О влиянии древнегреческой эпиталамы на александрийских переводчиков "Песни песней"

Рассмотрим некоторые примеры: Ксенофонт (ок. 430-355/354 до н.э.) «Значит, и насчет посадки винограда, Сократ, ты во всем одного мнения со мной. И смоковницу, — спросил я, — так же надо сажать? Думаю, — отвечал Исхомах, — и все другие фруктовые деревья (акробрш)» (Домострой, 19, 12: пер. С.И.Соболевского). Платон (428/427-348/347 до н.э.): «<...> и всякое дерево, приносящее яства, напитки или умащения, например, непригодный для хранения и служащий для забавы и лакомства древесный плод (акробриол-карябф (Критий, 115Ь; пер. С.С.Аверинцева). Демосфен (384-322 до н.э.): «<Арефузий,> придя ночью на мой земельный участок, вырубил все привитые саженцы плодовых деревьев прекрасных сортов (фита акробрбшу yewaia euPepXnueva), сколько их было» (Речи, 53 [Против Никострата], 15; пер. В.Г.Боруховича и др.). Теофраст (372-288/287 до н.э.): «<...> говорят, что для оливы, смоковницы и виноградника наиболее подходящей является равнина, для деревьев же, дающих плоды с твердой скорлупой (акробрбоц) — предгорья» (История растений, II, 5, 7). Филон Александрийский (28 или 21 до н.э. — 41 или 49 н.э.): «Совершенно необходимы пшеница, ячмень и остальные виды пиши, без которых невозможна жизнь. Оливковое же масло, вино и плоды с твердой скорлупой (йкробриа) не относятся к необходимому» (О жизни Моисея, II 223). Плутарх (ок. 46 - ок. 127 н.э.): «Александр был равнодушен к лакомствам и изысканным блюдам; часто, когда ему привозили с побережья редчайшие фрукты (акробрисоу) или рыбу, он всё раздаривал друзьям, ничего не оставляя себе» (Александр, 23, 9; пер. М.Н.Ботвинника и И.А.Перельмутера). Лукиан (ок. 120 - ок. 190 н.э.): «Питались мы все это время плодами (та акрббрш), пили молоко, медовую сыту и воду из Хоаспа О.. > » (Менипп, или Путешествие в подземное царство, 7; пер. С.Лукьянова).

Два места в «Септуагинте», где встречается слово йкробриа, кроме «Песни песней», также достаточно прозаичны: «<...> царские оброки, которые прежде ежегодно получал от них царь с произведений земли и с плодов древесных (UKpo5pua>v)» (1 Мак. 11:34); «<...> и отдавал это священникам <.. .> для жертвенника: десятину хлеба и вина, и елея, и гранатовых яблок, и смокв, и остальных плодов древесных (aicpo8p6cov)» (Тов [cod. Sinaiticus] 1:7).

На переводчиков Библии оказывало влияние греческое литературное наследие. Одним из самых ярких примеров такого влияния является тот факт, что имя третьей дочери Иова Керенгаппух, букв.: «Рог сурьмы», было переведено как «Амалфеев рог» (Иов 42:14; Амалфея — коза, вскормившая Зевса; ее рог стал рогом изобилия). В самом деле, «после более чем трехсотлетнего периода влияния греческой культуры палестинский иудаизм может быть охарактеризован и как "эллинистический иудаизм"» [Вдовиченко, 2002: 10]. Так, «вторая книга Маккавеев (II или I в. до н.э.) представляет собой пример иудейского исторического сочинения, эллинистического по форме, но иудейского по содержанию» [Ауни 2000: 19]. «При всей враждебности к окружающему язычеству <...> иудейская религиозная мысль подверглась сильнейшему воздействию, во-первых, эллинизма и, во-вторых, иранско-индийской культуры. <.. .> Даже в самом Иерусалиме существовали в это время греческие школы <...>, но особенно значительно эллинизм распространился среди иудеев диаспоры» [Виппер 1995: 314]. Известно, что и в более ранние периоды своей истории древнееврейская литература подвергалась влиянию соседних литератур. По словам Р. Грейвса и Р. Патая, книга Бытия «гораздо теснее связана с греческой, финикийской, хеттской, угаритской, шумерской и прочими мифологиями, чем большинство правоверных иудеев и христиан желает признать» [Грейвс, Патай 200 2:14].

Ученые считают, что «Песнь Песней» «является собранием отдельных поэм (песен), связанных со свадебным ритуалом» [Ветхий Завет 1998: 260], поэтому переводчики Септуагинты могли вольно или невольно использовать образы из греческой эпиталамы как интертекстуальные вкрапления. По словам

А.В.Вдовиченко, «все лингвистическое поле, определяемое корпусом текстов Священного Писания, на каждом своем участке дает примеры интертекстуальности» [Вдовиченко 2002: 227]. Известно, что фрагмент на глиняном остраке, содержащий отрывок гимна Сапфо к Афродите, относится именно к III — II вв. до н.э. [Мякин 2004: 127]: это говорит о том, что поэзия Сапфо была весьма популярна во время создания «Септуагинты».

Согласно А.В.Вдовиченко, язык «Септуагинты» «усваивает в определенных чертах организацию древнееврейского текста и, таким образом, конституирует совершенно особую языковую типологию. Она закреплена в постоянно читаемом и слушаемом корпусе священных текстов, в иудейской литургической практике, замкнутой и отстраненной от стихии греческой словесности, и эта ситуация не предполагает никаких параллелей и пересечений с языком греческой литературной традиции» [Вдовиченко, 2002: 195]. Мы полагаем, однако, что в цитируемом отрывке исследователь упускает из виду важную роль в процессе перевода самого переводчика, который всегда выступает своеобразным посредником между оригиналом и создаваемым им текстом. Ценностная и психологическая ориентация переводчика неизбежно сказывается на конечном результате.

Неотъемлемой частью мировосприятия древнегреческой поэтессы Сапфо, значительную часть творчества которой составляли свадебные гимны, было сравнение девушки со «сладкояблочком». Согласно ритору Гимерию (IV н.э.), знатоку такого рода поэзии, «Сапфо это было свойственно — уподобить деву яблоку» [Мякин, 2004: 136]. В одной из эпиталам поэтессы читаем: «Сладкое яблочко (то yXuKouakov) ярко алеет на ветке высокой (акрш ёл* иа5ш) — / Очень высоко на ветке (axpov ёл* акротатор); забыли сорвать его люди. / Нет, не забыли сорвать, адостать его не сумели» (Пер. В.В.Вересаева; fr. 93[105]). См. также: «Прохладен, плещется ток под сенью яблонь (SY uaocov uo&ivmv)» (пер. А.Парина; fr. 22[2]). Образ яблони/яблока неоднократно встречается и в «Песне песней»: «что яблоня между лесными деревьями (die, ufjXov £v тоц £СЛоц той 5рнно6), то возлюбленный мой между юношами. <...> В тени ее люблю я сидеть, и плод ее сладок (карл»; аотои уАджис,) для гортани моей» (Песн. 2:3, ср.: yXuKupaXov у Сапфо); «утолите мой голод яблоками (а/ utf|Xotc)» (2:5); «под яблоней (та |ifjXxjv) я разбудил тебя» (8:5). Известно, однако, что в Палестине яблони не росли: «Яблонь — (Песнь песн. 2, 3) = читай апельсин или померанцевое дерево: яблонь и яблок в Палестине нет. <...> В подлиннике: ’таппуах’ <...>. В таргумах это слово отождествляется со словом этрог (ethrog), обозначающим сладкий лимон (китрон)» [Дьяченко 2001: 847]. Слово tapuah, которое переводится словом uijXov, кроме указанных мест в «Песне песней», встречается только в «Притчах» (25:11) и у Иоиля (1:12). Итак, странным образом появившийся в греческом тексте «Песни» образ яблони сближает его с эпиталамой Сапфо, в которой яблоко оказывается висящим высоко на ветке. В этой связи представляется важным следующее отличие между оригинальным и греческим текстами «Песни»: в оригинале — «взберусь на пальму, ухвачусь за ветви ее» (7:9), в переводе — «поднимусь на пальму, овладею верхними ветвями (tcov uyecov, курсив наш. — СР., А.Б.) ее». Любопытно, что в цитируемом стихе жених говорит невесте: «и запах от ноздрей твоих — как от яблок (юс, ц.г$л)» (7:9). Итак, хотя одним из значений слова акробриа было «плоды на вершине дерева» т.е. «недоступные, редкие, вожделенные плоды» (ср.: йкрю... йкроу ё%* акротйтю во фрагменте 93[105]), оно в эпоху создания перевода не использовалось в поэтических произведениях. В «Песне» это слово появилось, вероятно, под влиянием свадебной поэзии Сапфо.

П. В «Песне песней» слово uupa (uupov) встречается пять раз. Это чаше, чем в других книгах «Септуагинты» (для сравнения: у Исайи — два раза). Два раза оно встречается в «Песне» 1:3 (в еврейском тексте ему соответствует форма от shemen «масло, жир») и по одному разу в 1:4 (нет соответствия в еврейском тексте), в 2:5 (ему соответствует слово ash.tsh.6t) и в 4:14 (ему соответствует слово bsamim — мн. ч. от bosem «бальзам»). Формы от слова bosem встречаются в «Песне» еще в шести местах (4:10, 4:16, 5:1, 5:13, 6:2, 8:14), где они, однако, передаются словом арюца, мн. ч. арюцата, «благовоние». С Другой стороны, и ashishah (мн. ч.: ashishot) в «Септуагинте» переводится не словом пира, а словами Xayavov «лепешка» (II Цар. 6:19), ацоргтл («сладкая лепешка») (I Пар. 16:3) , яёшха («пирог») (Ос. 3:1). В «Вульгате» ashishot в Песн., 2:5 передается словом /lores «цветы», а в синодальном переводе — словом вино. Издатель «Септуагинты» И.Э.Грабе (Oxonii, 1707-20) предложил вместо чтения шЗроц конъектуру ацбрагс,, но слово ацора («сладкая выпечка») — очень редкое, засвидетельствованное только у Афинея, Филета и Гезихия. Вероятно, в «Песне песней» (2:5) речь идет не об ошибке переписчиков, а о вольности переводчиков, которые сочли, что прекрасной невесте не пристало подкреплять свои силы лепешками. Слово uupov встречается и у Сапфо: цирю PpevGeira «миром благовонным» (fr. 28 [94], 18-19), что, впрочем, ничего не доказывает. Любопытно следующее: в 86-м сапфическом фрагменте ([44], 30)

похоже звучащее слово ц,ирра «смирна» оказывается рядом с «ладаном»: нирра rati каша MPavoc т* 6vsueixv\)TO («мирра, корица и ладан смешались»). Расположенные в знаменитой эпиталаме близко друг от друга и, возможно, бывшие на слуху «мирра» и «ладан» (Xipavo?) могли побудить переводчиков использовать в «Песне» 4:14 иора для передачи слова bSamim, которое стояло в одном стихе со словом, обозначающим ладан: «тростник и корица (Kiwauffluov) со всякими деревьями Ливана (той /Ugayoo) , / смирна (auupva) , алоэ со всеми лучшим благовониями (пирюу)».

Ш. Дважды (5:13 и 6:2) в «Песне» появляется слово (piaXei «чаши». В еврейском тексте в обоих случаях использовано слово ’urflgot со значением «грядки, клумбы». У сапфических фрагментах слово cpiaXai встречается два раза: кратпрес, tpic&ai т* «кратеры и чаши» (fr. 86 [44], 29;

Мы видим, что в трех случаях переводчики использовали греческие слова со значением, достаточно сильно отличающимся от соответствующих еврейских слов:

mgadim

(meged) «дары» > акробриа «плоды на верхних

ветках»,

’ariigot (’arfigah) «клумбы» > (ptaXai «чаши», ashishot (ashishah)

«лепешки» > ибра «миро». Мы полагаем, что александрийские переводчики гик составлении греческого текста «Песни песней», одного из наиболее знамениты лирических произведений Ветхого Завета, заимствовали (сознательно ЕЖ неосознанно) слова и образы из древнегреческой лирики.

«О яблоке как символе космической любви Зевса и Геры (и вообще — символе любви) писали: историк VI в. до н.э. Ферекид (FHG В F 16), Гесисг (Hes., Fr. 85), Лукиан (Luc, Dial. Meretr. 12, 2). Согласно Плутарху, яблок играло важную роль в афинской свадебной церемонии <...>» [Мякин 2004:13d. прим. 1].

2 т.

Исходя из латинского перевода двух этих мест, можно предположить, что это была выпечка из пшеничной муки на масле («simila frixa oleo>. Начинкой таких лепешек бывал виноград (Ос. 3:1). з

Заметим, что слово кохшх, «корица», будучи заимствованным иг семитских языков, тем не менее, лишь трижды употребляется в «Септуагинте Пс. 44:9, Иез. 27:17, Иов 42:14 (имя 2-й дочери). Слово lawajwouov, имеющее это же значение — пять раз.

В еврейском тексте «Песни» используется похожие слова дж обозначения «Ливана» и «ладана». В греческом языке это — омонимы. Слове, обозначающее «ладан», появляется в «Песне» трижды. В 3:6 оно переводите* словом HPavoc без артикля, в 4:6 и 4:14 — словом Xi^avoq с артиклем. Также и слово, обозначающее Ливан, употребляется и без артикля, и с артиклем. Этт определяется в большинстве случаев наличием или отсутствием артикля б еврейском тексте. В 4:14 Xipavoc употреблен с артиклем, хотя в еврейское тексте артикля нет. Это объясняется, очевидно, влиянием похожего места 3:9. где речь идет не о ладане, а о Ливане.

з

Слово цбрргх в «Септуагинте» не встречается.