«Наш лунный друг»: Александр Блок и философская блокиана. К 145-летию со дня рождения А.А. Блока

Александру Александровичу Блоку исполнилось 145 лет. Да, именно так. Блок, его жизнь, поэзия и публицистика – необычайное событие в истории русской литературы и философии. Необычайное, на все времена.

Лунный друг . Если Александр Сергеевич Пушкин – русское солнце, то Александр Блок – поэт «луны – холодной и ветряной»¹, «звезды полночной»², «Ночной Фиалки»³ и «ночи мертвой»⁴. Природа лунного начала его жизни и поэзии определяет философские поиски поэта, которые он завершает «Исповедью язычника. Моей исповедью» 1918 г. Смысл философии А.А. Блока заключается в поиске богини – матери – луны – вечного символа Вечной Женственности. Философские поиски А.А. Блока были многогранны, и лунное начало явилось лишь одной из граней его поэтического и публицистического творчества.

Иногда А.А. Блока охватывает почти мистический лунный кошмар, и тогда «проклятая луна» пробуждает в нем философа лунного ужаса5: «Ужасна луна – под ней мир становится голым уродливым трупом»6; «Всходили две луны: белая и красная. Которая прежде – не знал, и не знает до сих пор»7. Георгий Иванов поставил такой диагноз: А.А. Блока «посещала муза из его “Страшного мира”». Поэзия – это что-то вроде падучей. Потом, когда «припадок» проходил, А.А. Блок с дрожью вспоминал «эти страшные ласки»8. Так что мистический ореол, питаемый дьявольским полнолунием, проступает почти во всем его творчестве…

Но иначе был бы у нас А.А. Блок?

В поэзии А.А. Блока было что-то не от А.С. Пушкина, что-то иное, другое, что-то ночное, кошмарное, «такие “лунатические”, как бы пьяные стихи», – как указывал Глеб Струве (Струве, 1984: 323). Стихи «тяжелой сонливости» и «вынимания души»9. Но ночь невозможна без дня, Блок – без Пушкина, Пушкин – предисловие к Блоку, Блок – послесловие к Пушкину. «Нельзя, – подчеркивал И.Г. Эренбург, – понять Блока без Пушкина»10. Лунный Блок пахнет солнечным Пушкиным. «“Онегина”, – пишет он, – целиком следует выучить наизусть»11. Марина Цветаева сравнивала имя Блока с «льдинкой на языке», «поцелуем в снег»12. Пушкинские, но, возможно, лунные ассоциации – какой-то лунный туман, лунатический стиль, который выражается в особой музыкальности, создающей гипнотическое воздействие на читателя.

Современники говорили, что А.А. Блок «упал с Луны», подмечая его особую, неземную сущность. Он, как герой популярного детского мультфильма Лунтик, родился на Луне и случайно упал на Землю. Георгий Иванов, вспоминая А.А. Блока, писал, что тот был «как внезапно очнувшийся лунатик», который родился с «ободранной кожей» и «болезненной чувствительностью»13. Едкая З.Н. Гиппиус даже в самое отчаянное время ласково называла А.А. Блока «мой лунный друг», дружбу с ним – «лунная дружба»14.

Кто сегодня может ответить на вопрос, что значит «лунный Блок», что имели в виду близкие к поэту люди, говоря о «лунной натуре» А.А. Блока, и что означало, когда они называли его лунатиком?

Лунный Блок и «мушиный» метод . Почти сто лет тому назад, в «Блоковском сборнике» издательства «Никитинские субботники» В.В. Гальцев написал: «Велика литература, посвященная Александру Блоку, с каждым годом непрерывно разрастается БЛОКИАНА» (О Блоке…, 1929: 261). Блокиана превратилась в самостоятельное литературоведческое, историческое и философское направление. Опубликованы уникальные художественно-литературные биографии А.А. Блока замечательных русских и советских блоковедов: Н.Н. Берберовой в 1947 г., К.Н. Мочульского – 1948, В.Н. Орлова – 1956, А.М. Туркова – 1969, З.Г. Минц – 1989, В.И. Новикова – 2010, В.А. Сарычева – 2021 г. Работает Блоковская комиссия РАН. Развивается иностранная блокиана. Особое внимание следует уделить двум англоязычным работам: книге члена Британской академии Аврил Пайман «Ангел и камень» 1979–1980 гг.¹⁵ и исследованию польского историка русской философии Анджея Валицкого «История русской мысли от просвещения до марксизма» 1979 г., в котором автор рассуждает об «идеале Вечной Женственности» (Валицкий, 2013: 420). Начиная с 1964 г. выходили блоковские сборники кафедры русской литературы Тартуского университета (в СССР – 1964– 1991 гг.; Эстонской Республике – с 1991 г.).

В современных академических периодических изданиях публикуется достаточное количество статей, посвященных разным сторонам жизни и творчества А.А. Блока. Исследования ведутся по самым разнообразным направлениям, а среди авторов работ как классики блоковедения, так и современные активно публикующиеся ученые (Л.Ф. Алексеева (2021), О.А. Богданова (2023), Т.В. Игошева (2021), Н.Г. Коптелова (2022), Д.М. Магомедова (2022), В.Э. Молодяков (2021), А. Юдахин (2025) и др.).

В истории философской мысли блокианство, безусловно, заслуживает отдельного изучения. Крупнейшие русские философы – С.Н. Булгаков, Н.А. Бердяев, Л.И. Шестов, Ф.А. Степун, Г.Г. Шпет, И.А. Ильин, В.В. Розанов, С.А. Левицкий, С.Л. Франк, П.А. Флоренский, А.Ф. Лосев – не обошли вниманием философские интенции А.А. Блока.

Иногда философские искания А.А. Блока и его благоговение перед В.С. Соловьевым вызывали у современников излишнее раздражение. Среди недовольных был К.Н. Победоносцев, который крайне негативно отзывался о В.С. Соловьеве, называя его творчество «блядословием» (Акулинин, 1990: 27). А.М. Горький писал о духовных исканиях А.А. Блока как о бремени «философских потуг… мальчика с душою без штанов и без сердца»1. В.В. Розанов так оценил философские поиски А.А. Блока: «всякий чижик поет песню чижика, и никакой другой песни ему спеть не дано…»2.

Образ философа в русской культуре удивительно точно определил Сергей Довлатов. Выступая в университете Северной Каролины в 1982 г., он выдвинул неожиданное суждение о себе, А.А. Блоке, В.С. Соловьеве и русской философии: «Исторически же философов в России заменяли всякого рода антисоциальные личности – юродивые, кликуши, спившиеся резонеры и попросту – балаганные шуты. В отношении к ним русское общество проявляло любопытство, смешанное с некоторым чувством брезгливости»3.

Вместе с тем очевидно, что А.А. Блок оставил заметный след в истории русской философии и как автор некоторых нетривиальных поэтических и публицистических размышлений о философии и философах. Особый интерес вызывают его высказывания о Платоне, Иммануиле Канте, Фридрихе Ницше и том же В.С. Соловьеве. Профессор А.И. Новиков в «Истории русской философии» 1998 г., вслед за С.А. Левицким – автором классических «Очерков по истории русской философии» 1968 г., заметил, что «мистический символизм», в духе которого творил А.А. Блок, получил благодаря его философской деятельности «философские формулировки»4.

К сожалению, сегодня отсутствуют монографические исследования о философии А.А. Блока, подобные книге Райнхарда Лаута «Философия Достоевского в систематическом изложении» 1950 г. (Лаут, 1996). Нет и специализированных изданий философских текстов А.А. Блока и об А.А. Блоке, таких как уникальная антология «Пушкин в русской философской критике» (1990). Академическое собрание сочинений и писем А.А. Блока издается с 1997 г. и еще не завершено. Не опубликован полный корпус биографических документов А.А. Блока. Вероятно, еще не пришло время для обобщения и выводов. Но духовные переживания А.А. Блока волнуют историков русской философии. А.А. Блок, его жизнь и духовные поиски – вечная тема русской философии. Достаточно указать на справочные и учебные издания последних 30 лет: «Русская философия: словарь» 1995 г., «История русской философии» 2001 г., «Русская религиозная философия» 2024 г., в которых биография и творчество А.А. Блока являются предметом общего философского обзора. Ф.А. Степун еще в 1929 г. справедливо заметил, что «для уяснения себе разницы между духовными переживаниями А. Блока (человека очень сильных и подлинных религиозных настроений) и житием Серафима Саровского – вовсе не надо быть религиозным человеком; достаточно только быть беспристрастным ученым: вдумчивым психологом, зорким феноменологом» (Степун, 2009: 499). Подвиг Серафима Саровского, мистические прозрения В.С. Соловьева, как и духовные поиски А.А. Блока, представляют собой основы русской философии будущего.

Приступая к рассказу об А.А. Блоке, необходимо прежде всего ответить на вопросы о том, что, как и зачем мы собираемся изучать. Можно использовать «мушиный» метод, о котором, по свидетельству автора книги «Два года с символистами» Н.В. Валентинова 1969 г., неоднократно говорил Андрей Белый: «У него ко мне любопытство, как к мухе с оторванной головой. Дети часто отрывают им голову и смотрят, что муха все-таки перебирает лапками и пытается ходить»5. Цинично звучит, но путь настоящего исследователя идет от детской забавы к профессиональному интересу патологоанатома. Квалифицированный исследователь устанавливает причины, определяет следствие и формирует прижизненную и посмертную диагностику. Наша задача – препарировать жизнь и творчество: дневники, записные книжки, переписку А.А. Блока, а также мемуары, необходимые статьи, книги и монографии. Речь, конечно, идет и о качестве материала, и о компетенции исследователя.

При подборе рабочих аргументов и необходимых цитат мы опирались, помимо прочего, на советы родоначальников научной блокианы О.А. Немеровской и Ц.С. Вольпе, которые в предисловии к сборнику «Судьба Блока» 1930 г. писали, что уклон монтажа текста в сторону «научности или беллетристичности» прежде всего зависит «от подбора материала, от большего или меньшего членения цитат»1. Они считали, что в историко-философской литературе избыточность цитат принципиально допустима, поскольку каждая цитата – весомый аргумент.

Лунный Блок и начало русской маргинальной поэзии . Н.И. Бухарин на Первом съезде советских писателей определил «социальную физиономию»² А.А. Блока: «Квалифицированное дитя старой культуры… <…> Это – поэт глубоко философский… Но его философия идет от Владимира Соловьева, от религиозно-эротической мистики, от очищенного православия с католическим налетом; здесь есть нечто и от старого славянофильства…»³. Вслед за Н.И. Бухариным коммунистические идеологи полагали, что А.А. Блок – последний «поэт-дворянин, который родился в эпоху окончательной гибели русского дворянства»⁴.

В.В. Маяковский в «Хорошо! Октябрьская поэма» 1927 г. кричал: «Кругом тонула / Россия Блока…»5. А.А. Блок и сам неоднократно писал, что русское дворянство окончательно вымерло. Он находился на линии культурной демаркации. Вместе с дворянством уходила и прежняя литература – «тень неправды» бременем легла на русскую литературу6. Она становится иной. Современную ему литературу А.А. Блок называет «безумной»7, а литературную среду – смердящей8.

Русская литература претерпела революционные изменения, завершив традиции усадебной поэзии, она приобрела черты маргинальной культуры. Теперь поэт «не рыцарь, не принц, не всадник, не падший ангел», а человек, «окликнутый в толпе» (Александр Блок…, 1987: 182). Стоит лишь вспомнить стихотворение Бориса Рыжего «До утра читали Блока» 1997 г. или обратиться к истории о плагиате поэта Василия Журавлева, описанной в стихотворении В.С. Высоцкого «Посещение Музы, или Песенка плагиатора» 1969 г. Ведь эта Муза, как подтвердят люди, раньше сутками засиживалась у Блока, а теперь ее и след простыл – сокрушался Владимир Высоцкий9.

Лунный Блок из мира Соловьевых . К сожалению, поэт не встречался с В.С. Соловьевым, но жизнь его естественным образом распадается на два этапа: ранний – до знакомства с творчеством философа, и поздний – под влиянием его идей. В.Я. Брюсов писал, что А.А. Блок пришел в поэзию и философию из мира Соловьевых. В.Я. Брюсов был прав в том, что А.А. Блок – духовный наследник философа В.С. Соловьева. А.А. Блок считал В.С. Соловьева учителем: «…я стольким обязан его стихам»¹⁰. А. Валицкий справедливо подчеркивает, что А.А. Блок поэтическими образами пытался выразить философское учение В.С. Соловьева (Валицкий, 2013: 420).

А.А. Блок последовательно разделял воззрения В.С. Соловьева, что наглядно подтверждается записями в дневнике поэта11. В.С. Соловьев был мистиком и визионером и «писал… конечно, кровью – Блок это чувствовал» (Степун, 2009: 644). Творческие переживания А.А. Блока были созвучны философским размышлениям В.С. Соловьева.

Вслед за В.С. Соловьевым А.А. Блок считал, что только в состоянии экстаза и визионерского транса можно приблизиться к «мирам иным». «Есть миры иные», – записал он12. На основании дневника А.А. Блока можно утверждать, что у него были видения, аналогичные видениям фило-софа13. В.С. Соловьев тайные видения переживал в Британском музее и пустынях Египта, а у А.А Блока они появлялись в Петербурге, где поэт создавал пророческие тексты, среди ко-торых особое место занимает стихотворение «Все бытие и сущее согласно»14. В дневниках и записных книжках он фиксировал свои мистические переживания и вещие сны: «В знамении видел я вещий сон»1. За границами интуитивных прозрений иногда подступали кошмары – «всю ночь кош-мары…»2. В другом месте он писал: «…как все странно кругом. Я видел сон. Раздвинулся занавес. Тащутся сифилитики в гору. И вдруг – я там! Спаси меня!»; «Опять дьявол настиг и растерзал меня сегодня ночью»3.

Лунный Блок и Аполлон . А.А. Блок был визионером и язычником. Он полагал, что о дохристианском можно говорить вслух, поскольку это «наше, здешнее» и «сейчас», а «о христовом, если что и ведаешь, лучше молчать», чтобы не вышло «беснования»⁴. Платон и Христос «говорят о бессмертии души»⁵, но ведь они говорят о Боге, о том, о чем «можно плакать одному»⁶. «Человек прежде всего нуждается в “умо-сердечном врачевании”. Человек нуждается в “Афинах и Эросе”»⁷, т. е. ему необходима гармония мудрости и любви: «мудро-любовное», «мудро-блажен-ное»⁸. А.А. Блок заявляет, что он «не пойдет врачеваться к Христу»⁹. Нагорную проповедь он считает «митингом»¹⁰. Это – «страшный поединок души и духа»¹¹.

Подобно Платону, А.А. Блок находит исцеление не в духовном, а в душевном. Душевное становится лекарством. Это общая черта обоих философов. «Я этого всего еще не знал, но чуял Платона»12, – пишет А.А. Блок. Сама его поэзия, по определению С.Л. Франка, представляет собой форму духовного врачевания и «есть преимущественно исповедание личных душевных переживаний поэта» (Франк, 1996: 264). В поисках смыслов он обращается к языческой философии, а точнее – к созданию собственной модернизированной ее версии. Он сравнивает себя с «древним философом-художником (язычником)»13. Неслучайно А.А. Блок так много писал о «духе музыки» (О Блоке…, 1929: 265), который всегда был и остается первопричиной языческой философии. Вся жизнь А.А. Блока была пропитана как явными, так и неявными языческими мотивами, которые он воспринимал как «аполлоновские впечатления»14. А.А. Якобсон писал: «Блок – это известно – не считал себя христианином и, значит, не был им» (Якобсон, 1992: 85). Эстетически его интересовали христианские трапезы любви (агапы) и древние церковные службы15.

Некоторые современники сравнивали облик А.А. Блока с ликом Аполлона Мусагета. В.В. Розанов отмечал его «аполлоновскую фигуру»16. В памяти Мариэтты Шагинян он остался прекрасным богом вдохновения Дионисом17.

Аполлоно-дионисическое начало выражалось в победном торжестве музыки тела: «Мы любим плоть – и вкус ее, и цвет, / И душный, смертный плоти запах…»18. Судя по письмам и записным книжкам, А.А. Блок иногда не очень хорошо понимал, что он делает и что с ним происходит: «Днем у букиниста. Вечером, как всегда, после “только книг” – “только” плоть»19. «Что-то тяжкое, хмурое, смрадное идет от меня…»20, – пишет он. Но важно знать: когда А.А. Блок не спешил за смыслами, а жил тем, что есть, он становился великим поэтом жизни.

А.А. Блока существенно интересуют античные символы. Прежде всего его завлекает античный дух поэзии и музыки. В размышлениях он возвращается к великой жертве – сладкозвучного певца Эвфориона, сына гетевского Фауста и Елены Прекрасной. Он мечтает о «фаустовском пути», который понимает как «честность к жизни»21. Христа он постоянно украшает языческими знаками: «Вот Он – Христос – в цепях и розах»22. Вот Христос идет на языческое пиршество «в белом венчике из роз». Такой венчик, как отмечает протоиерей Александр Мень, «античный символ пиршества; на пиру древние римляне украшали себя венками из цветов»1. Он также предположил, что А.А. Блок изобразил не Христа, а Другого. Христос должен быть в терновом венце, в сиянии ауры, нимба, а «это и был действительно Другой…» в венце – из роз2. А.А. Блок сознательно пошел на подмену. В дневнике он сделал следующую запись: «надо, чтобы шел Другой»3. Пускай идут Эвфорион, Мефистофель, Фауст, но не Христос, а может быть, как предполагал Г.Г. Шпет, у А.А. Блока «Великий Пан воскрес» (Шпет, 1989: 368), и, возможно, этот «Великий Пан» – сам А.А. Блок. Неслучайно современный книжный иллюстратор Филипп Барбышев решился изобразить уже А.А. Блока в венчике из роз. Венчик – чин христианского погребального ритуала4.

В день, когда поэма «Двенадцать» в основном была дописана, А.А. Блок отметил в записной книжке: «Я понял Faust’a»5. «А Христа я никогда не знал», – говорил он Вл. Пясту6. Тогда же А.А. Блок напечатал итоговое сочинение – «Исповедь язычника. Моя исповедь» 1918 г., а затем, уже незадолго до смерти, в состоянии помрачения что-то почувствовал, что-то услышал, что-то увидел, уничтожил часть записных книжек и разбил голову светозарному Аполлону. Это было «какое-то пьянство без вина»7, – сокрушалась мать Мария. Дебош, но не пьяный, скорее стихийно-продуманный и мистически-философский. Понимание смыслов приходит уже в конце жизни и, возможно, в момент смерти. «И еще мне жалко – не Бога, нет, Его нету. Мне жалко Христа. Он тоже умирал, у Него был кровавый пот»8, – писала мать Мария в эссе об А.А. Блоке.

Лунный Блок и музыка . «В начале было слово», – сказано в Священном Писании. «В начале было дело», – сказано в «Фаусте». А.А. Блок считал, что прав, видимо, Сократ: «Вначале была му-зыка»⁹. По словам А.А. Блока, «демон некогда повелел Сократу слушать духа музыки»¹⁰. А.А. Блок, верный сократик, вслед за учителем слушает духа музыки. Он приходит к выводу: «Музыка – предшествует всему»¹¹; «музыка есть сущность мира»¹²; «музыка творит мир. Она есть духовное тело мира…»¹³. «Музыка и свет» – основополагающий мотив, который становится фундаментальным тезисом всего философского творчества А.А. Блока¹⁴.

Музыка, по мнению А.А. Блока, является «цементом» человечества15. Поэт полагает, что музыка связывает времена и эпохи: «Вся короткая история человечества, которая сохранилась в нашей бедной памяти, есть, очевидно, смена эпох, из которых в одной – музыка замирает, звучит заглушенно, чтобы с новым волевым напором хлынуть в другой, следующей за нею»16. Духовные вожди человечества – люди, которые умеют слушать музыку и понимать дух музыки. Музыкальные звуки «всегда стояли в ушах у Гоголя, у Достоевского, у Толстого»17, а народ всегда был бессознательным носителем духа музыки18.

А.А. Блок разрабатывает концепцию исторического движения духа музыки – концепцию му-зыкоцентричности. Для этого он использует такие термины, как «дыхание духа»19, «антимузыкальность», «неполнозвучность»20, «музыкальные люди»21 и др. Поэзия – высшая форма музыки. Поэзия вне истории или над историей, литературой, философией и религией. Тем не менее «поэзия исчерпаема… дойдя до предела своего, поэзия, вероятно, утонет в музыке», – полагает А.А. Блок22.

Впрочем, иногда говорят, что истинная поэзия не нуждается в музыкальном обрамлении, ибо она сама и есть музыка. Возможно, в этом есть доля истины: музыка действительно звучит в стихах А.А. Блока – это чувствуют и современники, и наследники поэта. Тем не менее каждый алмаз мечтает стать бриллиантом… Однажды Александр сообщил отцу, что один из профессоров Петербургского университета собирается читать реферат о музыкальности его поэзии1. Безупречно поэтическую музыку А.А. Блока услышали советские композиторы: Дмитрий Шостакович («Семь стихотворений Александра Блока», 1967 г.) и Григорий Свиридов («Петербургские песни», 1969 г.).

А.А. Блок проходит мимо В.И. Ленина. Он не слышит «музыки» в его речах. «Ему казалось, что музыка опять уходит из революции», – сокрушался А.В. Луначарский (Луначарский, 1937: 417). Ощущение фальшивой музыки доходит у А.А. Блока до безумия: «требуется действительно похоронить отечество, честь, нравственность, право, патриотизм и прочих покойников, чтобы музыка согласилась помириться с миром»2. Поругание музыки еще «отмстится»3, – записал он. Прав был Андрей Вознесенский, который предостерегал, чтобы не навлечь беду: «не трожьте музыку руками»4.

В конце жизни музыку, идущую от «советского оркестра», А.А. Блок «уже не слышал» (Луначарский, 1937: 408). Он признавался К.И. Чуковскому, что утратил способность слышать музыку, глохнет и мир вокруг него превращается в безмолвную пустоту. А когда он совсем оглох, он умер.

Лунный Блок и философутики . З.Н. Гиппиус утверждала: Блок «не философ»⁵. Вообще она права: философия для А.А. Блока – метафизическая сплетня. В философии нет музыки. Философию он считает ненужным переплетением смыслов и метафор.

«Кто знает философа Блока», – спрашивал А.А. Якобсон (Якобсон, 1992: 86). «Блок-человек, Блок-поэт – это одно; Блок-философ – это другое. Между одним и другим есть и связь, и сходство, но различия существенней сходства» (Якобсон, 1992: 86). Главные качества философии А.А. Блока – «стихийность» и «воплощение дисгармонии» (Якобсон, 1992: 98). А.А. Якобсон делает вывод: «Влияние блоковской философии вредоносно…» (Якобсон, 1992: 86). «Из всего сказанного вовсе не следует, что философию Блока можно обойти молчанием. Нужно определить ее существо, выяснить ее происхождение» (Якобсон, 1992: 86). Для А.А. Блока поиски философской истины оказались сложными, непрерывными и глубоко жизненными, но построением философских теорий «сам не занимаюсь»6. Сущность блоковской философии точнее всех определил Н.И. Бухарин: «мистический идеализм – помесь Канта с Владимиром Соловьевым»7. «А это все-таки, – уточняет профессор В.К. Размахнина, – Бухарин»8.

Читая переписку и дневниковые записи А.А. Блока, можно узнать историю его философских взглядов. Блоку 27 лет. Он делает важное заявление: «“философского credo” я не имею»9. Философское воспитание он получал дома, в университете, разговорах с софианцами и переписке с Андреем Белым. Вспоминая студенческие годы, он пишет: «Начинается чтение книг; история философии… <…> Начинается покорность Богу и Платону»10; «Не очень-то бываю в университете, а если и бываю, то слушаю лекции Введенского по истории философии (а не права) и только. Больше занимаюсь дома…»11. Несомненно, А.А. Блок прав: «многодумные» профессора способны лишь на повторение и компиляции.

А.А. Блок начал изучение философии с античной классики. «Философские занятия, – сообщает он отцу, – по преимуществу Платон, продвигаются не очень быстро. Все еще я читаю и перечитываю первый том его творений…»12. В стихотворении «Неписанные догматы» 1900 г., в «Поэме философской» 1900 г. и в «Последней части философской поэмы» 1901 г. он размышляет о «сокровенном учении» античных мудрецов: «Из мрака вышел разум мудреца»13.

Чтение Платона приводит А.А. Блока к выводу: «обжигаюсь на философии»14, но уже через некоторое время сообщает отцу, что почувствовал большую «близость» к философии15. Круг его философских интересов постепенно расширяется. В дневнике он записал, что находится «между

Кантом, Декартом, Платоном»1. Особое место среди них занимает Иммануил Кант. А.А. Блок начинает усиленно занимается его философией: «Довольно много читаю, также и ученые книги (Канта)»2.

А.А. Блок называет философию И. Канта «страх перед страхом»3, а самого И. Канта «испуган-ный»4. Пишет стихотворение, посвященное И. Канту. Блоковский образ И. Канта прочно вошел в русскую кантиану (Круглов, 2012: 197–218). Вот он, Иммануил Кант Блока: «Сижу за ширмой. У меня / Такие крохотные ножки… / Такие ручки у меня, / Такое темное окошко… / Тепло и темно…»5.

А.А. Блок создает «кантиану» в красках Даниила Хармса: «морщинистый Кантик» или, напротив, «Кантище на соломенной табуретке»6. А.А. Блок мифологизирует образ И. Канта, представляя его городским сумасшедшим: «А может быть – привез на извозчике маленький Кантик? Тррах! Грохнулся с извозчика, ушибся; его поднимали дворники под ручки, ввели в горницу, поставили на колени, накрыли полотенцем. Думали, что молится, оказалось – пропал без вести, пришел к невесте и провалился на месте. Только его и видели»7. «Петербург – город, по улицам которого на днях, по случаю наводнения, проплыли на ялике двое в колпаках, ухмыляясь, с ящиком, на котором написано было: “Осторожно!!!” На перекрестке из ящика просунул голову Иммануил! Он сказал: Здравствуйте! Нынче хорошая погода и приятно покататься на лодке. Постарайтесь к вечеру доставить меня в Кенигсберг»8. Очень современно сказано, не находите?

В «хармсовской» игре А.А. Блока «непременные участники» – его друзья: Андрей Белый и Сергей Соловьев. Они придумали профессора Лаплана, философа ХХII в., философутиков и «пытаются установить связь между Кантом и Лапаном», – зафиксировала Н.Н. Берберова9. «Узнаю тебя, папаша Кант, – старая обезьяна!.. Узнаю вас, неокантианцы – “философутики”, преждевременно впавшие в детство кретины!», – подвел итоги Андрей Белый10.

Философские интересы А.А. Блока меняются. Он обращается к философии Фридриха Ницше. В пятнадцатой записной книжке (1906 г.) сохранился его подробный конспект работы Ф. Ницше «Рождение трагедии из духа музыки». В некоторых стихотворениях, в том числе «К музе», заметны ницшеанские мотивы11. У Ф. Ницше А.А. Блок находит истину, которой следует уже всю оставшуюся жизнь: «Когда проходит известное музыкальное настроение духа, является уже поэтическая идея»12.

Ницшеанские мотивы философии А.А. Блока вполне очевидны и актуальны. О существенных ницшеанских чертах творчества А.А. Блока убедительно говорил на круглом столе в редакции журнала «Знамя» академик С.С. Аверинцев (Финал «Двенадцати»…, 2000: 190–191).

Лунный Блок и штаны «фантазия» . А.А. Блок написал в записной книжке – «из семьи Блоков я выродился»¹³. Александр Александрович – второй ребенок в семье профессора Варшавского университета А.Л. Блока. Первый ребенок родился мертвым¹⁴.

«Несомненно, вся семья Блока и он сам были не вполне нормальны», – откровенно сообщила в воспоминаниях жена поэта15. В целом это верное наблюдение, к которому нужно прислушаться и добавить, что и в семье Менделеевых, судя по свидетельствам современников, тоже не все было гладко. А.А. Ахматова, например, утверждала, что жена А.А. Блока была человеком «неприятным, недоброжелательным»16, а К.И. Чуковский говорил о ее воспоминаниях: «…такая грязь, что калоши надевать надо»17.

Отец А.А. Блока был человек флоберовской среды и флоберовского воспитания: «Отец мой считал себя учеником Флобера»18. Флоберовский стиль А.Л. Блока отличался особым невротическим пафосом: «Он тоже получил от детства / Флобера странное наследство…»19. А.В. Луначарский писал о фирменной блоковской демонической тревоге: «В отцовском наследии именно это демоническое было основным» (Луначарский, 1937: 394). Демонизм был семейным. Дед по отцу умер в психиатрической больнице.

М.А. Бекетова утверждала: «В минуты гнева Александр Львович был до того страшен, что у жены его буквально волосы на голове шевелились»1. Во всем душевном и физическом облике отца А.А. Блока «было что-то судорожное и страшное»2. Он бил жену за недостаточное понимание музыки Роберта Шумана3. «И Шумана будили звуки / Его озлобленные руки, / Он ведал холод за спи-ной…»4. Сам А.А. Блок любил повторять строки Алексея Апухтина: «Но все-таки… за что? В чем наше преступленье? / Что дед мой болен был, что болен был отец, / Что этим призраком меня пугали с детства…»5. Известно, что Ф.М. Достоевский хотел где-то изобразить отца А.А. Блока. «Его заметил Достоевский / – “Кто сей красавец?” – он спросил»6, – писал Блок в поэме «Возмездие».

Отец А.А. Блока профессионально занимался философией. В словаре «Русская философия» 1995 г. о нем есть подробная биографическая статья7. А.А. Блок также писал об отце как о мыслителе и философе.

Мать А.А. Блока увлекалась музыкой и поэзией. Особенно ее привлекали стихи Шарля Бодлера. По воспоминаниям современников, ей были свойственны мятеж, припадки черной меланхолии и мизантропии. А.В. Луначарский писал: «мы знаем, что мать Блока была наклонна к мистике, что она была эпилептоидом, и эпилептические припадки все больше учащались к концу жизни» (Луначарский, 1937: 395). Болезнь матери А.А. Блок считал особым знаком: «Эпилепсия, – записал он в дневнике, – священная болезнь»8.

Ее единственная и настоящая любовь – сын Сашенька. Любовь матери и сына была взаимна. Переписка А.А. Блока с матерью есть величайший любовный роман Серебряного века. А.А. Блоку 12 лет: «Милая крошечная мама» – обращается он к матери9; 32 года: «Мама, тебе очень грустно. А я думаю о тебе. Саша»10; и т. п. Он посвятил матери около десятка стихотворений. Отношению к жене сына были присущи «скользящая зависть» и «дикая ревность»: «она не в силах смириться с любовью Блока к жене»11, – писала Н.Н. Берберова. Нет слов, которыми мать А.А. Блока не поносила бы жену сына: «И некрасива-то, и неразвита, и зла, и пошла, и нечестна»12.

Жена А.А. Блока в воспоминаниях называла «небылицами» рассказы о муже, а «былями» – истории о самой себе. Ее житейская правда заключалась в том, что она «была не функция, а “была человеком” суверенным»13. «И так как я переставала существовать как “функция”, я уходила с головой в свое “человеческое” существование», «услаждение своих “женских” (бабьих) прав»14, – писала она. Даже через много лет обида на мужа была живой. Она раздраженно писала: «Моя жизнь не нужна, о ней меня не спрашивают! Нужна жизнь жены поэта, “функции”…»15. Все семнадцать лет семейной жизни она что-то доказывала и доказывала А.А. Блоку: «Ночью – тяжелый разговор с Любой. Все о том же…», – записал он в дневнике16.

«Но была ли она действительно его женой»17, – задается вопросом Н.Н. Берберова. Ответ был однозначен: «Конечно, не муж и не жена. О, господи! Какой он муж и какая уж эта была жена!»18, – вспоминала сама Л.Д. Менделеева. Измученный А.А. Блок записал в дневнике: «Люба довела маму до болезни. Люба отогнала от меня людей, Люба создала всю невыносимую сложность и утомительность отношений, какая теперь есть. Люба выталкивает от себя и от меня всех лучших людей… Люба испортила мне столько лет жизни, измучила меня и довела до того, что я теперь. <…> Люба на земле – страшное, посланное для того, чтобы мучить и уничтожать ценности земные»1. В другом месте он отметил: «Ночью я видел сон, что Люба умерла»2. Все вполне ясно, откровенно и без лишних слов.

Жизнь для нее – «Театр Исканий». Она искала любовь: 1905 г. – роман с Андреем Белым, 1907 г. – с Г.И. Чулковым, 1908 г. – с К.А. Давидовским, 1909 г. – с К.К. Кузьминым-Караваевым и т. п. Каждый год новый роман. Ощущается неловкость за Музу поэта. Она живописно вспоминает первую «фантастическую измену» с актером К.А. Давидовским, которого называет «паж Даго-берт». Л.Д. Менделеева кокетливо хвастается: «Паж Дагоберт был мне самым близким в святая святых моей жизни»3. «Он не был красив, паж Дагоберт. Но прекрасное, гибкое и сильное, удлиненное тело, движения молодого хищного зверька. И прелестная улыбка, открывающая белоснежный ряд зубов»4. «Когда пробил час упасть одеждам… В несколько движений я сбросила с себя все и распустила блистательный плащ золотых волос, всегда легких, волнистых, холеных. Я протянулась на фоне этой снежной белизны и знала, что контуры тела еле-еле на ней намечаются, что я могу не бояться грубого, прямого света, падающего с потолка, что нежная и тонкая, ослепительная кожа может не искать полумрака… Может быть, Джорджоне, может быть, Тициан… Когда паж Дагоберт повернулся… Началось какое-то торжество, вне времени и простран-ства»5. И началась пляска плоти.

Родился мальчик Митя. Еще будучи женихом, А.А. Блок записал: «Пусть умрет лучше ребе-нок»6. Митя умер: «Любин сын умер – она снова с Блоком»7, – засвидетельствовала Н.Н. Берберова. Он один хоронил Митю: «Я подавлю глухую злобу, / Тоску забвению предам. / Святому маленькому гробу / Молиться буду по ночам»8. «Я дошел на кладбище, – писал Блок в дневнике. – Надо бы хоть дерном убрать Митину могилку»9.

«Театр Исканий» завершился. Паж Дагоберт играет кавалериста Семена Буденного в «Красных дьяволятах». Она размышляет о коллективном самоубийстве и при этом каждый вечер чистит селедку, испытывая отвращение от вида грязной, склизкой и вонючей чешуи.

А.А. Блок жил под «ущербной луной». «Я, – писал он, – не люблю своего лица. Я хотел бы видеть его иным»10. «Ищу своего лица. Глаз и губ»11. З.Н. Гиппиус вспоминала, что у него был «замогильный звук голоса»12.

Обычно он был доступен лишь небольшому кружку друзей: «В присутствии людей, которых он не любил, он был мучеником, потому что всем телом ощущал их присутствие: оно причиняло ему физическую боль»13. «Избегаю людей», – писал А.А. Блок. «Можно снести всякий сифилис… нельзя снести… например, генерала с исключительно жирным затылком»14. Друзей было немного, но люди все были незабываемые: А. Белый, Вл. Пяст, Г.И. Чулков, братья Соловьевы – «все ближайшие люди на границе безумия, как-то больны и расшатаны»15. Счастливым его состоянием было одиночество: «есть темный угол, где я постоянно один»16.

Любил жену. Любовь к жене он назвал «биение сердца о милой»17. «У Любочки пушок на личике. Золотистый. Красное вечернее солнышко его насквозь проглядывает. Пушок золотой»18. «Черная ночь, ветер весенний. Милая, как ты господь с тобой»19, – писал он. Терпеть не мог мать жены: «Чухонка, которой был доставлен комфорт и средства к жизни, стала порхать в свете», «всю жизнь наряжавшаяся, подмазывающаяся… дилетантка с головы до ног»20.

А.А. Блок получил хорошее образование, но оставил нелестный отзыв о 9-й петербургской (Введенской) гимназии, где учился: «Гимназия страшно плебейская и совсем не вяжется с моими мыслями, манерами и чувствами»21. Мать говорила об одном из учителей гимназии, что он «нес какую-то гниль православного характера»1. До конца жизни А.А. Блок придерживался французского произношения русских слов: «русскую мебель произносил по-французски “мэбль”, а “тротуар” считал двусложным словом…»2.

А.А. Блок пишет: «Эти два больших христианских праздника (Рождество и Пасха) все больше унижают меня; как будто и в самом деле происходит что-то такое, чему я глубоко враж-дебен»3. В произведении «Исповедь язычника. Моя исповедь» 1918 г. он возвращается к церковной теме: «Церковь умерла, а храм стал продолжением улицы. Двери открыты, посредине лежит мертвый Христос»4. «В кофейню я еще зайду, а в церковь уже не пойду»5. Церковный нигилизм А.А. Блока прекрасного усвоила русская, а затем и советская интеллигенция. В.С. Высоцкий пел: «В церкви смрад и полумрак, / Дьяки курят ладан… / Нет, и в церкви все не так, / все не так как надо!»6. А.А. Блок признавался: «…в пустой церкви мне удалось иногда найти то, чего я напрасно искал в мире»7. «Но я – русский, а русские всегда ведь думают о церкви; мало кто совершенно равнодушен к ней; одни ее очень ненавидят, а другие любят; то и другое – с болью»8, – писал он. В издательстве «Терра» в 2020 г. вышел юбилейный сборник произведений А.А. Блока под символичным названием «Исповедь язычника».

Идеал А.А. Блока – житейский уют. Он записал: «у мамы уютно обедали», «днем было частью уютно», «уют городского мрака», «мрачно до того, что уютность возвращается»9. А.А. Блок заботливо устраивает квартиру, сам выбирает обои, подушки и т. п.10 В одном из писем сообщает о качестве подушки: «Подушка хорошая»11. «Блок аккуратен до болезненности»12, – писал К.И. Чуковский. Домашние вспоминали, что он был чрезвычайно точен и педантичен, у него все лежало и стояло на своем месте, все было учтено и посчитано: «У меня есть: 6 новых подштанников; 12 чулок – на обе ноги; один костюм; штаны “фантазия”; рабочий костюм; дешевые штаны для квартиры; 2 коробки для манжет; 1 альбом для почт. карточек; 12 бритв; коробка бумаги; 6 крахмальных рубашек; духи с разбитым горлышком; одеколон; 2 коробки японских зубочисток; 1 портсигар и 1 кошелек из Фоки (тюленьей кожи); 1 подвязки; 1 подтяжки; 3 фуфайки…»13. Бытовая жизнь была обустроена и вполне комфортна: такса Краб – Крабка, цветок гиацинт, электричество, телефонный аппарат, ванная комната, городское отопление, санузел, велосипед и желтое пальто14. Он любил бульон из телятины, пирожки с мясом, яичницу, молоко, шампанское, красное вино, пиво и папиросы. Вот что он пишет о велосипеде: «Я со второго раза почти научился ездить на велосипеде. Это – очень завлекательное занятие, быстро пожирает пространство эта легкая машина и очень развивает руки и ноги»15.

Представьте картину: А.А. Блок живет в Петербурге на Офицерской улице. Утром, облаченный в желтое пальто, он отправляется на прогулку с таксой по кличке Краб. По пути курит. Возвращаясь домой, он заходит в санузел и принимает ванну. Нюхает сладковатый цветок гиацинт, звонит матери по телефону, а потом по Офицерской улице едет на велосипеде в лавку за молоком. Житейский и уютный быт. Неудивительно, что и в предсмертном письме он пишет именно о еде16.

А.А. Блок пил, и много: «Я пригвожден к трактирной стойке / Я пьян давно. Мне все – равно»17. В дневнике он делает следующие записи: «Много людей, писем и выпитого вина за эти дни»18; «Мы с Женей отваляли 25 верст на велосипедах, хотя накануне и напились…»19. Сначала он пил от полноты жизни, а затем от одиночества, тоски и скуки. К разнообразным спиртным напиткам он пристрастился еще в университетские годы. По воспоминаниям современников, семейная жизнь усугубила пьянство поэта. Он выбирал «самые грязные кабаки», напивался до потери сознания, до белой горячки, потом стал пить в одиночестве: «Еду в Озерки»; «Пью в Озерках»1. «С Приморского вокзала по железной дороге до Озерков. Там выпивал он, также в одиночестве, вина; уезжал обратно. И фраппировал видом знатного иностранца буфетную прислугу, железнодорожников и шпи-ков»2, – сообщал Вл. Пяст. Вот некоторые собственноручные записи поэта: «я лежу в кровати утром в смертельном ужасе и больной от “пьянства”», «после приключений третьего дня я расслаблен, гуляю», «ресторан и вино», «со вчерашнего дня побаливает печень», «протрезвление после вчерашнего пьянства»3, «напиваюсь под граммофон в пивной на Гороховой», «пью шампанское», «пью коньяк после водки и белого вина», «пьянство и безобразие»4 и др. Горького пьяницу и второразрядного поэта Аполлона Григорьева он считал самым «музыкальным человеком»5. А.А. Блок был прав: в современном философском дискурсе Аполлон Григорьев считается отцом русского экзистенциализма. На его могиле А.А. Блок часто и много пил.

В письмах и дневниках А.А. Блок часто жалуется на беспокойство, тоску, скуку, он сравнивает свое состояние с нахождением в первом круге ада Данте, где нет более ничего, а «только тоска»6. «Что со мной происходит?», – спрашивает он в дневнике, – «Боюсь жизни»7. «Дождь, мга, скучно, лениво, тяжело сплю днем, март кошмарит»8; «Тягостно, плохо себя чувствую, пусто, во мне мертвое что-то. Ночью – дикие… и ужасные сны»9, – писал он. Даже когда он читал «Оправдание добра» В.С. Соловьева, то нашел непостижимую скуку10.

Наконец, «страшное пришло на смену скучного», – отметил собутыльник А.А. Блока поэт Г.И. Чулков11. Неслучайно, что цикл стихотворений А.А. Блок называет «Пляски смерти»: «Как тяжко мертвецу среди людей / Живым и страстным притворятся»12. Жизнь становится безумной игрой: любил укладывать покойников, был некрологом, мечтал о самоубийстве, посещал пакостные места, покупал книги и женские тела: «Днем у букиниста. Вечером, как всегда, после “только книг” – “только” плоть»13. Об одной уличной знакомой А.А. Блока его приятель Вл. Пяст вспоминал: «Это была Соня Мармеладова. Но как-то, очевидно, без семьи на плечах, как-то без трагедии»14. А.А. Блок с энтузиазмом признавался: «Я рву ее кружева и батист, в этих грубых руках и острых каблуках – какая-то сила и тайна. Часы с нею – мучительно, бесплодно. Я отвожу ее назад. Что-то священное, точно дочь, ребенок. Она скрывается в переулке – известном и неизвестном, глухая ночь, я расплачиваюсь с лихачом. Холодно, резко, все рукава Невы полные, всюду ночь, как в 6 часов вечера, так в 6 часов утра, когда я возвращаюсь домой»15. «Эту женщину я, вероятно, не увижу больше, и не надо видеть, ни мне, ни ей неприятно, она “обесплочивает” мои страсти, бросает их в небеса своими саксонскими глазами. Она совсем не такова, какой я ее видел в первый раз»16. «Моя система – превращения плоских профессионалок на три часа в женщин страстных и нежных – опять торже-ствует»17. В.В. Розанов, отвечая А.А. Блоку, вероятно, справедливо подметил, что вряд ли «можно уничтожить проституцию, обнимаясь с проституткой»18.

Лунный Блок и эксперимент похоти . По меткому замечанию Н.В. Валентинова, «поэзия его всегда вертелась около какой-нибудь юбки: он воспевал Прекрасную Даму, Белую Деву, Мэри, Фаину, Незнакомку, Снежную Деву, Деву Звездной Пучины, Кармен…»¹⁹. Первым обратил внимание на особый философско-поэтический эротизм А.А. Блока его отец.

Позднее А.А. Блока обвиняли в том, что свой неуместный и нескромный поэтический эротизм он укрыл учением В.С. Соловьева. Впрочем, все софианцы были склонны к многоцветным эротическим фантазиям. Ругая софианцев, И.А. Ильин писал, что они придумывают «новое откровение о Св. Троице»: «Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой имеют общую возлюбленную Св. Софию, они по очереди истощают себя в любви к ней, и она от них зачинает и родит видимый мир. Вот поэты

Блок, Вяч. Иванов и другие, которые неустанно воспевают проститутку как Пречистую Деву и прилагают эпитеты растленности к Святому» (Ильин, 2005: 417). Даниил Андреев в книге «Роза Мира» размышлял о том, как могла бы сложиться судьба А.А. Блока, если бы В.С. Соловьев знал его стихи о Прекрасной Даме1. Д.Л. Андреев предполагал, что В.С. Соловьев был бы глубоко встревожен, так как А.А. Блок допустил эротическое искажение образа Вечной Женственности, которое привело к тому, что образ Прекрасной Дамы постепенно трансформировался в другие, более темные образы – Незнакомку, Неизвестную. Недопустимая эротизация образа Прекрасной Дамы стала причиной метафизического падения поэта.

Сам А.А. Блок писал: «Я искал “удовольствий”, но никогда не надеялся на счастье»2; «Родился в беспокойстве. Шумел и трещал, требуя половых удовлетворений»3. В «Автобиографии» он сообщает, что у него «около 15 лет родились первые определенные мечтания о любви»4. «Первой влюбленности ... сопутствовало сладкое отвращение к половому акту…»5. Первом юношеским увлечением А.А. Блока была любовь к «несвежей женщине», которая была старше поэта на двадцать два года. Затем уже на протяжении всей жизни одна страсть к «несвежей женщине» сменяла другую. Поэзия А.А. Блока отражает историю его любви к «несвежим женщинам»: «Бабье, какова бы ни была – шестнадцатилетняя девчонка или тридцатилетняя дама»6. В то же время он требовал, «чтоб не пахло никакой порнографией, ни страдальческой, ни хамской»7.

Встреча Вечной Женственности с ее певцом и рыцарем – главная тема блоковской фило-софии8. Философ А.А. Блок наполняет поэзию женственностью духа. Он разграничивает женское и женственное, причем первое ненавидит, а второе поэтизирует. Дух женственности прекрасен и абсолютен. А.А. Блок ищет дух женственности в женском. Нужно настойчиво подчеркнуть, что А.А. Блок ищет земное воплощение женственности в Прекрасной Даме. Но где она? Во всем и везде. В Шахматове появилась А.Н. Шмидт, «поверившая со всей искренностью безумия, что именно она воплощенная София»9. Андрей Белый заметил, что даже в таком персонаже, как «Катька», «сидит Прекрасная Дама», но прежде всего Прекрасная Дама – «женская тень»: «легкий бред, точно призрачный кошмар, даже не страшный и не очень неприятный, а просто едва существующий»10.

А.А. Блок шел за В.С. Соловьевым. Последний, «вероятно, в чем-то шел вслед за Данте» (Чистяков, 2017: 120). Замечательный поэт Николай Минский сочинил на эту тему книгу «От Данте к Блоку» 1922 г. Он писал: «Между Софией и Беатриче то различие, что София – идея, объект философского созерцания, а Беатриче – живая девушка. София ведет мудреца к божеству, Беатриче становится для полюбившего ее божеством. София – для избранных, Беатриче – для всякого, кто любит» (Минский, 2004: 391).

Вопрос заключался в следующем: может ли Люба Менделеева стать и быть или Софией, или Прекрасной Дамой, или Мона Биче? Протоирей Георгий Чистяков говорил: «Совершенно естественно, что Беатриче <Портинари> – это Прекрасная Дама поэзии Данте» (Чистяков, 2017: 120). Прекрасная Дама поэзии А.А. Блока – Л.Д. Менделеева, но необходимо учесть то важное обстоятельство, как подчеркивает Г.П. Чистяков, что «Блок был православным человеком» (Чистяков, 2017: 120).

Была и иная Прекрасная Дама, которую А.А. Блок иногда «связывал с финикийской богиней Астартой» (Максимов, 1986: 233). «Часто лик Беатриче в душе поэта подменяется ликом Астарты…», – утверждает А.А. Якобсон (Якобсон, 1992: 102). А.А. Блок в письме А. Белому писал: «разноцветность Астарты» выражена «всего более в двух конечных пунктах человеческого бытия… в утонченной половой чувствительности и в утонченной головной диалектике…»11.

У Прекрасной Дамы есть земное воплощение и земное имя – Любовь Дмитриевна Менделеева: «Святое место души» – Люба, Любочка, Любушка12. А.А. Блок признавался, что он «помешался» на дочери Д.И. Менделеева: «Ты – мое Солнце, мое Небо, Мое Блаженство. Я не могу без Тебя жить ни здесь, ни там. Ты Первая моя Тайна и Последняя моя Надежда…»13. Софианцы боготворили Л.Д. Менделееву. Они допустили недопустимое: отожествили образ земной девушки с образом Вечной Женственности: тициановская, древнерусская красота, медовый цвет, округлые формы – «всего более шло к ней белое»1. Белый цвет стал синонимом Прекрасной Дамы. «Лучше не видел и не увижу», «Идеальная женщина» – свидетельствовал С.М. Соловьев2. Для А.А. Блока и его друзей она «продолжает медленно принимать неземные черты»3 и обретать образ Мадонны. Они жгли ладан перед ее изображением. А.А. Блок называет свои письма к Любови Дмитриевне «малой церковью», а «стихи – молитвой». В стихотворении 1902 г. впервые появился поэтический титул «Прекрасная Дама»: «Вхожу я в темные храмы / Совершаю бедный обряд. / Там жду я Прекрасной Дамы / В мерцании красных лампад…»4.

Прекрасная Дама описывала историю любви ее Рыцаря к себе так: «В сумерках октябрьского дня (17 октября) я шла по Невскому к собору и встретила Блока… Позволила идти с собой… Мы сидели в стемневшем уже соборе на каменной скамье под окном, близ моей Казанской… Мне казалось, что я явно отдаю душу, открываю доступ к себе… Потом он отвозил меня домой… Тут было пустое мое любопытство, но морозные поцелуи, ничему не научив, сковали наши жизни… <…> На другой день мы опять встретились… Блок сказал, что пришел только предупредить… что ему запрещено выходить, надо даже лежать, у него жар. <…> Каким-то подсознанием я поняла, что это то, о чем не говорят девушкам… Физическая близость с женщиной для Блока с гимназических лет – это платная любовь и неизбежные результаты – болезнь…»5. В случае отказа А.А. Блок собирался покончить жизнь самоубийством. Блоковская романтика любовной истории продолжалась, но в конце концов «Прекрасная Дама» взбунтовалась6. И нечаянная радость закончилась отчаянной гадостью.

Любовь к Прекрасной Даме постепенно угасает. Прекрасная Дама покидает этот мир. «У меня – затемнение образа Прекрасной Дамы», – пишет А.А. Блок7. Прощание с ее образом становится кульминацией стихотворения. «Вот он – ряд гробовых ступеней», где есть строчка «Ты покоишься в белом гробу»8. Наступает посмертная жизнь Прекрасной Дамы. А. Белый описывает последовательность метаморфоз образов: атласная роза, ядовитая гусеница, Прекрасная Дама, Незнакомка, проститутка: «Но самой ядовитой гусеницей оказалась Прекрасная Дама (впоследствии разложившаяся на проститутку и мнимую величину, нечто вроде “– 1”)…» (Белый, 2004: 97). Хотя еще один смысл этого образа станет ясен позже.

А.А. Блок выходит в мир городских улиц, кабаков и ресторанов: «А в ресторане, а в ресторане. / А там гитары, а там цыгане» почти по-блоковски выразил ресторанную поэтику Михаил Та-нич. «”Незнакомку” я себе напророчил», – записал А.А. Блок в дневнике9. У поэта начинается ресторанный роман с Незнакомкой. Это замечательное событие нашло отражение в знаменитом стихотворении «В ресторане»10. В дневнике он сообщает: «Каждый вечер три телефонных звонка от барышень (“Вы так испорчены, что заинтересовали меня”)»11. Он увидел «в кабацкой Незнакомке какие-то святые и таинственные черты» (Луначарский, 1937: 405), до конца пока что не осознаваемые.

Как и Прекрасная Дама, Незнакомка все больше отдаляется от поэта: «Я крепко сплю, мне снится плащ твой синий, / В котором ты в сырую ночь ушла»12. Цвет жизни постепенно угасает. Розовый цвет девушки, белый цвет Прекрасной Дамы, синий цвет Незнакомки, лиловый цвет Демонической женщины уходят, и жизнь поэта окрашивается в желтый – цвет увядания, пошлости и повседневности. Трагедия А.А. Блока нашла яркое воплощение в метафоре В.В. Маяковского: как обломки и жестянки консервов, шли ко дну незнакомки и дымки севера13.

М.М. Зощенко называет А.А. Блока «печальным рыцарем». М.М. Зощенко трансформирует женственный образ Незнакомки в женский образ Неизвестной. Незнакомка становится Неизвестной: «…любовь даже не к далекой, а к Неизвестной…»14. В сентиментальном произведении «Воспоминания о М.П. Синягине» 1930 г. М.М. Зощенко создает бытовой образ Неизвестной. Мишель

Синягин «любил нереально какую-то неизвестную женщину, блестящую в своей красоте и таин-ственности»1. Романтический образ Неизвестной разрушается в стихотворении Мишеля Синягина «Дамы, дамы, отчего мне на вас глядеть приятно»2. Андрей Вознесенский пошел еще дальше в стихотворении «Правила поведения за столом» 1971 г., он соединяет поиск огурца в банке и прикосновение к Незнакомке: «Нашарьте огурец со дна / и стан справа сидящей дамы»3.

Образ Незнакомки вошел в современную массовую культуру и стал вирусным поп-симво-лом. Наиболее известные поп-воплощения этого образа – в песне Игоря Николаева на стихотворение Павла Жагуна «Незнакомка» 1987 г., одноименном альбоме Филиппа Киркорова «Незнакомка» 2003 г. и проекте «Виртуальный Блок» 2025 г. диджея Блокнота (Никиты Глухова). Речь идет о явном обращении к творчеству А.А. Блока. Например, в стихотворении «Незнакомка» Павла Жагуна есть такие насквозь блоковские строки: «Волосы, как солнце, золотые, / И глаза такие голубые. / Растворился в небе платья синий шелк».

Лунный Блок и Христос . Отношение А.А. Блока к Христу было всегда сложным и нервным. Он признавался: «Ведь я “иногда” и Христом мучаюсь»⁴. Встречу с Христом поэт объявляет событием мистическим: «Когда родное сталкивается в веках, всегда происходит мистическое. <…> Так и истинно христианствующие, когда встречаются с Христом – Достоевский в учениях старца Зосимы (и все Карамазовы!). “Здесь тайна есть”… ибо истинно родное сошлось в веках и, как тучи сошедшиеся, произвело молнию. Есть миры иные»⁵.

А.А. Блок назвал поэтическое творчество «мгновением слишком яркого света», а свои стихи – поэтическим «вочеловеченьем»6. Что он имел в виду? Возможно, поэт может обрести дух музыки? Профессор В.А. Сарычев, опираясь на определение вочеловечивания В.И. Даля, отмечал, что творчество А.А. Блока является непосредственным воплощением духа музыки7. Человек обязан воцерковиться и услышать божью музыку, ибо Христос уже вочеловечился, «безличное – вочеловечилось», между прочим Христос, а не София, идет впереди красногвардейцев: «Христос с красногвардейцами»8.

Круг аполлоновской музыки завершился, и теперь А.А. Блок создает свою блоковскую Голгофу, а Он же грядет – «Сын Человеческий судить живых и мертвых»9. Сама мать – «Святая Русь» идет на сораспятие со Христом. Русская история и Христос – «сошлись» воедино в демонической мистике А.А. Блока: «Россия – жизнь»10. «И оттого, – говорил большевик Н.И. Бухарин, – он “благословлял” революцию, и “Катьку”, и “Двенадцать”»11.

Христос и евангелисты, идущие за Христом, – образ новой России и начало новой блоковской поэтической церкви. Блоковская Россия встречает своего блоковского Христа. Д.П. Свято-полк-Мирский писал, что «имя Христа значит для него не то, что оно значит для христианина, это поэтический символ, существующий сам по себе, со своими собственными ассоциациями, весьма отличными от Евангелий и от церковных традиций» (Святополк-Мирский, 2007: 703). Но Россия не стала блоковской, а А.А. Блок оказался «невоскресшим Христом»12. Г.Г. Шпет рассуждал: «Итак, что же “внутри”? – Впереди – Исус Христос, позади – голодный пес, а посредине – Петька Катьку полюбил – наше исконное статье, былье, бытье… Дальше – Чичиковы, Хлестаковы, Смердяковы, Мочалины – старый мир, старый быт…» (Шпет, 1989: 367). А Христос так и остался отвлеченным, туманным и непонятным…13

Лунный Блок и Революция . А.В. Луначарский писал о «романе» А.А. Блока с Революцией (Луначарский, 1937: 405). Но о какой революции и о каком «романе» идет речь? И был ли А.А. Блок большевиком? Для него «Революция – это я – не один, а мы»¹⁴. В жизни А.А. Блока был день, когда он шагал с красным знаменем во главе процессии. В.Я. Брюсов позволял себе упрекать в этом А.А. Блока. Примечательно, что сам В.Я. Брюсов позже вступил РКП(б).

Появление мифа о большевизме А.А. Блока связано с публикацией статьи коммунистического идеолога Н. Осинского «Интеллигентский гимн Октябрьской революции» 1918 г. «Марксисты – самые умные критики, и большевики правы, опасаясь “Двенадцати”», – писал А.А. Блок1. Н. Осинский сформулировал революционно-большевистское толкование поэмы «Двенадцать» (О Блоке…, 1929: 338). Согласно его концепции, А.А. Блок осуществил переход от философского вопроса «что же делать» к практическому «что делать», символизируя тем самым переход от слов к действиям, но, впрочем, уже будучи за границей, другой блоковский критик В.Ф. Ходасевич в эссе «Большевизм Блока. Беглые мысли» 1928 г. совершенно справедливо подчеркнул, что А.А. Блок большевиком никогда не был и ни на миг не «очаровывался» большевизмом (Ходасевич, 2002: 290).

Друзья «неистово хулили» А.А. Блока. Один из них послал ему телеграмму: «Кто ты? Подлец или идиот? Телеграфируй» (Ходасевич, 2024: 394). А.Н. Бенуа назвал поэму «Двенадцать» «истерией отчаяния» и «судорогой». А.В. Колчак собирался А.А. Блока повесить: «И Горький… и в особенности Блок талантливы. <…> И все же их обоих, когда возьмем Москву, придется пове-сить…»2. Н.С. Гумилев считал, что А.А. Блок «вторично распял Христа и еще раз расстрелял Государя Императора»3. Иные друзья сравнивали А.А. Блока с «пресловутым» Демьяном Бедным и утверждали, что поэма «Двенадцать» – набор частушек, написанных языком блатного жаргона. Отвечая ненавистникам А.А. Блока, Д.П. Святополк-Мирский в «Истории русской литературы» 1925 г. заметил: «Блок вводит слова и ритмы грубой и пошлой “частушки” и достигает эффекта невероятного простора и величия» (Святополк-Мирский, 2007: 703).

Л.Д. Троцкий упрекал А.А. Блока, что впереди красногвардейцев у него идет Иисус, а должен идти В.И. Ленин. Он советует «заменить Христа Лениным»4, – записала Н.Н. Берберова. Возможно, Л.Д. Троцкий видел себя рядом с красногвардейцами: почему нет? Он тоже «великий» вождь и учитель Революции. «Конечно, – писал Л.Д. Троцкий, – Блок не наш. Но он рванулся к нам. Рванувшись, надорвался» (Троцкий, 1991: 102). И в статье В.В. Маяковского, написанной в связи со смертью А.А. Блока, читаем: «В своей знаменитой, переведенной на многие языки поэме “Двенадцать”, Блок надорвался»5.

А.А. Блок понимает, что он великий поэт: «Сегодня я – гений», – записал он 29 января 1918 г.6 Он осознает, что с ним происходит что-то не очень хорошее: слышит «страшный шум», «возрастающий во мне и вокруг»7. Он прекращает писать и постепенно замолкает: 7 февраля 1921 г. – последнее стихотворение, 7 мая 1921 г. – последнее публичное выступление, 29 мая 1921 г. – последнее письмо, 3 июля 1921 г. – последняя запись в дневнике. Последними словами А.А. Блока были: «Я очень устал». К.И. Чуковский рассказывал, что во время концерта А.А. Блока в Москве «в полупустом зале, молчавшем кладбищем» один из активистов заявил, что А.А. Блок и как поэт, и как человек – умер. «Блок наклонился ко мне, – вспоминал К.И. Чуковский, – и сказал: это правда. – Он говорит правду: я умер»8. До реальной смерти оставалось чуть больше месяца.

У А.А. Блока появляется гнетущее ощущение жизни: ресторанная мистика прежних лет и эротическая романтика Прекрасных Дам, Незнакомок, Неизвестных… исчезают. Бывший рыцарь Прекрасных Дам пишет пронзительные и свистящие строки: «В голосе этой барышни за стеной – какая тупость, какая скука: домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают? Когда она, наконец, ожеребится? Ходит же туда какой-то корнет. Ожеребится – другая падаль поселится за переборкой и так же будет выть, в ожидании уланского жеребца»9. Из жизни постепенно уходит повседневный комфорт, торжествует «мерзость быта», матрос Сашка играет на гармошке.

Он чует беса! Бес рядом – А.А. Блок пытается бороться, читая «Добротолюбие». Он беса узнает: бесом оказался еще один друг В.И. Ленина – нарком просвещения А.В. Луначарский. «Ар-далион Борисыч Передонов» теперь стал наркомом просвещения – Анатолием Васильевичем Луначарским. Из воспоминаний об А.В. Луначарском известно, что он устроил вместо традиционного церковного обряда «литературное» отпевание умершему ребенку. Он прочитал над гробом ребенка стихотворный отрывок из книги «Литургия красоты. Стихийные гимны» 1905 г. поэта-символиста Константина Бальмонта. Литературные похороны прошли в присутствии Максима Горького10. Бесовщина правит бал. Родился новый бес – А.В. Луначарский.

Всех бесов А.А. Блок называет во множественном числе – «луначарские». Это символ вечного мещанства – мещанство уже в самой Революции: игривость, многословие, администрирование и т. п. «Будняя» пошлость опять побеждает: она выражается в обыденном – «марксистско-эмигрантско-интеллигентско-луначарско-хитровато-добродушном»1. Г.Г. Шпет пишет, что «все – понапрасну, отчаяние, что в самой революции – старый быт, “старый мир, как пес паршивый”…» (Шпет, 1989: 373). А.А. Блок медленно умирает.

Лунный Блок и смерть . Ф.А. Степун спрашивал, в чем состоит «суть смерти Александра Блока» (Степун, 2009: 453). Для многих современников ответ прост: «Блок – рыцарь смерти. Смерть – это та незнакомка, та Белая Дама, которая даст наконец покой и остановит время»².

Все наконец встало на свои места…

Блоку 41 год. Он умирает. Диагноз болезни не определяется: сердце, сифилис, онкология… «Кремлевская докторша» усматривает причину болезни в однообразной пище, сильном истощении, малокровии и глубокой неврастении3. «Непонятная болезнь»4 – записал он в дневнике, но друзья-завистники «точно» устанавливают свой метафизический диагноз. Общее мнение выразил поэт-сплетник Георгий Иванов: «За создание “Двенадцати” Блок расплатился жизнью. Как внезапно очнувшийся лунатик, он упал высоты и разбился. В точном смысле слова, он умер от “Двенадцати”, как другие умирают от воспаления легких или разрыва сердца»5, – написал в воспоминаниях Георгий Иванов о смерти Александра Блока.

Вместе с тем история болезни А.А. Блока была многостраничной. В письмах и записных книжках он жаловался на постоянное недомогание. Еще будучи молодым человеком, он сделал запись: «в груди что-то болит»6. Лечился спермином – «чувствую себя бодро; спермин помогает: теперь “недостающие соки” восполнены им, и организм должен сам работать»7. Пока можно было пользовался универсальным лекарством – алкоголем: «Вчера и третьего дня – дни рассеяния собственных сил (единственный настоящий вред пьянства)»8. Незадолго до смерти в письме матери он сообщал: «Мешает главн. обр. боль в руке, слабость и подавленность»9. Последние месяцы жил при поддержке дигалена10. «Принимаю массу лекарств, некоторые немного помогают. Встаю с постели редко, больше сижу там. Лежать нельзя из-за сердца»11, – сетует он. Партийный функционер П.И. Лебедев-Полянский, вспоминая А.А. Блока последних лет жизни, писал: «…он казался каким-то неподвижным пятном»12.

«Смерть настигла Блока в аду», – написал поэт Н. Минский (Минский, 2004: 399). Лицо А.А. Блока становилось иным – «лицо Страшного суда». Позвали священника, зажгли «венчальные свечи», М. Шагинян читала над гробом псалмы Давида13. На Смоленском кладбище пел хор артистов Мариинского театра. Поставили крест. Посмертная история продолжилась бесстыдной реальностью. Шекспировский мотив бедного Йорика неожиданно стал последним земным блоковским событием. Состоялось «вторичное погружение праха» А.А. Блока – в новую могилу на Волковском кладбище. Участник посмертных блоковских событий, поэт и профессор Д.Е. Максимов, вспоминал: «Я поднял череп Блока с еле различимыми следами очень коротких волос и с глазницами, наполненными землей. <…> Глядя в бывшее лицо Блока, я смутился образом земли, набившейся в его бывшие глаза, и начал (вполне бездумно) очищать глазницы от их черного содержания. <…> И вот перекладка закончилась. Все, что нужно было переложить, было переложено и сфотографировано. <…> От этой минуты в “вечную память” перешел лишь один образ. С борта удалявшегося ящика свешивался и волочился по земле, длинный, черный, жалкий лоскут – остаток одежды покойного» (Максимов, 1987: 66).

В завершение важно напомнить слова А.А. Блока из речи «Рыцарь-монах», посвященной памяти В.С. Соловьева: «…сущность мира от века вневременна и внепространственна; можно родиться второй раз и сбросить с себя цепи и пыль»14. Хочется верить, что Александр Александрович Блок прав: он явится в мир еще раз и в новой жизни сбросит с себя цепи условностей своего века, а пыль зависти, глупости и предательства развеет ветер новых времен. Останется только поэзия. Властная над временем, как сама вечность.