О происхождении и эволюции формы политической организации средневековой Монголии

В современном монголоведении важнейшими проблемами исследования средневекового монгольского государства являются:

• 1)    выявление предпосылок образования кочевого государства, соотношения внутренних и внешних факторов;

• 2)    определение формы политической организации средневековых монголов.

Традиционно среди условий возникновения государства выделяют социальноэкономические факторы.

Монгольское общество в конце XII — в начале XIII в. базировалось на кочевом скотоводстве, представлявшем специфическую хозяйственную систему. Стадо в хозяйстве кочевника было способно не только удовлетворить практически все жизненные потребности скотовода и его семьи. Постоянное воспроизводство стада являлось источником богатства, поскольку могло быть выгодно обменено на разнообразные товары.

Наиболее емким, как это определяют экономисты, рынком сбыта продукции скотоводческого номадного хозяйства были земледельческие центры. Территориально ближе всего к бескрайним степям Монголии находился Китай. Торговля как постоянный, налаженный, институционально сложившийся обмен продуктами хозяйствующих субъектов, предполагала создание необходимых условий, обеспечивающих безопасность отношений обмена, купли-продажи.

Степная аристократия не могла обойтись без центров политической власти, ремесла и торговли. Появление городов в кочевом обществе свидетельствовало об уровне развития хозяйственных возможностей населения и о развитом социально-политическом состоянии общества.

Особенностью современного кочевниковедения является отчетливое деление всех исследователей на две «непримиримые» группы. Одни утверждают, что более всего были заинтересованы в таком обмене сами кочевники [1 , c. 14]. Другая группа стоит на позиции, что не существовало такой односторонней заинтересованности [2, c. 25]. И к этой группе следует отнести, главным образом, монгольских исследователей, которые утверждают, что торговля представляла взаимовыгодный для обеих сторон динамичный процесс взаимодействия кочевого и земледельческого обществ.

Причиной такой «несогласованности» исследовательских позиций, как нам кажется, является элементарная логическая ошибка. Монгольские исследователи в своей, по сути, социологической, с точки зрения метода исследования, позиции, выражают понимание того, что кочевники могут стабильно, на протяжении длительного исторического времени, жить обособленно и практически не нуждаясь в продуктах земледельческого труда. Тем самым, они не согласны с утверждением о том, что кочевники, жизненно испытывая нужду в продуктах земледельческих центров, организовывают орду для постоянных набегов с целью грабежа.

Но, в контексте торговли между земледельцами и кочевниками, все же речь не идет о жизнеобеспечивающих продуктах. Речь идет об их излишках, которые могут быть выгодно обменены, что и является фактором торговли — взаимовыгодного сотрудничества кочевников и земледельцев [4, c. 29]. При этом отчетливо видно, что ни кочевники, ни земледельцы не могут одновременно, занимаясь аграрным производством, совмещать свой труд с городским образом жизни. Поэтому города как торговые центры выступают специфическим учреждением, вызванным к жизни торговлей, и взаимовыгодным сотрудничеством кочевников и земледельцев .

Принято считать, что торговые города основаны земледельческими народами. И такой вывод для социологической науки закономерен. Все древние города, как правило, географически расположены в ранних центрах земледельческой культуры или максимально приближены к земледельческим центрам. Однако такая очевидность, в теоретическом аспекте, не всегда является научной истиной.

Зарубежные ученые при исследовании социальной структуры монгольского кочевого общества основное внимание уделяют характеристике родственных связей.

Наличие семейных клановых структур часто определяют как признак архаичности общества. У монголов в XIII в. родственные группы составляли важное звено социальноэкономической и политической связей, которые нельзя определять как пережиток родового строя.

Кровнородственные отношения, развитость и значительное влияние на все сферы общественной жизни монголов являются не свидетельством их потестарного характера, а особенностью социальной структуры, сформированной генезисом номадного общества.

В связи с этим хочется отметить, что со времен классиков марксизма, в нашей стране проблемам родового общества уделялось очень мало внимания. До настоящего времени отсутствует научно обоснованная теория родового строя и его общая характеристика. Отсутствие четкого и ясного определения понятия «родовой строй» не дает возможности сказать, что такое разложение родового строя, и отсюда возникают большие сложности в определении государства и понятия раннеклассового государства.

Родоплеменная организация кочевников была обусловлена сутью способа производства.

В начале XIII в. структурной единицей монгольского общества был обог — группа, куда в силу сложившихся особых экономических и политических условий, кочевники объединялись.

Обог, в отличие от племени, характеризовался как социально-дифференцированный, хозяйственно-политический коллектив.

Вопрос о форме политической организации кочевых народов представляет еще одну из актуальных проблем в кочевниковедении.

В основе выделения разных типов государственности лежат различные типы хозяйства. Рашид ад-Дин отмечал, что «в каждом поясе земли существует отдельное население: одно — оседлое, другое — кочевое [5, с. 73]. Оседлое земледелие и кочевое скотоводство следует определять как самостоятельные виды хозяйственной деятельности, поэтому кочевая культура не может быть определена как переходная ступень от звероловства к оседлой жизни [6, с. 3].

Формы политической организации кочевников были разнообразными, вместе с тем все кочевые общества, в том числе и монгольское, обладали характерными признаками: военноадминистративный характер органов управления, разные формы рассредоточения системы управления, культ Неба как источник власти правящей элиты.

Поскольку характеристика политической организации центрально-азиатских кочевников X– XIII вв. явно не укладывается в представления о родовом или бесклассовом обществе, то отдельные ученые обращаются к так называемой теории вождества, разработанной в рамках неоэволю-ционистской концепции М. Салинза и Э. Сервиса, определявших вождество как форму догосу-дарственной социальной организации, но имевшей централизованное управление, наследственную передачу власти, имущественное неравенство, однако в которой нет формального, тем более легального репрессивного и принудительного аппарата [7, с. 123]. Под принудительными органами они понимают бюрократию и полицию. Но ничего не говорят о том, что, по мнению Сервиса, вождество характеризуется отсутствием репрессивного аппарата, под которым понимается не только полиция, бюрократия, но и армия. Монголы задолго до Чингисхана проводили широкую экспансию, которая не могла быть осуществлена без опоры на организованную силу — армию, относительно устойчивое единство вооруженных людей, подчиненных внутренней иерархии и действующей на основе приказа. Такие действия не могли быть осуществлены без аппарата принуждения, в смысле без институциональных форм отношений власти и подчинения.

По заключению ученых, вождество не является государством, поскольку, по их мнению, государство характеризуется наличием особого аппарата управления. Потому как вожди не имели специализированных институтов принуждения (бюрократия, армия, полиция), их власть основывалась на той пользе, которую они приносили обществу, механизмах перераспределения и идеологическом воздействии.

Приведенная характеристика вождества как особого типа социальной организации не обладает достаточной ясностью и определенностью. Признаки вождества характерны для тех социальных организаций, которые мы называем ранними государствами, государственными образованиями. Все они имеют централизованный характер, идеологию, наследственный порядок передачи власти.

А что касается уровня бюрократизации, легальности и монополии на применение насилия, то любая власть (по определению), в том числе и потестарная, характеризуется как сила, способная навязывать свою волю, осуществляющая внешнюю или внутреннюю интервенцию. Потому любая попытка выделить переходные формы социальной организации (от догосударственной к государственной) в особую группу должна основываться на четко и ясно сформулированных критериях, определяющих догосударственный уровень специализации, бюрократизации и легитимации аппарата. В любом другом случае, такие неопределенные критерии позволяют с недопустимостью для научного исследования произвольностью, в зависимости от разных причин, относить ту или иную социальную организацию к догосударственным формам, либо произвольно причис- лять то или иное сообщество со сходными характеристиками к государству со всеми вытекающими из этого выводами более общего характера.

Теория вождеств (чифдом) была создана на основе исследований американского сообщества. В 1970-е гг. данную теорию стали использовать для характеристики властных отношений в Европе периода железного века. К этому же периоду относятся попытки ряда исследователей примерить признаки вождества к характеристике социальной организации кочевых сообществ средневековья, в том числе центрально-азиатских номадов. Но в настоящее время большинство исследователей отказались от этой концепции для характеристики ранних форм социальной организации европейских и большинства азиатских государств. Причина этого заключается в том, что нет четких критериев разграничения государства от вождества.

Хочется обратить внимание на то, что признаком государства, отличном от вождества, является наличие армии. Хотя бы по той причине, что армия это и есть основная форма принудительного аппарата, которая может выступать как с полицейскими функциями, так и с функцией общего управления.

Армия не может выполнять своих функций без особого легализированного и легитимного аппарата управления. В истории Монголии уже в период, значительно отстоящий от XIII в., мы видим такие формы структурированности общества, которые свидетельствуют о высоком уровне спецификации деятельности управленческого аппарата, институализированные формы системы ее управления.

И наконец, особое место в монголоведных исследованиях начинают занимать проблемы возникновения и развития права.

Монгольские народы обладают древними правовыми традициями, которые формировались в контексте кочевой скотоводческой культуры Центральной Азии.

Интенсивный правотворческий процесс происходил, начиная с образования монгольского государства, в эпоху Чингисхана. Насколько интенсивным был процесс государственного и этно-регионального регулирования, настолько статичными оставались правовые воззрения, менталитет кочевого народа.

Юридическое содержание норм права, отраженных в памятниках монгольского права ранних и более поздних периодов, взаимосвязано. Целью издания нового акта являлась не отмена полностью действия ранее принятых законов, а лишь частичная отмена, введение новых.

Памятники права имеют единство структуры, терминологическую гомогенность, идентичный порядок принятия. Все памятники монгольского права (законодательные акты) регулировали исключительно публично-правовые отношения, упорядочивали повинности, содержание феодальных привилегий, устанавливали порядок судопроизводства, усиливали и смягчали меры уголовного наказания за государственные преступления.

Важнейшей характеристикой монгольской правовой системы является ее самобытность, которая проявляется в особом историческом развитии ее источников, институтов и юридической техники.

Деление права на публичное и частное следует признать одной из важнейших особенностей монгольской правовой системы, определявшей иерархию и систему ее источников.

Таким образом, успех научных изысканий во многом зависит от решения теоретикометодологических проблем, поскольку основные направления современных исследований монгольского государства и права связаны, главным образом, с противостоянием теоретикометодологических и концептуальных подходов.