Научный дискурс: пределы толерантности (на материале жанра рецензий)

Статус категории толерантности определяется спецификой ее содержания, а также уже сформированными системными межкатегориальными отношениями. Установлена оппозиция «толерантность / интолерант-ность», определена градуальность как облигаторный категориальный признак, выявлен набор языковых/речевых средств ее реализации. Это позволяет рассматривать толерантность как собственно коммуникативную категорию с определенным набором топосов, объясняет ее регулятивный характер, аксиологическую обусловленность. Таким образом, толерантность обладает всеми признаками коммуникативных категорий, в том числе прескрипционными (как предписывающими, так и запретительными, а также интерпретирующими, которые определяют или регулируют коммуникативное поведение, включая адекватную оценку процесса общения) [15]. Категория толерантности рассматривается как гармонизирующая, что полностью подтверждается типизированными вербальными

* Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ и МОНРЮО в рамках научного проекта № 21-512-07001.

Язык и культура

Куликова Элла Германовна доктор филологических наук, профессор, профессор кафедры массовых коммуникаций Российского университета дружбы народов, заведующая кафедрой русского языка и культуры речи Ростовского государственного экономического университета (РИНХ). Сфера научных интересов: коммуникативные стратегии и тактики, норма, экологическая лингвистика, медиалингвистика, юридическая лингвистика, лакунология, лингвопрагматика, межкультурная коммуникация. Автор около 300 опубликованных научных работ.

и невербальными средствами ее реализации. Эти средства являются разноуровневыми и функционируют в прямых и косвенных конструкциях, направленных на обеспечение речевой поддержки, а следовательно, облигаторно связаны со снижением категоричности высказываний (например, выбор высказываний с обратным смыслом – возражения по содержанию, но согласие по форме).

Толерантность представляет собой категорию, реализующуюся определенным набором вербальных/невербальных единиц, которые отправитель речи, как правило, интенционально использует в коммуникации.

Как известно, русский научный стиль в его современном облике сформировался к началу ХХ века. Возможность говорить о научном дискурсе (мы исходим из классического понимания термина, метафорически переданного Н.Д. Арутюновой: «текст, погруженный в жизнь») определяются тем, что параметры научного текста всегда были детерминированы особенностями развития и функционирования литературного языка в целом, а также комплексом экстралингвистических факторов.

С одной стороны, научный текст, имеющий дело с объективными фактами, должен быть внеэмоционален и сугубо рациона-

Научный дискурс: пределы толерантности (на материале жанра рецензий)    147

листичен. С другой стороны, еще Ш. Балли [1, с. 154] указывал на относительную объективность научного языка, поскольку эмотивные индивидуальные, а следовательно субъективные оттенки семантики регулярно присутствуют в выражении чистой мысли, а также считал, что «скрытая эмоциональность» и «логизированная оценоч-ность» представляют собой константные характеристики научного стиля [7, с. 77]. Подтверждение таких свойств может быть представлено и в имитации научного стиля в пространстве художественного текста (см. например, повесть А.П. Чехова «Черный монах», в которой описываются статьи одного из персонажей). «Оставшись один, Коврин лег поудобнее и принялся за статьи. У одной было такое заглавие: “О промежуточной культуре», у другой: “Несколько слов по поводу заметки г. Z о перештыков-ке почвы под новый сад”, у третьей: “Еще об окулировке спящим глазком” – и все в таком роде. Но какой непокойный, неровный тон, какой нервный, почти болезненный задор! Вот статья, кажется, с самым мирным заглавием и безразличным содержанием: говорится в ней о русской антоновской яблоне. Но начинает ее Егор Семеныч с “audiatur altera pars” и кончает – “sapienti sat”, а между этими изречениями целый фонтан разных ядовитых слов по адресу “ученого невежества наших патентованных гг. садоводов, наблюдающих природу с высоты своих кафедр”, или г. Гоше, “успех которого создан профанами и дилетантами”, и тут же некстати натянутое и неискреннее сожаление, что мужиков, ворующих фрукты и ломающих при этом деревья, уже нельзя драть розгами. “Дело красивое, милое, здоровое, но и тут страсти и война, – подумал Коврин. – Должно быть, везде и на всех поприщах идейные люди нервны и отличаются повышенной чувствительностью. Вероятно, это так нужно”».

То есть, эмоциональное отношение к предмету обсуждения (а значит, возможность «перехлестов» и конфликтности) заложена в научном дискурсе изначально, а потому крайне важно, чтобы противоречия обсуждались и разрешались в цивилизованных формах.

Научный дискурс неизбежно отражает социокультурную динамику. Так, например, лингвистическая статья в первой трети ХХ в. имела заглавие «Против буржуазной контрабанды в языкознании». Ее содержание отражало точку зрения Ф.П. Филина о концепции Т.П. Ломтева: «Под флагом марксистской фразеологии Ломтев протаскивает социал-фашистскую контрабанду, совершенно не считаясь с тем, что доклад он делает в стенах Коммунистической академии» [см.: 4, с. 12]. В научных лингвистических журналах можно было встретить такие характеристики представителей других школ: «черносотенный лингвист-идеалист», «истошные вопли эпигона субъективно-идеалистической школы», иная точка зрения получала такие определения, как «хулиганско-наглые выступления», а талантливый лингвист Е.Д. Поливанов был назван «кулацким волком в шкуре советского профессора». Один из самых известных учебников по введению в языкознание, созданный А.А. Реформатским, подвергался упрекам в «полном раболепии перед буржуазной наукой». Лингвистика того времени была в высшей степени политизирована, так что даже традиционные термины лингвистики трансформировались под влиянием пропагандистских клише: ср. у Н.Я. Марра яркий пейоратив – «буржуазная расистская индоевропеистика». После трех сталинских статей о языкознании во всех лингвистических трудах стали использоваться ритуализированные клише, исполненные самой безудержной лести («в свете гениальных трудов товарища Сталина о языке…» и др.).

148 я зык и культура

Язык тоталитарного общества – это язык пропаганды, другие функции языка в нем редуцированы. Пропаганда, насаждавшаяся так долго, влияла и в постсталинский период (ср. обязательные ссылки на труды Маркса, Энгельса, Ленина и др., которые абсолютно не были вызваны необходимостью, не были продиктованы содержанием научного текста). Цель пропаганды всегда оставалась прагматически ориентированной и заключалась в создании своеобразного мифа о советской власти, который должен был практически заменить собой реальность, осознаваться как некая объективная данность, при этом система власти должна была осознаваться как объект, не допускающий даже мысли о какой-либо критике. В 1960–1970-х годах ярко проявились тенденции «языковедческого соцреализма» с его идеологически обусловленными оценками [8, с. 8].

В современном научном дискурсе, как и во всей гуманитарной сфере, базовым понятием становится толерантность. Доминирующей формой современной научной коммуникации является толерантная форма выражения критических замечаний («формулировка тезиса вызывает сомнение», «трудно согласиться с утверждением», «вряд ли оправданно» и др.), то есть имплицитное выражение негативной оценки – наиболее яркое проявление толерантности в научном дискурсе (ср.: мысль о том, что толерантность научной речи – это категория, которая регулярно взаимодействует в тексте с оценочностью, а также категоричностью/некатегоричностью различных формулировок [9]).

То есть в научной коммуникации информативность как категория представлена в нескольких разновидностях. По традиции коммуниканты в рамках научного дискурса обладают равным статусом, что должно обеспечивать способность крити- чески оценивать не только другие концепции, но и собственную, особого осуждения заслуживает искажение истины [6, с. 276]. То есть научная коммуникация строится с учетом реализации всех аспектов, определяемых категорией информативности: изложение теории, ее аргументация, анализ степени ее аргументированности, определение проблемных зон, их обсуждение и др. Соотношение этих видов информативности детерминировано видом научного дискурса, а также жанрово-стилистическими особенностями создаваемого текста. При этом рецензия как текст в современных научных изданиях представлена в меньшей степени, чем ранее, и вообще в современных научных текстах, с их ориентацией на тотальную толерантность, настоящей полемики не хватает [см.: 2, с. 131–144].

Многие авторы обратили внимание на кризис в гуманитарных науках, который проявляется в имитационности и даже обессмысливании научного текста [10, 11 и др.], что в первую очередь коснулось таких видов научного текста, как диссертация и ее автореферат. Именно там наблюдается тенденция к наращению текста за счет злоупотребления топосом «определение», а фрагменты, касающиеся «истории вопроса», кочуют из одной работы в другую. Однако банальность содержания камуфлируется (ср. пример «научного спама» из статьи Г.Г. Хазагерова: « Волга впадает в Каспийское море – обычное, не комплексное изучение ситуации. Волга впадает в Каспийское море на протяжении многих лет, Волга впадает в Каспийское море и сегодня – комплексный, диахронический и синхронический подход к ситуации» [11]). Однако такого рода работы не просто проходят защиту, но с вполне хорошим результатом, а к делу оказываются причастны многочисленные руководители, рецензенты и оппоненты, проявляющие высшую степень

Научный дискурс: пределы толерантности (на материале жанра рецензий)    149

толерантности, которую можно точнее обозначить как конформизм.

По сути, конформизм есть некритическое, пассивное принятие текста, претендующего на научную новизну. Рецензент-конформист полностью утрачивает собственные принципиальные позиции и подчиняется обстоятельствам. Можно говорить о наличии так называемого амбивалентного мышления у авторов, об «эклектизме и нечувствительности к логическим противоречиям», а это можно рассматривать как одну из проблем экологической лингвистики [см.: 3, 14]. Рутинизация практики рецензирования в современной научной индустрии приводит к тому, что роль рецензии сводится к регистрации текущей научной продукции. Рецензия утрачивает свою сущностную роль, перестает быть инструментом критики и формирования научной событийности.

Во многих сферах поставлен вопрос о пределах толерантного отношения (например, к девиантному поведению). В сфере науки этот вопрос также актуален. Тезис «Всякое мнение имеет право на существование», формально опирающийся на принципы толерантности, нельзя подменить на тезис «Всякое мнение одинаково ценно».

Как отмечает А.А. Зализняк, «в качестве исходного здесь берется положение, с которым естественно согласиться: “Всякое мнение имеет право на существование”. А далее делается незаметный, но в действительности капитальный, переход к гораздо более сильному тезису: “Всякое мнение не менее ценно, чем любое другое”. При таком постулате оказывается несущественным, изучил ли автор то, что необходимо знать для обоснованного суждения о предмете, и предъявил ли он веские аргументы в пользу своего мнения или просто он очень уверен в остроте своего ума и своей интуиции» [5]. Такой «сдвиг» типичен для дилетантов или представителей «любительской лингвистики», как толерантно и политкорректно именовал лженауку А.А. Зализняк.

Однако толерантно относиться к выводам «любительской лингвистики» абсурдно, ибо придется принять дикие утверждения. А.А. Зализняк с иронией пишет об абсурдной толерантности: «Девочка-пятиклассница имеет мнение, что Дарвин неправ, и хороший тон состоит в том, чтобы подавать этот факт как серьезный вызов биологической науке. Это поветрие – уже не чисто российское, оно ощущается и во всем западном мире. Но в России оно заметно усилено ситуацией постсоветского идеологического вакуума» [там же]. Ряд публикаций А.А. Зализняка направлен на то, чтобы читатель мог опознать «любительскую лингвистику». Если большинство представителей научного сообщества просто игнорируют лженауку, то А.А. Зализняк посвятил несколько специальных книг и статей разоблачению постулатов «любительской лингвистики», потому что это отнюдь не безобидное явление (неподготовленный читатель может оказаться в плену примитивных выдумок, которые касаются родного языка и родной истории).

Характеристики современной коммуникации (развитие интернета и нечеткость определения понятия «свобода печати и слова») предопределили своеобразную революцию дилетантизма. Любительский подход к анализу различных языковых явлений, определению особенностей функционирования языка как системы весьма распространен, поскольку у носителей языка существует представление, что каждый из них априори способен дать адекватные оценки, даже не обладая какими-либо специальными знаниями.

А.А. Зализняк берется за анализ «Любительской лингвистики» потому, что

Язык и культура иные формы развенчания непродуктивны. Для современного телевидения характерно создание различного рода медиаконтента, который имитирует речевой жанр диспута, при этом в качестве противоположных сторон выступают, как правило, профессионалы и дилетанты, хотя можно предположить, что авторы подразумевают поиск некой истины, но результатом такого поиска становится практическая пропаганда дилетантизма как способа осмысления действительности. Ведь для публики во многом оказывается существенным не столько параметр аргументированности, сколько параметр прагмалингвистический, а часто и собственно манипулятивный. При этом эффективная манипуляция может осуществляться за счет сознательной опоры на вкусы аудитории (по крайней мере, в студии), на уверенность коммуниканта, что может восприниматься как убедительность. В этом случае в более выгодной позиции часто оказывается именно дилетант. Это обстоятельство в свое время прекрасно передал В. Шукшин в рассказе «Срезал!»

А.А. Зализняк объясняет природу «любительской лингвистики»: «Попробуйте вообразить любительскую книгу о небесных светилах (здесь и далее в цитате курсив наш – Э.К.), где обсуждался бы вопрос, какого размера Луна – с тарелку или с монету. Между тем любительские сочинения о языке совершенно такого же уровня циркулируют в немалом количестве и охотно читаются и принимаются всерьез довольно широкой аудиторией. Особенно печальным показателем состояния нашего образования является то, что и в числе авторов любительских сочинений о языке, и в числе их читателей и поклонников мы встречаем вполне образованных людей и даже носителей высоких ученых степеней (разумеется, других наук)».

Излюбленный объект любительской лингвистики – этимология уровня «слово Москва происходит из МОСС (англ. ‘мох’) + КВА, т. е. ‘лягушка во мху’» [5], имена собственные и русоцентрические изыскания, из которых следует, что все языки произошли от русского (причем, в его сегодняшнем состоянии). А.А. Зализняк обратил внимание на то, что подобные мифы создаются как своеобразный ответ этносов, считающих, что их права тем или иным образом ущемляются, а социальная и культурная значимость не осознается окружающими в достаточной степени, в этом случае созданный и транслируемый миф воспринимается в качестве ценностной основы для этнической идентичности. И зачем же российским авторам демонстрировать проявление таких комплексов?

Отдавая дань толерантности и политкорректности, А.А. Зализняк заявляет, что предпочитает «не называть конкретные имена лингвистов-любителей – тем более, что многие из них только того и хотят, чтобы их упоминали, хотя бы и в осуждение, чтобы выглядеть серьезными оппонентами, с которыми спорят». Таким образом, автор считает необходимым «противостоять не конкретным авторам, а целому любительскому направлению, в сущности, довольно однообразному в своих декларациях и в своем способе действия» [5].

Тем не менее, А.Т. Фоменко, одного из самых одиозных представителей «любительской лингвистики», который в то же время является доктором физико-математических наук, академик в пример приводит. «Фоменковское “новое учение” никогда бы не привлекло к себе столько внимания, если бы его автор не был именитым математиком <…> А.Т. Фоменко попал в компанию невежественных и грубо тенденциозных графоманов, осчастливливая их тем, что в их сообществе имеется теперь и академик Рос-

Научный дискурс: пределы толерантности (на материале жанра рецензий)    151

сийской Академии наук» [5]. Далее автор вполне справедливо отмечает, что «эти рассуждения содержат точно те же грубейшие и наивнейшие ошибки, что у любителей без степеней и званий». Это дает возможность определить концепцию А.Т. Фоменко как относящуюся к любительской лингвистике. Разоблачая ее, А.А. Зализняк далек от политкорректности, он называет вещи своими именами, последовательно, интенционально избирает экспрессивные лексические единицы, использует прием их концентрации в пределах одной конструкции, что позволяет актуализировать семантику негативной оценочности и передать искреннее недоумение автора по поводу аргументации излагаемой А.Т. Фоменко квазиновой концепции о формировании разных языков (от латыни до французского, английского и др.): «не только повторяет свой абсурд про изобретение латыни (на сей раз это событие происходит аж в XVII веке), но и с поистине молодецким размахом относит к числу изобретенных тогда же еще и французский, немецкий, испанский и английский языки». А.А. Зализняк пишет: «В статье “Лингвистика по А.Т. Фоменко” я в подробностях показал, каким немыслимым, нечеловеческим всеведением должен был бы обладать изобретатель латыни, если бы латынь была “изобретена”».

Важно, что выявляются классы типовых приемов «полемики по Фоменко», все они ориентированы не столько на прагматический эффект, сколько на манипулятивный: избираются различного рода косвенные коммуникативные ходы и формируемые ими тактики (подмена самого предмета дискуссии, аргументов, имитация пафоса возмущения, а также обобщающая тактика ухода от прямых ответов, регулярное использование тезисов «оппонент либо преднамеренно обманывает, либо не понял»; «некомпетентным не стоило бы высказываться о нашей теории»). А.А. За- лизняк приходит к выводу: «В целом принципы полемики производят тягостное впечатление. Истинные великие открытия не защищают с помощью уловок, мелких подтасовок и ухода от ответа на возражения».

Анализ текста А.А. Зализняка позволяет утверждать, что излюбленным приемом автора является ирония: «факты очень часто не укладываются в предлагаемую схему. Тогда Фоменко действует по принципу “тем хуже для фактов”, а именно позволяет себе все большее и большее количество степеней свободы, пока его процедура не становится практически безотказной. Методика Фоменко – бесценная находка для всех желающих произвести революцию в какой-нибудь, которую не жалко, науке»; «не шутят, когда говорят, например, что Ирландия и Россия – это в прошлом одно и то же. Они сообщают об этом на стальном языке логики» [5].

Характеристики типа «чудовищная галиматья», «бульварное чтиво», «невежественная чушь», «невежественные и грубо тенденциозные графоманы», «младенческое понимание», «нелепые исторические фантазии русоцентрической направленности» и убийственные сравнения (уровень «новых хронологов» в этом занятии ровно такой же, «как у шестилетнего мальчика, которому предложили бы поползать по карте мира и отыскать на ней как можно больше названий, хоть сколько-нибудь похожих на какие-нибудь из известных ему слов») [5], конечно, далеки от толерантности, однако они оправданны, так как необходимы для формирования в общественном сознании точных представлений о сущности «любительской лингвистики».

Конечно, процветание науки определяется толерантным отношением к чужим мнениям, иным вкусам и предпочтениям, доминантные для толерантности принципы неконфликтного коммуникативного поведения (уважение точки зрения друго-

152 язык и культура го, солидарность и др.) могут выступать в качестве своеобразного морального императива при предупреждении / урегулировании конфликтной ситуации. Однако проявления толерантности, к которым относятся снижение категоричности, косвенная критика и др., хороши до известных пределов, потому что в условиях принципиального столкновения мнений толерантность оборачивается конформизмом. Научная рецензия, будучи формой мониторинга современного состояния науки, не может ориентироваться на тотальную толерантность.