О проекте Московской гимназии 1731 года

Летом 1754 года, представляя И. И. Шувалову свое мнение о будущем Московском университете, М. В. Ломоносов рекомендовал ему обязательно открыть и гимназию, сравнив ее с семенами, без которых оскудеет университетская «пашня»1. Положение о гимназии в результате вошло в «Проект об учреждении Московского университета», высочайше утвержденный 12 января 1755 года, ее выпускники с 1759 года становились студентами2. Между тем гимназия в Москве могла появиться без малого четвертью века раньше, в тот год, когда сам М. В. Ломоносов только начинал обучение в «Спасских школах» – Славяно-греко-латинской академии при Заиконоспасском монастыре в Москве.

Вопрос об учреждении в начале царствования Анны Иоанновны гимназии в Москве еще не исследован. Слабую изученность вопроса можно объяснить тем, что образовательные реформы правительства Анны Иоанновны относятся ко второй половине правления, поэтому основное внимание специалистов сконцентрировано именно на этом периоде [4], [5], [6], а также тем, что не существует цельного комплекса источников по теме. Использованные в данной статье документы из собрания Санкт-Петербургского филиала Архива РАН (СПбФ АРАН) отложились не только в личных фондах членов Академии наук, причастных к ее учебной деятельности (Ф. 121 – библиотекаря и главы Академической канцелярии И. Д. Шумахера; Ф. 784 – инспектора Академической гимназии в 1726–1738 годах профессора Т. З. Байера), но и в фондах академических Конференции (Ф. 1. Оп. 3 – Ученая корреспонденция) и Канцелярии (Ф. 3. Оп. 1 – Делопроизводственные материалы) и даже в архивной коллекции (Р. IV. Оп. 1 – Рукописи трудов и другие документы, поступившие от разных лиц и учреждений). Пофондовая распыленность источников усложняет разработку темы, но оставляет возможность для продолжения исследований.

«НЕБОЛЬШАЯ» ГИМНАЗИЯ В МОСКВЕ

14 января 1731 года Ф. Р. Гмелин, секретарь президента Петербургской академии наук лейб-медика Л. Л. Блюментроста, передал И. Д. Шумахеру его просьбу: подобрать персонал для «небольшой гимназии, которую собираются открыть в Москве» («mann ist gesonnen hier ein kleines Gymnasium anzulegen»)3. Вероятно, похожее письмо тогда же было отправлено и Т. З. Байеру. По крайней мере, 18 января 1731 года он написал Л. Л. Блюментросту относительно задуманного, высказавшись при этом не только о преподавателях, но и о проекте учебного заведения. По мнению Т. З. Байера, его не следовало составлять заново, достаточно было скопировать тот, который использовался для гимназии в Петербурге, – «лучший, какой я только мог придумать», – пояснял инспектор4. Столь высокая оценка собственного труда была вполне оправдана, поскольку над регламентом Академической гимназии Т. З. Байер работал несколько лет, начиная с 1726 года, когда им был подготовлен «Проект об устройстве гимназии» («Project von Einrichtung des Gymnasii»). Несмотря на то что этот документ, датированный 10 ноября 1726 года, получил одобрение Л. Л. Блюментроста, Т. З. Байер постоянно вносил в него правки, которые ему подсказывала ежедневная практика, отчего, как он сам признался в письме к И. Д. Шумахеру в 1728 году, первоначальный текст основательно «разбух», но зато «им можно будет неизменно пользоваться в будущем»5. Поэтому этот проверенный временем проект Т. З. Байер предлагал теперь лишь подправить в случае необходимости6.

Существовала и другая причина, почему инспектор Академической гимназии хотел повторить ее в Москве, а именно: мешавшие учебе переезды «некоторых учеников», которые были бы не столь ощутимы, если бы в обоих городах работали гимназии с одинаковыми программами и способом преподавания7. Действительно, с тех пор как императорский двор переместился в Москву, туда вместе с родителями уехали юноши из знатных и связанных с дворцовой службой семей. Были среди них ученики Академической гимназии, которые, покинув Петербург, а с ним и гимназию, через некоторое время вернулись в город, в том числе ради продолжения учебы. Наиболее показательный пример – племянники Екатерины I Антон, Мартын и Иван Скавронские. Они были записаны в пятый (Quinta)8, самый нижний класс Академической гимназии 29 июля 1728 года после долгих уговоров их родителей, имевших предубеждение против совместного обучения сыновей с другими детьми9. Вероятно, пойдя тогда на уступки, своего мнения они не поменяли, поскольку в том же году забрали их с собой в Москву10. Однако совсем скоро молодые Скавронские вернулись в класс и, по отзыву инспектора Т. З. Байера, «за короткий срок достигли многого»11. В Академической гимназии они учились еще несколько лет: старший Антон до начала 1730 года, младшие до апреля 1732 года и, вероятно, все это время периодически прерывали учебу, уезжая к родителям в Москву, но, будь там гимназия, они бы могли ее посещать12. Как и дети придворных служащих, например Иоганн Стеллиг, чьи родители состояли при дворе цесаревны Елизаветы Петровны: записанный в Академическую гимназию 28 января 1728 года, с переездом в Москву он перестал в ней учиться; или Александр Штейнбах (Штенбах / Штенбок), который жил в Москве вместе с матерью Б. Б. Ру-тьенхельм и отчимом И. Г. Лестоком, также входившими в Елизаветинский круг, и стал учеником гимназии только в Петербурге [1: 72], [2: 409]13. Что касается преподавателей, то Т. З. Байер не нашел никого из малочисленного, по его словам, персонала Академической гимназии, с кем бы готов был расстаться:

«Разве только, ради скорейшего устройства Московской гимназии, – допустил он, – те, что теперь в Петербургской гимназии есть, должны бы все вместе туда переехать, а здесь можно было бы обойтись одним классом, в котором занимались бы немецким и письмом, пока не увидели бы, что посещаемость превысила нынешнюю, тогда можно будет набрать еще людей. И для этого было бы довольно одного человека»14.

По штату Академии наук 1731 года, в гимназии в то время служило 11 человек: адъюнкты И. Э. Фишер (проректор) и А. Б. Крамер вели латинские уроки в старшем, тогда третьем классе, Б. В. Штирмер (Штёрмер) преподавал немецкий язык в четвертом, М. Шванвиц – в самом младшем, пятом классе, им помогали Ю. Г. Миллер, Г. И. Эстерман и учитель чистописания И. В. Люрсениус, Ш.-А. Декомбль учил французскому языку, К. Ф. Шеслер – математике, С. Шмидт – танцам, Г. Гзель – живописи15. Для чтения отдельных дисциплин в гимназию приглашались и другие адъюнкты Академии наук, например Н. Х. Винсгейм, который, согласно «Каталогу лекций» на октябрь 1731 года, обучал арифметике и геометрии и, как предполагал инспектор Т. З. Байер, мог бы взять на себя также уроки географии и новейшей истории [7: 198]16. Обращаясь к Л. Л. Блюментросту, Т. З. Байер не уточнил, кому именно из преподавателей Академической гимназии он решился бы доверить ее, пока другие будут «устраивать» гимназию в Москве. Но, исходя из его замечания, что нужен в первую очередь учитель немецкого и письма, можно предположить, что он выбрал бы Бернгарда Вильгельма Штирмера или Мартина Шван-вица, тем более что они оба владели русским17, а значит, справлялись бы не только с преподаванием, но и с рабочими вопросами, где требовалось знание языка. Известно, что Т. З. Байер особенно выделял М. Шванвица, ценя его человеческие и преподавательские качества, и еще в 1728 году добивался для него повышения18.

В дальнейшей академической переписке упоминания о московском проекте встречаются только в двух письмах В. Н. Татищева к И. Д. Шумахеру: от 19 апреля и 24 мая 1731 года. В первом случае, возмущаясь долгими проволочками в «учреждении школ» в Москве, чему даже «начала не видимо», он сообщил И. Д. Шумахеру, что «в надежде» на их открытие он забрал из Ревельской гимназии сына, но в ожидании уже так «много напрасно времени потерял и еще больше потеряет», что в конце концов решил отправить его в Петербург, в Академическую гимна-зию19. Месяц спустя В. Н. Татищев подтвердил свое намерение, хотя, как признался, «вчера по предложению моему прилежно о учинении здесь (в Москве. – О. К.) гимназии при дворе разсуждали»20. Таким образом, В. Н. Татищева вполне можно считать инициатором или одним из инициаторов плана по созданию в Москве гимназии. Изначально он был лично заинтересован в проекте и напоминал о нем еще весной 1731 года, однако больше к этому вопросу, по крайней мере в переписке со своими академическими корреспондентами, не возвращался. Вероятную причину отказа В. Н. Татищева от реализации идеи Московской гимназии можно найти в его письме к И. Д. Шумахеру от 16 августа 1731 года, где он сообщил: «Здесь о учреждении кадетского училища уже порядок сочиняют, и, чаю, вскоре действительно произведется…»21. Сухопутный шляхетный корпус, учрежденный в ноябре того же года, оказался более успешным, нежели гимназия, учебным предприятием, поскольку его программа содержала не только академические дисциплины вроде математики и истории, но и предметы, полезные для дворянской службы, – фехтование и военное дело22. Этому же способствовало и производство кадетов в чины, чего были лишены выпускники Академической гимназии, как и члены Академии в целом23.

Бездействие же со стороны Академии наук можно объяснить тем, что появление еще одной гимназии, о которой пришлось бы заботиться ее сотрудникам наравне с Петербургской, было бы слишком обременительно для нее, поскольку академические финансы и штат к 1731 году пришли в критическое состояние. Уже в начале года из-за недостатка средств Академия могла лишиться многих своих профессоров: в январе 1731 года с ней не стали заключать новых контрактов и уехали из России математик Я. Герман и физик Г. Б. Бюльфингер, перешел на дипломатическую службу философ Х. Ф. Гросс, пожелали уволиться: историк Т. З. Байер (инспектор гимназии), юрист И. С. Бекенштейн, математик Д. Бернулли, анатом И. Г. Дювернуа [3: 117‒118]24. Эти потери были бы крайне чувствительны для Академии, поэтому ее президент Л. Л. Блюментрост поспешил подписать контракты с «молодыми» профессорами: И. Вейтбрехтом, И. Г. Гмелиным, Г. В. Крафтом, Г. Ф. Миллером и Л. Эйлером и тут же получил совет от И. Д. Шумахера: напечатать «обычный каталог лекций» («ein ordentlicher Catalogus lectionum»), чтобы «всем из него, по меньшей мере, стало ясно, что у нас достаточно людей для обучения необходимым дисциплинам» [8: 223]25. Эти и другие вопросы внутреннего порядка Академии наук Л. Л. Блюментросту приходилось решать одновременно с придворными обязанностями, которых значительно прибавилось после того, как 23 января 1731 года он официально стал лейб-медиком герцогини Мекленбургской, сестры Анны Иоанновны26.

ВЫВОДЫ

Как уже говорилось, инспектор Т. З. Байер считал нехватку учителей помехой для устройства гимназии в Москве. Однако материалы Академической гимназии свидетельствуют, что при необходимости преподаватели для нее находились, более того, принимались далеко не все желающие и не всегда безоговорочно продлевались контракты уже работающих сотрудников. В частности, в 1728 году, несмотря на востребованность танцевальных уроков, получил временную отставку танцмейстер С. Шмидт, наказанный таким образом за «дурное поведение»; в феврале 1733 года не прошел экзамена у Т. З. Байера искавший место преподавателя в гимназии некий Александр Мусиневский, хотя уже к июлю стало совершенно очевидно, что из-за переполнения нижних классов нужны еще учителя27.

Неверно было бы категорически утверждать, что в правительстве или в обществе совсем не понимали пользы гуманитарных знаний, которые давала гимназия, поскольку знание латыни, ее базового предмета, требовалось в ряде профессий, например в инженерном деле и даже в садово-парковом искусстве28. «Прилежное рассуждение» о гимназии, которое, по сло- вам В. Н. Татищева, вели при дворе, показывает, что идея такой школы воспринималась положительно и ее можно было осуществить, правда, для этого все еще требовалось вмешательство энергичного и влиятельного лица. Образ «полезного знания» тогда только складывался, поэтому, не перейдя пока в категорию традиции, он оказывался уязвим со стороны внешних обстоятельств, формировавшихся в том числе под влиянием сомнений большинства. Однако даже неудачные инициативы, подобные Татищевской 1731 года, по принципу накопительного эффекта создавали условия для успеха последующих, таких как реализованный проект Московской гимназии М. В. Ломоносова 1754 года.