Наследие гражданской войны во взаимоотношениях казачества и крестьянства юга России с властью в 1920-х годах

DOI:

Цитирование. Баранов А. В. Наследие Гражданской войны во взаимоотношениях казачества и крестьянства Юга России с властью в 1920-х годах // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4, История. Регионоведение. Международные отношения. – 2022. – Т. 27, № 4. – С. 116–127. – DOI:

Введение. Тема работы актуальна, поскольку она состоит в выявлении практик и социокультурных проявлений наследия Гражданской войны в советском обществе 1920-х годов. Гражданская война стала переломным событием в общественном положении казачества и крестьянства, определив ориентации их общественного мнения, «болевые точки» конфликтов на долгие годы. Злободневно исследование попыток установить гражданский мир в период нэпа. Тема имеет значение и для кросс-национальных исследований выхода аграрных обществ из долгосрочных конфликтов, сравнений с опытом Китая, Испании, стран Латинской Америки.

Методы и материалы. Цель статьи – выявить формы наследия Гражданской войны во взаимоотношениях казачества и крестьянства Юга России с властью в 1921–1926 годах.

Степень изученности темы неравномерна в сравнении ее аспектов. Наибольшее внимание историков привлекал анализ повстанческого движения бело-зеленых, восприятий казаками курса «Лицом к деревне» органов власти в середине 1920-х гг., взаимоотношений казачества с «иногородними» крестьянами и партийно-государственным чиновничеством. Подчеркивалась роль социально-классовой неоднородности казачества и крестьянства в развитии общественных настроений. В данном русле выполнены работы В.Е. Щет-нева [57], Я.А. Перехова [38], А.П. Скорика и Р.Г. Тикиджьяна [45], А.В. Баранова [1; 2], Т.В. Панковой-Козочкиной [36]. Сохраняет значение первое исследование общественного мнения казаков и крестьян, проведенное Н.Г. Цыганашем [52].

Но на периферии внимания остаются вопросы исторической памяти казаков, соотношения традиций и новаций в их общественном мнении 1920-х гг., степени признания официальных оценок Гражданской войны, внедрявшихся системой власти в общественное мнение. Эти аспекты освещены в монографиях А.Ю. Рожкова [43] и О.М. Морозовой [26], в статье С.Н. Шаповалова [56]. Редко исследования охватывают ментальные и деятельностные проявления конфликтов. Мало внимания уделяется и объективным основаниям «культуры насилия» в южнороссийских станицах: земельным отношениям, масштабам и формам миграций, восприятию батрачества и чиновников в станичных сообществах.

Новизна статьи проявляется в синхронном сравнительном анализе конфликтов на материалах Дона, Кубани и Терека. Конфликты изучаются во взаимосвязи экономических, социально-стратификационных, политических и социокультурных аспектов; исследуются в аспектах взаимодействий хлеборобов и власти, а также между имущественными и сословными группами земледельцев. На Юге России массовое насилие сохранялось в виде повстанчества до конца 1924 г., постоянных столкновений из-за распределения земли и ресурсов власти, контроля над общественным мнением. Чрезвычайные хлебозаготовки и коллективизация стали второй волной насилия.

Пространственные пределы статьи объемлют территорию Донской, Кубано-Чер-номорской и Терской областей, с лета 1924 по 1929 г. разделенных на округа. Учитывая проживание большинства казаков Юга России 1920-х гг. в станицах и аграрный тип их заня- тий, исследование проведено на материале сельских местностей.

Теоретической основой работы выбран социокультурный анализ общественных размежеваний, обоснованный С.М. Липсетом и С. Рокканом [58]. Размежевания трактуются как объективные, складывающиеся исторически линии конфликтности в обществе. Преобладающими основаниями конфликтов могут быть линии «город – село», «богатые – бедные», «религия – атеизм», межэтнические и др. Важна и концепция крестьянской революции 1902–1932 гг. в России, обоснованная Т. Шаниным в русле крестьяноведения [54].

Источниковая основа статьи включает виды документов: аналитические и отчетные документы партийных и советских органов; статистические данные о земельных отношениях, миграции, выборах в Советы, количестве политзаключенных и амнистированных; документы реввоентрибуналов; информационные обзоры и сводки органов ВЧК – ОГПУ; этнографические обследования. Особую ценность имеют документы спецслужб. Большая часть информации опосредованна, что требует провести реконструкцию состояния общественного мнения.

Анализ. Объективной основой конфликта между казачеством и «иногородним» крестьянством являлись отношения землепользования. По подсчетам А.И. Козлова, накануне Первой мировой войны казаки составляли 38,6 % населения Области войска Донского, коренные крестьяне – 23,5 %, «иногородние» – 29,0 %. В Кубанской области казаки составляли 45,8 %, коренные крестьяне – 13,3 %, «иногородние» – 39,0 %. В Терской области казаки насчитывали 20,2 % жителей, коренные крестьяне – 53,1 %, «иногородние» – 25,9 % [21, с. 32]. Казачество контролировало на Дону 80,2 % землепользования, на Кубани – 78 %, на Тереке – 60 %, «иногородние» были арендаторами [11, с. 27, 47; 28, с. 143; 32, с. 25]. Основную часть казачьих земель составляли земли надельного трудового пользования (75,4 % в среднем по трем областям). Далее по значению шли земли войскового запаса – 15,8 % и частновладельческие земли – 8,7 % [51, с. 134–136]. За период Гражданской войны состоялась конфискация частновладельческих земель, на них органи- зованы коммуны, совхозы и колхозы, в основном из беднейших «иногородних». Также во владение горцев на Тереке переданы 1 145,4 тыс. дес. земли [53, с. 28]. 18 ноября 1920 г. ВЦИК и СНК РСФСР приняли декрет «О землепользовании и землеустройстве в бывших казачьих областях», гарантировавший сохранение трудового паевого пользования в фактических размерах [12]. К началу 1923 г., когда вступил в действие Земельный кодекс РСФСР, средний надел на едока составил в Донской области 3,74 дес. в казачьих семьях и 1,0 – в крестьянских; в Кубано-Черноморс-кой области – соответственно 3,25 и 1,19 дес.; в Терской губернии – 7,39 и 4,36 дес. [30, с. 11]. Цель уравнять землепользование казаков и крестьян не была достигнута, что составляло «мину замедленного действия».

С 1923 по 1928 г. органы власти пытались решить проблему путем уравнительного землеустройства, сначала – межселенного, затем – внутриселенного. Но реформа порождала сложный клубок противоречий: дальноземелье, разделенность участков по «отрезкам», нежелание выходить на хутора. Отношение казачества и зажиточного слоя «иногородних» к переделу земли можно оценить фразой, приведенной в этнографическом обследовании В.Г. Тан-Богораза: «Хто се выдумав таки законы, шо землю можно продать? Я понимаю так: “ни сонця, ни мисяця, ни земли продавать нельзя”» [42, ч. 2, с. 63]. Особое неприятие казаков вызывало наделение землей переселенцев времени Гражданской войны и более поздних, а их очень много. За 1917–1920 гг. на Юге РСФСР сменили место проживания 122 796 крестьян, за 1921– 1923 гг. – 204 401, за 1924–1926 гг. – 141 527 [6, т. 39, с. 116–119; т. 40, с. 63, 67; т. 42, с. 44–45]. Уравнение землепользования казаков и крестьян было в основном достигнуто к концу 1927 года.

Гражданская война на Юге России продолжалась после разгрома Белого движения (ноябрь 1920 г.) в виде повстанческих выступлений до осени 1924 года. Она имела крайне ожесточенные формы, сопровождаясь захватом заложников с обеих сторон, расстрелами военнопленных и политически нелояльных слоев населения. Конфликт развивался в непримиримых формах, как борьба на уничтожение врага.

Для понимания причин роста непримиримости характерен доклад сотрудника особой комиссии по борьбе с бело-зелеными Диброва о поездке в ст-цы Холмскую и Ахтырскую 28 августа 1920 года. По его словам, бывший военком станицы П. Коваленко без суда и следствия убил двух отцов повстанцев, добровольно сдавшихся дезертиров и бело-зеленых. Члены семей повстанцев в итоге скрылись в лесу [14, л. 3, 5]. В ст-це Георгие-Афипской отряд Черноброва расстрелял 47 чел., включая председателя ревкома и коменданта станицы, за отказ выдать «контрреволюционеров». Чернобров заявлял: «нет места в Советской России казакам и горцам, все они будут истреблены» [15, л. 8]. Член особой комиссии Кубано-Черноморского областного ревкома по борьбе с бело-зелеными Л.З. Федоренко в докладе от 11 сентября 1920 г. сделал вывод: «Причины зеленоармей-ства в большинстве случаев везде однородны: неуместный и безосновательный террор со стороны властей, не умеющих подойти к населению, не прекращающиеся незаконные и не оправдываемые какими-либо потребностями реквизиции и конфискации» [15, л. 6].

Вследствие продразверстки и расказачивания первоначальная склонность казаков к компромиссу с Советской властью сменяется с июля 1920 г. на череду массовых восстаний. С лета 1920 по осень 1921 г. отмечены крупные выступления: Армии возрождения России под командованием генерала М.А. Фостикова на Верхней Кубани, Повстанческой армии З.А. Даутокова-Серебря-кова в Пятигорье, комдива 1-й Конной армии Г.С. Маслакова и комбата К.Т. Вакулина на Среднем Дону, Кубанской повстанческой армии под командованием генерала М.А. Пржевальского. Лозунги бело-зеленых, расходясь в поддержке монархии либо эсеровского «тру-довластия», единонеделимой России либо казачьего сепаратизма, сходны в категоричном неприятии большевистского режима [4, л. 50; 5, л. 13]. Действия повстанцев отличались жестокостью. Так, весной 1921 г. поголовно убиты члены сельскохозяйственной коммуны «Набат», организованной в разоренном Лебяжинском монастыре. В ст-це Кущевской был убит уполномоченный Кубано-Черноморской областной ЧК М.В. Полуян, жестоко взимавший продразверстку [27, с. 161–164].

Осенью 1920 г. размеры продовольственной разверстки для Юга России были повышены до 120 млн пуд зерновых (25 % объема всей страны), что непосильно [22, т. 1, с. 8]. Под названием «единовременного проднаря-да» разверстка взималась на Юге России до июля 1921 г. в размере 10 млн пуд зерновых дополнительно к продналогу [47]. Наследием Гражданской войны оставалась круговая порука при сборе налогов, блокирование станиц и хуторов экспедиционными отрядами до лета 1922 года [39, с. 57–59]. В итоге на Юге страны голод 1921–1922 гг. охватил 20 % населения, в том числе до 50 % в Донской области [35, л. 108].

Во время подъема бело-зеленого движения пленум Кубано-Черноморского обкома РКП(б) признал 15 сентября 1921 г. необходимой «оккупацию воинскими частями станиц», в которых не собран продналог. Облисполкому Советов предоставлено право вынесения смертных приговоров. Все мужчины из семей повстанцев старше 18 лет подлежали аресту, а семьи главарей повстанцев – выселению из области на Соловки [40, л. 59]. В итоге подавления мятежа «Кубанской повстанческой армии» с 20 сентября по 1 ноября 1921 г., по неполным данным, расстреляны 3 112 чел. повстанцев и их пособников, а 1 784 семьи определены к выселению из области [24, с. 262]. В протоколах политкомиссии 193-го стрелкового полка по делу об обвинении в соучастии и помощи бело-зеленым читаем аргументацию смертных приговоров: «вообще элемент бандитский»; «вообще ненужный и вредный элемент»; «сожительница бандита» и т. п. [41, л. 504–512]. Волна насилия при принудительном сборе продналога отмечена в апреле – мае 1922 г. в Армавирском и Ейском отделах [19, л. 12 об., 13, 62].

Для оценки взаимовосприятий власти и казачества важен доклад заместителя председателя Донского окружного исполкома Шаповалова (1925 г.). Он признал главной причиной политического бандитизма недовольство казаков продразверсткой и продналогом, хищениями и растратами, бесхозяйственностью приезжих чиновников, мало знакомых с казачьим бытом. Шаповалов подчеркивал: казаки считают, что «они лишены всех прав и преимуществ, а хозяевами положения теперь являются иногородние»; беднейший слой казаков тоже проникнут сословной враждой и не выступает против зажиточных, безразличен к землеустройству [55, л. 21–22, 6, 9]. С 1920 по осень 1924 г. контроль партийно-государственной власти над станицами обеспечивался преимущественно военными и административными методами.

В то же время постепенный переход к нэпу, усталость от войны и разрухи привели осенью 1922 г. к перелому в общественных настроениях. Казачество стремилось к миру, вынужденно признав режим. Казаки перешли к новым методам отстаивания интересов, используя сходы, беспартийные собрания, выборы в Советы [46, с. 61–62, 70, 79, 83, 141].

Переход от Гражданской войны к миру наиболее ярко проявился в ряде реформ осени 1924 – весны 1926 г., известных под названием курса «Лицом к деревне». Выступая на I съезде Советов Северо-Кавказского края 26 января 1925 г., председатель Совнаркома СССР А.И. Рыков поставил задачу гражданского примирения, одинакового отношения органов власти к крестьянам и казакам. Он назвал казачество в подавляющей массе лояльным Советской власти [50, с. 6–10]. Важнейшими элементами реформ стали: снижение налогов и разрешение долгосрочной аренды; амнистия репатриантов и белослужащих, снятие с части из них ограничений в избирательных правах; переход к честному порядку выборов станичных Советов; разрешение территориальной воинской службы казаков.

Согласно решению Президиума ВЦИК РСФСР амнистия охватила репатриантов, которые не уличены в белом терроре, рядовых и младший командный состав, должностных лиц бывших казачьих войск [50, с. 80–81]. Созданы краевая и окружные комиссии по амнистии при исполкомах Советов. Президиум СевероКавказского крайисполкома Советов в апреле 1925 г. расширил круг амнистируемых на станичных атаманов, офицеров и бывших ссыльных [7, л. 31–31 об.]. За 1925 г. доля лиц, лишенных избирательных прав, уменьшилась в сельских местностях края с 2,6 до 1,2 % населения [33, с. 367; 25, с. 117]. В том числе восстановлены в правах 3 722 чел. в Донском округе (из них 1 543 репатрианта), 8 531 чел. – в Кубанском округе [3, с. 67; 34, с. 149; 44, с. 33].

Амнистия не распространялась на служивших в контрразведывательных и карательных органах Белого движения, жандармерии и охранных органах, пропагандистских структурах [17, л. 2–3]. Судя по отчетам Административного отдела Северо-Кавказского крайисполкома за 1924/1925 г., количество контрреволюционных преступлений, преступлений против порядка управления, беспорядков, воинских преступлений, бандитизма значительно сократилось [31].

В итоге мер по «оживлению Советов» отменены подтасованные результаты выборов в значительной доле станиц – от 32 % в Сальском округе до 71,4 % в Черноморском округе. Участие избирателей в собраниях по Северо-Кавказскому краю за 1924/25 хозяйственный год возросло с 30,4 до 40,6 %, в том числе в важнейших округах: в Донском – с 34,2 до 41,3 %, Кубанском – с 16,6 до 32,1 %, в Терском – с 31,1 до 45,9 %. Сократилась прослойка коммунистов и комсомольцев в составе станичных Советов и их председателей. Явка казаков на выборы в Донском округе повысилась с 29,7 до 37,6 %, в Кубанском – с 32,3 до 52,2 %, в Майкопском округе – с 27,0 до 37,3 % [25, с. 117–118]. В 1925/26 г. казаки составили значительную долю председателей станичных Советов: 16,8 % – в Донском, 21,6 % – Кубанском, 17,1 % – Терском, 48,9 % – Шахтинско-Донецком и 24,3 % в Майкопском округах [37, л. 25, 34, 41].

Реформы столкнулись с сопротивлением большинства местных большевиков и «иногородних» крестьян, считавших новый курс предательством революции. «Образ врага», сформировавшийся за годы революции и Гражданской войны, стал важный фактором конфронтации в станицах.

Выборы в станичные Советы 1925– 1927 гг. характерны поляризацией общественных настроений. Зажиточные и середняцкие слои казачества расценивали Советы как канал возрождения своего правления. В сводке № 2 материалов Информотдела ОГПУ о ходе перевыборов Советов от 19 декабря 1925 г. указано, что жители ст-цы Базковской Донецкого округа выдвинули кандидатом в состав сельсовета и райисполкома Х.В. Ермакова – бывшего командира повстанцев [46, т. 2, с. 385]. Выносились решения Советов, в которых преобладали казаки, о выселении и ли- шении земли «иногородних». Так, в с. Свободненском Терского округа казаки желали снять с должностей всех крестьян и коммунистов. В ст-це Кисловодской руководители схода лишили «иногородних» земли. Такое же решение приняли в г. Прикумске, пытаясь восстановить дореволюционные границы участков. Сходы с. Воронцово-Александровского, с. Нины и ст-цы Новогригорьевской постановили не давать земли крестьянам. Слышны были крики: «Мы иногородним землю не дадим, пусть просят там, откуда пришли» [10, л. 124, 219– 221, 286–287, 348]. В ст-це Грушевской Донского округа зажиточные казаки продолжали пользоваться захваченными участками, срывая землеустройство [46, т. 2, с. 440]. В ст-це Некрасовской Кубанского округа казак – член президиума станичного Совета избил бедняка и набил ему рот землей, угрожая: «Вот тебе земля, воля, планы и свобода» [23, с. 28–29]. Часто такие призывы сочетались с ожиданием новой войны и надеждами на свержение коммунистов. В ответ крестьяне в Донском округе намеревались создать отряды самообороны [46, т. 2, с. 450], что свидетельствует о слабости их надежд на власть.

Конфликт обострялся в связи с революционными праздниками и памятными днями, напоминавшими о кровопролитии Гражданской войны. Во время празднования годовщины Октябрьской революции председатель Наурского станичного Совета, казак-середняк заявил: «Наше гордое казачество никогда не пойдет на эти могилы и не ходило, так как в них зарыты красноармейцы, которые в свое время расстреливали нас». В ст-це Ищерс-кой группа хулиганов поломала ограду и вымазала грязью памятник расстрелянным во время войны красноармейцам. В ст-це Суворовской казаки проявляли непримиримость к «иногородним» на почве землеустройства [9, л. 75, 76, 86, 118].

С обратной стороны, наиболее боевитый слой крестьян – бывшие «красные партизаны» и демобилизованные красноармейцы намеревались создать свои вооруженные отряды, уйдя в горы и леса для действий против казаков [48, л. 130]. В ст-це Воронежской Кубанского округа произошла драка по сословному признаку из-за намерений крестьян запретить ношение казачьей формы; 1 чел. по- гиб. В Темрюкском районе председатель стансовета отказался работать вместе с зажиточными казаками: «они в 1918 году зарубили и повесили десяток моих товарищей-однополчан» [20, л. 75 об., 149]. Зачастую «красные партизаны» и красноармейцы угрожали казакам расправой, как это прозвучало на массовом собрании бедняков в ст-це Анас-тасиевской [16, л. 83–84 об.] и в Брюховецком районе: «теперь нам осталось одно, – выстрелять кулаков» [18, л. 49]. Часто надежды «красных партизан» и бедняков связывались с авторитетными, но опальными военачальниками – Л.Д. Троцким, Д.П. Жлобой, Е.И. Ковтюхом и др. Распространялись слухи о том, что они возглавят новую революцию против нэпманов и кулаков [13, л. 43, 47].

Партийные и советские органы власти категорически выступали против самоорганизации бывших красноармейцев, например, «Союзов красных партизан», вплоть до начала коллективизации. Под надзором ОГПУ находились все контакты бывших красных командиров со своими однополчанами [8, л. 47]. В целом власть не справилась с регулированием взаимоотношений между казачеством и крестьянством.

Весной 1926 г. реформы «Лицом к деревне» постепенно прекращаются. Это выражается в росте прогрессии налогов, ограничении предпринимательской деятельности, ускорении земельной реформы, усилении поддержки властями колхозов. Прекращается амнистия, с весны 1926 г. вновь наращивается удельный вес «лишенцев» в станицах [49, л. 7, 103–104, 172]. Летом 1926 г. и весной 1927 г. проводятся административные высылки из Северо-Кавказского края «активных антисоветских элементов», состоявших на тайном учете в органах ОГПУ. В условиях «военной угрозы» 1927 г. зажиточный слой казаков проявлял надежду на интервенцию и восстановление дореволюционного строя. Участились взаимные угрозы насилием между социальными и сословными группами в станицах на почве землеустройства [29, л. 569–572, 586, 601]. Переход к чрезвычайным хлебозаготовкам в конце декабря 1927 г. означал решительный выбор власти в пользу обострения классовой борьбы, конфронтационного восприятия общественных проблем.

Результаты. На Юге России наследие Гражданской войны – формы насилия сохранялись в виде повстанческих выступлений, столкновений из-за земли и распределения ресурсов власти, символического влияния. С 1920 по осень 1924 г. контроль партийногосударственной власти над сельскими районами Юга России обеспечивался преимущественно военными и административными методами. Но постепенный переход от военного коммунизма к нэпу, усталость от войны и разрухи привели осенью 1922 г. к перелому в общественных настроениях. Казачество теперь стремилось к миру, вынужденно признавая силу большевистского режима. Казаки перешли к пассивному сопротивлению политике властей. Попытка установления гражданского мира была предпринята с осени 1924 по весну 1926 г. в виде курса «Лицом к деревне». Для преодоления наследия Гражданской войны особенно важны были амнистия белослужащих и репатриантов в 1925 г., смягчение политики в отношении казачества, проведение выборов в местные Советы на альтернативной основе. В итоге во многих станицах возникло двоевластие между партийно-государственными органами и «новыми» Советами, подчас контролируемыми зажиточным казачеством. «Новые» Советы выносили решения о перераспределении земли и отказе «иногородним» в землеустройстве, что провоцировало новые формы конфликта. Партийно-государственная власть первоначально расценивала курс «Лицом к деревне» в качестве обеспечения гражданского мира, но уже к весне 1926 г. отказалась от полноценных реформ. Восприятие опыта Гражданской войны казаками и «иногородними» крестьянами, а также социально-классовыми группами бедняков, середняков и зажиточных оставалось противоположным. Гражданский мир оспаривался и внутри самого сообщества земледельцев: как зажиточными казаками, мечтавшими о реставрации дореволюционных порядков, так и «красными партизанами» и демобилизованными красноармейцами, желавшими второй революции. «Военная тревога» 1927 г. и чрезвычайные меры хлебозаготовок привели к возврату южнороссийских станиц к массовым практикам насилия.