«Не о хлебе едином жив будет человек…»: Е. А. Белов о народном образовании в письмах Достоевскому и публикациях в «Гражданине»

«Мне ужасно начинает нравиться один из новых моих сотрудников, Белов (пишет критич<еские> статьи), но далеко живет. А кажется, мы могли бы сойтись», — писал Ф. М. Достоевский жене 23 июля 1873 г. о новом сотруднике отдела критики в еженедельнике «Гражданин» [Д30; т. 29, кн. 1: 282]. А. Г. Достоевская впоследствии в своих воспоминаниях ставила Е. А. Белова в один ряд с К. П. Победоносцевым, А. Н. Майковым, Т. И. Филипповым, Н. Н. Страховым, А. У. Порецким — сотрудниками редакции «Гражданина», которые «были симпатичны Федору Михайловичу, и работать с ними представлялось ему привлекательным» [Достоевская: 298–299]. Летом 1873 г. в «Гражданине» сложилась критическая ситуация, тяжесть которой легла на плечи Достоевского как редактора одновременно с его болезненным состоянием, о чем свидетельствуют его письма этого времени к А. Г. Достоевской:

23 июля 1873 г.: «Кроме ужасно тяжких мыслей и уныния, напавшего на меня почти до болезни, при одном соображении, что я по крайней мере еще на полгода закабалил себя в эту каторжную работу в "Гражданине", — я, кроме того, еще серьезно опасаюсь заболеть» [Д30; т. 29, кн. 1: 281–282]; «Теперь я совершенно один, даже Страхова нет» [Д30; т. 29, кн. 1: 282]; «И вообще я чувствую, что это лето и эти занятия не доведут меня до добра. <…> …за редакцию не спокоен. Надо самому писать длиннейшую статью, а я очень расстроен» [Д30; т. 29, кн. 1: 283].

13 августа 1873 г.: «…всё нездоров: нервы очень раздражены, а в голове как туман, всё точно кружится» [Д30; т. 29, кн. 1: 289]; «…работы бездна, а забочусь я всё один, всё один. Особенно эта неделя чрезвычайно тяжела для меня, все-то сотрудники манкировали, и я один вертись за всех» [Д30; т. 29, кн. 1: 290].

В этот сложный для редакции «Гражданина» период Достоевский возложил надежды на нового сотрудника — историка, педагога, критика Евгения Александровича Белова (1826–1895). По инициативе Достоевского, с самого начала его редакторства, была возобновлена угасшая с апреля 1872 г. коллективная рубрика «Критика и библиография» (см.: [Викторович, 2019b: 36]). Е. А. Белов приступил к активному сотрудничеству, редактируя статьи и публикуясь в возрожденном критическом отделе, но довольно непродолжительное время. С июня 1873 г. по август одна за другой были опубликованы семь статей и рецензий Белова [Викторович, 2019b: 256, 258, 260, 261, 262, 263], а уже с сентября 1873 г. его деятельное участие в «Гражданине» резко прекратилось. До конца редакторства Достоевского (апрель 1874 г.) ни одной статьи Белова не последовало, хотя сотрудничество с еженедельником не было окончательно прекращено (так, в 1874 г. опубликованы «Письмо в редакцию» (№ 33), «Несколько слов по вопросу: Чем нам быть?» (№ 38), «Педагогический вопрос: Можно ли детям читать сказки

(По поводу издания Н. Н. Полевого: "Народные русские сказки")» (№ 39), «Образчики современной игры в литературу» (№ 46)1).

Статьи и рецензии Е. А. Белова в «Гражданине» 1873 г., посвященные преимущественно вопросам народного образования: народному чтению, духовному развитию учащихся, учебным программам, организации средних учебных заведений — соответствовали духу и направлению журнала.

Согласно редакционной политике журнала «Гражданин» должен был служить местом свободного обсуждения общественных проблем и предоставлять место полемике. Единство концепции журнала и слаженную работу сотрудников обеспечивал ее редактор. Как справедливо отметил В. А. Викторович [Викторович, 2019: 4–5], наиболее точную характеристику деятельности редактора еще в период издания журнала «Эпоха» дал сам Достоевский, слова которого уместно напомнить:

«Если редакторъ дѣствительно занимается самъ своимъ журналомъ, то духъ, цѣль, направленiе изданiя, все исходитъ отъ него. Онъ мало по малу непримѣтно окружаетъ себя постоянными, согласными въ убѣжденiяхъ сотрудниками. Онъ, часто непримѣтно для самихъ сотрудниковъ, наводитъ ихъ на мысль писать именно о томъ что надо журналу. Отъ редактора исходитъ единство и цѣлость журнала»2.

Исходя из идейной направленности издания редактор задает тему, производит выбор статей, формируя портфель журнала, определяет состав номеров и круг освещаемых в них вопросов, вносит правку в тексты со-трудников3.

В процессе редакционной работы между редактором и сотрудниками складывается творческий диалог. Частью этого диалога стали несколько писем Белова, адресованных Достоевскому именно в этот короткий период их совместного сотрудничества: 13, 22, 24 августа 1873 г.4 Они представляют лишь одну сторону эпистолярного диалога редактора с его сотрудником — Достоевского с его корреспондентом. Ответные письма Достоевского не сохранились, хотя письма Белова указывают на существование второй стороны диалога. Письма Белова посвящены одному эпизоду из редакционной жизни, который касается писателя, драматурга Д. Д. Кишенского.

История его сотрудничества с «Гражданином» и непростых взаимоотношений с Достоевским подробно рассмотрена А. В. Архиповой [Архипова]. Письма корреспондента Достоевского раскрывают некоторые подробности возникшего конфликта между редакцией и Кишенским. Статья Кишенско-го «Отчего в России нет граждан», предложенная им к публикации, подверглась строгой критике Белова-историка, которому Достоевский поручил ее редактирование. Статья, «данная <…> для прочтенiя» ⁵ Белову, не была поддержана критиком. Он увидел в ней « безпорядочность идей », « каррикатуру »⁶, а ее автора упрекнул в « беграмотности »⁷, « невѣжествѣ », « болѣзненномъ раздраженiи » и « больномъ воображенiи »⁸ и вынес однозначный вердикт:

«Что же касается до статьи г. Кишенскаго; то, признаюсь Вамъ, она мнѣ показалась каррикатурой на мои собственныя мнѣнія» ⁹ ; «Это какой-то бредъ или, можетъ быть, каррикатура на хорошiя вещи, доходившiя до слуха г-на Кишенскаго» ¹⁰ .

Белов указывает на неточности и даже искажение фактов автором статьи:

«Онъ даже мѣстами и лжетъ; вотъ примѣръ: онъ учился въ Пензенскомъ Институтѣ и говоритъ, что рус<скую> исторiю проходили по Кайданову, а надобно Вамъ напомнить, что русская исторiя Кайданова оставлена была прежде его всеобщей исторiи. Я уже учился по Устрялову!» ¹¹ .

Критике этой статьи и несостоятельности взглядов Кишенского посвящены все три письма Белова. Главное, что вызвало категорическое отрицание критиком, — взгляды Кишенского на историка Костомарова, c которым Белов был лично знаком в течение многих лет и заслуги которого высоко ценил:

«…онъ, между прочимъ, послѣ долгаго усыпленiя заставилъ русскую публику читать сочиненiя по рус<ской> исторiи. <…> … онъ вносилъ въ русскую исторiю взглядъ государственный» ¹² .

Несогласие критика вызвал упрек Кишенского в адрес Костомарова о незнании малороссиян, его спиритизме, Белов не разделил с Кишенским мнение о поляках, о Франсуа Гизо и о событии 4 апреля 1866 г.

Выразив свое мнение о статье: « Г. Кишенскiй городитъ вздоръ о Костома-ровѣ …»¹³, Белов предупредил Достоевского, что содержащиеся в ней « нелѣпости <…> падутъ разумѣется всею тяжестiю на того, кто ихъ выскажетъ и конечно повредятъ <…> газетѣ »¹⁴. « У него въ статьѣ, — пишет Белов, — есть такiя вещи, которыя всякiй умный человѣкъ скорѣе бы препроводилъ въ 3 ^ее отдѣленiе, чѣмъ въ газету »¹⁵.

В этих письмах Достоевскому Белов проявил себя как ученый, историк, смело отстаивающий свои взгляды, стремящийся к объективности в оценке событий истории и исторических деятелей, но не увидел следования этому принципу в Кишенском:

«…историку нельзя вносить въ науку свой личный философскiй или религiозный взглядъ. <…> Не думайте, чтобы я побоялся сказать вездѣ то, что я говорю теперь» ¹⁶ .

В последних двух письмах, от 22 и 24 августа, после которых статей Белова в журнале не последовало, есть некоторые предпосылки прекращения его сотрудничества. В письме от 22 августа Белов сообщил причины, почему не может написать следующую статью:

«Къ сожалѣнiю я не могу ничего дать для слѣдующаго № < " >Гражданина< " >; во первыхъ потому, что я не нашелъ указанной Вами книги Чтенiй М<осков скаго> И<мператорскаго> О<бщества> И<сторiи> и Д<ревностей Россiйскихъ>, а во вторыхъ, и это главное, потому что я занятъ и не могу опредѣлить, когда кончу мою работу» ¹⁷ .

В письме от 24 августа, помимо объяснения своей занятости преподаванием, Белов в весьма благожелательном тоне дает комментарий по поводу мнения Достоевского о его статье:

«Вы напрасно придаете большое значенiе Вашему отзыву о моей статьѣ: во первыхъ я не слыхалъ о вашемъ отзывѣ ни отъ кого, а во вторыхъ г. Каш-пиреву я сказалъ только, что, кажется, Вы статьей моей недовольны за умѣренность. <…> …ваше мнѣнiе, <…> повторяю не могло меня оскорбить. —» ¹⁸ .

Также в этом письме Беловым была продолжена критика Кишенского.

Это последнее письмо Белова к Достоевскому важно с точки зрения возможности восстановить содержание эпистолярного диалога между ними. Оно указывает на несохранившееся письмо Достоевского:

«Прошу извиненiя, многоуважаемый Ѳедоръ Михайловичь, что я вчера же не отвѣтилъ на ваше письмо» ¹⁹ .

Достоевский мог высказать в письме свои соображения по поводу статьи Белова:

«О недовольствѣ же умѣренностiю оной я могъ заключить и какъ оказывается заключилъ вѣрно по нѣкоторымъ вашимъ словамъ» ²⁰ .

Скорее всего Белов делает вывод о возникшем недопонимании на основе ответа Достоевского:

«Вижу еще, что письмо мое д<олжно> б<ыть> неясно было написано; потому что Вы меня не поняли»; «…вы увидите въ моемъ письмѣ другую фразу, на которую Вы не обратили вниманiя…» ²¹ .

В своем письме Белов дает ответы на многие высказывания Достоевского, пересказывая или цитируя их. Таким образом, на страницах письма Белова разворачивается своеобразный эпистолярный диалог:

«…той тревоги, которую Вы находите въ моемъ письмѣ, этой тревоги нѣтъ» ²² ;

«Болѣе всего меня огорчили слѣдующiя строки ваши:

"Неужели Вы мѣняете людей, какъ сапоги?" Увы! я и сапоги-то нечасто мѣняю!

Вы можете смѣяться надъ идеей моей о прежнихъ отношенiяхъ и совершенно ихъ отрицать?» ²³ ;

«Вы писали, что я хотѣлъ Вамъ прочесть мой переводъ Iоанна. Да; но, мнѣ показалось, что Вы, при личномъ свиданiи не напомнивъ мнѣ объ этомъ, какъ будто отклоняетесь отъ этого чтенiя. —» ²⁴ ;

«Еще забылъ: вы пишете, что у Костомарова манiя пакостить дорогiя русскому народу личности; но русскiй народъ великъ и кому кажется дорогъ Димитрiй Донской, другому Петръ Великiй! Въ этомъ дѣлѣ всякая манiя ис-чезнетъ передъ правдивостiю доводовъ» ²⁵ .

Этим письмом эпистолярный диалог корреспондента с Достоевским завершился. Белов был важен в качестве сотрудника некоторое время, его статьи и рецензии выражали позицию журнала в отношении образования. С его взглядами и доводами Достоевский считался.

Ко времени сотрудничества с «Гражданином» Достоевского Е. А. Белов уже был известным исследователем допетровской Руси, имел значительный педагогический опыт, что определяло темы его сочинений: критических статей, рецензий, брошюр. В круг интересующих его вопросов, наряду с народным образованием, народным чтением, входили русское боярство, реформа патриарха Никона и церковный раскол, московская смута XVII в., личность Ивана Грозного, царевича Дмитрия.

Интерес Белова к русской истории проявился еще во время его обучения в привилегированном дворянском пансионе при Нижегородской гимназии, где в это время (1839–1846) учителем истории был Павел Иванович Мель-ников-Печерский26, выпускник этой же гимназии, известный исследователь старообрядчества, русской, в частности нижегородской, истории и археографии, беллетрист-этнограф, публицист, бытописатель, имевший многолетнее знакомство с В. И. Далем, автор дилогии «В лесах» и «На горах» и многочисленных сочинений о старообрядчестве и церковном расколе (см. подробнее: [Алексеева, 2015: 14, 16, 17 и др.])27. Мельников-Печерский был «единственнымъ учителемъ, который, правда, самъ о томъ мало заботясь, производилъ на своихъ учениковъ большое впечатлѣнiе и пробуждалъ въ нихъ особенный интересъ къ своему предмету — исторiи»28. Службу в должности учителя сначала в Пермской, затем в Нижегородской гимназии Мельников-Печерский совмещал с историческими разысканиями, изучением быта русского народа и свои знания передавал ученикам.

Несомненная заслуга Мельникова-Печерского как учителя в том, что за время своей педагогической деятельности он увлек своим предметом трех талантливых учеников — Е. А. Белова, К. Н. Бестужева-Рюмина и С. В. Ешев-ского, которые получили известность в сфере исторической науки29. Сам Мельников-Печерский о своем учительстве писал следующее:

«Каковъ я былъ учитель — не знаю, какъ сказать. Самому о себѣ трудно судить <…>. Полагаюсь болѣе на отзывы бывшихъ моихъ учениковъ, напримѣръ, Московскаго университета профессоровъ М. Я. Китарры и С. В. Ешевскаго, а также Константина Николаевича Бестужева-Рюмина, теперь одного изъ замѣчательныхъ знатоковъ русской исторiи. Они говорятъ, что для массы учениковъ я былъ плохой учитель, но для тѣхъ немногихъ, которые хотѣли учиться, очень полезенъ. <…> мнѣ скучно было биться съ шаловливыми и невнимательными мальчиками, и, за ихъ невниманiе къ предмету я самъ оставлялъ ихъ безъ вниманiя»30.

Об особенной манере преподавания Мельникова-Печерского, благодаря которой из массы учеников выделялись действительно интересующиеся предметом, оставил воспоминание К. Н. Бестужев-Рюмин:

«П. И. Мельниковъ мало занимался самымъ преподаванiемъ: рѣдко говорилъ въ классѣ, никогда не слушалъ отвѣтовъ учениковъ, не исполнялъ самыхъ основныхъ началъ педагогiи <…> …но, если случалось ему замѣчать, что который-либо изъ учениковъ интересуется историческими вопросами, онъ говорилъ съ нимъ по цѣлымъ часамъ, звалъ его къ себѣ на домъ, давалъ книги, спрашивалъ о прочитанном, толковалъ и, такимъ образомъ, поддер-живалъ интересъ. Говорилъ онъ всегда превосходно, книги выбиралъ инте-ресныя. Оттого многiе ему чрезвычайно обязаны…»31.

Такой возможностью охотно пользовался и Е. А. Белов, на которого Мельников-Печерский оказал значительное влияние. Благодаря общению со своим учителем история стала не просто любимым гимназическим предметом для Белова, а основной сферой его интересов.

Кроме того, в гимназический период Белов обрел в лице К. Н. Бестужева-Рюмина товарища, дружба с которым продолжалось всю жизнь. Благодаря ему Белов, оказавшись в Петербурге в 1865 г., вошел в литературно-научные кружки и занялся исследовательской работой в области истории32. В своих исследованиях Белов, как и его гимназический учитель Мельников-Печерский, проявлял особое внимание к личности Ивана Грозного, церковному расколу, реформам патриарха Никона, Петровской эпохе, народному быту и образованию — темам, обсуждаемым в «Гражданине» и привлекавшим и самого Достоевского.

Дальнейшее образование Белов получил на философском отделении Казанского университета (1842–1849), отделение словесности которого в свое время окончил и Мельников-Печерский. Во время учебы в университете благотворное влияние на Белова оказали К. К. Фойгт33, который вел курс русской словесности, латинист Н. М. Благовещенский34, историк Н. А. Иванов35 и юрист, правовед Д. И. Мейер36, не имевший отношения к философскому факультету и занимавший кафедру гражданских законов, поэтому его занятия Белов посещал в качестве вольнослушателя37. Лекции Мейера — «выдающееся для того времени явленiе», благодаря содержательности материала, манере лектора говорить без конспекта и его «значительному гражданскому мужеству»38. Д. И. Мейер, ученик исторической школы, унаследовавший от нее взгляды на образование и систему гражданского права, в своих лекциях поднимал острые вопросы крепостного права, взяточничества, различий в сословиях и вероисповеданиях.

Обучение Белова у Н. А. Иванова пришлось на лучший период его профессорства (1839–1850). Иванов, имевший «обширный и многостороннiй умъ, громадную память и необыкновенный даръ слова»39, читал курс русской истории и древности, всеобщую историю и историю философии. Он придерживался принципов научной критики исторических источников, а в своих взглядах на исторический процесс исходил из триадной формулы русской самобытности — православие, самодержавие, народность. В своих курсах он давал обзор событий истории с древнейших времен до царствования Николая I, обзор русской историографии, истории Московского государства от Иоанна III до Смутного времени, эпохи Петра Великого40. Об Н. А. Иванове, одном из любимых преподавателей, Белов оставил воспоминания в статье «К истории русского просвещения» в журнале «Древняя и Новая Россия»41, в которой характеризовал его как «даровитѣйшаго», «трудолюбиваго профессора», обладавшего «способностiю критическаго анализа фактовъ», а также в статье «О смерти царевича Дмитрия» в «Журнале Министерства народного просвещения» за 1873 г.42

Гимназический и университетский периоды благодаря педагогам оказали на Белова значительное влияние, сформировав его интересы и оригинальный взгляд на русскую историю. Затем с 1850 г. последовало преподавание географии в Пензенском дворянском институте и в 1852–1859 гг. в Саратовской гимназии, где позже Белов занял должность инспектора и учителя истории. Занимаемая им должность учителя была для него малопривлекательной, но, оказавшись в среде образованных людей, Белов окончательно сформировался как исследователь-историк. В числе лиц, входивших в окружение Белова в саратовский период, были преподававшие в этой же гимназии учителя русской словесности Н. Г. Чернышевский и В. Г. Варенцов, а также сосланный на 10 лет (1848–1859) в Саратов Н. И. Костомаров43. Чернышевский и Костомаров были наиболее близкими Белову людьми в Саратове.

В доме Белова на так называемые беловские «вторники» собиралась местная интеллигенция, в том числе Чернышевский и Костомаров, принимавшие активное участие в общественно-политическом кружке. По словам П. Юдина, его представители «составили тѣсный товарищескiй кружокъ съ либеральнымъ направленiемъ»44. Эти собрания были описаны одним из его участников, Д. Л. Мордовцевым (см.: [Сорочан]), в романе «Профессор Ратмиров» (1889)45. В лице героев романа выведены Костомаров (Ратмиров), Чернышевский (без фамилии), Белов (Чернов), Варенцов (Жа-ренцов) и др. Белов изображен «горячащимся изъ-за политическихъ вопро-совъ, изъ-за осады Севастополя, отношенiй между Гизо и Наполеономъ III»46. Члены кружка занимались научными изысканиями, проявляли интерес к истории, немецкой философии, Фейербаху, дискутировали по поводу славянофилов (см. об этом: [Захаров В. М.: 630–631]). Как отмечал Е. А. Бобров, они «обращали свои квартиры въ "говорильни", <…> т. е. долго и горячо, съ ожесточенiемъ спорили о разныхъ вопросахъ, волновавшихъ тогда умы»: политических (европейская политика и влияние Наполеона III, внутренние реформы России), литературных (споры о различных направлениях), педагогических (реформа в школах, отмена телесных наказаний) и судебных. Обсуждали введение в России конституции, отмену крепостного права. Белов принадлежал к самым увлеченным участникам этих журфиксов:

«…ни на комъ, быть можетъ, эти саратовскiя споры не отзывались такъ сильно въ смыслѣ опредѣленiя его будущей литературной дѣятельности, какъ именно на Бѣловѣ»47.

Белова впоследствии более всего привлекал период русской истории XVI–XVII в., в чем, вероятно, сказалось и влияние Костомарова, который во время своего пребывания в Саратове занимался исследованиями по русской истории XVI–XVII в. (восстания Богдана Хмельницкого, Степана Разина) и начала XVIII столетия (Петровская эпоха), изучал местный фольклор, быт и нравы народа, в том числе старообрядцев и сектантов. Признанными исследованиями Е. А. Белова, посвященными этому же периоду русской истории, стали такие работы, как «О смерти царевича Дмитрия» (1873), «Об историческом значении русского боярства до конца XVII века» (1886), «Московские смуты в конце XVII века» (1884–1887), «Русская история до реформы Петра Великого» (1895) и др. (см.: [Антонова: 162]). Костомаров оставался для Белова заслуженным авторитетом при всех недостатках его взглядов, что неоднократно подчеркивалось им в письмах к Достоевскому. Например, в письме от 22 августа 1873 г.:

«…Костомаровъ писатель не безъ заслугъ, не смотря на его промахи. <…> каковы бы ни были ошибки Костомарова, онъ, между прочимъ, послѣ долгаго усыпленiя заставилъ русскую публику читать сочиненiя по рус<ской> исторiи. Взгляды его односторонни, часто пожалуй узки; но <…> онъ вносилъ въ русскую исторiю взглядъ государственный… <…> Взгляды Костомарова на многiя личности историческiя односторонн<и><…> но эта односторонность и неправильность легко разбиваются съ научной точки зрѣнiя» ⁴⁸ .

Общение Белова с Н. Г. Чернышевским в Саратове длилось всего год (1852–1853), но вылилось в дружбу на всю жизнь. Их идейные и дружеские связи нашли отражение в воспоминаниях Белова о Чернышевском49. Как отметил И. В. Порох, «идейное воздействие Чернышевского выходило за рамки революционной демократии и включало в свою орбиту определенную часть либеральной интеллигенции». К числу этой интеллигенции принадлежал Белов, который «испытал прежде всего влияние философских воззрений Чернышевского» и получил «мощный заряд демократических просветительских убеждений» [Порох: 108]. По воспоминаниям самого Белова, их разговоры с Чернышевским касались «печального положения развития просвещения в России, которое, то и дело, подвергалось колебанию»50. Речь шла о гонениях на древние языки, сокращении уроков латинского.

Благодаря Чернышевскому, считавшему, что с философией Людвига фон Фейербаха «необходимо познакомиться каждому современному человеку», Белов обратился к ее изучению. Он воспринял и критический взгляд Чернышевского на религиозное сознание Вольтера51. Совместно с Н. Г. Чернышевским и А. П. Пыпиным Белов участвовал в масштабной работе по переводу «Истории восемнадцатого столетия и девятнадцатого до падения Французской империи» Ф. К. Шлоссера (1-е изд. 1858–1860 гг. в 8 томах в «Исторической библиотеке» при журнале «Современник»).

Тому, что Чернышевский был авторитетом для Белова, есть подтверждение его дочери, Евгении Евгеньевны Беловой, в одном из ее писем:

«Отец, действительно, должно быть очень любил Н. Г. Чернышевского и находился под его сильным влиянием… <…>. У отца довольно сильна была критическая жилка. <…> Только одного человека у него ни разу не поворачивался язык критиковать — Н. Г. Чернышевского»52.

В дневниковых записях Чернышевского 1853 г. имя Белова упоминается довольно часто в ряду саратовских знакомых, с которыми он поддерживал общение [Чернышевский].

Образовавшиеся дружеские связи Белова с участниками кружка не разорвались и после переезда многих из них в Петербург: сначала Чернышевского, затем Мордовцева, Костомарова и наконец самого Белова (с 1865 г.) (см.: [Антонова: 162], [Сушицкий: 138]). После отъезда Чернышевского из Саратова их дружба с Беловым продолжилась в переписке и во время редких встреч. Белов был привлечен к работе над «Исторической библиотекой» и сотрудничеству с «Современником».

В Петербурге по настоянию гимназического товарища Бестужева-Рюмина и при содействии Костомарова, имевшего вес в педагогической и ученой среде, Белов погрузился в исследовательскую деятельность, расцвет которой пришелся именно на петербургский период. Оценивая Белова как историка, Бестужев-Рюмин отмечал его «необыкновенно самостоятельный», «без-пристрастный и широкiй» ум, благодаря которому, «ничего не принимая на вѣру, онъ все пересматривалъ и передумывалъ», «не подчинялся ходячимъ мнѣнiямъ», и «въ его разговорѣ, какъ и въ его умѣ, никогда не было ничего шаблоннаго»53.

Первый самостоятельный труд Белова «Русский раскол и патриарх Никон» появился достаточно поздно, в 1870 г., и был опубликован в апрельской и майской книжках журнала для юношества «Семейные вечера» (отдел для старшего возраста) за этот год54. Далее последовал целый ряд публицистических и критических статей, рецензий в таких изданиях, как «Новое Время», «Новости», «Журнал Министерства народного просвещения», «Русский Мир», «Древняя и Новая Россия», «Историческое Обозрение» и др.

В 1872 г., как раз до начала работы Белова в редакции еженедельника, отдельными брошюрами были опубликованы два исторических сочинения Е. А. Белова «Смутное время»55 и «Петр Великий»56, которые могли обратить на себя внимание Достоевского.

Погрузившись в научную деятельность, Белов продолжил и свою педагогическую работу, преподавая в различных учебных заведениях, но более всего посвятив себя Императорскому Александровскому лицею (с 1867 по 1891 г.)57, для которого разработал курс русской истории58. В общей сложности учительская карьера Белова длилась с 1850 по 1876 г.59 Приступив к сотрудничеству с «Гражданином», Белов не оставил преподавание и, несмотря на загруженность, совмещал редакторскую работу со службой в Михайловском артиллерийском училище и Императорском Александровском лицее60. Об этом свидетельствует также одно из писем Белова к Достоевскому, от 24 августа 1873 г.:

«Прошу извиненiя, многоуважаемый Ѳедоръ Михайловичь, что я вчера же не отвѣтилъ на ваше письмо. Дѣло въ томъ, что вчера я былъ на прiемномъ экзаменѣ въ Мих<айловскомъ> Артил<лерiйскомъ> Училищѣ и возвратился въ шестомъ часу или почти въ шесть пополудни; а сегодня въ 8 часовъ былъ уже въ Лицеѣ, гдѣ и оставался до 11 ^ти » ⁶¹ .

Не трудно предположить, что Белов заинтересовал Достоевского как критически мыслящий историк-исследователь и педагог с многолетним опытом. Опубликованные в 1873 г. в «Гражданине» критические статьи и рецензии Белова посвящены злободневным вопросам современности, которые остро отзывались в сознании их автора: вопросу о народности, реформе образования, о народном чтении в школе и дома, истории русского общества XVIII–XIX вв.

Сотрудничество Белова с еженедельником «Гражданин» началось с публикации в № 26 от 26 июня рецензии62 на изданный в 1873 г. иллюстрированный научно-литературный сборник А. Н. Якоби «Нашим детям»63, в который вошли рассказы, статьи и стихотворения таких авторов, как М. Богданов, А. Майков, А. Бутлеров, В. Буренин, Н. Вагнер, Я. Полонский, А. Якоби, А. Плещеев, В. Руссак, Г. Успенский, Н. Некрасов, К. Бестужев-Рюмин и др. Накануне перед выходом номера, 22 июня 1873 г., Достоевский сделал запись в «Дневнике по журналу» по поводу этой рецензии и ее автора:

«Статья Белова дельная, но уже слишком скромна, и кажется, небольшой он литератор; но человек полезный» [Д30; т. 27: 106]64.

Белов критично подошел к оценке содержания сборника, который, по его определению, предназначался для чтения старшему детскому возрасту, с 12 до 15 лет. По его мнению, лишь две научные статьи из сборника — «Иван Петрович Кулибин. Механик-самоучка» Бестужева-Рюмина и «Кое-что из химии и физики» Бутлерова, а также стихотворения Плещеева «Бабушка и внучек» и Майкова «Легенда» — могли быть не только полезны, но и вызвать интерес у юношества. Остальные сочинения в сборнике, с точки зрения нравственности и пользы для ума, по мнению Белова, оказались неподходящими.

Так, рассказ Г. Успенского «Про одну старуху», героиня которого — бывшая крепостная, охарактеризован Беловым как «балаганно-кабачный-мелодраматическiй»65 за сцены воровства, пьянства, увеселения. Изящными образцами произведений для юношества, которые могли бы познакомить читателя с крепостным правом и значением реформы 1861 г., Белов признает «Муму», «Записки охотника» И. С. Тургенева, отрывки из «Семейной хроники» С. Аксакова. Подобной критике подвергся в сборнике рассказ «Бабушка Макрина Прокоповна», опубликованный Н. Вагнером под псевдонимом Кот-Мурлыка66. Карикатурный образ одинокой старухи, взявшей на воспитание и окружившей любовью пятерых деревенских мальчишек, должен был, по задумке автора рассказа, вызвать веселость у читателя, но на самом деле представляет собой, по мнению Белова, не что иное, как «осмѣянiе простодушной доброты» старухи, причем от лица одного из воспитанников, и «горько-раздражительное» неприятие им «простодушно-патрiархальной среды» в ее доме67. Белов задается вопросом, возможно ли такими произведениями пробудить в детях любовь, участие к народу?

На этом фоне Белов выделяет несколько произведений сборника. Рассказ М. Цебриковой «Набор», по мнению критика, отличается бóльшим литературным талантом и искренностью в отношении к народу, но при этом недостаточно глубоко раскрывает значение воинской повинности. Понимание этого явления невозможно без понимания значения государства и может показаться ненужной тягостью, как и неверное представление об отношении различных сословий к этой повинности. В cвязи с интересом к теме народности Белова привлек не лишенный достоинств этнографический рассказ Н. Александрова «Красная Горка».

В целом, Белов оценивает не только содержательную сторону сочинений, призванных войти в круг чтения юношества, но и литературные достоинства: ясность, живость изложения, отсутствие избыточного философствования и догматического тона.

Еще большей критики Белова подверглись статьи из сборника на исторические темы. Например, автора статьи (псевд.: Гр.) об Аврааме Линкольне историк упрекает в том, что тот учит молодое поколение читателей презирать великих исторических деятелей, в то время как, например, А. С. Пушкин и М. Ю. Лермонтов, проникнутые патриотизмом, сумели отдать должное Наполеону, признавая его величие. Внушать односторонний взгляд на ряд исторических деятелей — значит «прiучать бездоказательно произносить рѣзкiе приговоры, прiучать къ фразерству, верхоглядству и тушить въ сердцѣ ихъ всякую искру правды»⁶⁸.

На эту же тему Белов рассуждал в одном из писем к Достоевскому, написанном спустя два месяца после выхода рецензии. Здесь он также подчеркивал необходимость критического подхода, который способен преодолеть односторонность взгляда на ту или иную личность:

«…эта односторонность и неправильность легко разбиваются съ научной точки зрѣнiя. То же должно сказать о Мининѣ и М. В. Скопинѣ Шуйскомъ;

но во всякомъ случаѣ въ дѣлѣ исторической науки весьма полезно подвергать критическому анализу тѣ или другiя личности. Золото всегда останется золотомъ: Мининъ всегда останется великимъ гражданиномъ, М. В. Скопинъ Шуйскiй генiальнымъ человѣкомъ. —» ⁶⁹ .

Подвергнув критике большинство опубликованных в сборнике произведений, Белов замечает, что, помещая среди них свои сочинения, ученые авторитеты Бестужев-Рюмин и Бутлеров, а также Плещеев и Майков могут испортить свою репутацию.

В другой своей статье «Что читаетъ народъ?»70 Белов продолжил тему народного чтения — тему, близкую и Достоевскому. Развивая мысль предыдущей своей публикации о народном чтении, Белов указал на стремление составителей книг для народа «просвѣщать народъ на основанiяхъ той или другой мнимо-философской системы, помимо его живыхъ историческихъ преданiй и религiозныхъ вѣрованiй»71. Критик отсылает к справедливым, по его мнению, суждениям В. И. Даля, высказанным еще в конце 1850-х гг. (например, в «Письме к издателю А. И. Кошелеву», «Заметке о грамотности»72) по поводу попытки массового распространения грамотности в народе.

Суть многих высказываний Даля сводится к необходимости не просто учиться грамоте, а применять полученные знания с пользой:

«Нужно для народа чтение, а где оно? Не в тех ли книжках московского изделья, что офени по деревням в коробьях разносят, или те, что начали, как блины, печь петербургские борзописцы? Необходимо заготовить книги, да чтоб эти книги хоть бы были и не складны письмом, да были бы складны смыслом... А без них какой прок в грамоте?» («Воспоминания о Владимире Ивановиче Дале» П. И. Мельникова-Печерского» (1873) [В. И. Даль: 55])73.

Даль подчеркивал, что «грамотность по себѣ не есть просвѣщенiе, а только средство къ достиженiю его» и что «умственнаго и нравственнаго образованiя» можно в значительной степени достигнуть без грамоты, но грамота без него ни к чему хорошему не ведет74.

Эти высказывания Даля вызвали острую полемику, его даже обвинили врагом крестьянской грамотности, за что ему пришлось оправдываться в «Заметке о грамотности»75.

Даль задавался вопросом:

«А что читать нашимъ грамотеямъ? Вы мнѣ трехъ путныхъ книгъ для этого не назовете. <…> Св. Писанiе, даже по цѣнѣ, какъ оно продается и притомъ почти только въ столицахъ, весьма рѣдко можетъ дойти до рукъ простолюдина, и то уже по цѣнѣ удвоенной. <…> были когда-то такъ называемыя лубочныя изданiя, малополезныя, но и безвредныя; и ихъ теперь нѣтъ, но и на мѣсто ихъ нѣтъ ничего»76.

Белов находит объяснение такому пренебрежению литературы к народному чтению, о котором писал В. И. Даль: в литературе отразилось оскорбленное чувство народного сознания. После 1861 г. пришлось писать книги и для простого народа, но составители книжек посчитали ненужным заглядывать в «садъ, напоминающiй о прошломъ» (эта метафора сквозная в статье Белова) и положились на воспитание массы народа посредством шатких умозрительных гипотез. Белов приводит мнение Мельникова-Печерского об этой литературе:

«…знакомили народъ преимущественно съ естественными науками, а пуще всего съ физiологiей и съ рефлексами мозга. Въ этихъ книжкахъ обо всемъ говорилось въ поученiе народу, обо всемъ, кромѣ закона Божiя и закона го-сударственнаго, много говорилось о правахъ, но ни слова объ обязанностяхъ»77.

Потребность в народном образовании чувствовалась еще тогда, когда Даль поднял этот острый вопрос78, но и спустя почти 14 лет, как замечает Белов, ситуация не изменилась: народное чтение составили «пресловутыя московскiя издѣлiя, съ примѣсью петербургскихъ»79.

Белов осуждает неумение теоретиков избегать крайностей: когда тенденциозное ознакомление с естественными науками вызвало осуждение, многие полезные книги, содержащие «научныя естественно-историческiя свѣдѣнiя»80 несправедливо не вошли в курс народного образования, поскольку не искореняли народные суеверия. В числе таких книг, исключенных теоретиками из-за строго фактического содержания, Белов называет

«Русскую историю» Бестужева-Рюмина (1 том вышел в 1872 г., 2 том — уже в 1885 г.)81.

В доказательство своих рассуждений Белов предлагает разбор книг, которые продавались встречным мальчишкой на рынке. Среди них критик не находит ни одной достойной книги, либо по причине отсутствия литературного таланта их автора при всей привлекательности содержания (о Петре Великом, об Иване Сусанине), либо по причине бестолковости их содержания.

Выход из этой ситуации Белов видит в недорогих изданиях для народа некоторых произведений русской литературы. Подходящими он считает сочинения В. И. Даля, «Капитанскую дочку» А. С. Пушкина, «Тараса Бульбу», «Сорочинскую ярмарку», «Ночь перед Рождеством» Н. В. Гоголя и даже объемный роман «Юрий Милославский» М. Н. Загоскина, если продавать по приемлемой цене. Однако такие серьезные и нужные книги, как «Бытописание» Даля, сталкивались с трудностями — непониманием, цензурой — на пути к читателю, несмотря на простоту и ясность изложения, почему книга Даля и оставалась ненапечатанной (см. о «Бытописании» В. И. Даля: [Тарасов, 2024])82. На эту проблему указал в «Воспоминаниях» Мельников-Печерский, ходатайствовавший в 1869 г. в Петербурге за напечатание рукописи и считавший это сочинение необходимым для «пробуждающегося от тьмы народа» [В. И. Даль: 54–55].

Именно после этих публикаций Белова, созвучных направлению «Гражданина», Достоевский в личном письме жене А. Г. Достоевской 23 июля 1873 г. выразил надежду на этого сотрудника.

Вскоре последовала новая статья Белова на тему народного образования. В № 31 от 30 июля вышла рецензия83 на книгу для чтения «Наш друг», составленную бароном Н. А. Корфом84. Несмотря на то, что первое издание книги 1871 г. имело успех и «разошлось въ огромномъ количествѣ оттисковъ»85, опубликованная в еженедельнике рецензия Белова носила критический характер, при том что редактор «Гражданина», как отмечает В. А. Викторович, положительно смотрел на некоторые нововведения либеральной педагогики [Викторович, 2019b: 178].

Белов придает особо важное значение этой книге, поскольку она была предназначена не только для семейного чтения, но и для чтения в сельской школе, а значит, составляла весь курс обучения, а не начальную его ступень для дальнейшего развития.

Критика Белова отталкивается от начальной фразы, высказанной в предисловии к изданию, о том, что духовное развитие юношества должно основываться на материале для обучения, «годномъ для улучшенiя матерiальнаго благосостоянiя народа», и только на том материале, который имеет значение для практической жизни86. Подчеркивая это, Белов попутно замечает, что Корф в своем видении развития юношества находится под влиянием педагогических авторитетов Германии: Адольфа Дистервега и Августа Любена, а также швейцарского педагога Иоганна Генриха Песталоцци. Белов считает такой взгляд поверхностным и упрекает Корфа в «легкомысленном реализме», в пренебрежении нравственными силами народа, которые черпаются не из материала, годного для практической пользы, а из духовного воспитания. Как отмечает Белов, естественно-научные сведения хоть и полезны, но сами по себе не способствуют духовному развитию учащихся, поэтому составителям книг для чтения необходимо иметь четкое представление о том, что дает тот или иной материал, при его выборе и распределении. Без этого представления неизбежна односторонность — «узкiй утилитаризмъ» и противоположная крайность, — которую не смогли избежать, по мнению Белова, барон Корф и граф Толстой87. Выбор материала по предмету истории и религиозного воспитания, утверждает Белов, — «самый реальный вопросъ въ дѣлѣ народнаго образованiя»88.

Критике Белова подвергся и принцип выстраивания материала в книге Корфа, который руководствовался необходимостью разнообразия на занятиях: отсутствие отделов и хаотичное расположение статей привело к беспорядочности изложения материала. Вместо этого Белов, имея значительный педагогический опыт, предложил другую систему — сохранение отделов, но необходимость разнообразить подачу материала на уроках за счет чередования, т. е. изучения отделов по дням недели89.

Стараясь избежать одностороннего понимания своих взглядов на народное образование, как когда-то произошло с Вл. Далем в вопросе о грамотности (см.: [Белецкая]), Белов подчеркивает, что практически полезный материал и духовно-нравственный не являются взаимоисключающими в процессе обучения:

«Великое божественное слово: "не о хлѣбѣ единомъ живъ будетъ человѣкъ" приложимо къ жизни человѣческой во всѣхъ отношенiяхъ, но особенно оно приложимо къ выбору учебнаго матерiала, изъ котораго должно выработаться духовное развитiе юношества. Не о хлѣбѣ единомъ, значитъ и хлѣбъ нуженъ и о немъ слѣдуетъ позаботиться; поэтому-то въ учебной книгѣ матерiалъ, изъ котораго будетъ вырабатываться духовное развитiе юношества, долженъ быть распределенъ соразмѣрно и всему должно быть отведено свое мѣсто, — и тому матерiалу, который наиболѣе способенъ дать пищи духовному развитiю, и тому, который сообщаетъ свѣдѣнiя непосредственно практическiя. Послѣд-нiй одинъ, самъ по себѣ не можетъ дать пищи для духовнаго развитiя; но въ соединенiи съ первымъ <…> играетъ <…> не маловажную роль. <…> Учебная книга или книга для чтенiя въ классѣ должна быть и занимательна и съ серьознымъ содержанiемъ»90.

Чтобы рассуждения не были голословными, Белов дает подробное описание книги, которая в его представлении наиболее способствовала бы духовному развитию. Исходя из первостепенности религиозного воспитания учащихся, треть книги должна быть посвящена истории Ветхого и Нового Завета, ее важнейшим фактам, каким — подробно перечислено критиком91. Примером изложения данного материала Белов называет учебник протоиерея Димитрия Соколова. Историю Ветхого и Нового Завета необходимо сопровождать кратким наставлением в православной вере. Второй отдел книги — статьи по русской географии и истории. У учащихся должно складываться представление об основных природных явлениях, о карте России по бассейнам рек. Изложение важнейших событий истории Русского государства, по мнению Белова, должно иллюстрироваться подходящими стихотворениями поэтов или баснями Крылова. Третий раздел — естественно-научный — «болѣе или менѣе удовлетворителенъ у барона Корфа»92.

Касаясь вопроса о религиозном воспитании, Белов считает упущением составителя книги пропуск такого события русской истории, как Крещение Руси. Вместо этого Корф констатирует очевидную всем разницу в вере народов, не поясняя, в чем эта разница состоит:

«Вмѣсто того, чтобы просвѣтлять понятiя народа, авторъ самъ сходитъ до низменнаго уровня оныхъ…»93.

Его тон — «неудачная поддѣлка подъ простонародную рѣчь». Этот язвительный упрек в адрес Корфа, по мнению В. А. Викторовича, выдает редакторское вмешательство, которое прослеживается и в других местах рецензии и становится узнаваемым в контексте высказываний Достоевского на эту тему в 1860–1870-е гг. (см.: [Викторович, 2019b: 178]).

Главная задача учебной книги — воспитание человека как семьянина и гражданина94. Барон Корф, по оценке Белова,

«не удовлетворяет этому требованiю, забывъ божественное изрѣченiе: не о хлѣбѣ единомъ живъ будетъ человѣкъ, онъ все вниманiе устремилъ только на хлѣбъ…»95.

Несмотря на критику, издание барона Корфа вошло в число популярнейших обучающих пособий и за чуть более 10 лет выдержало 16 переизданий96, находя своих и сторонников, и критиков97.

Теме народного образования, но другому ее аспекту посвящена еще одна статья Белова, опубликованная в № 30 «Гражданина» за 1873 г.98 В ней рассматривается образовательная программа юнкерских училищ, учрежденных для молодых людей, поступающих в армию, но ранее не получивших образования. Программа была предложена П. О. Бобровским, ученым, историком, известным прежде всего в области военного права, педагогом, публицистом, имя которого вошло в историю реформирования военного образования. Преобразования по военному ведомству привели к необходимости изменений в устройстве военно-учебных заведений. Инициатором реформы выступил военный министр Д. А. Милютин, который привлек к осуществлению реформирования своего ученика П. О. Бобровского. С 1865 г. началось коренное преобразование этой системы: за счет сокращения числа кадетских корпусов открывались юнкерские училища, с помощью которых планировалось привлечение в командный состав армии офицеров из недворянского сословия. В течение 10 последующих лет Бобровский находился в должности главного инспектора юнкерских училищ, занимаясь организацией учебных заведений, подбором преподавательского состава, формированием учебной базы заведения и многим другим, сочетая свою практическую деятельность с написанием работ на эту тему (см.: [Мелешко, Нечухрин: 355–356]).

Белов в своей статье поставил проблему нехватки двухгодичного курса для получения общего и специального образования. Из 54-недельного курса 27 учебных недель отводилось на общее образование, которое вменило себе военное министерство. Преподавание общего курса проходило, по выражению Белова, «на почтовыхъ»: «При такой гоньбѣ у него (учащегося. — Л. А .) все должно обратиться въ хаосъ»⁹⁹. Ввиду нехватки отведенного времени предлагалось ограничить курс истории и географии изучением фактов, касающихся отечества, а курс всеобщей истории исключить или минимально сократить. Белов возражает, считая, что понимание отечественной истории невозможно без знания всеобщей. Но даже при условии обучения на основе учебника Д. И. Иловайского, который содержит краткий курс всемирной и русской истории, в такой короткий срок его полноценное изучение невозможно. Казалось бы, благая идея Бобровского о необходимости направить все общее образование на воспитание национального чувства путем преподавания русского языка, русской истории и географии для Белова выглядит туманной. Во-первых, по причине краткости курса, во-вторых — народное чувство присуще каждому, задача — пробудить его и придать осмысленность, а в-третьих — этому содействует не только русская, но и всеобщая история¹⁰⁰. Значение истории, по Белову, состоит в следующем:

«Исторiя, кромѣ научнаго значенiя, имѣетъ и значенiе нравственно воспитательное, въ смыслѣ общественномъ, политическомъ… Есть педагоги, которые отвергаютъ такое нравственно-воспитательное значенiе исторiи, находя его будто бы несовмѣстимымъ съ научнымъ характеромъ исторiи! <…> исторiя есть движенiе, жизнь, развитiе… <…> И эта жизнь и эти дѣйствiя отдѣльныхъ историческихъ дѣятелей и историческихъ народовъ непосредственно дѣйствуютъ на воображенiе и на чувство воспрiимчивой ко всему доброму юности…»101.

Белов встает на защиту хрестоматийного чтения, которое дает возможность познакомиться со многими произведениями, учитывая краткость отведенного времени на их изучение, и пробудить интерес к каким-либо авторам.

Наибольшей критике Белов подвергает взгляд Бобровского на преподавание Закона Божия. Для Белова это не просто «основательное преподаванiе христiанскихъ истинъ», а живая вера:

«…для русскаго офицера мало отвлеченныхъ христiанскихъ правилъ, мало должнаго разумѣнiя христiанскихъ истинъ, ему необходимо пониманiе <…> живой вѣры русскаго солдата…»; «Эту живую вѣру солдатъ несетъ и на царскую службу, и на поле битвы, умирая за святую Русь съ тѣмъ же спокойствiемъ и съ тою же живою вѣрою въ будущую жизнь…»102.

Такое образование Белов расценивал как малоэффективное, что подтверждалось большим процентом отчислений в течение срока обучения в училище. По мнению Белова, общеобразовательный курс нужно начинать раньше, организовав при гимназиях двухгодичные курсы для желающих поступать на военную службу, что дало бы возможность юнкерским училищам увеличить время и улучшить качество специальной подготовки103.

Вообще, вопрос о качестве народного образования стоял довольно остро. Рассуждения Белова об этом вопросе не были отвлеченными умозаключениями. Они были сформированы его личным опытом, начиная с гимназических лет, когда удалось прочувствовать на себе несовершенство системы обучения, но посчастливилось встретить на своем пути талантливых преподавателей. Это и взгляд изнутри на систему среднего образования как результат его многолетнего педагогического опыта.

Вопрос о народном образовании как один из аспектов концепции народности занимал и самого Достоевского, и авторов «Гражданина». На основе публикаций еженедельника складывалась непростая картина системы народного образования и результатов ее реформирования (см. об этом: [Викторович, 2019b: 160–188]). Составление учебных программ и пособий, организация учебного процесса, подготовка педагогических кадров, преобладание количества над качеством — эти вопросы находили отклик и по большей части критику у редакции «Гражданина» (В. П. Мещерского, А. У. Порецкого, И. Ю. Некрасова104, помимо А. Е. Белова).

В одном из писем к Ф. М. Достоевскому Белов указал на проблему, которая явилась следствием отвлеченного образования, — отрыв от «почвы», от своих корней:

«Въ исторiи мы воспитаны на чрезвычайно отвлеченныхъ воззрѣнiяхъ, жизнь наша не могла сгладить эти отвлеченности, мы смотримъ все на небо и ничего не видимъ подъ ногами» ¹⁰⁵ .

Для Достоевского — писателя и публициста — на протяжении всего творческого пути концепт народности в различных ее проявлениях служил ориентиром. Представление о народности складывалось из таких составляющих, как народные идеалы, национальная самобытность, народный дух, вера, народное единство, укорененное на национальной «почве». Обращение к народным истокам, «почве», познание самобытности народа должно было стать залогом постепенного воссоединения слоев общества, а народному образованию отводилась первоочередная роль в преодолении разрыва в обществе (см.: [Захаров В. Н., 2012, 2016], [Викторович, 2019a], [Алексеева, 2021]). Эти мысли проводились еще в почвеннической программе журналов «Время» и «Эпоха» и были высказаны в программных статьях Достоевского «Два лагеря теоретиков», «Книжность и грамотность»106, затем в «Гражданине» и «Дневнике Писателя» 1873 г. и позднее107.

Еще одна сторона народности — вопрос о положении женщины в обществе XVIII–XIX вв., народном мировоззрении и организации народного труда — рассматривается в статье Белова «Ученое скоморошество», опубликованной в № 33 «Гражданина» за 1873 г.108 по поводу сочинения А. П. Щапова «Миросозерцание, мысль, труд и женщина в истории русского общества с XVIII и с сороковых годов до настоящего времени» (опубл.: «Отечественные Записки» за 1873 г., продолжение — № 5/6 за 1874 г.)109. А. П. Щапов был одним из первых, кто в XIX в. поставил вопрос о взаимосвязи роли женщины в обществе и интеллектуальном развитии общества (см.: [Бату-ренко]). В 1860-е гг. в трудах, посвященных церковному расколу, Щапов также касался вопроса женской эмансипации и народной грамотности: представительницы старообрядческого согласия бегунов (странников) отличались грамотностью и начитанностью и способствовали распространению учения (см.: [Алексеева, 2021: 130]). Такое внимание к «женскому вопросу» объясняется тем, что его изучение являлось частью представлений Щапова о спасении России и дальнейшем пути ее развития.

В вопросе о развитии общества ученый выступал за изучение естественных наук в программе народного образования. Именно естественно-научный аспект во взглядах Щапова вызвал ироничную критику Белова. Критик отметил, что не замеченный ранее недостаток первых трудов историка, такой как тенденциозность, с появлением теории рефлексов головного мозга И. М. Сеченова придал его научному стилю «комическiй оттѣнокъ», ученый «впалъ въ рѣшительное скоморошество», которое может быть принято некоторыми за «несказанный либерализмъ и несказанную мудрость»110. По мнению Белова, Щапов, не сказав ничего дельного о положении женщины в русском обществе XVIII–XIX в., поставил ее в зависимость от «мiро-созерцанiя» общества и развития естественных наук, между тем как влияние женщины на развитие религиозных верований и участие ее в жизни общества всегда было значительно. Основываясь на теории рефлексов Сеченова, Щапов развивает мысль о том, что главным образом страх движет религиозными верованиями общества111. По этой логике, которая вызвала недоумение критика, язычество сменилось христианством из желания заменить один страх другим, после чего появился страх Божий перед явлениями природы. Нравственная сила нового учения о любви и согласии, а не страх, по мнению Белова, стала основанием принятия христианства, которое есть «откровенiе истинъ нравственныхъ, а не физическихъ законовъ»112. Критик отказывает Щапову в логической последовательности суждений, в ходе которых рождается множество противоречий и курьезов.

Щапов подводит под свою естественно-научную концепцию идею о народном образовании — изучение естественных наук как необходимое условие для развития добродетелей. Белов, следуя своим суждениям в предыдущих статьях и позиции редакции «Гражданина» в этом вопросе, разумным считает в народном образовании не только естественно-научную, но прежде всего духовную составляющую, без которой невозможно воспитание добродетелей113.

Критические статьи и рецензии Е. А. Белова периода редакторства Достоевского в «Гражданине» по тематике и взглядам, выражавшим умеренный либерализм и близким почвенничеству, соответствовали духу и направлению издания. Содержание статей и рецензий Белова, опубликованных в еженедельнике, сохранившиеся в эпистолярном архиве Достоевского письма Белова свидетельствуют о том, что в период их краткосрочного сотрудничества между ними складывался творческий диалог — писателя и его корреспондента, редактора и его сотрудника. Письма Белова к Достоевскому отражают часть редакционной работы. На короткий период сотрудничество Белова с «Гражданином» состоялось. Вряд ли оно могло быть продолжительным. Защита Костомарова и Чернышевского обнаружила глубокое расхождение взглядов приглашенного сотрудника с позицией редакции. Тем не менее Белов оказался единодушен с другими авторами «Гражданина» во взглядах на вопрос о реформировании системы среднего образования. Основная идея, которую высказал критик в своих публикациях, заключалась в первостепенной роли духовного воспитания личности в народном образовании. Без духовного, религиозного воспитания, без знания истории невозможно понимание национальной самобытности, народных идеалов, веры, невозможно обращение к народным истокам, «почве», невозможно народное единство. Эту идею проводил в своем творчестве и Достоевский как писатель и редактор.