другой шапошни-ком27. В пользу возможной идентификации золотошвейного мастера Богдана Григорьева может свидетельствовать то обстоятельство, что даты выполнения им золотных работ и упомянутых служб подьячего не совпадают.

ХVII в., переживший трагедию Смутного времени, век новаторства и экспериментов, дает нам наибольшее количество конкретных имен и фактов о деятельности вышивальщиков. Большая часть важных для рассматриваемой темы документов московского происхождения и это неслучайно. Столица была крупнейшим центром шитья — ее Торг включал особый Золотный ряд, где приобретались готовые вещи, золотые и серебряные кружева и плетен-ки28. Подобных торговых рядов не было в таких крупных и богатых городах как Ярославль, Нижний Новгород, Вологда и пр.

Примечательно, что в московских документах первой трети — середины столетия при упоминании о том или ином мужчине- вышивальщике используется наименование женского рода — «золотошвея». И таковых примеров удалось найти сравнительно много. Приведу несколько из них. В столовой книге патриарха Филарета Никитича за 1623–1624 гг. имеются записи о его госте из мужского Николо- Угрешского монастыря: «За столом у Государя патриарха ели в Крестовой: архидьякон да казначей с братьею 9 ч., … Да Угрешскаго монастыря золотошвея, и вышло ему: полблюда икры арменския, полблюда ухи карасовыя полблюда семги, ползвена осетрины …»; или «Во втор-никъ Генваря въ 6 день на праздник Богоявления Господа Нашего Иисуса Христа … За столом ели архидьякон да казначъй с братьею 9 (ч) да с Угръши от Николы золотошвея да подъячей пятой Филатьев ……»29. Пять документов 1626–1628 гг. рассказывают о старце- золотошвее Мисаиле, работавшем по заказам двора. Например, запись от 27 октября 1626 г. (7135 г. — Н. Т.): «… дано старцу Мисаилу золотошвее гривна, купил 2 золотника белого шелку, да 2 золотника рудожелтого шелку, починивал им соборные церкви Успения Пречистыя Богородицы старые пелены». «Ноября 17, 7135 г. … дано старцу Мисаилу золотошвее за белый шелк за золотник 5 денег, тем шелком к покровцам и к воздухам и запонам нашивал кресты и подписи крестному знамению»30. В переписной книге Москвы 1638 г. упомянут золотошвея Григорий Прокофьев, живший на Ильинской улице31.

Очевидно, используемый термин подчеркивает, что золотошвейное искусство — преимущественно женское рукоделие. Нелишним будет напоминание о том, что Смутное время до основания опустошило царские кладовые. Первые царицы рода Романовых должны были заново накапливать свою казну. Штат царских мастериц (вместе с белыми швеями), в первой четверти столетия постепенно увеличивался: от 14 человек в 1613 г. до 50 — в 1625 г., и продолжал расти32. Правда, труженицы Царицыной мастерской палаты именовались не золотошвеями, а золотными или золотыми мастерицами. Это дает возможность предположить, что термин «золотошвея» как мужской возник при дворе еще в XVI в.33. Впрочем, представления о родовой принадлежности существительных в современном и древнерусском языке далеко не всегда совпадают, и потому возможно высказать несколько версий. Однако пока остановимся на мысли, что «золотошвея» в то время XVI–XVII вв. — это только наименование профессии, и мужчинам было не зазорно называть себя подобным образом.

Сохранившиеся материалы показывают, что в XVII в. мужчины- золотошвеи появлялись при Патриаршем дворе времени патриарха Филарета (Романова). По понятным причинам все они (или он) были монахами. Выяснить имя золо-тошвеи из Николо- Угрешского монастыря чрезвычайно сложно: согласно исследованию А. М. Прокопенко, архив этой обители был сожжен после эпидемии чумы в 1771 г.34. Неизвестна и цель посещения монахом патриарха, можно лишь отметить, что обитель на Угреши почиталась одним из государевых молений и ее насельники были желанными гостями при дворе. Относительно старца Ми-саила можно предположить, что это тот самый безымянный старец- золотошвея, который жил в подклете у патриарха Филарета (1619–1633 гг.). Он не только выполнял золотные и поновительские работы, но и владел искусством низания жемчуга. Правда, отождествить патриаршего дворового мастера можно и со старцем Антонием, который в декабре 1629 г. шил покровы для соборной церкви Успения Московского Кремля35. Хотя в документах золотошвеей он не назван.

В переписных книгах русских городов упоминания о мужчинах- золотошвеях крайне редки и в XVII в. В переписи Москвы за 1638 г. упоминается только уже известный золотошвея Григорий Прокофьев, человек боярина Ивана Никитича Романова, младшего брата патриарха Филарета. На Генеалогическом портале имеется еще один пример: в документах 1624 г. Юрьева- Польского значился боярин Адриан Золотошвей36. Однако это вовсе не означает, что златошвейное искусство утратило свою значимость. Напротив, эстетические идеалы XVII в. определяли его особую популярность. В середине столетия роскошь царского двора даже в сравнении с предыдущим веком была ослепительной. Драгоценности и золотное шитье украшало наряды не только представителей правящей династии, но и их придворных, дворовых и служилых людей младших разрядов. Обыкновенно по лестнице и Красному крыльцу, служившему главным входом во дворец, стояли подьячие и дети боярские в цветном и зо-лотном платье, наряд жильцов, находившихся в сенях, дополнялся золотной шапкой и даже царские повара щеголяли в нарядах с золотными нашивками37. Царский двор был образцом для светских и духовных аристократов: подражая быту двора, знать как и в прежние времена держала в своих домах целые мастерские женщин- золотошвей. Боярские дома и дворы высшего духовенства, порой обслуживали несколько портных. Так, в писцовой книге г. Коломны значится четыре двора владычных портных, у боярина Лукьян Степанович Стрешнев двое портных, у Ивана Никитича Романова — четверо и только при его дворе служил мужчина- золотошвея. Это говорит, что мастера столь редкой для мужчин специализации могли нанимать немногие.

Выявление вышивальщиков осложняется рядом проблем. Первая, которая уже оговаривалась выше — универсальность мастера определяла и ёмкость терминологии. И, напротив, в ряд самостоятельных выделяются профессии, чьи наименования не отражали всех знаний и возможностей умельца. Например, техникой шитья (вышивки) владели такие рукодельники, как «нашивочники» (изготовители узорных нашивок для одежды), «кафтанники», завязош-ники и т. п. В ряде случаев в одном документе один и тот же мастер назывался по-разному в зависимости от исполненной им работы. Так, во время пребывания в столице новгородского митрополита Никона в его расходной книге за 7160 г. (1651–1652 гг.) ремесленник Григорий сначала назван «шапочным мастером», а чуть позднее — «золотошвецом» и «шапочным мастером»38. Шапошник Григорий, несомненно был москвичом, и, вероятнее всего, это патриарший тяглец, живший в слободе на Козьем болоте Деревянного города Москвы в 1640–41 гг.39.

В книге владыки Никона приведено нетипичное для Москвы наименование профессии, вероятно, потому, что записи вел уроженец Новгорода, сопровождавший будущего патриарха в поездке и он просто не воспринял термин женского рода.

В большинстве случаев понять, владел ли тот или иной портной мастерством вышивальщика, также, как и при изучении монастырских документов, помогает характер исполненных работ и количество затраченного на них времени, что особенно важно, а также перечень закупаемых для них материалов (главным образом разноцветных, золотых и серебряных нитей). На этом основании удалось ввести в число золотошвей еще два новых имени — это портные мастера Антон и Симон Соловьянин, работавшие на новгородского митрополита в 1652 г., и др.40

Проблема выявления вышивальщиков касалась не только городских посадов, но и царских учреждений. Золотные мастерицы, обслуживавшие государев двор, не всегда могли справиться с объемом необходимых, а порой незапланированных работ. В этом случае к созданию драгоценного шитья привлекались царские портные. Так, в июле 1613 г. две артели таких умельцев трудились для церкви Знаменья «пресвятой Богородицъ, что на государеве на старомъ дворъ, пониже Варварсково Хресца…». Первая — это мастер Путил-ка Фомин с тремя товарищами «делали патрахъль да ризы», вторая — Якуша Трофимов также «с тремя товарыщи» выполнял ряд других аналогичных работ, которые в документах не перечисляются41. В июле-августе того же года пять казенных портных во главе с упомянутым Путилкой Фоминым и стрельцом портным мастером Ваской Михайловым «…делали шубы золот-ные и камчатые крымскимъ посломъ»42.

В последние годы жизни патриарх Филарет отказался от услуг мужчин-золотошвеев, доверив некоторые работы монашествующим женам43. Постепенно при его приемниках с середины XVII в., как следует из расходных книг, почти все золотные работы для двора всероссийских владык выполняли портные мастера Никита Онфимов, Исачка Борисов с товарищи. Они декорировали вышивкой облачения владыки, шили покровы. Например, в расходных книгах владыки Иосафа за октябрь и ноябрь 1640 г. неоднократно указывается о приобретении разноцветных шелковых нитей для Никиты Онфимова, который шьет патриаршу манатею. В записи же от 15 октября говорится: «Да ему ж, чем шит манатя, на три золотника шолку вишневово, и красново, и белово три алтына. Да на нити на вишневые и на белые восмь денег»44. В той же книге, но уже декабрьская запись сообщает: «Портным мастером, которые шили покровы, на корм Исачку Борисову с товарыщи, трем человеком, пят алтын да за нити за зеленые, и за лазоревые, и за черные, и за вишневые, и за белые, чем шили покровы, десят денег. И всего пятнацат руб лев девят алтын пят денег, дано»45.

В списках придворных российского патриарха за 1667 и 1682 гг. также упоминаются только штатные портные46. Таковые же трудятся и в Царской мастерской палате этого времени. В документах же Царицыной светлицы, кроме таковых, приводятся имена еще и канительных мастеров. Разросшаяся Царицына мастерская палата лишь изредка прибегала к посторонней помощи и практически избавляла от необходимости нанимать других вышивальщиков.

Обзор мужского золотошвейного дела было бы несправедливо завершить не упомянув о т. н. шатерных мастерах Василии Орефьеве, братьях Иване и Федоре Янышовых.47 Наименование их должности говорит о том, что они были приписаны к Шатровой казне (или палате). Н. А. Маясова определяла период их работы при дворе с 1645–1652 гг.48 Этих умельцев, так же как владычных и царских портных, можно отнести к разряду универсальных мастеров. Они изготавливали шатры, церковную утварь (1642, 1645, 1650 гг.), работали как знаменщики (1652 г.), реставраторы, владели золотошвейным искусством. Очевидно, что реставрация шитья была основным видом их деятельности. Царский двор XVII в. украшали многочисленные золотные предметы. Золототканными ковриками щедро были убраны интерьеры царских теремов — они лежали на лавочках, подоконниках, крыльцах. По воспоминаниям иноземных послов, «столбы на … крыльцах деревянных были обиты покровами золотными из Конюшенного Приказу»49. Сама Шатровая палата являлась настоящим кладезем сокровищ. Здесь хранились царские и патриаршие места, парадные стулья и кресла, украшенные золотным шитьем, одежда придворных, которую полагалось сдавать в казну по завершении службы50. Поскольку лицевое и орнаментальное шитье высоко ценилось во многих странах, то иногда царская семья получила такие изделии в качестве даров от иноземных гостей. Так, 5 сентября 1613 г. царю Михаилу Федоровичу от царицы Урбикъ, матери крымского хана Джанбекъ- Гирея были преподнесены: тафья по отласу по зеленому, шита золотомъ и серебромъ; полотенцо, шито золо-томъ и серебром51. Антиохийский патриарх подарил государю Алексею Михайловичу и его семье семь больших, расшитых золотом платов и т. п.52 Все это требовало поддержания, поновления, иными словами, двор остро нуждался в мастерах- поновителях.

Относительно социального статуса шатерных мастеров можно отметить следующее. В 1650–1660 гг. однофамилец или родственник Василия Орефьева, Богдан Орефьев был дьяком Ствольного Приказа (1652–53–1663 гг.) и Оружейной палаты (1656–1663 гг.). Братья Янышовы, очевидно, являлись потомственными шатерными мастерами. В документах архива Оружейной палаты за 1614 г. упоминается Яныш Иванов: «… июня 15 отпущено с Казенного двора шатерному мастеру Янышу Иванову 2 аршина тафты кармазину, 1 арш. 5 вершков белой, жолтой поларшина, рудожелтой три четверти аршина, зеленой три четверти аршина, лазоревой, алой да гвоздичной по аршину, а делать ему в тех тафтах два прапора, вдоль по 5 аршин а шириною 1 арш.»53.

Приведенные новые и уже известные материалы существенно дополняют общую картину развития русского золотошвейного дела, дают основание отказаться от восприятия произведений изобразительного шитья как творения исключительно женских рук. Они же позволяют утверждать, что русские мужи, монахи и миряне разных сословий не позднее XV в. осваивали технику изобразительного золотного шитья. Одни и те же мастера выполняли широкий круг работ — создавали церковные и светские одежды, предметы мирской роскоши и церковного обихода. При этом следует признать, что более или менее полную картину мужского золотошвейного дела Древней Руси и XVII в. составить достаточно сложно, поскольку большинство мастеров, владевших этим искусством, значились в документах как представители других, хотя и смежных, профессий (швецы, портные, швали, опонишники и пр.). Это подтверждается и неустойчивостью профессиональных терминов, означающих мастеров такой узкой специализации как золотошвейное дело — наименования «шевчии», «золотошвея» использовались в определенные периоды и не были распространены повсеместно.