Некоторые особенности боевой подготовки японских войск в конце XIX - начале XX вв.

В начале эпохи Мэйдзи боевая подготовка японской пехоты проходила сначала по французским, затем по германским уставам и носила наступательный характер. Атаку учили завершать энергичным штыковым ударом. К концу XIX в. японская пехота обладала высоким уровнем тактической выучки как отдельного солдата, так и подразделений. Несмотря на сравнительно небольшой средний рост, постоянные тренировки делали японского солдата физически крепким и выносливым, а постоянная идеологическая обработка нацеливала его на беспрекословное выполнение приказов императора и непосредственного командира.

В 1895 г. русский военный агент (атташе) К.И. Вогак увидел действия японской пехоты в бою и дал им высокую оценку [1, с. 40]. При этом, несмотря на падение роли холодного оружия в современной войне, большое внимание у японцев уделялось обучению штыковым боевым приемам и фехтованию на мечах.

Еще в конце XIX в., отправляясь на войну, японские офицеры обменивали свои иностранные клинки на испытанные японские, поскольку они считались наиболее качественными [2, с. 292]. Однако сведения о сравнительной эффективности японского и русского холодного оружия в кавалерийских или пеших рукопашных схватках почти не встречаются. Несомненный интерес поэтому представляет свидетельство английского офицера Ф. Нормана, долгое время работавшего по контракту в Японии. В достаточной мере владея западной техникой фехтования, он с 1888 г. изучал искусство владения мечом в Токио. После 15 лет занятий Ф. Норман писал, что «японская система обучения кэндзюцу куда как превосходит нелепые упражнения с оружием, распространенные в британской армии, и что в отношении жесткой пешей схватки японская система двуручного фехтования стоит намного выше любой европейской системы», а катана в качестве оружия нападения и защиты «бесконечно превосходит нелепую одноручную саблю с ее девяностосантиметровым клинком, которой вооружены британские пехотные офицеры» [3, с. 164–165].

Очевидец обороны Порт-Артура П.Н. Ларенко, хорошо знавший мнение русских офицеров, писал, что японские «офицерские сабли лучше наших» [4, с. 254], но не указывает критериев оценки. Очевидно, что в боях главную роль играло огнестрельное оружие пехоты и артиллерии. В рукопашных схватках широко применялись и штыки, и сабли (шашки, мечи, палаши), но больше внимания уделялось штыкам. Чаще мемуаристы отмечают превосходство русских в штыковых атаках. П.Н. Ларенко объяснял это тем, что японцы в этом отношении «не могут меряться с нашими войсками – на нашей стороне больше физической силы и роста» [4, с. 419]. Один из матросов, только что участвовавший в штыковой атаке, сказал ему, что японцы «не могут дать нам на штыках никакого сопротивления» [4, с. 424]. Во время четырехдневного сражения 11–14 августа 1904 года японцы были отражены по всему фронту, а близ Ляндансана Зарайский полк четыре версты гнал штыками японскую гвардию [5, с. 432].

Опыт Русско-японской войны доказал, что холодное оружие уже не имело серьезного значения. По словам А.А. Игнатьева, удачная атака Путиловской сопки во время битвы на р. Шахэ «только доказала силу русского штыка. Но против него японцы сумели выдвинуть новое оружие – массовый огонь» [6, с. 302]. О боевом применении русских шашек или японских мечей мемуарист не упоминает.

В боях с японской конницей и в рукопашных схватках холодное оружие должно было широко применяться. Согласно А. Ганину, казачьи отряды почти ежедневно принимали участие в разведках, поисках и рекогносцировках, многочисленных стычках с противником, но крайне редко имели возможность атаковать японцев в шашки [7, с. 71]. Н.Н. Смирнов, обстоятельно изучавший действия забайкальской казачьей конницы во время войны, пишет, что японская кавалерия старалась не вступать в бой с казаками и уходила под прикрытие пехоты [8, с. 222–223, 230, 257]. Попытки же казаков прорваться через японское охранение пресекались проволочным заграждением, окопами, плотной стрельбой пехоты и артиллерии.

Падение роли конницы было связано не только с резко возросшей ролью огнестрельного оружия, но также с инженерной подготовкой позиций. Захватив китайские деревни, японцы превращали их в настоящие земляные форты, защищали окопами с проволочным заграждением и соединяли друг с другом телеграфом или полевым телефоном. Дороги они маскировали, чтобы скрыть передвижения своих войск. Конные атаки казаков порою натыкались на замаскированные проволочные сети японцев [9, с. 28–29, 31, 35]. Казакам приходилось спешиваться для атаки.

Боевая подготовка резервных войск в Японии и России также существенно различалась. По свидетельству генерала А.Н. Куропаткина, «у японцев, при общем приподнятом патриотическом настроении и воинственности, резервные части, по отзывам наших боевых генералов, дрались не только не хуже полевых японских войск (в полевых войсках были новобранцы, физически неразвитые), но в некоторых случаях даже лучше» [10, с. 187–188].

В литературе распространено мнение, что «японский солдат был физически крепок и вынослив, воспитан на беспрекословном выполнении всех требований командования» [11, с. 133– 134]. Любопытное суждение оставил военный журналист Д.Г. Янчевецкий, наблюдавший действия японских войск во время похода международного отряда на Пекин в 1900 г. По его словам, «насколько японцы в бою храбры, настолько же они и невыносливы в походе. […] Японцы, по-видимому, опасны и стремительны только в первом ударе, но они быстро слабеют, и для следующих ударов у них не хватает сил и энергии» [12, с. 431–432].

Отмечая недостатки в боевой подготовке и техническом оснащении японских войск, все очевидцы и военные историки отмечают, что форма офицеров и солдат была одной из самых простых, неброской и наиболее практичной по сравнению с другими армиями, с минимальными различиями между командным и рядовым составом, хотя унтер-офицеров, офицеров и генералов издалека можно было определить по наличию меча. Форма у японских солдат могла быть неопрятной (особенно при выполнении операций), но на марше они просто шли, а не маршировали, могли пить, когда считали нужным, и подбирали по пути хворост и дрова для костра. При этом они проходили большие расстояния и были готовы сражаться на месте прибытия.

Хотя при отступлении порою приходилось бросать часть снаряжения и оружия, неизвестно, был ли случай, когда офицер или унтер-офицер бросил бы свой меч. Поэтому не удивительно, что после капитуляции Японии американская оккупационная администрация принудительно изымала мечи.