О природе социально-политического творчества



О ПРИРОДЕ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОГО ТВОРЧЕСТВА

В. В. Ильин, доктор философских наук, профессор кафедры методологии науки и прикладной социологии ИСИ МГУ им. Н. П. Огарева Социально-политическая деятельность — творчество сложного состава, определяемое умением в превращающихся обстоятельствах воплощать кредо: «Все должно меняться с тем, чтобы ничего не менялось». Алогизм оксюморона мнимый.

Первая часть формулы указывает на онтологическую подоплеку, выражает превращающийся порядок вещей: в преобразующемся мире все подвержено преобразованию. Вторая часть формулы указывает на праксиологическую подоплеку, выражает непревращающийся порядок действий: в текучем мире заявляются, отстаиваются, проводятся нетекучие интересы. Овеществление устойчивого в неустойчивом и есть самородная основа политики: она суть инструмент изменения всего и вся во имя неизменного интереса. И так — вчера, сегодня, во веки веков. Последнее заслуживает того, чтобы высказаться пространнее.

«Интерес» в роли ядра политического обладает «частичностью», «обособленностью», «эгоистичностью». Его обмирщение предопределяет некую одиозность политики в стандартной функции «бить по хвостам», «бунтовать против правил». Сказанное следует понимать cum grano salis: «политика предвзята, но не произвольна».

В отличие от художественной сферы, движущейся в воображаемом, политика движется в подлинном. В отличие от правовой сферы, движущейся в должном, политика движется в сущем. Превозмогая прихоть фантазии и диктат надлежащего, политика создает возможности. В ней нет ничего вечного, но есть непреходящее, и это —вдохновенное мастерство осуществлять бытие целевоплотительное, нарочитое в конфликтной, агрессивной, конкурентной среде проживания.

Завязанный на соперничество, противоборство партикулярный обмен деятельностью без политической оснастки невозможен. Дискредитация политики как ин- струмента социальной техники, «роевого» ведения дел означает достижение нереальной стадии «единого человечьего общежития». В действительности «в духе и мире» человечество поляризовано, ценностно дискордантно, единимо не истиной (как полагал В. Соловьев), а выработкой баланса сил в ликвидации нужд, получении выгод. Отстраненная от сакраментальностей всех рангов по признаку минимакса (минимум издержек —максимум результатов) политика и озабочена поиском данного баланса.

Изложенного достаточно для того, чтобы утверждать: политика в качестве призвания и профессии есть чурающийся «томленья духа» целесообразный активистский ресурс социального зодчества с позиций «искусства возможного», выстраивания параллелограммов сил (поиска равнодействующих реальных источников влияний).

Чтобы в гражданском выборе не выдавать низкое за высокое, убогое за неизбежный образец поведения, политике требуются внутренняя аналитика и критика. Эта важнейшая роль вменяется философии политики как метадисциплине, проводящей фронтальную рефлексию исходного вида деятельности. Философия политики с методологической точки зрения представляет второпорядковую доктрину, сосредоточенную на обследовании предпосылок реализации политикой своего назначения. Она систематизирует затруднения и побуждения в опыте функционирования политики как социального института в согласии со своими идеальными целями. Сверхзадача философии политики —обобщение и ревизия приемов, навыков навигации в социальном марше, обозначение контрфорсов, стимулов, отработка гарантий в достижении оптимумов общественного устроения, приближении «звездного часа человечества».

Ограниченность места не позволяет сколько-нибудь последовательно и полно обозреть процессы политического сальдирования. Тем не менее, используя имеющиеся возможности, предметно оценим стра- тегию получения итоговых сумм актива и пассива. Будем исходить из допущения, что захваченный сущностной целью политик действует по принципу «лучше раскаиваться, чем сожалеть», не плывет по течению, а, «схватывая нить судеб, событий», ищет, как «подвести счет миру», выстроить новую жизнь.

Архетип принципиального толкования политического творчества заключается в признании амбивалентности социоморфизма: трансформируя наличное в стремлении получить чаемое, политический креати-визм деформирует реалии. Как подмечает М. Фуко, «на опыте известно, что притязания вырваться из современной системы и дать программу нового общества, новой культуры, нового видения мира не приводят ни к чему, кроме возрождения наиболее опасных традиций»1.

Итак, неоднозначность политического преобразовательства дефинициальна. Помимо прочего его вирулентность отягощают:

— безграничное, безудержное владычество. Лживое до тошноты, плоское, убогое до невероятия владычество питается ветхозаветной адресацией: «„плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над гадами морскими, и над зверями, и над птицами небесными, и над всяким скотом... и над всяким животным»2. Вплоть до человека. Подобный модус самопроявления политического, сковывая народ, не позволяя ему двигаться, расти вместе с национальной задачей, вызывает скверный стокгольмский синдром в виде глубокого срыва в массовом поведении, связанного с появлением устойчивой симпатии к террористам (воспринимаемым публикой в качестве борцов с ненавистной властью);

— вседозволенность. Непротивление истине, что дарует блаженство в опасном опыте сибаритства. Императив «станем есть и пить, ибо завтра умрем»3, как смыслопорождающая стратагема развязывает дремучие индивидуалистические инстинкты от наивного «к чему самосовершенствоваться —мы живем так мало» до изощренного «все и во всем Я и только Я, и нет иного и не было и не будет. и нет вне меня бытия» (Ф. Сологуб). Презрительная энергичность политических побуждений в таком случае укладывается в незатейливый, но одиозный интервал с исходным «опротивел ближний» и завершающим «государство —это я»;

— себялюбие. Поглощенность субъективным во временщическом духе «плевать на всю вселенную, если завтра здесь не будет меня» (С. Есенин) влечет за собой деструкцию профессиональных ролей: политик, «глядя на вопрошаемое, интересуется собой» (М. Хайдеггер), а обязан —миром;

— отрицательный человеческий потенциал. Относительно его присущности многим политикам можно уточнить: выдающиеся по глупости, низости, наглости, злобе — «не государственные деятели, а нарушители порядка, защитники величайших химер» (Платон). «Возможно, нельзя рассматривать личную жизнь и общественное поведение как нерасторжимо связанные явления, —указывает М. Салливан. — Но в поведении человека есть некая логика, отрицать которую невозможно. От того, способен ли человек управлять своими страстями или, наоборот, его страсти управляют им, зависит его деятельность в других сферах жизни»4. В первую очередь —публичных.

Есть политические тезисы, — напоминает Мейер, — которые имеют значение для холодных умов и осторожных рук, кои, однако, становятся пагубными и непригодными, как только произнесены наглым ртом или написаны наказуемым пером;

— некомпетентность. Политическая практика не импульсивна, не опосредуется ни чутьем, ни наитием; здесь недопустимы авантюрные переупрощения типа «сначала ввязаться в бой, затем видно будет». Политика — сфера практически-ду-ховного, ломает не образы вещей, а самые вещи, судьбы. В литературе бывает «лишний человек», в политике —«лишнее население». Цена ошибки в политике по своим вещественным импликациям колоссальна. Утраченное тут молитвой не восстанавливается.

На фоне сказанного дивишься дремучему невежеству как первых, так и последующих большевиков, устами своих предводителей post festum признававшихся: Пятаков —«Мы даже не знали, с каким диким народом сделали революцию, мы не знаем достаточно хорошо эту (!) страну»;

Горбачев —«Мы не знаем страны, в которой живем». Фактически одним слогом об одном и том же. Временная дистанция — более полувека; разницы в методологии — никакой. Печально. Досадно. Принцип ака-талепсии в политике никак не проходит;

— отрешенность. Доктринерство, резонерство, дидактизм, отрывание от живых токов существования для политики пагубны. Напомним: онтология политического — не надуманное, а сущее. «Великие общества в истории были созданы людьми, ставившими крестик вместо подписи, и разрушены людьми, сочинявшими латинские стихи», —выводит Б. Шоу. Импровизационной природе тупикового гражданского прожектерства, беспочвенного социоморфизма надежно противостоит ориентация на жизненный мир. Для обоснования мысли сошлемся на опыт Екатерины, подправлявшей социальные умозрения французских просветителей проекцией их на действительность. «Вашими высокими идеями хорошо наполнять книги, —отвечала Екатерина Д. Дидро, —действовать же по ним плохо... Вы трудитесь на бумаге, которая все терпит, между тем как я, несчастная императрица, тружусь для простых смертных, которые чрезвычайно чувствительны и щекотливы»5. В том же духе она отвечала Вольтеру о возможности французских законов в России: «Подумайте только, что эти законы должны служить и для Европы и для Азии; какое различие климата, жителей, привычек, понятий!.. Здесь 20 различных народов, один на другого не похожих. Однако ж необходимо сшить каждому приличное платье. Легко положить общие начала, но частности? Ведь это целый особый мир: надобно его создать, сплотить, охранять»6;

— склонность к форсажу. Лишь тот, кто идет медленно, идет безопасно. Руководя, не насилуй, не считай себя властелином. Помни, во имя чего «всё». «Всё» —во имя управляемого народа, который при всех коллизиях, будучи величиной постоянной, отменяет социальную технику по правилу «сапоги хороши, да ноги жмут»;

— мелочная рутинная опека сверху, препятствующая здоровой самоорганизции снизу. Причину краха царствования Николая I, передавшего Александру II страну в расстроенном виде, проницательный историк видел в том, что самодержец «считал себя ответственным за все, что делалось в государстве, хотел все знать и всем руководить —знать всякую ссору предводителя с губернатором и руководить постройкой всякой караульни в уездном городе —и истощился в бесплодных усилиях объять необъятное и привести жизнь в симметрический порядок. Многообразие, хаотичность жизни, мешавшие неуклонному проведению его доктрины, приводили его в отчаяние, все его усилия были направлены на то, чтобы изыскать средства, при помощи которых можно было бы обузда ть. буйное непослушание вещей и людей ради полного торжества принципов, оттого он стремился прикрепить всякого подданного к его месту, оттого требует от начальников и подчиненных слепого послушания.»

Все может надоесть, назидал Вергилий, кроме понимания. Похоже, мы достигли точки, когда надоело непонимание. Отечественная власть и в наше время идет вперед с лицом, обращенным назад, всем своим видом демонстрируя завидную способность вспыхивать и тухнуть одновременно. В общем, адекватные интенции административной трансформации —дифференциация полномочий, достижение независимости субъектов управления —в очередной раз не воплотились. Предполагалось вменить: министерствам —стратегию, службам — контроль, агентствам — организацию деятельности. На поверку вследствие приказной привычки министерств подменять работу всех и вся спровоцированы должностной хаос, ренессанс бюрократии. Последнее навевает: назрела необходимость фронтальной санации власти, доселе исповедующей кредо: «себе —всё, народу —закон»;

— волюнтаризм. Он проявляется в игнорировании сухой реальности мирских мотивов, в подмене оправданных инициатив неоправданными. Отечественных политических лидеров, к несчастью, сплачивает неразумие. Удушливое однообразие невы-веренных, необеспеченных починов «ускорение» (Сталин, Горбачев), «пятилетку в три года» (Сталин, Хрущев, Брежнев) — усугубил В. Путин, в качестве пророка слова, а не дела озадачивший нацию в кратчайший срок нарастить ВВП в 2 раза. Пикантность в том (невзирая на иллюзорность поставленной цели), что продвинутый мир давно в устроении жизни руководствуется иным регулятивом —ВНД;

— коллаборационизм. Прямое предательство национальных интересов —не раритет на политической ниве. Список знаменитых изменников класса Фемистокла, Павсания, Кориолана пополнил печально известный несостоятельный Б. Ельцин. Только один пример его тлетворной линии. Права СССР на районы Арктики (ранее конституированные Николаем II), прилегающие к его побережью, закреплены постановлением Президиума ЦИК СССР 15 апреля 1926 года, провозглашавшим территорией СССР все «как открытые, так и могущие быть открытыми в дальнейшем земли и острова», расположенные в Северном Ледовитом океане до Северного полюса в пределах между меридианами 32°04‘35" в. д. и 168°49‘30" з. д. Исключение —восточные острова архипелага Шпицберген между 32° и 35° в. д. Все это народное богатство необусловленно, некомпенсированно сдал Ельцин, втихомолку одобривший конвенцию об упорядочении судоходства в Северном Ледовитом океане. Духовное расшатывание национальных границ обернулось пространственными утратами. Отважимся утвердить: никакие выторгованные иммунитеты не способны воспрепятствовать осуждению данного (как и множества других) политического преступления;

— низкое качество элиты, действующей ни к чести себе, ни к пользе Отчизне. Противоречие между «назначением» и «наполнением» зафиксировал уже Т. Кампанелла, констатировавший, что главами правительств ставят «людей невежественных, считая их пригодными для этого лишь потому, что они либо принадлежат к владетельному роду, либо избраны господствующей партией»7. (Не правда ли, свежо? Довольно вдуматься в регламент рекрутирования по партийным спискам в наш депутатский корпус и озаботиться тем, кого и как он представляет.) Примитивными социальными технологиями отборные слои выродили в «коллективное вещество» (Московичи), превратили в сброд, податливую человеческую стаю.

В отечестве последняя, видимо, Екатерина «никогда не искала и всегда находила под рукой людей, которые... служили и большей частью. хорошо»8. Ее внук Александр I уже сетовал на недостаток нужных людей, говоря «некем взять». Остаточное состояние гражданственности и профессионализма неудержимо вытравливалось из страты «государевых людей» Николаем I, Александром III, Николаем II, затем Сталиным (вентиляция репрессией), Хрущевым (перетряхивание), Брежневым (консервация опекой), Андроповым (приказное назначенчество), Горбачевым, Ельциным, Путиным (бюрократизация), пока мы не получили изжившую себя организационную форму — малодушно-тщедушную серократию, — явление, не выдерживающее социальных нагрузок;

— насилие. Террористически-каратель-ная форма интеграции, обусловленная дефицитом народной поддержки, преследует цель уничтожения «непохожих» («кто не с нами.»). Трудно вложить в слова убеждение, однако, используя мысль И. Бунина, придется признать: смерть в нашем, и без того крохотном, существовании занимает громадное место. Буйная, не вмещающаяся в какие-либо рамки оргия смерти развязывается во времена революции.

Каков рычаг обмирщения надчеловеческих вымыслов? Насилие.

Культурное сиротство первопроходцев на гражданской ниве, начинающих с чистого листа, сказывается в наступлении на жизнь и сущность людей. Препятствующий воплощению представляемого, начинающий мешать народ подвергается репрессиям. Тактику наступления на народ во имя овеществления мечтательного отработали французские комиссары, устами М. Робеспьера призывавшие нещадно уничтожать врагов (на поверку —не народа, а собственных) по революционному наитию. Эту тактику активно переняли и усовершенствовали большевики, открывшие маленький секрет большой важности: классовое чутье. Согласно оному складывалось понимание: выбранный партийными комитетами путь — единственно правильный. Не сходить с него, казнить оступившихся наставлял М.Лацис, в Бюллетене «Красный террор» от 1 ноября и в

«Правде» от 25 декабря1918 года наказывавший: «Не ищите на следствии материала и доказательства того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, — к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования... Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого».

Итог —народ существом своим прочувствовал, что такое «вступление скота и зверя победителя в город» (И. Бунин). Мельница репрессий 1921 —1953 годов перемолола осужденными 4 060 306 человек, из них — 799 455 расстрелянными9. Г рех революционного наступления на народ не искупаем;

— подлог, шантаж, подкуп. Наивно полагать, будто политика — независимый рынок идей, платформ, курсов. Это не самодействующая система равных возможностей, не свободная конкурентная среда автономных потенциалов. Политика —лоббирующая корпорация, имеющая особый вкус к фальсификации. Не качество программ, не воля выборщиков, а промоутерс-кая мощь учреждений здесь решающее. В политике все хорошо подтасовано (те же выборные баталии);

— «столкновение высоких требований с реальной немощью» (В. Соловьев). Политика —ответственное культуроведение, чурающееся спряжения «предельных выбирающих понятий». Скажем, что означает для России стремление в Европу как стра-новый проект? Россия дважды в истории самочинно не «входила» в Европу: Екатерининская эпоха «золотого века» дворянства оказалась неконформной мировой промышленной революции; социалистическая эпоха «золотого века» номенклатуры оказалась неконформной мировой организационно-производительной революции. Россию дважды в истории насильственно выталкивали из Европы: после Крымской войны (Парижский мир) и после «холодной войны» (крах СССР).

Не платье делает человека. Что значит для России на фоне того что в державе —3 % освоенной территории; 2/3 пространства располагаются в зоне вечной мерзлоты; производительность труда со- ставляют 1/4 от американской, энергозатраты на единицу продукции в 3 раза превышают показатель Запада, горделивое сознание причастности европейской касте? Что значит для России (при всей этой смете) вхождение в открытую экономику? Вопросы риторические;

— неоднозначность решений. Из какой бы основы ни исходить, пытаясь моделировать существо политического, приходишь к «конъюнктуре». Политика строится как перманентное взвешивание на весах убытков и выгод, проторей и поступлений и как корыстная процедура может вычеркивать из списка жизнеспособных одну единицу субъективности за другой. Например, У. Черчилль знал о готовящейся бомбежке Ковентри и не предотвратил ее с целью извлечения преимуществ.

В жизни уважение вызывает человек долга, для которого есть невозможное. В политике, руководствующейся не «должным», а «целесообразным», —минимум невозможного. И это чревато;

— нетерпимость. В политике нет окончательных доказательств (есть легализация интересов, поиск консенсуса —рационального, целесообразного соглашения сторон по значимым поводам). Между тем находятся «неделикатные натуры», считающие, что соответствующие доказательства ими найдены. В таком случае уже становится неразличимым, «где кончается Беня и начинается полиция».

Реальность облекается в покров предвзятости. Распространяется беспристрастно простая, наивная ложь, какою «обманывают маленьких детей, животных. и народы» (Л. Андреев). В отсутствии престо-лослужительствующих в пересоздании сущего власть переходит в модус «quia nominor leo». Вводится идея не ведающего своего счастья «плохого народа», который к определенной заостренной мечте ведется принудительно. Тяжесть разуверований в созидании «книжной человечности» отрезвляет: «... небеса спустились бы на землю, если бы мы все могли любить друг друга. Но. попытка создать рай на земле неизбежно приводит к преисподней»10;

— жертвенность. Искатель «чистого» знания, замечает Платон, «восхищается видением того, что Реально и что Истинно, и чувствует себя замечательно». Обозначенное чувствование пропадает при соприкосновении с неидеальными обстоятельствами: что-нибудь да мешает, кто-нибудь да не устраивает. Противоречие между констатацией и предопределением решается в духе инициативного делания: потребного —любой ценой.

Ограничимся беглой и выборочной фиксацией событий недавней истории.

Революция: день и ночь —оргии смерти. «И все во имя “светлого будущего”, которое будто бы должно родиться именно из этого дьявольского мрака... образовался на земле уже целый легион специалистов, подрядчиков по устроению человеческого благополучия»11.

Отечественная война. Германия в 1943 году располагала большими ресурсами для производства боевой техники, но выпускала меньше вооружения, чем СССР. По какой причине? По причине соблюдения качества жизни, логики воспроизводства системы воспроизводства существования. Цивилизация, входя в противоречие с мобилизацией, последнюю сковывает. Советские воины закрывали грудью амбразуры дзотов, немецкие — нет. Советский трудовой фронт питался чрезвычайщиной (рекрутирование женщин, детей, сверхурочные и т. д.), немецкий —нет. По той же причине у нас не стояли за ценой жизни. Жуков, которого В. Астафьев называет «браконьером русского народа», пояснял Эйзенхауэру: атака на минном поле проводится пехотой так, словно минного поля нет (обрекая личный состав на массовую смерть).

Современность. У палестинцев, чеченцев есть камикадзе (шахиды), у евреев, русских —нет (верный признак изменения социальной ценности персональной жизни).

Мы пережили эпоху подавления масс; мы пережили эпоху «подавления личности во имя масс»; грядущее призвано нести «освобождение личности во имя человека» (Е. Замятин). Поскольку спасительная форма художественной условности в политике неизбежно устремляется к нулю, поскольку она обязана руководствоваться максимой не «до последней капли крови», а «ни одной капли крови». Политика обслуживает жизнь, а не наоборот;

— утопизм. Политический разум — практический —воплощается в поступках, жизненных решениях, крепящихся на обсчетах наличных эмпирических ситуаций, калькуляциях оптимальности, целесообразности. Способная делать большие ошибки утопия есть преодоление позитивных реалий идеальным полаганием, атака на жизненный мир с целью его немедленного улучшения без предварительной экспертизы возможностей.

Различают двоякого рода атаки на действительность. Первый случай — имитация в варианте флеш-мобов, социальный розыгрыш — безвреден. Второй случай — скороспелая перекройка, перестройка мира —крайне опасен.

Опасность неподготовленных, тем более радикальных, масштабных интервенций в жизнь заключается в подрыве устойчивости, самоподдерживаемости развития. С социально-политической точки зрения последнее связывается с такими признакими как:

• а)    ламинарность (постепенность);

• б)    мелиоризм (обозримость улучшений);

• в)    изодромность (гибкость обратных связей);

• г)    демократичность (опора на народную волю, гражданский выбор);

• д)    коллективная самоответственность поведения (самоорганизация на локальном уровне, где заявляется и проявляется персональная свобода).

Суете сует не место в обустройстве мира. Но нечто подобное происходит в пределах утопического конструирования среды обитания, взыскующего платы свыше достоинств.

Гегель утверждает, что понимание разумности мира освобождает от грусти по поводу разрушения идеалов. Нет и еще раз нет. Такое возможно в произвольном панлогизме. На деле разум не порука воплощению совершенного. Присмотримся к бодрым призывам утопистов налаживать новую жизнь. Возьмем Кабэ с его вдохновенным. «.пойдем искать в Икарии работы и изобилия. Пойдем искать в Икарии счастья для себя и . наших семейств. Идем, чтобы основать Икарию для свободы и равенства, идем, чтобы осуществить идеалы».

Характерная замена «пойдем» на

«идем» исключает абстракции, которые мы боимся. Для утописта нет ничего невозможного: любого умеренного он превращает в крайнего. Итог? Страдание. Беспрерывное. Лютое. Безысходное. В Америке с 1787 по 1919 год были основаны 270 утопических общин, опыт функционирования которых завершился катастрофой.

Высказанные бегло мысли, сведенные в одну картину, подводят к неутешительному: политика как публичная, но во многом самодовлеющая практически-духовная форма способна осложнять налаживание жизнетока. Задуматься над превратностями политической техники обязывают: деконструкция человеческих отношений, неискоренимый прагматизм, инструментализм, конъюнктурность. В преимущественных своих воплощениях политика выказывает себя не средством, а целью.

Политика имеет ангажированный, импульсивный эпигенез, в чем проявляется сложность, не спасающая от тлетворной «республики дьяволов» (И. Кант). Коль скоро это так, нужны гарантии, кладущие предел колебаниям слепой стихии, дабы насилие не шло на свободу, дабы не созидалось вредоносное вымышленное сущее.

Программа парирования насилия, искоренения стихии в тенденции добиться выверенной социальной техники выстраивалась в презумпции всестороннего расчета: политический выбор принимает ответственность за судьбу мира, культивируемого «по понятию». Рациональная схематизация, предуготовляющая объективацию, —такова панацея от бед и зол. С этой целью У. Петти, введший термин «политическая арифметика», развивал идеи калькулирования обстояний. С ним не расходились Д. Граунт и Кондорсе, рато- вавшие за «социальную математику». Мост от социальной арифметики к социальной технике навел Мальтус, в «Опыте о законе народонаселения» обосновавший необходимость гражданской механизации.

Идеология рассчитываемости бытия по рациональным схемам заложила фундамент символического жизнетворчества, получившего полномасштабное проявление в деятельности поборников Просвещения.

Когда начинаешь думать о Просвещении, то, говоря слогом М. Салтыкова-Щедрина, себе признаешься: оно представляется не иначе, как ящиком с двойным дном, в котором в подспудье обретается настоящая «штука», — однако уж точно (как задним числом ведомо) не райская птица, а доподлинно крокодил.

Горечь со вкусом правды сопровождает отвержение порочного просвещенческого синкрета рационального символизма и рационального же механизма в созидании существования. Подобно Франкенштейну, жизнь обратила оружие против потворни-ков разрушения подлинной жизни. Жизнь не снабдила благородством неблагородных и тем не отворила вход к благополучию, доктринально выведенному. Она показала: «лихвенная» умозрительная прибыль ущербна, порочна, незаконна, пагубна.

Контрафактную обманную сущность Просвещения опровергло выстраданное: судьба жизни, народов, лиц решается не умом, но ходом вещей. Бесовскому наваждению прожектерского обновления, безграничному цинизму преобразовательства опыт противопоставил охранительную культуру, являющую «синтез всего желаемого в истории» (В. Розанов).