О политическом значении ингурского сражения 25 октября (6 ноября) 1855 года

DOI:

Цитирование. Плотников Д. Ю. О политическом значении Ингурского сражения 25 октября (6 ноября) 1855 года // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4, История. Регионоведение. Международные отношения. – 2019. – Т. 24, № 1. – С. 174–182. – DOI:

Введение. Крымская война 1853– 1856 гг. стала первым со времени Наполеоновских войн вооруженным конфликтом великих европейских держав и важной вехой в развитии военного искусства. Новые технологии постепенно вели к появлению соответствующих тактических и оперативных форм, а принципиально иной характер противостояния (борьба за ограниченные цели вместо стремления к полному сокрушению противника, столь характерного для Наполеоновских войн) предоставлял богатый материал для обогащения стратегического мышления. При всем этом было бы принципиально неверно изучать лишь военную сторону событий 1853–1856 гг.: по классическому определению К. Клаузевица, Крымская война, как и всякая другая, являлась не вещью в себе, а продолжением политики иными средствами [11, с. 15]. Следовательно, для того чтобы понять причины, ход и результаты Крымской войны во всей их полноте, каждый эпизод противостояния следует рассматривать не только со строго военной точки зрения, но и в политическом контексте. Сражение на р. Ингур 25 октября (6 ноября) 1855 г. на Кавказском театре военных действий (далее – ТВД) войны наглядно иллюстрирует этот тезис. Только взгляд с политической точки зрения позволяет понять влияние Ин-гурского сражения на настроения местного населения и развитие в Мингрелии партизанской войны, а значит, и значение сражения в контексте Кавказской кампании 1855 г. в целом.

Историография и методы. Будучи одним из крупнейших полевых сражений Крымской войны на Кавказе, Ингурский бой неоднократно удостаивался внимания в историографии, но исследователи не всегда опи- сывали его сколько-нибудь подробно. К примеру, Л.Г. Бескровный вообще не отметил бой на р. Ингур, ограничившись констатацией русского отступления из Мингрелии под давлением турецких войск Омер-паши [3, с. 281]. Так же немногословно на факт поражения численно уступающих русских войск указали Е.В. Тарле [14, с. 492], Х.-М. Ибрагимбейли [9, с. 330–331], В.В. Дегоев [8, с. 139] и Дж. Бадем [19, p. 253].

Отечественные историки, рассматривавшие сражение подробнее, нередко преподносили его в максимально благоприятном для России виде, несмотря на факт безоговорочного поражения. М.И. Богданович в детальном описании боя уделил особое внимание храбрости русского Гурийского отряда и голословно заявил, что турецкая сторона существенно занизила свои потери, которые должны были превышать русские [5, с. 625]. Е.Е. Бурчуладзе тоже подчеркнул доблесть русских войск и, объясняя их неудачу, указал на якобы четырехкратное превосходство турок в силах – 36 000 чел. против 9 000 чел. [7, с. 16–17], что является ошибкой, поскольку турецкие силы не превышали 20 000 чел. [21, p. 94]. Помимо этого Е.Е. Бурчуладзе, как и М.И. Богданович, без ссылок на источники заявил, что турецкие потери были «в несколько раз больше» русских [7, с. 17]. Н.В. Скрицкий также привел ошибочные цифры, указывающие на четырехкратное превосходство турок, и отметил, что русские войска упорно защищали позицию и лишь «обходной маневр превосходящих сил турок вынудил Гурийский отряд отойти» [17, с. 377]. Дальше всего по этому пути пошел И.В. Бестужев: помимо указания на «подавляющее численное превосходство» [4, с. 65] турецких войск

(все тех же воображаемых 36 000 чел.) он объявил Ингур «неудачей» турок [4, с. 54].

Некоторые авторы предпочли прославлению русского оружия обоснованную критику. Наибольшего внимания заслуживает совместная монография У.Э.Д. Аллена и П. Муратова, упрекнувших командование Гурийского отряда за дробление сил и ослабление резерва, в результате чего русские войска оказались растянутыми вдоль течения реки на нескольких изолированных позициях без возможности серьезно усилить какую-либо из них в нужный момент [18, p. 98].

Отношения местного населения с оккупационными войсками историография рассматривает в качестве отдельного сюжета, совершенно не связанного с Ингурским боем. Е.Е. Бурчуладзе и М.И. Богданович упомянули, что замысел русского командования подразумевал организацию партизанской войны, но первый ограничился этим заявлением [7, с. 15], а последний считал, что русская сторона так и не успела «возбудить в Мингрелии народную войну» [5, с. 626]. Также Е.Е. Бур-чуладзе подчеркнул, что решение «не отдавать Мингрелию без боя» было принципиальным [7, с. 16], а М.И. Богданович отметил, что отказ от боя мог отрицательно повлиять на настроения населения [5, с. 621]. Однако даже два вышеупомянутых автора, рассматривавшие военные действия на западе Грузии в 1855 г. наиболее подробно, не исследовали связь между Ингурским сражением и последовавшей партизанской войной. Другие же историки чаще всего ограничивались общими заявлениями, такими как «народ брался за оружие» [8, с. 139] и «народ встретил турок с оружием в руках» [10, с. 178]. Партизанская война мотивируется в исследованиях бесчинствами нерегулярных турецких войск [19, p. 254] и тем, что население считало «господство Турции еще более невыносимым и тяжким» [9, с. 329], но никак не связывается с действиями русской армии. Наиболее наглядно эта тенденция проявляется в формулировке И.В. Бестужева: «Между тем в захваченных турками районах Грузии началась против них партизанская война» [4, с. 65]. В отображении историографии партизанская война в Мингре-лии начинается именно «между тем» и действия русских войск, включая сражение на

Ингуре, будто бы не имеют к этому никакого отношения.

Таким образом, историографию Ингур-ского сражения можно разделить на три группы. Многие авторы ограничиваются простым упоминанием сражения и его исхода, другие стремятся смягчить факт поражения указаниями на доблесть русских войск и многочисленность турок или даже прямым искажением фактов, и наконец, некоторые подвергают планирование и ведение боя с русской стороны суровой, но обоснованной критике. При этом партизанская война против армии Омер-паши рассматривается изолированно от сражения на р. Ингур, и попытки выявить между ними причинно-следственную связь не предпринимались.

Цель работы – проанализировать Ингур-ское сражение не только с тактической, но и с политической точки зрения, установив его роль в развитии партизанской войны в Мингрелии и общее значение в рамках Кавказской кампании 1855 года. Положенный в основу статьи подход восходит к классической работе К. Клаузевица «О войне», определившей войну как «продолжение политических отношений, проведение их другими средствами» [11, с. 15], и к трудам его последователей, прежде всего выдающегося советского и российского военного историка и теоретика А.А. Све-чина [15]. Этот подход исходит из того, что стратегия, оперативное искусство и тактика подчинены политике и должны действовать согласно ее требованиям, а не собственным внутренне присущим им закономерностям при возникновении «конфликта интересов». Таким образом, если в предшествовавшей историографии критика или похвалы в адрес русских войск сосредоточивались исключительно на тактической стороне событий, автор настоящей статьи, уделяя внимание организации и ведению боя с русской стороны, рассматривает Ингурский бой прежде всего в политическом контексте. Как будет показано ниже, только такой подход позволяет верно оценить роль сражения на р. Ингур в Кавказской кампании 1855 г. и увидеть в нем не только тактический эпизод, но и важный элемент политической борьбы.

Исследование опирается на комплекс документальных и нарративных источников.

Первые представлены делопроизводственной документацией и используются преимущественно для установления данных о планах военно-политического руководства воюющих сторон, численности войск и потерях. Вторые представлены мемуарными источниками и частной перепиской и используются для комплексной характеристики военной и политической обстановки в Мингрелии через ее восприятие современниками и участниками событий. В отсутствие официальной документации нарративные источники также частично привлекаются для установления военно-политических замыслов сторон и количественных данных. В целом привлеченная к исследованию источниковая база достаточна для успешного достижения поставленной цели.

Анализ. Экспедиция Омер-паши и Ингурское сражение. Прежде чем перейти непосредственно к анализу Ингурского сражения, необходимо охарактеризовать общий контекст военных действий в Закавказье в 1855 году. Благодаря одержанным в 1854 г. победам при Нигоети, на р. Чолок и Чингильских высотах, а также при Кюрюк-дара, Отдельный Кавказский корпус прочно завладел инициативой, а ослабленная турецкая Анатолийская армия перешла к обороне. В результате кампанию 1855 г. русские войска под началом нового наместника Кавказского и командующего Отдельным Кавказским корпусом генерала от инфантерии Н.Н. Муравьева открыли энергичным наступлением, заняв Ардаган, Баязет, Кагыз-ман и установив плотную блокаду Карса, в котором находились главные силы Анатолийской армии. По мере истощения провианта и фуража положение турецкой крепости становилось критическим. Полковник (позднее бригадный генерал) британской армии Фенвик Вильямс, руководивший обороной, настаивал, что лишь «незамедлительная диверсия в Грузии» [22, p. 73] – энергичное наступление с восточного побережья Черного моря в направлении Тифлиса – могла бы спасти гарнизон Карса и заставить Муравьева отступить от крепости. Командующий турецкими войсками в Крыму Омер-паша придерживался схожего мнения и еще в июле предложил усилить турецкий Батумский корпус своими войсками для наступления в Западной Гру- зии [22, p. 50]. Однако до тех пор, пока продолжалась осада Севастополя, французское командование в лице генерала Пелисье ожесточенно возражало против любого ослабления союзных войск в Крыму [21, p. XXV– XXVI, 32]. В результате условия для экспедиции Омер-паши сложились только после успешного для союзников штурма Севастополя 27 августа (8 сентября). К 21 сентября (3 октября) Омер-паша прибыл в Сухум-кале и, потратив некоторое время на организацию бывшего Батумского отряда турецкой армии и вновь прибывающих войск, начал наступление в направлении Кутаиса. К 18 (30) октября передовые части турецкой армии достигли р. Ингур, за которой их готовились встретить русские войска под началом генерал-майора И.К. Багратиона-Мухранского.

Русский Гурийский отряд насчитывал 17 3/4 батальона, 11 казачьих и 82 милиционных сотни и 28 орудий, но из-за вспышек малярии в болотистой Колхидской низменности многие подразделения были далеки от штатного состава. По этой причине общая численность отряда не превышала 9 000 чел. пехоты и 6 000 чел. иррегулярной конницы [5, с. 620]. Из-за необходимости оборонять не только Минг-релию, но и Гурию к Ингуру И.К. Багратион-Мухранский, как указано в его «Подробном описании дела, бывшаго 25 октября 1855 года на р. Ингур, при вторжении Омер-паши в Мингрелию» (далее – «Подробное описание...»), смог сосредоточить лишь 7 1/2 батальонов, 12 орудий и часть милиции [2, с. 107–108], всего 9 200 чел. [5, с. 622]. Армия Омер-паши, за вычетом войск, выделенных для обеспечения береговых баз и коммуникаций, имела в своих рядах 36 батальонов пехоты, насчитывавших 19 000 чел., 1 000 чел. конницы и 37 орудий [21, p. 94]. Турецкие войска, таким образом, не имели четырехкратного численного преимущества, которое им приписывали некоторые авторы [4, с. 65; 7, с. 16–17; 17, с. 377], но все же более чем вдвое превосходили русские силы численно и втрое – по артиллерии.

В этих условиях тактическая цель И.К. Багратиона-Мухранского была вынужденно скромна: он стремился не остановить или разбить более сильного противника, а лишь измотать его боем и нанести ему урон. Сухая осень сделала Ингур легко проходимым вброд, поэтому для переправы одновременно подходило множество пунктов. Свести большую часть войск в мощный мобильный резерв, готовый сбросить противника в реку при начале переправы, генерал не считал возможным, поскольку успеть контратаковать противника прежде, чем тот переправит достаточно войск для обороны плацдарма, было в таких условиях затруднительно, на что военачальник и указал в своем «Подробном описании...» [2, с. 108]. Вместо этого И.К. Багратион-Мух-ранский растянул большую часть сил вдоль берега реки, заняв несколько наиболее удобных переправ и оставив в резерве 2 батальона с 4 орудиями.

Омер-паша приступил к форсированию реки 25 октября (6 ноября), пробуя переправиться сразу на нескольких пунктах. Противники вступили в ожесточенную перестрелку, и к вечеру туркам, использовавшим превосходство в числе и вооружении, удалось создать угрозу обоим флангам русского расположения. Ночью русские войска оставили позицию. Согласно «Подробному описанию...» боя за авторством русского командующего, потери регулярных войск составили 147 убитых, 245 раненных и 42 пропавших без вести, также пришлось бросить 3 орудия [2, с. 109]. С учетом милиции общая оценка русских потерь в более чем 500 чел., высказанная Е.Е. Бурчуладзе [7, с. 17], выглядит вполне правдоподобно. Однако его же заявление, что турецкие потери были «в несколько раз больше» [7, с. 17], – мнение, встречавшееся в историографии и раньше [5, с. 625], – вызывает гораздо меньше доверия: по данным английских офицеров из армии Омер-паши, урон турецких войск состоял из 68 убитых, 238 раненных и 4 пропавших без вести [20, p. 247].

Нетрудно заметить, что с тактической точки зрения и замысел, и ведение сражения с русской стороны заслуживают критики. План русского военачальника, сформулированный в «Подробном описании...», подразумевал исключительно огневое поражение вражеских войск «в тот короткий промежуток времени, когда они должны бороться с быстротою течения» [2, с. 108]. Но русская артиллерия серьезно уступала вражеской числом орудий, а сильной стороной пехоты была вовсе не огневая, а ударная тактика (и кому как не И.К. Багратиону-Мухранско-му, два года назад водившему гренадерскую бригаду в штыки в сражении при Баш-Ка-дыкляре [12, с. 135], об этом знать!). Неудобства огневой тактики для русских войск только усугублялись тем, что в армии Омер-паши было 4 вооруженных штуцерами стрелковых батальона [21, p. 94], в то время как часть русских войск шла в бой еще с кремневыми ружьями наполеоновской эпохи [6, с. 28]. Английский офицер из армии Омер-паши особо отмечал превосходство винтовок Минье над русскими ружьями [20, p. 249]. Неудивительно, что итоговый размен оказывался далеко не в пользу русской армии, что при численном превосходстве противника было весьма невыгодным исходом для Гурийского отряда. Очевидно, что в тактическом отношении Ингурское сражение было с русской стороны далеко не образцовым. Можно, пожалуй, согласиться с У.Э.Д. Алленом и П.П. Муратовым в том, что 25 октября (6 ноября) 1855 г. «может служить классическим примером того, как не следует оборонять водную преграду» [18, p. 97].

Однако реакция командующего Отдельным Кавказским корпусом генерала от инфантерии Н.Н. Муравьева на это откровенно неудачное столкновение представляет немалый интерес. Хотя потенциально от событий в Мингрелии зависело и происходящее под Карсом, наместник Кавказский, отнюдь не отличавшийся благодушием по отношению к подчиненным, вовсе не был разгневан ни поражением, ни потерями. Напротив, он отмечал в своем письме генерал-лейтенанту В.О. Бебутову, заведовавшему гражданской частью на Кавказе, что И.К. Багратион-Мухранский – «человек со способностями и не без военных дарований» [2, с. 144] – вероятно, имел основания действовать именно так. Более того, в послании военному министру В.А. Долгорукову Н.Н. Муравьев особо отметил «известное благоразумие» [2, с. 139] своего подчиненного. Возможно, частично спокойная реакция командующего на неудачу объяснялась тем, что Омер-паши он не особенно опасался [13, с. 607]. Но даже при этом остается воп- рос: какое «известное благоразумие» проявилось в заведомо проигрышном и посредственно спланированном и проведенном сражении?

Для ответа на этот вопрос необходимо отдавать себе отчет в политическом контексте борьбы. Война не является изолированным единоборством двух армий: любой ее акт вытекает из конкретной политической обстановки. Стратегия, оперативное искусство и тактика подчинены политике, и на войне «каждое основное решение принимается под давлением ряда политических домогательств» [15, с. 91]. От войск регулярно требуются усилия, ненужные или даже вредные со строго военной точки зрения, но необходимые политически, и потому значение сражений следует расценивать не только по их тактическим результатам и оперативным или стратегическим последствиям, но и в свете политических требований момента.

Момент же делал сражение безусловной необходимостью. Разумеется, с военной точки зрения Ингурский бой с противником, обладавшим численным, техническим и тактическим превосходством, мог привести только к поражению, и его было бы лучше избежать, отложив столкновение до складывания более благоприятных условий. Но для того чтобы отказаться от попыток преградить путь наступающему противнику, открыть ему дорогу вглубь обороняемой территории и ограничиться защитой укрепленных пунктов, действиями на сообщениях и партизанской войной, «государство должно обладать большой внутренней спайкой и значительной моральной сопротивляемостью» [16, с. 43]. Мингрелия же никак не могла похвастать такой монолитностью. Напротив, политическая обстановка была нестабильна настолько, что в 1854 г. «симптомы неповиновения и непокорности властям» [6, с. 23] в Суджунском округе потребовали карательной экспедиции. Конечно, среди местного населения было немало и тех, кто сочувствовал России, но их готовность выступить против Омер-паши была далеко не безоговорочной: мингрельцев еще надо было убедить взяться за оружие.

В этой обстановке каждое военное решение И.К. Багратиона-Мухранского было в равной степени политическим актом, предназ- наченным заверить местное население в силе России, ее готовности защищать Мингрелию и общей устойчивости русской власти в Грузии. Командующий Гурийским отрядом очень внимательно относился к любым решениям, способным повлиять на настроения населения. Так, он отсоветовал правительнице Мингре-лии княгине Е.А. Дадиани перевозить мебель из Зугдиди в Горди, «чтобы действием этим не смущать населения и не дать понять ему, что предвидится какая-нибудь серьезная опасность для нижней Мингрелии» [6, с. 26]. Не встречать противника на границе и без боя допустить вражескую оккупацию Мингрелии означало в таких условиях полностью подорвать народную веру в возможность (и необходимость) успешной борьбы на стороне России, а значит, и «отказаться от всякой попытки склонить мингрельцев... к народной войне и к партизанским действиям против турок» [6, с. 30]. Гурийский отряд не мог рассчитывать на победу над армией Омер-паши, и русский генерал вполне это понимал, но его целью было не сокрушить противника, а показать местному населению, что Россия готова за него сражаться. На берегах Ингура русские войска не дрались за тактический успех, а сдавали экзамен на состоятельность и легитимность российской власти в глазах мингрельцев. И.К. Багратион-Мухранский, как до него М.И. Кутузов при Бородино или царь Леонид в последнем бою при Фермопилах, организовывал Ингурский бой «не как борьбу за победу, а как... требуемое политикой кровопускание» [15, с. 92], и оценивать это сражение следует именно в свете его политических последствий.

Результаты. Политические последствия Ингурского сражения. Время доказало правоту командующего Гурийским отрядом. Партизанская война в Мингрелии не разгорелась немедленно после отступления русских войск от Ингура, но сражение создало для нее политическую почву. Вскоре после боя мингрельская знать выступила в поддержку борьбы с турками и засвидетельствовала свою верность княгине Е.А. Дадиани [6, с. 32–33], а ведь именно отсутствие поддержки со стороны местной аристократии являлось, по мнению участника кампании, одной из основных причин турецкой неудачи [21, p. 126]. Многочисленные послания, в которых Омер-паша убеждал правительницу края вернуться в Зугдиди и продолжать управлять Мингрелией [6, с. 34–36, 39–40], свидетельствуют о неустойчивости его положения: если бы турецкая оккупация зиждилась на прочном политическом и социальном фундаменте, не было бы настоятельной необходимости подкреплять ее легитимностью вдовствующей княгини. К концу ноября продвижение Омер-паши к р. Цхенис-Цхали, к которой русские войска отступили после Ингурского боя, остановилось в условиях осенней распутицы, и вскоре турецкая армия начала отход к своим береговым базам. С этого момента выступления против армии Омер-паши, носившие до того спорадический характер, развернулись в полную силу: партизаны обстреливали колонны на марше, отрезали фуражировочные партии от главных сил, а мирное население «помогало им всеми средствами» [21, p. 182]. Особенно важно отметить, что на Кавказском ТВД местное население редко участвовало в военных действиях по собственной инициативе: еще М.И. Богданович указывал на крайнюю маловероятность народной войны без прямой поддержки регулярных войск [5, с. 113]. Таким образом, Мингрелия осенью 1855 г. являет собой примечательное исключение, и на роль фактора, обеспечившего столь нетипичное развитие событий, лучше всего подходит именно Ингурское сражение. И.К. Багратион-Мухранский не разгромил противника в бою, но создал политическую обстановку, в которой даже малейшего признака слабости, такого как отказ от атаки русских позиций на Цхенис-Цхали, было достаточно, чтобы земля загорелась у Омер-паши под ногами.

Немаловажно также отметить, что батумское оперативное направление, на котором разворачивался поход Омер-паши, было неудобно для энергичных действий регулярных войск из-за пересеченной местности и сложных погодных условий. Осенняя распутица, вынудившая к остановке армию Омер-паши, уже может служить достаточным подтверждением этого тезиса, но немало свидетельств в его пользу можно найти и в других эпизодах войны. Так, после сражения на р. Чолок 3 (15) июня 1854 г. преследованием наголову разбитого Батумского корпуса турок занималась лишь конная милиция на протяжении 2 часов, что отражено в рапорте генерал-лейтенанта И.М. Андроникова генерал-лейтенанту В.О. Бебутову [1, с. 801]. Такое решение было принято именно из-за сложной местности, не позволявшей энергично развивать успех. При этом неудобства батумского направления для регулярных войск оборачивались преимуществами для партизан, не обремененных артиллерией, менее зависимых от снабжения, прекрасно знакомых с местностью и пользовавшихся поддержкой местного населения. Современник событий имел основания заявить, что «нет края более удобного для партизанской войны» [7, с. 20], чем Мингрелия. Английский автор, прошедший вместе с турками всю кампанию, также признавал, что действия партизан оказались для войск Омер-паши существенно опасней их единственного столкновения с регулярной русской армией [21, p. 130] (пусть и не отдавая себе отчета в том, что без второго не было бы и первого). Создав благоприятную для партизанской войны политическую обстановку, И.К. Баграти-он-Мухранский смог не только вернуть Мин-грелию под русский контроль, но и сделать это наиболее эффективным для условий оперативного направления способом.

Таким образом, подлинное значение Ин-гурского сражения в кампанию 1855 г. на Кавказском ТВД раскрывается только при его рассмотрении с политической точки зрения. Потерпев безоговорочное тактическое поражение в посредственно проведенном бою, И.К. Багратион-Мухранский тем не менее сумел решить более важную политическую задачу. Готовность России отстаивать Мин-грелию, продемонстрированная на берегах Ингура, подтвердила состоятельность русской власти в глазах местного населения и подготовила благодатную почву для партизанской войны, сыгравшей важную роль в неудаче Омер-паши. Учитывая это, сражение на р. Ингур 25 октября (6 ноября) 1855 г. следует оценивать не как плачевное поражение, а как разумное подчинение тактики политике, оправдавшее себя в ближайшей перспективе.