Наука и проблема ценностей

Бюллетень науки и практики / Bulletin of Science and Practice

УДК 342.724.3.437                                   

В буржуазной философии и социологии оценка науки эволюционирует таким образом, что оказывается в обратном отношении к реальному развитию науки. B XVII-XVIII вв, когда экспериментальная наука делала лишь свои первые шаги, ее восторженно приветствовали мысли-гели, взгляды которых определяли духовный климат того времени. Видя в науке путь к превращению природы в «царство человека», они связывали с наукой и свои надежды на осуществление разумного общественного строя. С тех пор отчетливо выкристаллизовались существенные тенденции развития науки [1].

Несмотря на неполноту и приблизительность фактических данных, обнаружилось, что все основные показатели научного прогресса — число научных работников, объем ассигнований на научно-исследовательские работы, количество научных публикаций, научных совещаний, принципиально важных научных открытий — возрастают по экспоненте? Вместе с тем наука вышла далеко за пределы кабинетов теоретиков, исследовательских бюро, лабораторий и институтов. Все более активно воздействуя на остальные стороны общественной жизни, она пронизывает теперь собой производство, культуру, быт. Отношение же буржуазных идеологов к науке радикально изменилось [2]. Тон их выступлений приобрел пессимистическую окраску, энтузиазм уступил место разочарованию. Все громче звучат голоса, говорящие о «кризисе научного разума» и даже о «демонии» науки. Своеобразным теоретическим выражением этой переоценка ценности науки и является аксиологическое направление в современной буржуазной философия и социологии. Дитя своего класса и своего века буржуазная аксиология с момента рождения обременена стремлением «превзойти» точку зрения науки [3]. На первый взгляд спектр аксиологических концепций науки является чрезвычайно пестрым. Это обусловлено, прежде всего, неопределенностью, расплывчатостью основного понятия аксиологии «ценность». Расширение с годами его объема сопровождается растущим многообразием его трактовки различными философскими течениями. Составитель недавно изданной в США антологий «Философия общественных наук» М. Натансон напоминает, что еще в начале века М. Вебер характеризовал термин «ценность» как «незадачливое дитя нищеты нашей науки» и порицал хаос, порожденный его двусмысленным употреблением. «Сегодня, почти — шестьдесят лет спустя, с полным основаниям продолжает М. Натансон, — ситуация в лучшем случае остается все еще запутанной: термин «ценность» используется учеными и философами во множестве различных смыслов, и споры вокруг проблемы ценностей далеки от завершения» [4]. Сказывается в данном случае и отсутствие единства в понимании науки, что также вызвано раздробленностью современной буржуазной философии и социологии на ряд течений, противостоящих друг другу в рамках идеалистического миропонимания. Тем не менее, имеются некоторые общие черты в подходе буржуазных аксиологов к науке. Коренясь еще в провозглашенном Кантом противопоставлении теоретического и практического разума, этот подход более непосредственно дал знать о себе в концепциях Баденской школы неокантианства [5, 6]. Именно се представители — Р. Вилдельбанд, Г. Риккерт, — вырывая пропасть между естествознанием и наукой об обществе («культуроведение.»), настойчиво пропагандировали «дополнение» науки ценностной точкой зрения. Если, по их мнению, естествознание вскрывает общие закол природы и ищет за чувственным миром абстрактную сущность вещей, лишенную красок и запахов, то в познании общества дело обстоит принципиально иным образом. В обществе действуют индивиды, одаренные сознанием, волей, имеющие различные интерес. и преследующие каждый свою собственную цель [7, 8]. Поэтому в здесь нет места естественно природной повторяемости, здесь все — неповторимо индивидуально, и задача общественной науки может заключаться лишь в наглядном описании конкретных единичных событий, в воссоздании истории того, что однажды было. Научное мышление в первом случае выступает как номотетическое, его цель — общее аподиктическое суждение; во втором — как идеографическое, имеющее целью суждение единичное, ассерторическое.

Отсюда следует, что научная мысль якобы не в состоянии уловить какую-либо закономерность общественной жизни, предвосхитить ход общественных событий и вскрыть устойчивые мотивы человеческих поступков. Бессильная и безмолвная, она останавливается у порога вопросов о назначении человека, о смысле человеческой жизни. Эти вопросы могут быть решены только в свете некоторых непреходящих человеческих ценностей - этических, эстетических и других, уяснение которых возможно также лишь на путях индивидуализации [9].

По словам В. Виндельбанда, «всякий человеческий интерес и всякая оценка, все, имеющее значение для человека, относится к единичному, однократному [8]. Вспомним, как быстро притупляется наше чувство, когда предмет его умножается или когда обнаруживается, что есть тысяча однородных с ним предметов. На единичности, на несравнимости предмета покоятся все наши чувства ценности». Система ценностей, всецело связанных с внутренним духовным миром человека, имеющих нормативно-телеологический характер и неуловимых для науки, объявляется определяющей по отношению к общественной жизни. В результате двухчленная схема — естествознание и обществознание -требует третьего звена — философии как аксиологии, учения о ценностях. Дихотомия переходит в трихотомию, человеческие знания все больше дробятся на противостоящие друг другу замкнутые области. Внешне этот процесс напоминает реальную дифференциацию научного знания. В действительности же он означает сужение области пауки — ее теснит аксиология, восполняющая ее якобы принципиальную слабость. Для современного этапа, развития буржуазной философии характерно дальнейшее преувеличение роли ценностной точки зрения, абсолютизация ценностного подхода ко всем явлениям общественной жизни, объявления его безусловным исходный моментом социального исследования. Печатью такой абсолютизации отмечены, в частности, доклады Р. Гартмана, Х. Куриеля, Ф. Ринтелена и ряда других участников XIII Международного философско: конгресса, состоявшегося в Мексике в 1963 г. [10]

Возвышение аксиологии над наукой частично заслонено тем обстоятельством, что формально ценностный и научный аспекты рассматриваются в большинстве случаев не как исключающие друг друга, а как расположенные в различных плоскостях и в известном смысле дополняющие друг друга. Э. Кассирер приводит в этой связи следующую аналогию: «Идол, которому поклоняются в святилище, может быть описан — согласно чисто научным принципам и представлен согласно понятиям и категориям науки.

Таким путем он будет «кусочком природы», подчиненным, как и всякий другой, физикохимическим законам. Однако мы знаем, что с помощью всех этих определений мы не проникаем в полное его значение. Оно не исчерпывается простым перечислением научных данных. Оно требует других, принципиально отличных критериев. Неважно, со сколь многих точек зрения мы можем наблюдать и анализировать мрамор как научный объект, — результат никогда не скажет нам чего-нибудь о его форме и красоте этой формы или о его религиозном значении как предмета религиозного поклонения». Точно так же, полагает Кассирер, в рамках научного познания неуловимы все остальные ценностные характеристики — их рассмотрение должно основываться на «автономной упорядоченной структуре воли» [11].

Не менее определенно в этом плане высказывается Р. Гартман: «Самолет, который несет атомную бомбу к городу, есть объект естествознания или, другими словами, факт, когда он изучается в свете науки о навигации, физики, механики, аэродинамики и т. д. Но он становится объектом аксиологии, или ценностью, когда он проверяется в свете этой науки. Так, замечание, сделанное вторым пилотом. Энола Гей» — самолета, который сбросил атомную бомбу над Хиросимой, — в бортовом журнале самолета: «Боже, что мы сделали!» — является объектом не естествознания, но аксиологии»?

Основываясь на том факте, что ценностные характеристики выражают особый аспект действительности, не вскрываемый естествознанием, значительная часть буржуазных аксиологов делает вывод о принципиальной несовместимости науки и сферы ценностей. В результате они дают отрицательный ответ на оба вопроса, вокруг которых по сути дела концентрируется исследование взаимоотношения науки и ценностей: возможно ли научное познание и обоснование человеческих ценностей? Включает ли наука в себя ценностные моменты? Основной стержень ценностных характеристик, свойств и отношений усматривается в конечном итоге в иррационалистически интерпретированной внутренней природе человека.