Н.В. Гербель как переводчик фрагментов поэм Джорджа Крабба

«Полного собрания стихотворений» Гербеля [6, с. 119 – 121], а также включение в некоторые последующие издания русских переводов английской поэзии [7, с. 127; 8, с. 464].

Гербелевское стихотворение «Ласточки» (1856) является переводом фрагмента поэмы Крабба «Деревня», задуманной как своеобразное дополнение, даже корректировка популярного произведения О. Голдсмита «Заброшенная деревня» (“The Deserted Village”, 1770), воссоздававшего высокопоэтичную и прекрасную картину деревенского покоя, простоты и довольства и воспевавшего «приюты невинности и спокойствия». В отличие от поэмы Голдсмита произведение Крабба представляло только отдельные проблески веселья и редкие часы сладостного покоя, акцентируя внимание на томительно долгих часах трудной работы и безмерности лишений и страданий. Известно, что знаменитый оратор Э. Борк, покровительствовавший Краббу, дойдя при чтении отрывков из «Деревни» до того фрагмента поэмы, в котором описывались ласточки, роями собиравшиеся на мрачном морском берегу и ожидавшие попутного ветра для отлета, высказал мысль об окончательном приобщении Крабба к миру подлинной поэзии, по-разному интерпретированную А.В. Дружининым («Прочитавши это место в рукописи, я убедился, что Крабб есть поэт истинный» [9, с. 411]) и Гербелем («Теперь я вижу истинного, самостоятельного поэта!» [4, с. 179]). Крабб нашел чрезвычайно удачное сравнение ощущений человека, жаждавшего покинуть ненавистные берега, где «господствуют вина и голод» (“guilt and famine reign”), с поведением ласточек, готовившихся к отлету: “As on their neighbouring beach yon swallows stand, / And wait for favouring winds to leave the land, / While still for flight the ready wing is spread: / So waited I the favouring hour, and fled / Fled from these shores where guilt and famine reign” [11, с. 4] [Как на их соседнем берегу вон там ласточки стоят / И ждут благоприятных ветров, чтобы оставить землю, / В то время как все еще для полета готовое крыло распростерто: / Так ждал я благоприятного часа, и сбежал, / Сбежал от этих берегов, где вина и голод господствуют]. В своем переводе Гербель в полной мере не передал явной для английского оригинала параллели между ожиданием «благоприятных ветров» (“favouring winds”) ласточками и «благоприятного часа» (“favouring hour”) человеком («Подобно ласточкам, которые рядами / Стоят на отмели, с подъятыми крыла-ми, / И ждут, чтоб отлететь с попутным ветерком – / И я стоял и ждал на берегу морском /

Минуты – бросить все и в край другой умчаться…» [6, с. 120]), при этом негативное восприятие героем окружающего мира было полностью утрачено, опущен повтор глагола “flee” («сбежать»), показывавший жажду бегства в выражении “…and fled / Fled from these shores…” […и сбежал, / Сбежал от этих берегов…]. Причем если в краббовском оригинале использован глагол совершенного вида «сбежал» (“fled”), подтверждающий совершение действия, то в русском переводе при помощи глаголов несовершенного вида «стоял», «ждал» показано лишь ожидание удачного момента для бегства: «И я стоял и ждал на берегу морском / Минуты…».

Вместе с тем в интерпретации Гербеля можно видеть существенные параллели с подстрочным переводом А.В. Дружинина: «Подобно ласточкам, что рядами стоят на краю отмели, / И раскрывши темные крылья, ждут для отлета попутного ветра, / И я стоял на негостеприимном берегу, и ждал минуты, / Чтоб отлететь на другой край, и покинуть эти берега» [9, с. 411]. Очевидно сходство как на лексическом, так и на грамматическом уровнях: отдельные фразы дружининского перевода («подобно ласточкам», «рядами стоят», «на краю отмели», «ждут для отлета попутного ветра», «и я стоял на негостеприимном берегу, и ждал минуты», «на другой край»), в структурном и содержательном планах отклоняющиеся от английского оригинала, присутствуют либо в идентичном, либо в чуть измененном виде в переводе Гербеля: «подобно ласточкам», «рядами стоят», «на отмели», «ждут, чтоб отлететь с попутным ветерком», «и я стоял и ждал на берегу морском минуты», «в край другой». Пожалуй, подстрочный перевод А.В. Дружинина и поэтическая интерпретация Гербеля существенно расходятся только в одной детали: в стихе “While still for flight the ready wing is spread” [В то время как все еще для полета готовое крыло распростерто] Гербель обращал внимание на то, что ласточки стоят «с подъятыми крылами», в то время как Дружинин ранее говорил о ласточках несколько более вольно, добавляя в описание мрачную цветовую тональность – «раскрывши темные крылья».

Опубликованные Гербелем в 1857 г. стихотворения «Покинутая» и «Свадьба» представляют собой два эпизода из поэмы Крабба «Приходские списки» (“The Parish Register”). Воспоминания приходского священника о просмотре учетной книги прихода, содержащей записи о совершенных в истекшем году обрядах крещения, венчания и отпевания усопших, составляя сюжетную канву поэмы, в то же время не ограничиваются описательной фактографией. Это наглядно видно на примере отрывков, вызвавших интерес Гербеля. Стихотворение «Покинутая» – это фрагмент из первой части «Приходских списков» “Baptisms” («Крестины»), заключительные строки истории дочери мельника Люси, которая наперекор воле отца полюбила моряка Уильяма и отдалась ему; ее, беременную, выгнали из дома.

В поэме Крабба Люси оказывается наедине со своей бедой и, будучи отвергнутой окружающими людьми, выходит на вечернюю улицу, стараясь при этом остаться незамеченной: “Throughout the lanes she glides, at evening’s close” [12, с. 7] [По переулкам она скользит, на закате вечера]. И в подстрочном переводе Дружинина, и в ориентированном на него переводе Гербеля этот нюанс учтен, во многом благодаря точному переводу глагола “glide” («скользить»): «Тихо бродит она, будто скользя по земле, в вечерний час, / Посреди пустых полей…» (А.В. Дружинин) [9, с. 429] – «Чуть наступит вечер, уж она выходит / Из дверей избушки и неслышно бродит / По полям пустынным, будто просколь-зая» (Н.В. Гербель) [6, с. 120]. В интерпретации Д.Е. Мина, выполнившего во второй половине 1850-х гг. перевод первой части поэмы, незаметность девушки показана через сравнение с тенью: «В вечерний час, как тень, она бредет в полях» [10, с. 137]. Изможденность Люси заботами о малыше, выраженная Краббом с помощью инфинитива “to repose” («чтобы отдохнуть») в стихе “And softly lulls her infant to repose” [12, с. 7] [И нежно убаюкивает своего младенца, чтобы отдохнуть], не нашла отражения в русских переводах: «…тихо укачивая своего ребенка» (А.В. Дружинин) [9, с. 429]; «Своего ребенка бережно качая» (Н.В. Гер-бель) [6, с. 120]; «Стараясь укачать ребенка на руках» (Д.Е. Мин) [10, с. 137].

Невидящий взгляд (“viewless look”) девушки, не замечающий луну, золотящую рябь ручья (“Then sits and gazes, but with viewless look, / As gilds the moon the rippling of the brook” [12, с. 7] [Потом сидит и пристально глядит, но невидящим взглядом, / Как золотит луна рябь ручья]), сравнивается в подстрочном переводе Дружинина и следующим за ним переводе Гербеля с сиянием луны: «Когда она садится и глядит вдаль, ничего не видящим взглядом, / Похожим на отблеск луны, в окраины ручья» (А.В. Дружинин) [9, с. 429]; «Сядет – и в пространство смотрит без сознанья / Взором, холоднее лунного сиянья» (Н.В. Гербель) [6, с. 121]. Перевод Мина точнее, хотя использование глагола «серебрить» вместо «золотить»

(“gilds”) в соответствии с традициями русской поэзии, в которой традиционен образ серебристой луны, придает картине некоторую холодность, не свойственную английскому оригиналу, а словосочетание «струйки ручейка» звучит слащаво и даже отчасти вычурно по сравнению с краббовской «рябью ручья» (“rippling of the brook”): «Иль сядет и глядит не зрящими очами, / Как струйки ручейка сребрит луна лучами» [10, с. 137].

Переводное стихотворение Гербеля «Свадьба» является фрагментом из второй части «Приходских списков» “Marriages” («Венчания») – началом истории Фиби Даусон, воспроизводящим обряд бракосочетания, становящийся, по замыслу Крабба, своеобразной ступенью от счастливой и светлой любовной идиллии девушки к ее горестной жизни в замужестве. Известно восхищение эпизодом венчания Фиби Дау-сон многих современников Крабба, который в предисловии ко второму изданию «Приходских списков» с благоговейным чувством рассказывал, что «эта часть поэмы, читанная Фоксом во время последней его болезни, извлекла из уст умирающего оратора восторженное одобрение» (см.: [9, с. 431]); по мнению Л.Джеффри, «вся эта картина есть безукоризненнейшее совершенство в своем роде» (см.: [9, с. 432]).

Основные причины брака – беременность девушки от бросившего ее любовника и необходимость прикрыть случившийся позор – корректно объяснялись Краббом описанием свободно свисающего плаща невесты: “By long rent cloak, hung loosely, strove the bride, / From every eye, what all perceived, to hide” [12, с. 16]. [Длинным заимствованным плащом, свисавшим свободно, пыталась невеста, / От каждого глаза то, что все понимали, скрыть]. Дружинин подчеркивал, что платье на невесте висело некрасивыми складками, в еще большей степени делавшими приметным «всякому глазу» то, что пыталась скрыть новобрачная: «Напрасно невеста, кутаясь в широкое платье, висевшее некрасивыми складками, / Силилась скрыть то, что было приметно всякому глазу» [9, с. 431]. Гербель вносил в перевод свои штрихи – заменял «плащ» (“cloak”) абстрактным «нарядом», упоминал про стыдливость беременной девушки: «…Напрасно молодая, / Широкий свой наряд стыдливо оправляя, / Прикрыть старалась то, что было так заметно» [6, с. 119].

Значительная часть фрагмента посвящена описанию чувств жениха, то прятавшего, то показывающего свое лицо, на котором отображались борьба позора и гнева, закипающая в сердце ярость. Из его сознания, «сбитого с толку грязным пивом» (“confused with muddy ale”), на окружающих нисходила какая-то хмурая дикость, не предвещавшая невесте семейного счастья. Если в переводе Дружинина «позор» (“shame”) и «гнев» (“anger”) на лице жениха переданы адекватно («стыд боролся со злобой»), при этом сохранено вполне нейтральное восприятие личности героя («Мальчишка-жених, беспокойно вертясь на своем месте, / То отворачивал, то казал всем свое лицо, на котором стыд боролся со злобой, / Мутный эль шумел в его голове, бешенство – в сердце. / Он произносил свои ответы торопливо и нескладно, / А черты лица в это время принимали дикое выражение / И не пророчили ничего хорошего для следующих дней» [9, с. 431]), то в интерпретации Гер-беля «жених-мальчишка» охарактеризован исключительно в негативных тонах, при помощи прилагательных «преступный», «злой», «озлобленный»: «Взволнованный жених-мальчишка неприветно / То потуплял глаза, то поднимал их снова – / И было много в них преступного и злого; / В горячей голове шумели эль и пиво, / А бешенство в груди. Нескладно, торопливо / Обеты он свои произносил пред Богом, / А на лице его, озлобленном и строгом, / Казалося, совсем иная мысль блуждала / И в будущем жене не много обещала…» [6, с. 119].

Крабб акцентировал внимание на поведении женщины после венчания, подчеркивал ее покорность мужу, смирение с создавшимся положением, при этом характеризуя ее супруга как тирана с тощим кошельком, ищущего дверь паба. Для Гербеля, напротив, поведение мужа было очень значимым, в связи с чем он дважды повторил лексему «трактир», а упоминавшийся в английском подлиннике «последний шиллинг» (“final shilling”) заменил на «последний медный грош», в результате чего и трактир, и пропитый грош стали своеобразными символами прощания со счастливой жизнью: «И вот они идут – выходят, но не рядом: / Тиран идет один. Блуждая мутным взглядом / И тощий кошелек свой щупая рукою, / Поглядывает он в ту сторону порою, / Где был трактир. Во след шаги свои торопит / Несчастная жена… И был безумно пропит / Последний медный грош, в глазах ее, в трактире. / И вот они идут по улице к квартире / Несчастного отца невесты, чтобы обоим / Проститься навсегда с любовью и покоем» (Там же, с. 119 – 120). Подстрочник Дружинина, адекватно раскрывавший особенности поведения и мужа и жены, был короче английского оригинала и перевода Гербеля, однако при этом вполне точно передавал краббовский замысел, допуская замены всего несколько слов

(вместо английского паба – таверна, вместо навсегда утраченного покоя – потерянное согласие) (см.: [9, с. 432]).

Деятельность Гербеля в историческом плане совпала с существенными переменами в восприятии переводческого творчества, вызванными ростом читательского интереса к западноевропейской литературе, общественнополитическими процессами в России, возникновением разночинной интеллигенции, стремившейся овладеть мировой культурой и существенно расширившей круг читающей публики. И хотя в рассмотренных нами переводах из Крабба много литературных штампов, банальностей, а также произвольных добавлений, не имеющих соответствий в оригиналах и обусловленных влиянием недостаточно точного подстрочного перевода Дружинина, заслуги Гербе-ля в популяризации наследия Крабба в России очевидны и значительны – он был первым, кто внес творчество поэта-священника в составленную им русскоязычную антологию английской поэзии «Английские поэты в биографиях и образцах» (1875), осуществил остающийся единственным и поныне поэтический перевод фрагмента поэмы «Деревня», а также предложил собственные интерпретации двух ярких, запоминающихся эпизодов из «Приходских списков».