Нейроэпистемологическое измерение творческого подхода к реальности

Современный этап эпистемологических исследований характеризуется переходом от изучения частных вопросов к изучению общих. Дифференциация науки, к которой были склонны дисциплины еще в первой половине XX века, сменяется междисциплинарными исследованиями. Несомненно, важным является не только формирование междисциплинарных подходов (например, синергетического или системного), но и появление множества исследований узких, частных вопросов, которые проводятся в русле нескольких дисциплин.

Таковым является в том числе исследование вопроса связи социокультурного контекста с человеком и выявление его творческих возможностей. С одной стороны, кажется банальной мысль о том, что социокультурный контекст в форме норм, ценностей, социального заказа или запроса, общих этических законов и, наконец, общей реальности общественного взаимодействия оказывает влияние на человека. С другой стороны, оказывается сложным решить вопрос о механизме этой связи между социумом и чело- веком. С третьей стороны, существует довольно много исследований, посвященных творчеству, отличию талантливости и гениальности, разобраны вопросы научного творчества и творчества, как это понимается в сфере искусства, однако нет общего подхода к тому, как реализуется новый творческий шаг в контексте.

Многие из этих вопросов могут быть решены в нейроэпистемологии как изучении познания в связи с нейроисследованиями мозга человека. На стыке медицинских экспериментов, психологических, лингвистических и философских теорий формируются широкие перспективы не только понимания человекомерных механизмов познания, но и открытия феномена «творческого шага», который предопределяет отход конкретного человека от когнитивного целого.

Нейроисследования в форме медицинских экспериментов являются фактически неоспоримыми эмпирическими фактами. Методология исследования мозга состоит в определении функционала мозговых механизмов. Экспериментированию и тестированию подлежат люди, мозг которых по тем или иным причинам был поврежден. В зависимости от того, что именно могут эти люди, а в большем проценте случаев — чего они не могут, делается вывод о тех или иных способностях мозга в отношении здоровых людей. Получение сведений о «нормальном» (в смысле Т. Куна) состоянии мозга открывает возможности не только медицине, но и гуманитарным дисциплинам, которые имеют отношение к эпистемологической проблематике. Однако эмпирические факты нейроисследований нуждаются в интерпретации и аккумуляции теорий познания.

Дело в том, что мозг не просто «отражает» или «отображает» реальность и является инструментарием сложного перевода объективной реальности в субъективное знание, не просто накладывает отпечаток, но и создает саму реальность такой, какой ее знает человек. Попытка увидеть механизм «отражения» выступает фактически констатацией факта «отражения», который подтверждается практикой. Основной операцией познавательной деятельности является конструирование, в котором присутствует влияние объективной реальности на человека, но в большей степени речь идет о создании (конструировании) реальности как таковой. Чтобы последнее утверждение было аргументированным и обоснованным, приведем несколько моментов.

МОМЕНТ 1: ЯЗЫК И МЫШЛЕНИЕ

Знание является общей категорией, фиксирующей результат познавательной активности. Это самое общее определение сталкивается с интерпретацией самого понятия знания и того, какие именно действия можно рассматривать как познавательную активность. Крайними полюсами интерпретации знания являются, с одной стороны, убеждение, что результат познания «отражает» объективные закономерности реальности, с другой стороны, определение социологов знания, связывающих последнее с любыми идеями, которые получает или использует человек. В отношении ненаблюдаемых явлений, которые составляют уже большую часть всякого знания, разворачивается эпистемологическая дискуссия современности.

Более конкретные ответы способны дать нейроисследования. Нет сомнения, что все (или, по крайней мере, большая часть того), что знает человек, актуализировано в языке. При этом язык следует рассматривать как систему знаков, обладающих определенными значениями, отличными от этих знаков. Язык обладает систем- ными признаками, где имеют значение как собственно знаки, так и их сочетание, последовательность.

Лингвистические исследования шли исторически в нескольких направлениях. Существует наследие так называемой структурной лингвистики, которая изучает формальное строение и организацию языка с точки зрения входящих в язык компонентов и возможности выражать знание. Еще больший характер стационарности носят исследования языка в рамках аналитической философии. Последняя исходит из того, что анализ языковой системы способен показать любой объект (эпистемологический, онтологический, религиозный, политический и т. д.) в его сущностной структуре. Отечественное языкознание делает упор на исторической эволюции языка и связи речи с практической деятельностью. Однако во всех традициях язык является универсальным средством хранения и передачи знания, т. е., иными словами, функционал языка один и тот же.

Способность языка формировать целостную картину реальности осмыслена еще в 1930-х годах американскими философами Э. Сепиром и Б. Уорфом. Они сформулировали концепцию лингвистической относительности, согласно которой «сходные физические явления позволяют создать сходную картину Вселенной только при сходстве или, по крайней мере, при соотносительности языковой системы» [10, с. 210]. Идеи антропологов оказали значительное влияние не только на развитие языкознания, но и на становление эпистемологической проблематики в русле лингвистической картины мира. Однако анализ естественного языка и его эпистемологического значения только открывает дальнейшие исследования.

В отечественной традиции осмыслена проблема связи языка и общественно-исторической практики. А. С. Лурия определяет значение языка в перспективе перехода от чувственного уровня познания к рациональному в условиях трудовой деятельности (см.: [7, с. 416]). Л. С. Выготский считал важной функцию обобщения опыта в «слове». Речевое мышление, по его мнению, представляет собой «не природную, натуральную форму поведения, а форму общественно-историческую» [7, с. 108]. Он был уверен в зависимости развития мышления от социокультурного опыта.

Когнитивная наука рассматривает категоризацию и концептуализацию мира как важнейшие функции языка. Слово становится единицей хранения всякого значения и возможной связи с другими значениями. Е. С. Кубрякова на основе отечественного языкознания и когнитивной науки формулирует «когнитивно-дискурсивную» парадигму языка и предполагает, что следует говорить не только и не столько о концептуальном содержании, но и об исторической и социальной обусловленности формирования и переформирования языка (см.: [6]). Все эти исследования сходятся в том, что мышление не просто актуализирует себя в языке, оно являет языковую комбинацию по определенным правилам.

МОМЕНТ 2: ЯЗЫК И ЗНАНИЕ

В определенном смысле всякое знание можно понимать как систему знаков и правил их выведения. В этом случае для эпистемологии язык становится знанием социальной реальности, одновременно универсальным способом актуализации определенного вида знания (научного, религиозного, этического) и языком образов, которые составляют эстетические дефиниции предметов искусства. В этом русле анализ естественного языка становится только точкой опоры для исследования различных типов знания.

Знание, так же как и язык, можно рассматривать как систему. Методология системного подхода требует выделения «единицы», «элемента» знания и структуры их соединения. Современная философия довольно много говорит об этих единицах в отношении отдельных видов знания.

Так, в частности, в отношении знания социальной реальности философы-марксисты считали единицей, контролирующей «производство» всех теорий, идеологию. В первоначальном смысле идеологией называется наука о любых идеях (Д. де Тарси), однако в марксистском прочтении идеология становится «ложным сознанием», которое выступает инструментом классового давления в обществе. Постмарксистская социология знания, значительно отстоящая от первоначальных идей К. Маркса, усматривает влияние сциентистской эпистемологии как форму идеологического принуждения ученых (К. Мангейм, М. Малкей, П. Бурдье). Идеология становится не просто последовательностью идей, но и необходимой частью властного «капитала», позволяющего контролировать «производство» новых идей в обществе, экономике, политике, науке и культуре.

Иным образом подходят к единицам знания социальной реальности последователи феноменологической стратегии познания. Так, погру- жая знание социальной реальности в повседневность, П. Бергер и Т. Лукман ведут речь о «типизациях» повседневного опыта. «Типизации» закрепляются посредством языка, который «имеет качество объективности», т. е. для человека язык выступает универсальной картиной социального мира и позволяет в нем ориентироваться. Поэтому, заключают авторы, язык оказывает «принудительное влияние» на человека и подчиняет его посредством языковых структур (см.: [2, с. 67]).

Философы-позитивисты в отношении научного знания широко использовали понятия, научные факты, проблемы, гипотезы, теории, методы, идеи. Постпозитивизм предложил понимать их совокупности как парадигмы и научноисследовательские программы. Мыслители этого направления усматривали внутреннюю связь слов в знаниевой единице научного знания, в роли которой выступает не отдельная научная идея, а сложноорганизованная их совокупность.

В середине 1960-х гг. М. Фуко ввел понятие «эпистемы» как исторически меняющейся системы связи «слов» и «вещей», устанавливающей «порядок, на основе которого мы мыслим» (см.: [11, с. 35]). В истории становления западной интеллектуальной культуры автор усматривает три последовательно сменяющих друг друга эпистемы. То же значение получает понятие «текста» во французском постструктурализме.

Понятия идеологии, различных элементов научного знания, концепты вроде типизации, эпистемы, дискурса, текста и пр. шире, чем «слово» естественного языка, нагруженного социально значимым значением. Такие понятия способны объяснить социальный контроль формирования новых идей. Открытым остается вопрос о механизме влияния этих концептов на сознание конкретного человека.

Еще в середине 1970-х годов Р. Докинз предложил понятие «мема» как носителя опыта культуры. Примерами мемов в представлении автора могут служить «мелодии, идеи, модные словечки и выражения, способы варки похлебки или сооружения арок» [5]. Мем не эквивалентен слову, а является более сложной системой знаков, он может быть выражен в книге или в методологии конкретной деятельности, в радио-или телепередаче, в рекламе или в газетах. Мемы, согласно автору, можно сравнить с паразитами, которые поражают генетические клетки.

Подобно генам, которые переходят от человека к человеку в процессе размножения, мемы распространяются от сознания к сознанию путем «имитации деятельности». Причем следу- ет заметить, что коммуникация (в данном случае понятая самым широким образом) может быть горизонтальной, вертикальной или актуализироваться в актах рефлексии посредством автокоммуникации.

В случае горизонтальной коммуникации происходит передача сведений от человека 1 к человеку 2 . Причем человек 1 может актуализировать мем любого сообщества, субкультуры или страты общества. Сам Р. Докинз приводит в пример научное сообщество. Когда некоторая научная идея оказывается эффективной в решении проблемы, путем распространения ее среди коллег и обучения студентов она становится мемом (см.: [5]).

В вертикальной коммуникации мы имеем дело с исторической передачей знания от учителя к ученикам. При этом важно понимать, что в роли учителя может выступать как отдельный человек в своей пространственно-временной определенности, так и быть учителем посредством своей работы, книги или научного открытия. Автокоммуникация реализуется в самово-прошании и рефлексивном отношении к тому или иному мему. В актах такой рефлексии могут появиться кажущиеся незначительными изменения мема.

Понятие мема оказывается удобным для понимания движения значения и эволюции содержания понятия. Подобно тому как генотип, определяя морфологию тела человека, незначительно меняется при появлении нового человека, мем как единица социального опыта делает единообразной культуру и одновременно меняет ее. В качестве примера такого мема Р. Докинз рассматривает становление идеи Бога в человеческом сообществе и его эффективность в отборе. Устойчивость идеи Бога свидетельствует о наличии мема, а различие в значениях этой идеи, ее деформация и поэтапное изменение говорят о становлении и изменении культурного кода.

Функциональное назначение мема — репликация, копирование культурного опыта. Мем способен определить конфигурацию общества и механизм ее передачи другим поколениям с учетом изменений, именно поэтому он похож, хотя и не идентичен, гену.

МОМЕНТ 3: ЯЗЫК И МОЗГ

Онтологический статус сознания является существенной философской проблемой современной философии. Существует позиция, которая утверждает, что философская проблема сознания является краеугольной для всей со- временной философии и исследования мозга (см., например: [9]). Однако онтологический статус сознания и характер его связи с мозгом остаются неопределенными. Об этом говорит разнообразие концепций сознания в современной философии, представители которых так и не могут найти «универсального дискурса» (в смысле Ю. Хабермаса), чтобы говорить об этой проблеме. Не нивелируя значение этой проблемы для современного знания, о некоторых моментах работы мозга с языком можно говорить определенно. При этом можно отталкиваться от рабочего определения нейрофизиологов, в котором сознание — это сфера языкового осознания умственной или физической деятельности (см., например: [3, с. 175]).

Известно, что все разнообразие умственной деятельности осуществляется мозгом. К такой деятельности относятся обучение, письмо, чтение, анализ, решение, вычисление, синтез и пр. Кроме того, мозг может формировать «ложное знание» и заблуждение, организует систему игнорирования, воображения и сновидения. Большая часть этих операций осуществляется посредством языковой способности, которая является для человека врожденной. По словам Е. С. Кубряковой, «акты семиозиса и номинативные акты предполагают предсуществование им определенной когнитивной инфраструктуры мозга с языковой способностью как ее главной составляющей» [6, с. 306]. Языковая способность мозга, таким образом, является одновременно когнитивной способностью человека.

Все языковые операции осуществляются корой головного мозга, которая распределена по полушариям — левому и правому. Клинические исследования поведенческих и умственных способностей людей, которые в силу хирургического вмешательства или аварии потеряли одно из полушарий или полушария оказались разъединены, показывают основные закономерности распределения функций в полушариях:

• —    языковая способность локализируется в левом полушарии;

• —    зрительно-пространственное восприятие локализируется в правом полушарии.

Однако убеждение в том, что праворукие имеют языковую локализацию исключительно в левом полушарии, а левши — в правом, не совсем верно. Ф. Блум и его коллеги показывают, что у 95 % всех праворуких людей язык и производство речи локализировано в левом полушарии, а у остальных 5 % — в правом. Еще большая путаница возникает по отношению к леворуким людям. Около 70 % левшей имеют речевые зоны в левом полушарии, у 15 % функции распределены в левом и правом полушариях, и только у 15 % языковая деятельность контролируется исключительно правым полушарием [3, с. 179]. Это показывает, что поведенческие привычки людей не всегда когерентны мозговой локализации.

В самом общем смысле различие левого и правого полушарий лежит в способах познания. Если левое полушарие склонно к аналитической операции расчленения, то правое полушарие — к «холистическому» восприятию объектов. Производство речи и формирование языковой функции передачи социально значимой информации эквивалентны операции анализа, которая подразумевает разложение. Именно поэтому она более локализирована в левом полушарии. Восприятие объекта как целостности подразумевает не операцию синтеза, которая происходит после анализа, а непосредственное понимание образа. Вследствие этого правое полушарие «понимает» искусство, и прежде всего музыку.

Единство активности полушарий — в познании, в том числе языковой аналитической способности и зрительно-пространственного восприятия, — позволяет говорить не только о том, что человек созерцает и понимает реальность, которая его окружает, несколькими способами, не только о единстве чувственного и рационального в познании, но и расширяет представление о языке как таковом. В большинстве лингвистических исследований языком считается система знаков, которая «расчленяет» мир. Участие правого полушария и его необходимость в актуализации языковой способности позволяет говорить о языке в перспективе «целостного» восприятия реальности.

В пользу этой позиции говорит несколько фактов.

Во-первых, в европейской традиции написание языковых выражений связано с использованием буквенного алфавита. Но существуют языки, в которых запись слова актуализируется символом — иероглифом. Если буквенный алфавит воспринимается как речь и поэтому усваивается левым полушарием, то иероглиф (как «картинка») относится к зрительно-пространственному восприятию, за которое отвечает правое полушарие мозга. Именно поэтому люди, которые выражаются в письменной речи буквенным алфавитом, страдают дислексией1 при утрате функции левого полушария. В случае, например, японского языка, где широко пользуются иероглифами, при потере функции левого полушария люди намного реже страдают дислексией. Ф. Блум, А. Лайзерсон и Л. Хоф-стедтер ссылаются на статистику, которая показывает, что «среди населения стран Запада встречается от 1 до 3 % дислексиков, в Японии же их число в 10 раз меньше» [3, с. 182].

Во-вторых, участие правого полушария мозга в языковой деятельности сознания, а следовательно, и в мышлении как таковом, — довольно сложная и неоднозначная процедура. Нейронаука уверенно говорит о том, что даже если правое полушарие «немо» в программировании и производстве речи, то участвует в ее восприятии.

Не менее серьезный повод осмысления нейроэпистемологической проблематики дает такое свойство человеческого мозга, как нейропластичность. Это способность адаптироваться к новым внешним условиям жизни и мозговой деятельности, она определяет перераспределение речевой локализации в мозге. В отношении маленьких детей, мозг которых более пластичен, локализация речи может формироваться в правом полушарии в случае потери левого 2 .

В-третьих, в пользу анализа языка в перспективе восприятия «целостной» реальности говорит еще один факт. Элементарная схема анализа языковых выражений предусматривает выделение не только знака и значения, но и вычленение смысла. Категория смысла определяет способ употребления значения и задает контекст. Кроме системы языковых выражений, которые имеют более или менее точную локализацию, человек понимает смысл, иными словами, контекст произнесения слова, происходящего события или «положения дел» (как говорят аналитики).

О способности понимать контекст сообщения писал еще А. С. Лурия. Он был уверен, что условием формирования значения является «влияние смыслов»: каждая фраза существует не изолированно, а вливается в последующую и текст в целом. Умение выделять «смысловые ядра» или основные идеи текста — необходи- мое условие понимания любого рассказа. Легкость выделения вероятностных связей, быстрое сопоставление понятных частей подчинено общему смыслу, который необходимо раскрыть в сообщении (см.: [7, с. 302—312]). Язык — это не просто последовательность знаков и правила выведения их друг из друга, знаки получают свое значение только в условиях речи.

Единство полушарий мозга и их обоюдное участие в восприятии и производстве речи показывают, что не только сам язык является системой, он представляет собой часть более сложной системы человекомерного отношения к реальности. Познание посредством языка следует понимать не только как соизмерение субъективного опыта и принятой интерсубъективной маркировки словом, но и как приспособление мозга к определенному зрительно-пространственному восприятию с учетом аналитической привычки.

Перечисленные моменты позволяют говорить о том, что языковая система, включающая не только категоризацию мира, но и определяющая зрительно-пространственное восприятие, способна конструировать реальность. Несомненно, некоторая связь с реальностью реализуется, однако качество этой связи имеет непрямой характер.

В указанной перспективе (когда всякое знание является сложным, исторически сложившимся мемом, появившимся в результате конструирования реальности и выраженным в языке) следует рассматривать и творческий процесс. Сравнивая «нормальную» и «аномальную» деятельность мозга, следует учитывать, что конструирование и переконструирование реализуются постоянно.

У творческого акта есть внешние причины и (если так можно выразиться) нейропричины. К первым — внешним причинам относится всё разнообразие экстернальных условий, которые обнаруживают неполноценность знания, его недостаточность или противоречивость. Творческий акт компенсирует неполноценность и инициирует переконструирование знания или иную интерпретацию мема. В этом отношении творчество становится необходимым этапом становления, «роста» самого знания.

История становления знания, в том числе научного, показывает, что его качественное определение как соответствующего реальности слишком стационарно. В действительности знание, по меткому выражению Дж. Агасси, находится «в движении». К. Поппер, анализируя научное знание, более всего отвечающее крите- рию объективности, писал: «Старый научный идеал episteme — абсолютно достоверного, демонстративного знания — оказался идолом. Требование научной объективности делает неизбежным тот факт, что каждое научное высказывание должно всегда оставаться временным» [8, с. 229]. Его принцип фаллибилизма показывает, что всякое знание содержит ошибки и потому исправление недостатков с необходимостью ведет к изменению. В иных категориях конструкция знания обязательно подлежит переконструированию в силу своей недостаточности. Косвенным образом об этом говорит желание многих эпистемологов современности иначе понимать истинность знания или даже поменять ее на качество достоверности, правильности или демонстративности.

Нейропричины определяют необходимость изменения знания с точки зрения мозговых механизмов. В этой перспективе конструирование и переконструирование знания, реализующиеся посредством нейропластичности мозга, подобно другим умственным операциям, могут пониматься в качестве необходимых процессов сознания. Н. М. Сланевская предлагает различать три подхода к нейропричинам творчества (см.: [9, с. 398]). Один из подходов рассматривает творчество (в любой сфере) необходимым средством поддержания работы мозга в нормальном режиме, что позволяет мозгу развиваться. Согласно этой точке зрения, правильное функционирование мозга предполагает решение задач путем изменения известных решений, что и является творческим актом.

Другой подход показывает эффективность творчества в решении клинических проблем лечения или реабилитации больных. Изменение ментального состояния больного, видимо, влечет не только переконструирование знания, но и за счет нейропластичности позволяет мозгу иначе функционировать, самолечиться.

Третий подход рассматривает творчество как источник положительного эмоционального заряда. В том или ином случае творчество становится частью продуктивной активности мозга по созданию новых решений.

Следует подчеркнуть, что творчество не представляет собой что-то неожиданное, полностью отличное от всего существующего прежде. Творчество является новаторским шагом внутри определенных, известных человеку правил, существующих (во всяком случае, для него) априорно. По словам Э. Бахраха, «наиболее успешные творческие идеи человечества представляют собой новое сочетание давно извест- ных вещей» [1, с. 30]. В его представлениях такие творческие решения определяют развитие мозга и личности человека.

Творчество — это творческий способ переконструирования априорно известной человеку реальности. Оно осуществляется посредством языка и меняет мем. Великий немецкий философ прошлого века Л. Витгенштейн сравнил применение языка с игрой в шахматы, где всегда есть правила и всегда возможны новаторские решения.

Творческий подход заложен в языке как универсальной когнитивной системе, он определяет человеческое отношение к реальности и постоянное изменение знания, подобно игре в шахматы.