Новая экономическая политика советского государства и проблема представительства донских казаков в органах власти и самоуправления в 1920-е годы

Изучение проблем политической истории Советского государства, ее особенностей в южно-российских казачьих регионах всегда интересовало исследователей и имеет свою историографическую традицию. Политикоадминистративная модернизация, ее важнейшая составляющая кампания «лицом к деревне», подготовка и реализация решений апрельского пленума ЦК РКП(б) 1925 г. и очередного поворота большевистской партийно-государственной элиты «лицом к казачеству», вовлечение казаков в работу советских и партийных органов власти и самоуправления в 1920-е гг. рассматривались в исследовательских работах: А.В. Баранова, В.Д. Батырева, Г.Л. Воскобойникова, С.А. Кислицына, Я.А. Перехова, Д.К. Прилепского, А.П. Скорика, П.Г. Черно-пицкого, В.Е. Щетнева и других историков [1; 2; 3; 5; 7; 9; 10; 11; 27; 29]. Однако целый ряд вопросов требует сегодня более глубокого переосмысления, дополнительной фактографической детализации и аргументации.

До провозглашения политики «лицом к казачеству», в первые годы нэпа (1922– 1924 гг.), ситуация в сфере местного самоуправления на Дону, представительства казаков в органах власти разных уровней, в рядах коммунистической партии и комсомоле не могла быть названа терпимой. Коммунисты проводили в сельские советы, как правило, только своих ставленников, старались не пропускать туда хозяйственных и зажиточных крестьян, особенно казаков, даже если последних поддерживало большинство населения. В итоге выборы в местные органы власти и в сельсоветы превращались в профанацию и зачастую проходили формально, при полной пассивности жителей села или станицы. Представители донского казачьего сообщества чаще всего не занимали руководящих постов в тех или иных учреждениях или организациях. Образно говоря, «начальником» обычно становился иногородний, пусть даже уровень его профессионализма в порученном деле намного уступал квалификации подчиненных ему казаков. Разумеется, социально-политические предпочтения большевистской политической элиты в сфере местного самоуправления и административного устройства прямо влияли на избирательную активность донцов и на их отношение к органам власти. Казачье население в основной своей массе игнорировало выборы в сельские и станичные советы, расценивая эти органы как опорные пункты большевистского режима в станицах, чуждые, а то и враждебные казачеству. Весьма показательно, что такое же отношение к органам местного самоуправления демонстрировали в это время и многие коренные донские крестьяне, также имевшие широкие традиции самоуправления и возмущенные засильем коммунистов.

Негативистское отношение казачества к выборам ярко проявилось, в частности, и позднее – в 1924 году. Представители донского партийного руководства констатировали, что проведенные в 1924 г. перевыборы местных советов «показали громаднейший абсентеизм (уклонение от выборов): из трехсот пятидесяти тысяч (350 тыс.) избирателей явилась одна треть, то есть 31,45 %» [14, л. 30а, 33а– 34, 36]. Однако справедливости ради надо отметить, что в то же время фиксировалось стремление зажиточных крестьян и казаков Дона либо самим пройти в советы, либо провести туда своих ставленников для защиты собственных интересов. При этом подчеркивалось, что «устранение от выборов происходило неорганизованно и отсутствовало общее руководство этой работой» [там же, л. 31]. Причем, никакие «затаившиеся враги» не призывали крестьян и казаков саботировать выборы; это была естественная реакция части электората, разочарованного и возмущенного целенаправленными мерами большевиков и иногородних по подчинению своему контролю органов местного самоуправления в селах и станицах Дона. Кроме того, члены Донского окружкома РКП(б) печально констатировали, что «абсентеизм в нынешних выборах больше, чем в прошлом году»: если в 1923 г. выборы игнорировали 47 % избирателей, то в 1924 г. – уже около 70 % [там же, л. 30а]. Сохранявшуюся и даже возраставшую избирательную пассивность донских хлеборобов можно было объяснить лишь неизменностью политики большевиков в области местного самоуправления, построенной на жестком подчинении сельских и станичных советов партийным органам.

Постепенный поворот части лидеров РКП(б) к политике «лицом к казачеству» существенно изменил ситуацию в сфере местного самоуправления донских казачьих станиц и способствовал более активному вовлечению казаков на административную и хозяйственную работу. Уже в конце 1924 г. Донской окружной исполком признал «недостаточное втягивание в дело советского строительства некоторых категорий сельского населения, как, например: крестьянок, середняков, казаков». Отмечая, что в казачьих районах Дона вплоть до 1924 г. господствовала «неправильная политика по отношению к казачеству в смысле втягивания его в сферу советской работы» [15, л. 2об], партийно-советское руководство приняло меры к повышению избирательной активности казаков и росту их доверия к органам местного самоуправления.

Новая политическая линия, проводимая большевистской партийно-политической элитой, прежде всего, выражалась в постепенном снятии административных препятствий свободным выборам. В казачьих станицах «оживление» советов, как известно, выразилось в их «оказачивании», которое понималось, по мнению ответственных работников, как «большее вовлечение казачества в работу массовых станичных органов… Решительное выдвижение наиболее авторитетных и лояльных казаков на руководящую советскую работу от станицы до края с курсом на казака-председателя станичного совета», «подлинное оживление работы массовых организаций», «использование навыка и активности казачества к общественному обсуждению вопросов и с этой целью устройство общегражданских собраний без подмены ими работы сельсоветов, втягивание в обсуждение наиболее <важных> станичных вопросов всей массы станицы (сельбюджет и др.)» [4, с. 31].

В числе таких важных мер необходимо особо указать и на восстановление значительного количества групп так называемых «лишенцев» в избирательных правах и проведение досрочных перевыборов местных советов в марте 1925 года. Они должны были дезавуировать плачевные итоги выборов осени 1924 г., прошедших, как уже отмечалось, при явной пассивности электората, усилившейся даже по сравнению с предшествующими годами.

Следующий, наиболее мощный импульс процессам «оживления» и «оказачивания» советов в казачьих станицах Дона последовал уже после апрельского (1925 г.) пленума ЦК РКП(б). Как отмечал известный донской историк П.Г. Чернопицкий, резолюция апрельского пленума дала «политическое представи- тельство казакам, как особой группе сельского населения» [28, с. 13]. Действительно, согласно этой резолюции, «ближайшей задачей» признавалось «последовательное и полное проведение линии в отношении оживления Советов и решительное привлечение к советскому строительству через Советы широких слоев казачества…», в том числе казачьей интеллигенции и части «лишенцев» (реэмигрантов, бывших станичных и хуторских атаманов и писарей). Так, уже «…в наименовании Советов в казачьих районах должно быть обязательным упоминание: «и казачьих депутатов» [6, с. 933], то есть также, как уже было в 1917 – начале 1918 года. Кроме того, в казачьих станицах Юга России разрешалось допустить и традиционную для казачества выборность «должностных лиц советов (завхоз, казначей, базарный) на пленумах советов» [19, л. 19об].

Результаты тактической линии на «оживление» и «оказачивание» станичных советов и местной администрации не замедлили сказаться на Дону (как и в других казачьих регионах РСФСР). В итоге проведенных мероприятий, например, серьезно сократилось число категории лиц так называемых «лишенцев». Руководство Донецкого округа констатировало в мае 1925 г., что «амнистия по восстановлению в избирательных правах сократила число лишенных с 3 053 на 1 303, за счет в наибольшей части реэмигрантов <как> рядовых <казаков, так> и бывших хуторских старост, атаманов» [23, л. 28]. Результатом стало не только увеличение численности избирателей и возрастание активности электората, но и в определенной степени, нормализация взаимоотношений большевиков и казачества. Если до 1925 г. «казак принимал очень слабое участие в перевыборах советов» [20, л. 61а], «казаки не шли на выборы, считая, что это не их дело, их победила иногородняя коммунистическая Советская власть, пусть и в советы выбирают эти иногородние», то в рамках реализации политики «лицом к казачеству» ситуация радикально изменилась [16, л. 3].

Спустя несколько месяцев после апрельского (1925 г.) пленума ЦК РКП(б) власти Шахтинского округа отмечали, что наблюдается «возрастающая политическая активность крестьянства и особенно казачества»

[25, л. 7]. Во время перевыборов сельских и станичных советов весной 1925 г. в Константиновском районе на избирательные участки пришло едва ли не 100 % местных казаков [16, л. 3]. Причем, в выборах и в деятельности советов теперь принимали участие даже казаки старших возрастов, которые ранее принципиально игнорировали местное самоуправление в его «большевистском» советском варианте. Руководство Донецкого округа отметило: «если на прошлых выборах мы мало замечали присутствия стариков, особенно в казачьих станицах, как прежних общественников, то теперь они заполнили собою выборные собрания и не только для того, чтобы посмотреть, послушать, а с настойчивостью выдвигали свои требования к собраниям в советы проводить хозяйственников, деловых людей, честных» [23, л. 30–31].

Наконец, закономерным итогом мероприятий по «оказачиванию» советов стало существенное увеличение казачьего представительства в органах местного самоуправления. В 1924 г., по итогам очередных перевыборов, в станичных советах Донского округа оказалось 27,75 % казаков, а среди председателей станичных советов они составляли 22,46 %; крестьян же в советах было до 63 % (среди председателей – 63,64 %) [14, л. 31].

В том же году доля казаков в районных исполнительных комитетах составила 17,61 %, а крестьян – около 31 % [там же, л. 31а]. Интересно, что в 1924 г. явно выраженные диспропорции представительства казаков и крестьян в местных органах власти не только не вызвали у донского партийного начальства какой-либо обеспокоенности, но воспринимались как должное. Если доля казаков в райисполкомах была охарактеризована как «достаточная», то относительно крестьян (которых в исполкомах было чуть ли не вдвое больше, чем казаков) отмечалось, что их «маловато» [там же, л. 31а].

Напротив, в 1925 г., в рамках политики «лицом к казачеству», партийно-советское руководство Дона озаботилось увеличением удельного веса казаков в составе местных органов власти. В частности, в результате перевыборов 1925 г. в сельские и станичные советы Донецкого округа были избраны 3 444 человека: из них крестьян насчитывалось 2 247 человек, казаков – 1 174, рабочих – 9.

В президиумы советов прошли 219 крестьян и 136 казаков, а председателями органов местного самоуправления стали 77 крестьян и 41 казак [23, л. 38, 38а, 40, 41]. В целом же, по всем округам и районам Дона, динамика представительства крестьян и казаков в сельских и станичных советах выглядела следующим образом. Если в 1924 г., как уже отмечалось, казаки составляли в сельских и станичных советах (по разным данным) от 27,75 до 29,7 %, а крестьяне – соответственно 63 % (70,3 %), то в 1925 г. удельный вес казаков увеличился до 32,1 % (37,6 %), а крестьян стало меньше – 62,4 % [20, л. 61а].

Следует отметить также не только количественные, но и качественные изменения, произошедшие в сфере самоуправления донских казачьих станиц Дона в связи с реализацией данной политики. На данном этапе большевистские лидеры согласились терпеть инициативных и независимых хлеборобов из казаков и зажиточных крестьян в органах местного самоуправления, куда их избирало местное население.

О перемене отношения к таким крестьянам и казакам четко заявил на состоявшемся в феврале 1926 г. втором пленуме Донского окружкома ВКП(б) секретарь Ейского райкома компартии П.М. Горюнов [17, л. 91а, 91б–92]. Ранее большевики не подпускали таких смутьянов к советам и другим органам местного управления. С 1925 г. казаки стали более активно вовлекаться и в состав административных учреждений. Как отмечает известный донской историк Я.А. Перехов, в целом по Северо-Кавказскому краю только за первый квартал 1925 г. на работу в различные учреждения и организации было направлено 129 беспартийных крестьян и казаков. Из них – 44 человека были направлены в окружные, 85 – в районные исполкомы, 8 хлеборобов стали заместителями председателей окружных исполкомов, 11 – заместителями заведующих окружными земельными управлениями [7, с. 90].

В терминологии 1920-х гг. процесс вовлечения рядовых, беспартийных казаков и крестьян в административные структуры или хозяйственные учреждения и организации именовался «выдвижением на руководящую советскую и хозяйственную работу» и расце- нивался в целом положительно. Конечно, с одной стороны, за 2–3 года налицо имело место явное увеличение представительства казаков в различных органах власти районного и даже окружного масштаба (хотя и ранее, до 1925 г., подобные случаи также не были большой редкостью). Однако, как правило, лишь в единичных случаях казаки не просто входили в состав тех или иных советских, административных учреждений и организаций, но и непосредственно возглавляли их.

Таким образом, в 1925 г., как и до реализации политики «лицом к казачеству», действительные рычаги власти находились по-прежнему в руках иногородних, а казаки, чаще всего, играли в администрации роль статистов или, в лучшем случае, могли претендовать на пост заместителей тех или иных «начальников». Бесспорно, казаков стало больше в органах власти, но они, как правило, не возглавляли эти органы, не могли прямо и серьезно влиять на принятие решений. Данная ситуация в очередной раз свидетельствовала о сохранявшемся недоверии большевиков и иногородних к казакам.

Помимо органов местного самоуправления или администрации, в 1925–1927 гг. большевики пошли даже на то, чтобы принять ряд казаков в «святая святых», в коммунистическую партию и в комсомольскую организацию. Подобные меры были насущно необходимы в рамках политики «лицом к казачеству», потому что с представительством казаков в партийной и комсомольской организациях дела обстояли еще хуже, чем с их участием в работе советов, органов местного самоуправления или административно-хозяйственных учреждений. Однако враждебность большевистского политического режима, его региональной элиты, состоявшей в основном из представителей интеллигенции, рабочих и иногородних, к казачеству оказалась весьма устойчивой. Это зачастую исключало возможность пополнения Донской организации РКП(б) за счет зажиточных коренных крестьян и даже лояльных казаков. Более того, в ходе чисток партийных рядов казаки исключались из компартии в первую очередь, как наиболее сомнительный и подозрительный элемент. Так, в 1921 г. была осуществлена чистка Донской парторганизации, причем среди «вычищен- ных» больше всего было казаков, – 58 % (из расчета на каждую сотню исключенных из партии) [12, л. 107]. Это притом, что и ранее казаков среди донских коммунистов было немного, не более 10 % на каждую сотню. Неудивительно, что на состоявшейся 10–12 декабря 1921 г. V Донской областной партийной конференции, согласно отчету мандатной комиссии, только 5 (пятеро) из 122 делегатов принадлежали к казачьему сообществу [13, л. 19]. К середине 1920-х гг. ситуация не улучшилась, местные власти сообщали в ЦК РКП(б) в марте 1925 г. о том, что налицо «малочисленность коммунистов среди казачества» [8, л. 88]. Так, по состоянию на 1 июля 1925 г. в основных казачьих округах Дона и Кубани среди более чем 10,5 тыс. коммунистов насчитывалось – 745 казаков, то есть всего около 7 % [7, л. 104]. В ходе реализации политики «лицом к казачеству» в годы нэпа, в данной сфере все же произошли некоторые позитивные и весьма заметные сдвиги. В частности, лидеры парторганизации Дона заговорили даже о формировании партийных ячеек, которые бы состояли в основном из казаков; были предприняты меры по созданию таких ячеек. Например, в конце 1925 г. Ве-шенский райком РКП(б) докладывал вышестоящему партийному руководству о намерении создать в станицах кандидатские группы «в целях лучшего достижения политвоспитания кандидатов и <усиления> своего партвли-яния среди населенных пунктов казачества» [22, л. 5]. Вешенцы были не одиноки в своих действиях, поскольку на состоявшемся в январе 1926 г. совещании секретарей сельских ячеек ВКП(б) Донского округа представитель Семикаракорского района Власов рассказывал, что у них в ячейке 14 казаков и только 4 иногородних, то есть фактически – «ячейка казачья» [18, л. 141].

Нельзя не отметить, что мероприятия по так называемому «оказачиванию» Донской региональной партийной организации дали в итоге весьма скромные результаты. В целом в составе Северо-Кавказской парторганизации даже к июлю 1928 г. насчитывалось только 3 042 казака, что составляло лишь 3,7 % от общей численности южно-российских коммунистов. Хотя к этому времени численность казаков-партийцев и выросла на 411 человек по сравнению с началом того же года [21, л. 151], их представительство в рядах краевой организации ВКП(б) никоим образом не было пропорционально удельному весу в составе населения Юга России. Одновременно следует заметить, что даже к казакам-коммунистам партийное руководство Северо-Кавказского края по-прежнему испытывало определенное недоверие, в связи с чем в 1928 г. было даже решено проверить степень влияния «сословной розни на внутрипартийную жизнь» [26, л. 12].

Примерно такими же, более чем скромными, результатами закончились и попытки «оказачивания» молодежных организаций – донского комсомола. Молодые казаки не очень-то стремились в ряды комсомола, в связи с чем численность членов этой молодежной организации в казачьих районах Дона не только не была высокой, но даже снижалась. Донской окружной комитет ВКП(б) печально констатировал осенью 1927 г., что, если на 1 января 1926 г. в комсомоле состояло 947 казаков, то на 1 июля 1927 г. осталось только 648, «что характеризует ослабление внимания к работе среди казачьей молодежи» [20, л. 61а–62]. Даже в июле 1929 г. партийные лидеры указывали на «особо слабое состояние комсомольских организаций среди масс казачьей молодежи» [24, л. 22].

Подводя некоторые итоги, можно предметно констатировать, что в годы нэпа мероприятия, осуществленные на Дону в 1924–1928 гг. в рамках реализации политики «лицом к деревне», «лицом к казачеству», носили явно противоречивый характер. Несмотря на весьма неоднозначное, и даже отрицательное к ним отношение со стороны многих партийно-советских работников, крестьянского и особенно иногороднего населения, даже части самих казаков, они все же способствовали повышению хозяйственной и общественной активности донцов, росту их доверия к советской власти, способствовали начавшемуся процессу инкорпорации части донского казачества в партийно-советские политические структуры. Можно согласиться с выводами лидеров донской парторганизации, полагавших в 1927 г., что «вся сумма мероприятий по работе среди казачества способствовала сдвигу казачества к более активному его участию в сов.<етском> строительстве, укреплению влияния партии в бедняцко<->се-редняцких массах казачества, заметному ослаблению сословной розни и более яркому выявлению классового расслоения внутри казачества» [20, л. 61а].

Учитывая бывшую военно-служебную специфику своей корпорации, донцы приняли в это время и достаточно активное участие в укреплении обороноспособности СССР (РСФСР), не отказываясь от поддержки проведения военно-милиционной реформы и военной службы в рядах рабоче-крестьянской Красной Армии. Однако многие позитивные начинания, налаживание взаимопонимания между советской властью и казачеством, иногородним населением Дона, вновь были прерваны отказом от политики нэпа. В итоге форсированной «социалистической модернизации» и насильственной сплошной коллективизации донской деревни, начавшейся с кризиса хлебозаготовок 1928–1929 гг., «ренессанса» антикрестьянской и в первую очередь антиказачьей репрессивной политики по отношению к зажиточным и части середняцких слоев, завершался переход к тоталитарной, административно-командной системе управления и режиму личной власти И.В. Сталина. Возвращение к элементам более либеральной политики по отношению уже к колхозному крестьянству и казачеству произошло отчасти только после 1936 г., с принятием новой Конституции СССР, и началом эксперимента по формированию «советского казачества», его включению в состав РККА накануне Второй мировой и Великой Отечественной войн.

Таким образом, политика «лицом к казачеству» оказалась временным политическим зигзагом в практической деятельности большевистской политической элиты, рассчитывавшей на кардинальное изменение отношения донского казачества к советской власти. Попытка привлечь донцов в партийно-советские управленческие структуры, хотя и принесла отдельные заметные результаты, но так и не стала долговременным политическим курсом. Обе стороны политического процесса не смогли заключить успешного и долгосрочного компромисса и политического союза на благо преобразования донского региона в 1928–1939 годах.