Новые конфигурации неравенства: анклавы глобальности и структуры глэм-капитализма

В последние несколько лет лидеры международного социологического сообщества стремятся сделать неравенство основой исследовательской повестки. Именно неравенству были посвящены главные международные форумы социологов последних лет: всемирный социологический конгресс в Йокогаме (2014) и конференция Европейской социологической ассоциации в Праге (2015). Неравенство традиционно является одной из важнейших тем для социологического сообщества, однако сейчас обращение к этой проблематике выглядит как концептуальный поворот в социологии, у которого есть по крайней мере два основания.

Первым основанием является осознание социологическим сообществом роста в последние годы уровня экономического неравенства и интенсивности социальной дискриминации и исключения. Социологи связывают рост неравенства с общей динамикой современного капитализма, и это делает неравенство своего рода общим показателем социальных процессов. Майкл Буравой в своем президентском послании на XVIII Всемирном социологическом конгрессе в Йокогаме представил именно такой подход к неравенству как к ключевой проблеме для социальных исследователей и социальных движений, сталкивающихся с вызовами динамичного капитализма [Burawoy, 2015].

Вторым основанием является восприятие социологами неравенства как "многоликого" или многомерного. Развивая теории неравенства, в последние десятилетия социологи стремятся учитывать не только экономическую дифференциацию, но многообразные способы устанавливать различия и неравный доступ к материальным, человеческим и символическим ресурсам [Bourdieu, 1979; Sen, 1992; Therborn, 2006; Tilly, 2005]. В перспективе концепций многомерности неравенства многие, если не вообще все социальные институты, группы, паттерны взаимодействий, солидарности и конфликты могут интерпретироваться и объясняться как формы поддержания неравенств и борьбы за их преодоление. Концепции многомерности неравенства закрепляют видение неравенства как общего знаменателя многих социальных явлений.

Открывая множественность форм или измерений неравенства, социологические теории, тем не менее, редуцируют их к общему оценочному представлению, суть которого хорошо выражена в дефиниции одного из современных классиков Гё-рана Терборна: "неравенства — это различия, которые мы рассматриваем как несправедливые" [Therborn, 2006: 4]. Эта дефиниция сугубо социологическая. Если социологи, признавая, что не все различия являются неравенством, рассматривают все неравенства как несправедливые, экономисты и гуру менеджмента вполне могут оправдывать некоторые формы неравенства как распределение ресурсов, стимулирующее продуктивную деятельность и прогресс, а консервативные интеллектуалы могут оправдывать некоторые формы неравенства как естественные, заложенные в природе человека. Расхождения в этических или идеологических оценках неравенства показывают, что субъективный критерий "справедливости" может оспариваться и не является по-настоящему научным. Однако сами по себе эти расхождения и столкновения позиций симптоматичны и указывают на то, какие именно различия следует определять как неравенства.

Неравенство — это такое различие в доступе к социально значимым ресурсам (материальным, человеческим и символическим), которое создает отчуждение между людьми. Паттерны дифференциации доступа к социально значимым ресурсам — это структуры неравенства.

Исходя из данных выше определений неравенства и его структур, в этой статье делается попытка дополнить развиваемые международным социологическим сообществом представления о взаимосвязи между растущим многомерным неравенством и современной динамикой постиндустриального капитализма. Новые конфигурации неравенства характеризуются возникновением специфических пространственных и темпоральных структур неравенства, связанных с развитием новой разновидности постиндустриального социоэкономического порядка — глэм-капитализма.

Отправной точкой рассмотрения пространственных аспектов социального неравенства в современной социологии является мир-системный подход и связанные с ним различные теории глобализации. Неравенство представляется в терминах разрыва между уровнями ВВП / уровнями жизни стран "ядра" глобальной экономики и стран, составляющих ее "периферию" и "полупериферию" [Wallerstein, 2004; Babones, Zhang, 2008]. Иногда пространственная конфигурация неравенства обобщенно представляется как разрыв между двумя группами стран, идентифицируемыми как "глобальный Север" и "глобальный Юг" [Arrighi, 2001; Kacowicz, 2007; Reuveny, Thompson, 2008]. Однако глобализация приводит к иной конфигурации неравенства, в которой социоэкономические различия не проходят по национальным границам индустриально развитых стран. Богатство и власть концентрируются скорее в сети суперурбанизированных зон, играющих в транснациональной экономике роль "командных центров", доминирующих и над сырьевыми, и над индустриальными регионами различных стран [Sassen, 2005].

Современный мир вышел за рамки урбанизации и стал суперурбанизированным после 2010 года, когда городское население превысило 50% мирового населения [United Nations, 2014]. В индустриально развитых странах доля городского населения составила 75%, в развивающихся странах — 45%, но в

Статья подготовлена при поддержке Российского научного фонда (грант № 14-18-00359).

крупнейшей и наиболее динамично развивающейся среди них — Китае именно к 2010 году был перейден рубеж в 50%. Другим признаком перехода в стадию суперурбанизации является рост числа и влияния мегаполисов. Если в 1950 году в мире было 6 городов с населением свыше 5 миллионов человек, то к 2010 их число выросло до 60, а к 2014 до 71 [United Nations, 2014]. В мире, перешедшем в стадию суперурбанизации, неравенства следует рассматривать не только в контексте разрыва между индустриально

Таблица 1. Показатели неравенства доходов на национальном уровне и уровне крупнейших городов

Страна/город	Коэффициент Джини (год оценки)
Россия	0,420 (2012)
Москва	0,486 (2012)
Санкт-Петербург	0,443 (2012)
США	0,469 (2010)
Нью-Йорк	0,499 (2010)
Лос-Анжелес	0,489 (2010)
Япония	0,329 (2012)
Токио	0,375 (2011)
Осака	0,400 (2011)

Источники: данные исследовательской группы "Euromonitor International" и национальных статистических служб

развитыми урбанизированными и аграрными территориями / сообществами, но также и в контексте отрыва суперурбанизированных центров от остального мира. Суперурбанизированные центры значительно превосходят в развитии национальные экономики, к которым принадлежат, и тем самым открывают новое измерение неравенства. Согласно данным исследования, проведенного институтом Брукингса, 300 крупнейших городов, чье население составляет лишь 19% населения мира, производят 48% мирового валового продукта [The Brookings Institution, 2012]. В другом исследовании, проведенном под эгидой консалтинговой компании McKinsey, выявлен тот же структурный эффект: 600 самых экономически успешных городов концентрируют 22% мирового населения, но обеспечивают более 50% мирового ВВП [McKinsey Global Institute, 2011].

Резкие различия в экономических и социальных условиях между группой крупнейших городов и другими территориями / сообществами указывают на то, что глобализация приводит не к возникновению "всемирного общества" или "глобальной социальности", а скорее к образованию сети анклавов глобальности. В таких мегаполисах, как Нью-Йорк, Лос-Анжелес, Лондон, Париж, Токио, Гонконг, Москва, Сеул и т.п., взаимосвязанных идущими через национальные границы материальными, людскими, информационными потоками, глобальность — это повседневный опыт транснациональной, мобильной и мульти-культурной жизни. Так что вопреки этимологии термин "глобализация" означает не планетарное распространение социальных структур, а локализованное в сети мегаполисов замещение привычных социальных структур интенсивными потоками [Appadurai, 1990; Lash, Urry, 1994; Castells, 2000]. Даже в наиболее развитых странах доступ к социально значимым ресурсам в анклавах глобальности существенно отличается от условий жизни в окружающих мегаполисы социальных пространствах. Поэтому традиционное разделение на "ядро" и "(полу)пери-фирию" в глобальном социоэкономическом порядке нуждается в пересмотре. "Ядро" предстает как сетевая и транснациональная структура, образуемая анклавами глобальности, возникающими в суперурбанизированных зонах.

Пространственная конфигурация неравенства в суперурбанизированном мире характеризуется не только концентрацией богатства, власти и культурного доминирования в анклавах глобальности. В сравнении с их собственными странами мегаполисы характеризуются одновременно и как центры экономического роста, и как центры экономического неравенст- ва, измеряемого коэффициентом Джини (Табл. 1). Комбинация относительно более высокого уровня жизни, измеряемого объемом производимого ВВП на душу населения, и высокого уровня неравенства доходов, измеряемого коэффициентом Джини, свидетельствует, что сеть анклавов глобальности репрезентирует те два "лица неравенства", которые распознаются исследователями как социальная исключенность и неравная включенность [Burawoy, 2015]. Жители малых городов и сельских районов оказываются социально исключенными в той мере, в какой они изолированы от тех потоков ресурсов, которые циркулируют внутри транснациональной сети мегаполисов. Однако люди, вовлеченные в такие потоки, оказываются в ситуации большего неравенства, поскольку они получают доступ к материальным, человеческим и символическим ресурсам внутри новой разновидности постиндустриального капитализма, характерные черты которой отчетливо проявляются как раз в сети анклавов глобальности.

К концу XX века постиндустриальный капитализм в сети суперурбанизированных территорий / сообществ трансформировался в глэм-капитализм, резко контрастирующий с традиционной социальной реальностью. Предпосылки для новейшей формы капитализма были созданы виртуализацией социальных структур. Виртуальная реальность является хорошей метафорой и адекватной моделью для так называемой "новой экономики" брендов, финансовых производных инструментов (деривативов) и потребительских кредитов. Понятие виртуальной реальности также помогает анализировать и объяснять современную политику, опирающуюся в большей мере на имиджмейкинг и использование массмедиа, чем на традиционные формы агитации и организации.

Виртуализация — это замещение физической реальности образами, симулирующими свойства реальных объектов. Экономические институты и общество в целом становятся своего рода виртуальной реальностью, когда люди манипулируют виртуальными объектами — образами, тогда как институциональные нормы предписывают оперировать реальными вещами. К концу XX века институты капитализма виртуализирова-лись в той мере, в какой брендинг и пиар сместили создание стоимости и конкуренцию из сферы материального производства в виртуальную реальность коммуникаций, где социально конструируемые "особые качества" товара или компании воздействуют на потребителей и инвесторов эффективнее, чем реальные вещи и действия. Как результат, базовые компоненты современной экономической системы перестали быть привычной реальностью, а виртуальные товары, виртуальные организации, виртуальные деньги создаются во все возрастающих масштабах.

Виртуализация товара — это тот процесс, который сделал возможной современную экспансию брендов и превращение их в активы, обладающие огромной стоимостью, и в эффективные инструменты выстраивания социальных отношений. На рынках, перенасыщенных продуктами, однотипными по своим физическим характеристикам, брендинг становится средством борьбы за внимание потребителей, которое является самым дефицитным ресурсом постиндустриальной экономики. Бренды, создаваемые как образы, идентифицируемые с продуктом или компанией, служат не только для ориентации потребителей на товарных рынках. Эти образы становятся объектами потребления для людей, которые конструируют и поддерживают социокультурную идентичность, приобретая и демонстрируя носители брендов. Возрастание экономической и социальной значимости брендов привело к концу XX века к превращению брендинга в особую профессию и одновременно в универсальную и общедоступную технологию создания виртуальной стоимости.

Уже в конце 1990-х годов рынки оказались перенасыщены не только продуктами, но и брендами, создаваемыми по одним и тем же шаблонам, и интенсивная коммодификация образов привела к тривиальности виртуализации как бизнес-стратегии и к утрате ею конкурентных преимуществ. Перепроизводство виртуальности, проявившееся в локальной форме в кризисе "доткомов" в 2000 году и в глобальной форме в финансовом кризисе 2008 года, свидетельствует, что логика виртуализации экономики себя исчерпала. Требуется иная логика создания конкурентного преимущества на перенасыщенных рынках. Конкуренция между брендами настолько интенсивна, что в борьбе за самый дефицитный ресурс — внимание целевых групп рациональной стратегией становится создание максимально ярких и максимально простых образов. Товары / услуги должны быть агрессивно красивыми, чтобы привлекать потребителей. Привлечь потребителей возможно только на короткие периоды, поэтому процесс создания стоимости теперь больше связан с генерированием трендов, чем с выстраиванием брендов. Сдвиг создания стоимости от брендов к трендам можно наблюдать не только в индустрии моды и шоу-бизнесе, но и в высокотехнологичном и финансовом секторах. И этот сдвиг означает переход "новой экономики" от логики виртуализации к логике гламура.

Гламур — это сейчас не только стиль жизни вошедших в городской фольклор "блондинок" и "метросексуалов" или экстравагантная эстетика, воплощенная в ряде феноменов поп-культуры от голливудских "звезд" 1930-х до глэм-рока 1970-х. В 2000-х гуру менеджмента и маркетинга стали рассматривать гламур как одну из "стратегических культурных идей", призванных революционизировать брендинг [Grant, 2006: 226227]. Определяя гламур как базовую идею консьюмеризма, эксперты тем самым признают его силу на потребительском рынке, но они упускают при этом другие формы реализации логики гламура в экономике. Между тем, финансовые аналитики еще с середины 1990-х годов используют термин "гламур" для обозначения специфической стратегии на фондовых рынках, когда трейдеры скупают не прибыльные в длительной перспективе, а модные в данный момент активы [Chan et al., 1995; Conrad et al. 2003]. Многообразие проявлений гламура в различных экономических практиках и дискурсах невозможно редуцировать к стилю жизни какой-либо группы потребителей, к эстетике поп-культуры или к идеологии консьюмеризма. Появившись в 1930-х годах в качестве эстетической формы, к концу столетия гламур стал общей логикой различных процессов создания стоимости, то есть гламур теперь выступает как рациональность постиндустриального капитализма.

Поскольку явления, называемые гламуром, могут варьироваться от стиля жизни до стратегии на фондовых рынках, нужна общая теория гламура, чтобы концептуализировать все его проявления. Общая теория гламура сводится кпростой формуле: гламур = "большая пятерка" + "горячая десятка ".

Гламур как стиль жизни в обыденном сознании ассоциируется с люксовыми брендами, экзотическими местами, эротичными нарядами, розовыми вещами, белокурыми волосами. Эти обыденные представления о пяти элементах гламура учтены в теории, которая однако трактует их не буквально как атрибуты, а как принципы, задающие логику деятельности. "Большую пятерку" гламура составляют:

• •    " роскошь " как эксклюзивное потребление, выходящее за рамки функциональности товаров / услуг;

• •    " экзотика " как быт за пределами обыденности;

• •    " эротика " как нагнетание "сверхчеловеческой" сексуальности;

• •    " розовое " как радикальное визуальное решение проблем;

• •    " блондинистое " как управляемая внешность, управляющая сознанием.

"Горячая десятка" — это способ существования гламура. "Горячая десятка" не конкретное число, а организующий принцип. Любые топ-листы, номинации, рейтинги, хит-парады и т.п. превращают включенный в них объект существенным и значимым для живущих в мире гламура. Гламур образуется выстраиванием миропорядка из "100 самых дорогих брендов", "500 самых успешных компаний", "1000 самых великих людей", "10 самых важных событий", "20 самых красивых городов", "10 вещей, которые необходимо иметь" и т.д. Мир гламура создается и структурируется интенсивными коммуникациями, превращающими "горячие десятки" из субъективных оценок в объективированную медиа-реальность.

Мир "большой пятерки" и "горячей десятки" конструируется не только очевидно гламурными "звездами" поп-культуры и потребителями, стремящимися быть пресловутыми "блондинками" и "метросексуалами". Их практики создания управляемой внешности, управляющей сознанием, являются показательным, но лишь частным случаем наращивания капитала при помощи ярких и простых образов. Продвинутые предприниматели и профессионалы "новой экономики" используют "большую пятерку" и "горячую десятку" как ресурс и технологию создания и продвижения товаров, то есть превращают гламур в экономический капитал. Тем самым они способствуют развитию и экспансии нового способа производства — глэм-капитализма. Наряду с "новой экономикой" возникает "новая политика", в которой гламур конвертируется в политический капитал политиками и политтехнологами, конструирующими имиджи в духе консьюмеризма и поп-культуры. Заменяя харизму политика образом крутого молодежного секс-символа, а политическую мобилизацию — сетевыми коммуникациями в стиле фан-клубов, современные избирательные кампании способствуют развитию режима глэм-демократии.

Даже интеллектуальный капитал может аккумулироваться с использованием логики гламура. Образцами создания глэм-науки могут служить гуру менеджмента и маркетинга, которые делают "большую пятерку" объектом исследования, а "горячую пятерку" — методом. Логика гламура проникает практически во все сферы общества. В 1990-х и 2000-х годах гламур стал жизненным миром не только для экстравагантных потребителей, но и для множества бизнесменов, политиков, интеллектуалов, продвигающих свои продукты и проекты в надежде попасть в топ-листы журнала "Forbes" или подобных этому изданию масс-медиа, производящих разнообразные списки в духе "горячей десятки".

Термины "гламур", "большая пятерка", "горячая десятка" могут показаться слишком экстравагантными для научного анализа. Однако следует заметить, во-первых, что это не противо- речит научной традиции конструирования понятий. Физики, например, успешно оперируют такими определениями как "цвет", "очарование" и "красота" в отношении элементарных частиц [Poole, 1998: 395-398]. А во-вторых, именно понятие гламура и представление о его элементах позволяет логично объяснить парадоксальную динамику постиндустриального капитализма и составить адекватное представление о порождаемых им структурах неравенства.

Вопреки расхожему представлению о "новой экономике" не только индустрии, опирающиеся на высокотехнологичные производства, стали лидерами экономического роста в последние два десятилетия. Гламуроемкое производство трендов, ориентированное на составляющие "большой пятерки", обеспечивает экстраординарные темпы роста даже в условиях кризиса. В течение 15 последних лет индустрии роскоши, гостеприимства, развлечений для взрослых, моды, красоты росли в среднем вдвое быстрее мировой экономики в целом. Если в рамках парадигмы "основанной на знании экономики" успех высокотехнологичных производств принято объяснять эффективным внедрением научных разработок, то успех глэм-индустрий выглядит парадоксом "новой экономики". Однако рассматривая современную экономику как глэм-капитализм, можно логично объяснить и рост глэм-индустрий, производящих товары на основе "большой пятерки", и рост высокотехнологичных индустрий, следующих логике гламура в производстве гаджетов и развитии коммуникационных сетей.

Индустрия роскоши перерабатывает самые разные функциональные вещи от часов и одежды до автомобилей и сантехники в предметы эксклюзивного потребления, в котором продукты превращаются в носители роскоши как гламурного конструкта. Термин "индустрия роскоши" звучит парадоксально, как оксюморон, поскольку традиционно существовал разрыв между индивидуализированным ручным производством эксклюзивных вещей для богатых ценителей качества и массовым производством стандартных вещей для потребителей, принадлежащих к средним слоям. Но в последние два десятилетия логика эксклюзивной аутентичной роскоши и логика массового рынка были соединены, и когда-то маргинальный и замкнутый рынок для немногих ценителей уникальных изделий превратился в объемный и динамичный кластер, объединяющий огромное число профессионалов и организаций, специализирующихся на создании возможностей запредельного потребления уже для миллионов потребителей. К 2000 году объем мирового рынка роскоши оценивался в 70 миллиардов долларов, а в 2005 уже в 130 миллиардов. То есть среднегодовые темпы роста составили порядка 14%. Глобальный экономический кризис затронул и индустрию роскоши в 2009, но уже в 2010 и 2011 она вернулась к двузначным показателям роста, что оказалось значительно выше темпов роста мировой экономики в целом (4-5%) и крупнейших национальных экономик — США (2-3%) и КНР (8-9%). Крупнейшие компании, владеющие самыми престижными брендами индустрии роскоши, увеличили свои продажи в 2010 и 2011 годах фантастически: LVMH на 19.2% и 16.4%, Richemont на 33.1% и 28.7%, Gucci Group на 18.3% и 20.4%, Hermes на 25.4% и 18.3%, Burberry на 26.7% и 23.8%. В посткризисный период 2010-2014 годов индустрия роскоши росла в среднем на 9% ежегодно, опережая прирост ВВП всех национальных экономик.

Столь впечатляющую экспансию индустрии роскоши зачастую пытаются объяснить увеличением спроса на растущих рынках в Азии. Однако не экономическая география, а скорее экономическая социология может объяснить успехи индустрии роскоши, основой которых является не территориальное, а структурное расширение рынков. Они растут вследствие формирования новых структур производства и потребления, преодолевающих традиционные границы социальных институтов и слоев. Индустрия роскоши — это трансиндустрия, поскольку ее организационные структуры пересекают границы привычных отраслей и объединяет предприятия, использующих принципиально разные технологии и производящих кардинально отличающиеся продукты, но выпускающих одну товарную категорию: предметы роскоши. Например, производители автомобилей, мобильных телефонов или кожаных сумок оказываются участниками одной трансиндустрии, если это компании Porsche, Vertu, и Louis Vuitton, которые рознятся в используемых материалах, оборудовании и рабочих операциях, но едины в методах создания стоимости гламуроемких товаров. Распространяя процесс социального конструирования роскоши с классического набора из драгоценностей, высокой моды, спортивных автомобилей на практически бесконечный ряд обыденных вещей, превращаемых брендом и ценой в экстраординарные, трансиндустрия пересекает стратификационные границы и делает средний слой и даже часть низшего слоя растущими рынками для все менее аутентичной, но все более гламурной роскоши.

Индустрия гостеприимства также является трансиндустрией, объединяющей туристические агентства, рестораны, клубы, отели и другие типы предприятий, которые на разной технологической основе производят один товар: гламурную экзотику как приключение в кондиционированном помещении. Поскольку живущим в мире гламура нужна не аутентичная экзотика, приобщающая к иной жизни и к иным обычаям, а экзотика как быт за пределами обыденности, то такую экзотику потребителю можно предоставить в любом месте. Поэтому интенсивно создаются "тематические" рестораны, клубы, отели, парки, которые предлагают разные сервисы, но стоимость создают одинаково: осуществляют "вживление" экзотики в блюда, развлечения, интерьеры и т.д. Конструируя доступную и комфортную экзотику для массового потребителя, индустрия гостеприимства формирует рынок, мировой объем которого составляет более трех триллионов долларов и который обеспечивает занятость каждому пятому работнику в мире.

Индустрия секса в последние десятилетия вышла далеко за пределы традиционной модели "древнейшей профессии" и ныне претендует на название "индустрия развлечений для взрослых". Большинству клиентов индустрии нужен не секс сам по себе, а конструирование собственного образа сексуальной активности и сексуальной привлекательности. Гламурная эротика как нарочитая сексуальность превращается в своего рода аксессуар успешного человека и "имплантируется" профессионалами индустрии в очень разные вещи и ситуации. Индустрия секса растет за счет экспансии демонстративной и нагнетаемой сверхсексуальности в стрип-шоу и курсах стрип-дэнса, секс-шоу и секс-шопах, свинг-клубах и мастер-классах по пикапу, сервисах секса по телефону и эротических видео-чатах. Эти разнообразные формы современной трансиндустрии секса развивают отдельные элементы той базовой бизнес-модели демонстративной сексуальности, которая характерна для порнографии. Глобальный рынок порнографической продукции рос в начале нового века в среднем на 6% ежегодно и достиг к 2006 году объема 97 миллиардов долларов [Ropelato, 2007]. Новую динамику этому росту придал Интернет, где число порносайтов выросло с примерно 50 тысяч в 2001 до 4 миллионов в 2006, что составило 12% всего количества вебсайтов [Penn, Zalesne, 2007: 277]. Объем продаж эротического видео через Интернет вырос с 2.8 миллиардов долларов в 2006 до 4.9 миллиардов в 2009. Сайты предоставляют доступ к продукции профессиональных студий и к самодельному контенту индивидуальных предпринимателей и энтузиастов нагнетания сверхчеловеческой сексуальности. На фоне падения в последние пять лет продаж журналов и DVD и слабого роста продаж контента на платных сайтах успешное продвижение сайтов с бесплатным доступом к контенту сформировало новый вариант биз-нес-модели: трансиндустрия секса извлекает доходы из размещения контекстной рекламы, подобно тому, как зарабатывают владельцы респектабельных сайтов вроде Google и Facebook.

Индустрия моды производит теперь не только одежду и аксессуары и не столько образы, становящиеся образцами стиля жизни, сколько собственно моду, то есть главный продукт этой индустрии — тренды. Создание трендов как моментов повального увлечения основывается на ценности для потребителей не вещей или имиджей самих по себе, а их "актуальности", которая может транслироваться и одеждой, и аксессуарами, и косметикой, и гастрономией, и развлечениями, и продуктами "высокой моды", и продуктами "высоких" технологий. На производстве "актуальности" специализируются дизайнеры традиционных домов моды, многоцелевые дизайнерские бюро вроде Pininfarina или Porsche Design Group, а также тренд-бюро вроде экспертных групп Trend Union или WGSN. Все они предлагают заказчикам из очень разных отраслей (от текстильной до автомобильной) визуальные решения — силуэт, цвет, фактуру, обеспечивающие попадание продукции в тренд. Работая для клиентов, представляющих очень разные рынки, индустрия моды функционирует как трансиндустрия, вырабатывающая радикальные визуальные решения проблем и зарабатывающая немалые деньги на этой эфемерной "субстанции" гламура — "розовом" как принципе. Например, в 2010 году тренд-бюро WGSN получило доход в размере 40 миллионов фунтов стерлингов, показав годовой прирост в 5%, а компания Porsche Design Group в 2011 показала рост доходов на 30% и достигла уровня в 79.8 миллионов евро.

Индустрия красоты объединяет в растущий рыночный кластер производителей косметики, салоны красоты, фитнес-клубы, спа-салоны, клиники пластической хирургии и другие предприятия, которые при всех различиях в технологиях производят одну и ту же "субстанцию" гламура — управляемую внешность, управляющую сознанием. В мире гламура существует отчетливая корреляция между внешностью и успешностью, измеряемой как уровень дохода [Economist, 2007: 50], и живущие в этом мире женщины и мужчины целенаправленно меняют внешность, поскольку, даже не желая быть пресловутыми "блондинками", стремятся чувствовать себя, "как блондинки", то есть уверенно и беспроблемно. Как результат, растет индустрия красоты. К 2006 году мировой объем продаж товаров "для красоты" достиг 280 миллиардов долларов, а объем услуг, оказываемых профессионалами индустрии красоты, составил свыше 100 миллиардов долларов. Крупнейшие игроки индустрии красоты успешно преодолели спад 2009 года, и в 2010 такие компании, как L'Oreal и Estee Lauder продемонстрировали темпы роста продаж свыше 10%. Еще одним и, возможно, наиболее впечатляющим показателем экспансии индустрии красоты является рост числа косметических процедур, к которым прибегают клиенты пластических хирургов. В США за период 19972006 годов число косметических процедур выросло на 444% [Penn, Zalesne, 2007: 243-244]. Даже глобальный экономический кризис не смог приостановить этот рост, и в 2010 году число процедур выросло на 5%, а доходы пластических хирургов превысили 10 миллиардов долларов [American Society of Plastic Surgeons, 2010].

Трансиндустрии глэм-капитализма — это не столько привычно организованные отрасли, сколько тренды, стилизованные под институты. Интенсивно создаваемые и активно рекламируемые профессиональные ассоциации, выставки и конференции, специальные издания и учебные курсы и т.п. конструируют общую идентичность для очень разных, но причастных к одному тренду рыночных сегментов и агентов и тем самым придают тренду вид устойчивой социально-экономической структуры. Индустрии роскоши, гостеприимства, секса, моды, красоты представляют лишь пять отдельных примеров консолидации гламуроемких производств. Гламуроемкость продукта возрастает, если элементы разные "большой пятерки" в нем комбинируются. Такой продукт может продвигаться в качестве товара на новых рынках, создаваемых профессионалами глэм-индустрий. Используя логику "большой пятерки" как комбина- торную, менеджеры и профессионалы могут распространять "имплантацию" гламура на новые рынки и создавать новые трансиндустрии.

Глэм-индустрии предстают как структуры, воспроизводимые и выглядящие устойчивыми, только пока есть тренд — вовлечение новых участников в потребительское движение. Тренды обнаруживают себя, когда потоки материальных, человеческих и символических ресурсов проходят через привычные разграничения социальных институтов и социальных сетей. Глэм-индустрии существуют как парадоксальные структуры, отличные от институциональных и сетевых структур. Глэм-ка-питализм порождает потоковые структуры, создающие новую форму социальной дифференциации: по степени вовлеченности в тренды. Быстрый рост доходов и престижа производителей и потребителей, вовлеченных в создание трендов глэм-ин-дустриями, свидетельствует о том, что движение потоков через границы институтов и сетей меняет режим доступа к социально значимым ресурсам.

Глэм-капитализм меняет логику ведения бизнеса и организационные формы предприятий. После индустриализации с ее фокусом на материальном производстве и виртуализации с фокусом на брендинге новая логика требует извлекать прибыль из создания и продажи трендов. Чтобы создавать тренды и самим становиться трендами, многие компании переходят к организационной структуре, которую можно назвать гламурно-промышленным комплексом (далее — ГПК). ГПК — это структура, позволяющая вовлечь в процесс создания тренда три категории акторов: 1) персонал компании, 2) профессионалов из тренд-бюро и дизайнерских компаний, 3) креативных потребителей, стремящихся быть "в тренде". ГПК функционирует на основе интенсивных коммуникаций, и наиболее успешно такие структуры создаются теми компаниями, которые производят коммуникационные платформы для потребителей. Однако от сетевых структур, созданных на принципах виртуализации, ГПК отличает то, что главным организационным принципом становится "горячая десятка". Организационные решения и процедуры нацелены теперь не на создание сильного бренда как отчетливой и устойчивой идентичности, а на быстрое попадание в лидеры рынка пусть даже и на короткое время. ГПК функционирует как транс-структура , образуемая потоками материальных, человеческих и символических ресурсов, пересекающими привычные институциональные границы.

ГПК нарушает символические границы между различными брендами и институциональные границы между различными рынками, чтобы создавать трансбрендовые товары и тем самым генерировать тренды на стыках различных целевых аудиторий. Стандарт таких трансструктур впервые был выработан в конце 1990-х годов компанией Nokia, которая организовала разработку новых моделей мобильных телефонов совместно специалистами по ИКТ и дизайнерами из индустрии моды. В начале XXI века трансбрендовые товары создаются многочисленными ГПК: живущим в мире гламура предлагаются глэм-фоны 'Motorola — Dolce&Gabbana' и 'LG — Prada', глэм-бу-ки 'Acer — Ferrari' и 'Asus — Lamborghini' и даже глэм-кары 'Hyundai — Prada'. Перечисленные ГПК воплощают в своих гламуроемких продуктах характерную тенденцию глэм-капита-лизма: принесение бренда в жертву тренду.

Еще более очевидно принесение брендов в жертву трендам в случаях быстрой капитализации проектов креативных коммуникаций. Серия продаж только что созданных бизнесов в последние два десятилетия показывает, насколько может быть велик денежный эквивалент стоимости тренда. В 1998 году компания AOL купила сервис обмена сообщениями ICQ за 400 миллионов долларов; в 2005 компания Emap приобрела виртуальное тренд-бюро — Интернет-портал WGSN за 140 миллионов фунтов стерлингов, компания News Corporation купила социальную сеть MySpace за 580 миллионов долларов, а компа- ния eBay купила Интернет-сервис голосовой и видео-связи Skype за 2,6 миллиарда долларов; в 2006 Google приобрел Интернет-ресурс YouTube за 1,65 миллиардов долларов; в 2014 рекордной сделкой такого рода стало приобретение мобильного мессенджера WhatsApp компанией Facebook за 19 миллиардов долларов. Активы, приобретенные крупными корпорациями, не были на тот момент прибыльными бизнесами или уникальными технологическими платформами. В действительности гигантские суммы были заплачены за эксклюзивный доступ к тренду — быстрому росту сообщества пользователей, которое рассматривалось как рынок с огромным коммерческим потенциалом. А создатели фирм, которые генерировали эти тренды, предпочли "обналичить" их стоимость, не тратя усилий на закрепление созданного формата бизнеса и приобретенной репутации на рынке в виде бренда, поддержание которого потребовало бы дальнейших инвестиционных и организационных усилий.

ГПК может создавать такую огром

Уровень дохода

Рисунок 1. Переход к новой форме стратификации

новый модальный слой (в США включает домохозяйства с годовым доходом 100-250 тыс.долларов)

уменьшение старого среднего слоя (в США домохозяйства с годовым доходом 50-100

тыс. долларов)

сверхновые бедные (в США домохозяйства с годовым доходом 25-50 тыс.долларов)

Доля в населении, %

Источник: авторская модель на основе данных Бюро переписей США (

ную рыночную стоимость компании, потому что вовлекает потребителей в процесс развития продукта и его продвижения. ГПК тем самым "размывает" границу между организацией и ее рынком и в большей степени эксплуатирует креативных потребителей, чем традиционных наемных работников. Проходящие через границы социальных институтов и социальных сетей структуры ГПК являются потоковыми структурами креативного потребления. Креативность и культурная мобильность акторов, участвующих в скоротечных движениях бизнес-про-ектов, создают кратковременные, но отчетливые неравенства между причастными к тренду лидерами консьюмеризма и аутсайдерами. Первые попытки зафиксировать эти неравенства сделаны исследователями так называемого "цифрового разрыва" между активными пользователями новых коммуникационных технологий и массовой аудиторией новых медиа [Асочаков, 2015].

Потоковые структуры ГПК выглядят странными и эфемерными с точки зрения традиционного институционализма, однако в этих особенностях проявляется отличие современной фазы динамики капитализма. Индустриальная экономика — это совокупность институтов, обеспечивающих возможности и ограничения для капитализации вещей. Индустриальный капитализм основывается на стоимости продукта. Экономика виртуализации является совокупностью сетей, в которых капитализируются образы. Виртуальный капитал — это аккумулируемая стоимость брендов. Экономика гламура предстает как комплекс потоковых структур. Капитализация потоков базируется на возрастающей стоимости трендов.

Собственники компаний, генерирующих тренды, и профессионалы, работающие в ГПК, образуют новые статусные группы: глэм-капиталисты и глэм-профессионалы представляют новый слой, находящийся в стратификационной системе выше традиционного среднего слоя. Вопреки апологетической концепции "креативного класса" [Florida, 2002] глэм-капи-талисты и глэм-профессионалы не только капитализируют собственную креативность, но и эксплуатируют чужую. Капитализация трендов может быть столь прибыльной, благодаря системе копирайта, которая обеспечивает монополию на тиражирование копий, продаваемых по цене, приближающейся к стоимости оригинального продукта живого творчества. Дис- курс креативности является идеологией, оправдывающей положение, занимаемое глэм-капиталистами и глэм-профессиона-лами в современной системе экономического неравенства, а копирайт выступает как юридический инструмент удержания этого положения. По мере экспансии новой разновидности постиндустриального капитализма глэм-капиталисты и глэм-профессионалы становятся многочисленной категорией, меняющей конфигурацию стратификации, сформированной в позднем индустриальном обществе.

На рубеже XX-XXI веков "луковицеобразная" стратификация с доминирующим средним слоем сменяется стратификацией, которую можно назвать "грушеподобной" (Рис. 1). Большинство владельцев малых предприятий, профессионалов и квалифицированных рабочих, традиционно составлявшие средний слой, теперь оказываются ниже среднего уровня доходов. В экономически развитых странах они образовали парадоксальную группу сверхновых бедных. В противоположность привычному представлению о бедности, сверхновые бедные имеют все атрибуты нормального среднего слоя: работу, дающую средства для текущего потребления, жилье, возможность накопления денег для приобретения автомобиля или оплаты образования. Но при этом люди ощущают себя нуждающимися и прилагают все больше усилий (например, беря кредиты и находя дополнительную работу), чтобы включаться в потребительскую гонку. Те группы, которые входят в слой, традиционно воспринимавшийся как средний, теперь оказываются под прессом дополнительной работы и выплат по кредитам, потому что стандарт благополучия задают не они, а те предприниматели и профессионалы, которые капитализируют гламур и создают все новые паттерны потребления.

Эффекты сверхновой стратификации раньше всех проявились в США, но на протяжении 2000-х годов по этой модели идут изменения и в других экономически развитых странах. В США традиционные богатые в большинстве своем характеризуются как "застенчивые" миллионеры (shy millionaires), поскольку по данным исследований, проведенных в середине 2000-х годов, они ведут не по их огромным средствам скромную жизнь. Только 30% из примерно 10 миллионов американских миллионеров — предприимчивые дельцы и "охотники" за высоким статусом [Penn, Zalesne, 2007: 221-223]. Но эти 30% сильно влияют на всю систему стратификации, поскольку, сверхновые богатые, оказавшись в высшем слое по уровню доходов и объему потребления, остаются "средними" по структуре потребления. Они интенсивно тратят извлекаемые из успешных проектов сверхдоходы на приобретение тех

Таблица 2. Бимодальная стратификация в России (2013)

	Россия	Москва	С анкт-Петер бур г
Среднедушевой ежемесячный доход, руб.	25928	54869	31407
Уровень доходов	Распределение населения по уровню доходов, %
свыше 45000	13,6	40,5	19,8
27000-45000	19,3	22,0	21,0
19000-27000	17,5	13,4	16,7
10000-19000	29,4	16,1	25,7
менее 10000	20,2	8,0	16,8

Источник: данные Росстата (

вещей, которые входят в привычный набор компонентов благополучной жизни представителя среднего слоя: дом, машина, одежда, отдых, развлечения. И в результате стремления приобрести необычно дорогие экземпляры обычно употребляемых вещей развивается броское и незамысловатое гиперпотребление в стиле глэм: "супердом", "суперкар", "мегашопинг", "мегавечеринка" и т.п.

Такие паттерны воспроизводятся приверженцами гламура как стиля жизни, которых достаточно много среди американских домохозяйств с доходом на уровне 100-250 тысяч долларов в год, составляющих примерно 4/5 самой обеспеченной квинтильной группы. В этой квинтильной группе возникает по сути новый модальный слой, который конкурирует с традиционным модальным слоем в качестве источника социальной нормативности. Верхний модальный слой существенно мало-численнее традиционного среднего слоя, но яркие бизнес-проекты и стиль жизни глэм-капиталистов и глэм-профессио-налов постоянно оказываются в центре внимания массмедиа и становятся для последователей и имитаторов из нижних слоев источниками ценностных ориентаций и поведенческих образцов, дезавуирующих социальные нормы и моральные добродетели, которые пару столетий назад деловитые и рациональные буржуа противопоставили распущенности вырождавшейся аристократии.

Глэм-капиталисты и глэм-профессионалы не соответствуют идеальному типу буржуа, представленному столетие назад Максом Вебером в "Протестантской этике и духе капитализма". Вебер сводил капиталистическую рациональность к расчетливости, самодисциплине, умеренности, превращающих жизнь в перманентную работу по накоплению богатства [Вебер, 2013]. Рациональность глэм-капитализма совершенно иная и проявляется не в трудовой этике, а в потребительской эстетике. Потогонное потребление — это то, чем постоянно заняты глэм-капиталисты и глэм-профессионалы. Они потребительски относятся ко всему и поэтому все превращают в проекты, в которые вкладываются, рассчитывая на максимально быструю отдачу, и из которых выходят ради других проектов, как только достигается этот максимум. Глэм-капиталисты демонстрируют необычную и парадоксальную для традиционных буржуа логику, когда избавляются от бизнеса не в ситуации снижения отдачи, а на волне его подъема. Развивать бизнес с изначальной целью продать его — это как раз та неведомая Веберу проектная логика, которая стала само собой разумеющейся для создателей современных стартапов, в числе которых ICQ, Skype, WGSN, MySpace, YouTube, WhatsApp и многие другие.

Сверхдоходы глэм-капиталистов и глэм-профессионалов привлекли повышенное общественное внимание в ходе экономического кризиса 2008-2009 годов и даже стали, наряду с не-подконтрольностью финансовых операций, рассматриваться как фактор, провоцирующий кризис. Последовавшие предложения по ограничению и обложению дополнительными налогами так называемых коротких трансакций на финансовых рынках, бонусов топ-менеджерам и биржевым трейдерам, приобретения предметов роскоши, а также вообще всех доходов, существенно превышающих средний уровень, можно считать по сути признанием политиками логики глэм-капитализма. Предлагаемые меры — это по сути попытки выработать новую социальную политику на основе налогообложения "большой пятерки" и "горячей десятки" гламура. Такая политика не может остановить экспансию новой разновидности капитализма, зато может легитимировать его воздействие на социальную структуру.

Представленная выше модель сдвига от "луковицеобразной" стратификации к "грушеподобной" бимодальной стратификации подтверждается статистическими данными многих развитых стран. И Россия не является исключением. Данные Росстата за 2013 год о распределении численности населения по величине среднедушевых доходов указывают на существование нижнего модального слоя с доходами в диапазоне 10-19 тысяч рублей в месяц и на формирование верхнего модального слоя, начиная с уровня доходов примерно в 30 тысяч рублей в месяц (Табл. 2). Эффект нарастания неравенства и "размывания" традиционного среднего слоя отчетливо виден в относительно меньшей процентной доле получателей статистически средних доходов на уровне 25 тысяч рублей в месяц.

На основе данных Росстата можно также сделать вывод, что бимодальная конфигурация распределения населения по уровням доходов в большей степени проявляет себя в крупнейших городах. То есть изменение конфигурации стратификационной системы коррелирует с описанной выше пространственной конфигурацией неравенства, связанной с суперурбанизацией и концентрацией потоков ресурсов внутри сети центров постиндустриального капитализма. Санкт-Петербург и особенно Москва являются такими центрами, куда устремляются потоки материальных, человеческих и символических ресурсов и где дифференцированный доступ к этим ресурсам организуется в соответствии с логикой глэм-капитализма.

Новая форма расслоения по доходам является результатом развития структур постиндустриального капитализма и их концентрации в суперурбанизированных анклавах глобальности. Это потоковые структуры глэм-капитализма, которые координируют совместное существование акторов и актантов, людей и вещей, создают разделения и объединения посредством направленности и интенсивности движений, идущих через барьеры и границы, установленные традиционными институциональными структурами и сетевыми структурами последних десятилетий. Потоки людей, товаров, денег, информации структурируют социальную жизнь. Вовлечение в потоки стано- вится фактором социальной дифференциации. Люди, вовлеченные в жизнь анклавов глобальности, в функционирование глэм-индустрий и гламурно-промышленных комплексов (ГПК) раньше и в большей мере получают доступ к социально значимым ресурсам. Создатели трендов и креативные потребители получают доступ к дополнительным ресурсам, даже несмотря на их эксплуатацию и извлечение правообладателями сверхприбылей из их энтузиазма и активного участия в потоковых структурах. Вместе с тем, есть другие категории вовлеченных в потоковые структуры: беженцы, трудовые мигранты, жертвы траффикинга, которые стремятся получить доступ к ресурсам, обеспечиваемый развитием глэм-капитализма в сети анклавов глобальности, но попадают в зависимость и по сути из автономных субъектов превращаются в объектную компоненту потоковых структур.

Наряду с пространственной реконфигурацией неравенства и реконфигурацией стратификации, можно выделить еще один аспект воздействия глэм-капитализма на неравенство: его темпорализацию. Темпоральное неравенство открывает еще одно измерение в современных конфигурациях неравенства. Генерируя тренды на потребительских рынках, потоковые структуры глэм-капитализма вызывают эффект темпорализа-ции неравенства. Темпоральное неравенство не может быть описано в привычных социально-пространственных терминах дискриминации людей на разных уровнях статусной "лестницы" или исключения из "круга" избранных. Различие нужно делать между успевшими и опоздавшими стать участниками тренда. Создатели тренда делают некий объект ценным в восприятии людей, стремящихся быть "в тренде", и лидеры консьюмеризма платят за приобретение объекта гораздо больше, чем массы остальных потребителей, дожидающихся сезонов распродаж. Все три группы акторов, вовлеченных в потребление, становятся обладателями одних и тех же вещей, но в разное время, и это дифференцирует их доступ к символическому ресурсу: престижу опережающего потребления.

Возрастающая значимость темпоральной организации доступа к трендовым товарам требует сместить фокус анализа с традиционного количественного разрыва меду "получающими больше" и "получающими меньше" в направлении временного лага между "получающими сейчас" и "получающими позже". Неравенство сейчас принимает форму не только иерархического порядка, дифференцирующего высокие и низкие позиции, или сетевого порядка, дифференцирующего центральные и периферийные позиции. Неравенство может основываться на различии в динамике, на дифференциации интенсивности потоков ресурсов. В индустриальном обществе утвердилось социальное неравенство, основанное на институциональном регулировании доступа к материальным, человеческим и символическим ресурсам в соответствии со статусом, приобретаемым в рамках формальных организаций. С развитием постиндустриальных структур и в особенности структур глэм-капита-лизма конфигурация форм неравенства усложняется. Теперь она включает три типа неравенства, которые можно обнаружить в социальных практиках дифференциации, дискриминации, в социальных конфликтах и в социальной политике.

• 1)    институциональное неравенство , основанное на социальном статусе, устанавливающем соответствие между классом и собственностью, или между доходом и слоем, культурным капиталом и престижем стиля жизни, гендером и личными правами, этничностью и гражданскими правами и т.д.;

• 2)    сетевое неравенство , основанное на культурной идентичности, обеспечивающей различение между теми, кто включен в сеть и получает привилегии членства, и теми, кто исключен из сети;

• 3)    потоковое неравенство, основанное на пространственной и социокультурной подвижности, обеспечивающей вовлеченность в потоки и сопутствующие преимущества времени и места.

Новые конфигурации неравенства, безусловно, являются более привлекательным предметом изучения, чем многократно исследованные традиционные формы неравенства. Однако последние доминируют даже в современных конфигурациях. И новейшие формы неравенства следует не абсолютизировать, а принимать в расчет, чтобы адекватно описывать и объяснять многомерные неравенства в условиях постиндустриального капитализма.