Н. И. Соловьев — критик, автор и корреспондент Достоевского

«Достойнѣйшiй врачъ и писатель», литературную деятельность которого «можно раздѣлить на двѣ части: на чисто-литературную, критическую (въ разныхъ журналахъ) и на спецiально научныя, но популярно изложен-ныя имъ, нѣкоторыя изысканiя и изслѣдованiя его по санитарной части въ Россiи»1 — таким образом охарактеризовал Достоевский Николая Ивановича Соловьева в небольшом редакционном примечании к статье

«Севастопольские подвижницы» и некрологе, размещенных во втором номере «Гражданина» за 1874 г.

Знакомство Достоевского с Соловьевым произошло в 1864 г., когда начинающий провинциальный автор прислал рукопись статьи «Теория безобразия» в редакцию журнала «Эпоха» с просьбой о публикации. Уже в июльском номере материал был напечатан с редакционным примечанием, где Достоевский положительно отозвался о статье и выразил просьбу ее автора о сотрудничестве2 (см. подробнее: [Нечаева: 36–38]). По воспоминаниям редактора «Эпохи», «черезъ два мѣсяца Николай Ивановичъ былъ уже въ Петербургѣ, куда перевелся на службу, и, — по собственнымъ словамъ его пишущему эти строки, — эта-то лестная для него отмѣтка редакцiи и вызвала его тогда на литературную дѣятельность»3. С этого момента Соловьев присоединился к коллективу основных сотрудников журнала. В «Эпохе» автор опубликовал шесть критических и полемических статей: «Теория безобразия» (1864. № 7), «Теория пользы и выгоды» (1864. № 12), «Бесплодная плодовитость» (1864. № 12), «Женщинам» (1864. № 12), «Дети» (1865. № 1), «Разлад (Критика критики)» (1865. № 2).

В своих публикациях Соловьев уделял весомое значение эстетическим вопросам (см.: [Егоров, 2007, 2009], [Щербаков, 2023, 2025]). В статье «Теория безобразия» критик разработал концепт безобразия как системное отрицание красоты, искусства и духовно-нравственных начал человеческой жизни. Публицист показал, что безобразие возникает там, где искусство и красота объявляются ненужными:

«Отрицатели искуства обыкновенно не нападаютъ на него прямо, а говорятъ, что они не признаютъ только искуства для искуства. Но искуство для искуства тоже, что наука для науки, — два понятiя почти немыслимыя съ тѣхъ поръ какъ поэзiя разсталась съ романтизмомъ, а наука съ метафизикой. Наше искуство менѣе всего можно упрекнуть, что оно живетъ для себя, потому что въ высшей степени реально. Оно имѣло много ложныхъ взглядовъ на жизнь, узко и криво смотрѣло на нее, но никогда отъ жизни не отрывалось. Быть можетъ наука не сдѣлалась столько практической у насъ сколько искуство реальнымъ»4.

Безобразие замещает духовное содержание жизни расчетом. Ключевым в рассуждениях критика является тезис о неразрывной связи эстетического и нравственного:

«Самыя нравственныя чувства есть ничто иное какъ чувство эстетическое, примѣненное только къ дѣйствительной жизни. Если для человѣка есть всѣ выгоды солгать или обмануть и онъ все таки не лжотъ и не обманываетъ, то онъ руководствуется не какимъ нибудь умственнымъ выводомъ а тѣмъ, что лгать ему кажется гадко, противно» ( Теорiя безобразiя : 4).

Так Соловьев сформулировал еще одно определение понятия безобразие — утрата внутреннего нравственного чувства, коренящегося в восприятии красоты. Автор показал, как отрицание изящного ведет к опошлению языка, цинизму и разрушению человеческих отношений, приводя в пример Помяловского, который ввел в литературу грубые, безобразные выражения:

«Подъ-конецъ безцеремонность въ немъ росла и въ послѣднихъ сочиненiяхъ встрѣчается наконецъ фраза съ новымъ словомъ: "сипондряцiя". Безобразное это слово такъ понравилось автору, что онъ его нѣсколько разъ повторяетъ. "И она, вспомнивши прежнiе годы своей съ нимъ сипондряцiи влѣпила ему препорядочную безешу"» ( Теорiя безобразiя : 13–14).

Соловьев предупреждает, что культура, основанная на безобразии , лишает общество духовных ориентиров и ведет к моральному распаду:

«Если мы будемъ бранить то, что вчера хвалили и опровергать завтра то, что сегодня находили хорошимъ, то не далеко мы уйдемъ. Прогрессъ есть движенiе а не бѣготня» ( Теорiя безобразiя : 16).

Критика Соловьева направлена на систему мысли, порождающую духовное оскудение и угрожающую будущему общества.

В заглавии своих статей Соловьев предложил ключ к пониманию его полемической тактики и главных идей. Они почти всегда построены на парадоксе или острой формулировке, которые сразу бросают вызов оппонентам. Так, «Теория безобразия» — протест против утилитарного подхода. В 1860-е гг. радикальные критики объявляли искусство, не приносящее практической пользы, бесполезным, красота и эстетика считались ненужными излишествами. Соловьев берет этот тезис и доводит его до логического абсурда. Автор отсылает к отрицателям, создающим целую систему взглядов, которую можно назвать теорией. Однако, отрицая прекрасное, они формируют обратную теорию — теорию безобразия. Заглавие раскрывает суть нигилизма, показывая, что путь, предлагаемый радикалами, ведет к духовному и нравственному уродству, к хаосу и моральному падению. Это саркастическое и точное обозначение для мировоззрения, которое, отрицая красоту, создает систему ценностей, основанную на безобразии.

Общий замысел Соловьева в создании заглавий проявляется и в других его работах, таких как «Теория пользы и выгоды», где он берет ключевые понятия утилитаристов и выстраивает из них подобие теории, показывая узость и эгоистичность такого подхода. Заглавие даже с более прямым значением — «Женщинам» — содержит вызов, представляя собой суровый разбор «женского вопроса». Парадоксальные заглавия служили Соловьеву оружием в полемике. Они позволяли ему концентрировать критику в двух-трех словах, доводить идеи оппонентов до абсурда и привлекать внимание читателя провокационными формулировками.

Защищая поэтов, поэзию, художников и искусство в целом, отстаивая необходимость и важность постижения всего изящного, грациозного, светлого в жизни, Соловьев размышляет над такими нравственными вопросами, как любовь, семейные отношения, воспитание детей, гуманность, человеческое достоинство, народность и милосердие. Критик уверен в дуализме жизни и человеческой натуры. Так, «есть тепло, есть холодъ, есть свѣтъ и темнота, есть добро и зло, есть эгоизмъ и гуманизмъ», — пишет Соловьев в статье «Теория пользы и выгоды»⁵. Человек — существо социальное, поэтому он «есть не только существо само по себѣ, но и существо для другихъ, а какже оно можетъ быть для другихъ, когда внѣ его, какъ говорятъ эгоисты, нѣтъ ничего» ( Теорiя пользы : 13). Соловьев утверждает, что лишь баланс эгоизма и гуманизма в личности образует честного человека . Эту идею автора уточнил Достоевский в редакционном примечании к статье:

«Намъ кажется, что авторъ понимаетъ примиренiе эгоизма и гуманизма только въ высшемъ самосознанiи, т. е. чѣмъ выше будетъ сознанiе и самоощущенiе своего собственнаго лица, тѣмъ выше и наслажденiе жертвовать собой и всей своей личностью изъ любви къ человѣчеству. Здѣсь человѣкъ, пренебрегающiй своими правами и возносящiйся надъ ними, принимаетъ какой то божественный образъ, несравненно высшiй образа всесвѣтнаго, хотя-бы и гуманнаго кредитора, благоразумно, хотя бы и гуманно занимающагося всю жизнь опре-дѣленiемъ того, чтò мое и чтò твое »⁶.

Критик рассматривает гуманизм как эстетическую проблему:

«Удивляться впрочемъ нечего, что люди, начавшiе разрушать эстетическую сторону жизни, не признали также и гуманность въ чистомъ ея значенiи.

Между чувствомъ эстетическимъ и гуманнымъ — самая глубокая связь» ( Теорiя пользы : 13–14).

Доктрина эгоизма, по мысли Соловьева, — чужое учение. Русской народности свойственна гуманность. Об этом критик пишет в статье с оксюморонным названием «Бесплодная плодовитость»:

«Мы экспансивны, гостепрiимны, щедры до смѣшного; широкая натура (какъ это слово ни опошлилось у пошлыхъ людей) по преимуществу наша. Нѣтъ народа, который-бы такъ легко примирялся съ иностранцами и котораго-бы они такъ легко эксплуатировали. Отъ физическихъ-ли условiй, отъ широты-ли неогороженнаго ничѣмъ пространства, но только мы русскiе не родились эгоистами…»7.

Соловьев подвергает критике современную литературную среду, где авторы, особенно из лагеря его оппонентов, много и активно публиковались. Однако вся эта деятельность была бесплодной в духовном и художественном отношении. Это была критика мнимого прогресса, которая лишь создавала видимость деятельности, однако на деле была пустой и разрушительной. По замечанию Б. Ф. Егорова, Соловьеву был характерен «спокойный, вдумчивый анализ; настоящая критика, как и художественная и научная деятельность, чтобы быть оригинальной и плодотворной, должна созревать медленно и уединенно» [Егоров, 2009: 495].

Публицист был критически настроен к нигилистическому движению, противопоставляя эгоистическому реализму нравственно-эстетическое чувство. Помимо понятия пользы , существуют истина и красота . Отрицать живопись, музыку, поэзию есть то же, по мысли автора, что ослепнуть, оглохнуть, потерять способность говорить⁸. Соловьев вводит термин натуральное чувство ( или чувство природы ), которое мыслится критиком как некая эстетическая категория ( Дѣти : 15). Систематическое изучение природы с точки зрения науки не дает полного знания о ней:

«…каждое дерево само по себѣ составляетъ законченную картину и имѣетъ физiономiю. Въ рвущихся къ небу вѣтвяхъ тополя есть что-то сосредоточенное, гордое; липа съ ея нѣжными вѣтвями имѣетъ въ себѣ что-то мягкое, женственное; береза выглядитъ уже иначе: стволъ ее напоминаетъ зиму, а въ ея опущенныхъ книзу вѣтвяхъ есть что-то горькое, полуубитое, — точно однѣ бѣдныя хижины и предназначено ими украшать. Какъ-будто каждымъ деревомъ природа хотѣла что-то сказать, потомъ задумалась да такъ и замерла» ( Дѣти : 15).

Главная цель искусства, таким образом, по Соловьеву, — «гуманизировать» людей ( Дѣти : 15). Обращаясь к главным евангельским заповедям о любви к Богу и ближнему, критик характеризует человечество как второе божество ( Дѣти : 15–16). В этом он видит величие человеческого достоинства. Творчество истинных поэтов направлено прежде на любовь к людям:

«Дѣятельность поэтовъ въ этомъ отношенiи неисчислима. Тургеневскiя "Записки охотника" возбуждаютъ симпатiю къ народу; "Шинель" Гоголя заставляетъ насъ любить мельчайшаго изъ смертныхъ, а "Бѣдные люди" почти уважать такихъ униженныхъ. Гюго учитъ снисходить къ нищимъ, калѣкамъ, изувѣченнымъ болѣзнiю и изуродованнымъ преступленiями. Кто наконецъ женщинъ представляетъ такимъ образомъ, какъ Пушкинъ Татьяну, такъ что всякое нигилистическо-пѣтушиное чувство пропадаетъ? А кто наконецъ дѣтей представляетъ намъ такъ, какъ они изображены у Элiота? Кто учитъ любить природу, свой народъ со всѣми его слабостями и недостатками, и все это съ неодолимой силой соединяетъ насъ всѣхъ и привязываетъ къ родинѣ, такъ что языкъ и литература есть основа не только гуманизма и человѣчества, но и народности, нацiональностей? Не будь у нѣмцевъ народныхъ пѣсенъ Лессинга, Шиллера, Гёте и другихъ, они-бы давно разбѣжались въ разныя стороны. Литература только и вяжетъ ихъ. И насъ тоже она должна болѣе всего вязать. Не знать своего языка прежде всего и лучше всего — это тоже, что измѣнить отечеству, быть связаннымъ съ ними одними только матерiальны-ми интересами, а не жить съ нимъ за одно. О людяхъ, неуважающихъ нашей литературы и непонимающихъ народнаго генiя, можно почти тоже сказать: они оторваны силою тяжолыхъ обстоятельствъ отъ своей почвы, отъ своей родины» ( Дѣти: 16–17).

В представленном выше фрагменте очевидно влияние Достоевского. Нельзя и отвергать правку редактора. Характерным приемом Достоевского как издателя сначала «Времени», «Эпохи», а позже и «Гражданина» было выдерживать идейную линию, направление [Захаров]. В редакционном примечании к первой статье Соловьева Достоевский отметил, что помещает материал « почти (выделено мной. — Д. Б. ) безъ измѣненiй» ( Достоевский ), то есть все-таки какие-то корректировки были внесены.

В соловьевском понимании эгоизм и гуманизм являются полюсами любви. Автор рассматривает отношение полов друг к другу, где центром ограничения эгоизма является для мужчины — женщина: «…въ обоюдной любви мущины и женщины сливаются и эгоизмъ, и гуманизмъ, и чувство долга, и чувство наслажденія»⁹. Главнейшей должностью человека критик считает быть отцом и матерью . Дети — главная связь семьи:

«При тѣсномъ сближенiи мущины съ женщиной можетъ существовать только пара; до тѣхъ поръ, пока у этой пары нѣтъ дѣтей, — нѣтъ въ настоящемъ смыслѣ и семьи. Связь мущины съ женщиной не такъ еще крѣпка, они болѣе любовники. Супругами-же вполнѣ они дѣлаются когда между ними является новый индивидумъ, связанный по природѣ столько-же съ отцомъ, сколько и съ матерью. Дѣти по этому есть центръ семьи » ( Дѣти : 1).

Вопрос о детях и их воспитании, по Соловьеву, должен быть ключевым, «самымъ насущнымъ», в литературе, поскольку молодое поколение есть мост к будущему. Критик исключает необходимость отдавать одному из супругов главенствующую роль в формировании ребенка: «…это трудъ общiй: ихъ дитя — ихъ общее сокровище, оба и должны сберегать его» ( Дѣти : 4).

Публицист придает особое значение детской игре, которая посредством обращения с куклами и животными определяет будущие поступки по отношению к людям. Соловьев скептически относится к наказанию ребенка, считая, что вина прежде всего лежит на родителях: «Наказывая дитя, родители наказываютъ такъ сказать свою-же собственную природу» ( Дѣти : 6). Автор видит губительные последствия от физических мучений ребенка и, будучи врачом, приводит весомые аргументы в пользу отказа от телесных наказаний. По мысли критика, искусство «прельщаетъ идеаломъ, воспитанiе дѣйствуетъ примѣромъ» ( Дѣти : 7), в то же время парадоксально — «наука учитъ, а искусство воспитываетъ». Суровость воспитания, закрытые раздельные учебные заведения приводят к уничтожению чувства добра и красоты в молодежи. Ключевые положения о роли семьи в воспитании ребенка сосредоточены в следующем фрагменте:

«Ни одинъ нашъ поступокъ, ни одно сильное душевное движенiе въ присутствiи дѣтей не обходится безъ того, чтобы оно на нихъ не подѣйствовало. Родители и воспитатели обыкновенно и не стѣсняются этимъ. Безстыдство, неделикатность и невоздержанность въ поступкахъ доходятъ иногда до крайности. Какъ морская губка, мозгъ ребенка все въ себя впитываетъ. О послѣдствiяхъ никто не думаетъ. Разсчоты на школы и жизнь однимъ настоящимъ ослабляютъ въ нашихъ отцахъ и матеряхъ всякую совѣстливость передъ дѣтьми, передъ этимъ воплощенiемъ будущаго. Отчасти эта совѣстливость существуетъ, иначе и говорить-бы было не зачѣмъ, но существуетъ въ самомъ нелѣпомъ видѣ. Стѣсняются напримѣръ разговорами о беременности, о рожденiи, любовныхъ интригахъ, какъ будто только одной любви и надо бояться ребенку. Нѣтъ, пусть они ограничатъ себя во всемъ что вредно дѣйствуетъ на ребенка, и тогда это ограниченiе подѣйствуетъ прогрессивно даже и на нихъ самихъ. Замѣчательно, что рожденiе ребенка дѣлаетъ иногда какъ-бы цѣломудреннѣй родителей, особенно мать: отъ нея положительно отлетаютъ всѣ любовные помыслы, дальше даже, чѣмъ отъ другой дѣвушки. Она какъ-бы влюбляется въ свое дитя. На мужѣ даже отражается ея холодность, — и не безъ пользы для него. Презрѣнiе заслуживаетъ та женщина, которая мѣняетъ своихъ дѣтей на любовниковъ, и несчастны тѣ отцы, сердце которыхъ не смягчалось привязанностiю къ дѣтямъ» (Дѣти: 7–8).

В критических работах Соловьева утверждение христианских ценностей происходит через призму эстетики и нравственности. Публицист отстаивает неразрывную связь между искусством, гуманизмом и семейными идеалами, противопоставляя их нигилизму и эгоизму. Его идеи во многом развивались под влиянием Достоевского. Их диалог продолжался до кончины Соловьева в 1874 г.

Сохранилось пять писем корреспондента к Достоевскому 1864–1871 гг., которые раскрывают не только детали их личных отношений, но и широкий контекст литературно-общественной жизни эпохи. В них Соловьев предстает активным участником литературного процесса, чутким наблюдателем и критиком. В февральском письме 1871 г. он, выступая как представитель новой московской «Беседы», настойчиво приглашает Достоевского к сотрудничеству, подчеркивая идейную преемственность журнала с изданиями братьев Достоевских «Время» и «Эпоха» [Викторович: 143–145]. Однако к июню тон и содержание писем меняются, отражая нарастающую хаотичность на медийном поле. Соловьев вовлекается в издание ежедневной газеты «Русский Мир» и, аргументируя новое предложение, констатирует ключевую тенденцию: « Газеты берутъ очевидный перевѣсъ надъ журналами »¹⁰. Его наблюдения за неудачей «Зари» (см. о журнале «Заря»: [Бучнева]) и неустойчивым положением «Беседы» являются точной оценкой кризиса «толстого журнала» как формата.

Соловьев в письмах рассуждает также о творчестве самого Достоевского, не только развивая мысль Н. А. Добролюбова о «гуманизме» писателя, но и выдвигая собственную, глубокую концепцию, называя Достоевского « писателемъ ужаснымъ »¹¹. Раскрывая это определение, Соловьев указывает, что сила Достоевского — в изображении внутреннего ада, зарождающегося в душе человека с развитой образованием совестью. Довольно чутко критик интерпретирует сцену из романа «Идиот» — рассказ князя Мышкина о переживаниях человека, идущего на казнь. Соловьев видит в физической агонии своеобразный смысл:

«…ею какъ бы ослабляются или отвлекаются отъ сознанiя тѣ внутрен<н>iя душевныя муки которыя испытываетъ всякiй разставаясь съ жизнiю» ¹² .

Это проницательное замечание корреспондента Достоевского показывает, насколько тонко он понимал психологическую глубину произведений писателя.

Опубликованные в «Эпохе» статьи Н. И. Соловьева позволяют выявить целостную систему взглядов, в центре которой оказывается защита духовных и эстетических начал человеческой жизни. Его выступления представляют собой последовательную критику набиравшего силу нигилизма и утилитарного подхода к действительности.

Основной пафос статей Соловьева направлен против радикального отрицания искусства. Публицист настаивает на том, что красота и искусство — фундаментальная потребность человеческой природы, неразрывно связанная с нравственностью. Основываясь на убеждении, что эстетическое чувство лежит в основе моральных поступков, он утверждает, что человек часто поступает верно, поскольку ложь или подлость кажутся ему безобразными, т. е. внутренне отталкивающими. Отрицание искусства рассматривается им как прямая угроза нравственным устоям личности и общества.

Важной чертой подхода критика является стремление к гармонии. Соловьев выступает против любой односторонности: как против жизни исключительно чувством и воображением, так и против сведения всей человеческой деятельности к сухому расчету и пользе. Он доказывает, что ум и фантазия, наука и поэзия дополняют друг друга. Ум, по его словам, прокладывает дорогу, а фантазия дает содержание деятельности. Эта идея равновесия распространяется и на социальные взгляды Соловьева. В статьях «Женщинам» и «Дети» он развивает мысль о святости семьи, материнства и отцовства, резко критикуя теории, проповедующие свободную любовь и ведущие, по его мнению, к разрушению семейного очага. Для него дети — это как центр, скрепляющий семью, так и будущее всего общества. Их воспитание должно основываться на любви, эстетическом развитии и личном примере.

Особое значение для понимания всей истории сотрудничества Достоевского и Соловьева имеет их эпистолярный диалог, охватывающий период с 1864 по 1871 гг. Сохранилось лишь пять писем последнего к Достоевскому, однако они содержательны и дополняют картину их личных и творческих отношений, служат источником, раскрывающим эволюцию взглядов Соловьева, его роль в литературном процессе и глубину восприятия творчества Достоевского.

Именно эта система взглядов, подкрепленная и углубленная эпистолярным диалогом, обусловила положительную характеристику Соловьева со стороны Достоевского. В своем примечании к «Теории безобразия» Достоевский хотя и отметил некоторую «наивность» (Достоевский) статьи, однако подчеркнул, что ее главная идея им полностью разделяется, «твердый, искреннiй и благородный тонъ» (Достоевский) вызывает глубокую симпатию. Для Достоевского Соловьев был ценен как «голосъ свѣжiй» (Достоевский) из самой толщи общества, далекий от столичных литературных сплетен. Их идейное родство очевидно: оба видели опасность в нигилистическом отрицании идеалов, считали красоту спасительной силой и связывали ее с нравственностью, отстаивали значение христианских ценностей — семьи и веры. Соловьев был обязан Достоевскому своей литературной карьерой. Со страниц «Эпохи» начался новый этап его жизни. Сложившиеся под влиянием писателя критические работы автора базируются на традиционных ценностях. Статьи Соловьева выразили идеи почвенничества, которые Достоевский развивал в полемике с радикальными течениями эпохи.