Об одной лермонтовской цитате в письмах А.П.Чехова (понятие скуки, рассмотренное через обращение к Иркегору)

Балашов Н.И. Структура стихотворения Брентано «Лорелея» и неформальный анализ // Филол. науки. М., 1963. №3. С. 43-45.

Берковский Н.Я. Клеменс Брентано // Романтизм в Германии. СПб., 2001. С. 318-403.

Дейч А.И. Поэтический мир Генриха Гейне. М., 1963. С.80-92.

Гиждеу С.П. Лирика Генриха Гейне. М., 1983. С. 60-65.

Одоевцева И. Лорелея // Энциклопедия литературных героев: М.,1998.

Vogt N. und Wietzel J. Rheinisches Archiv fur Ge-schichte und Literatur: Mainz., 1811. Wietzel Bd. 5. Heft 5. S. 53-79.

Т.Б.Зайцева (Магнитогорск)

ОБ ОДНОЙ ЛЕРМОНТОВСКОЙ ЦИТАТЕ

В ПИСЬМАХ А.П.ЧЕХОВА (ПОНЯТИЕ СКУКИ, РАССМОТРЕННОЕ ЧЕРЕЗ ОБРАЩЕНИЕ К КИРКЕГОРУ)

В мировой литературе одним из самых авторитетных знатоков скуки был А.П.Чехов. Скука занимала писателя в самых разных своих обликах. В прозе и драматургии Чехова предстают перед нами российская и европейская версии скуки и всевозможные варианты ее бытования - от обыденного до экзистенциального, от пошлого до романтического (в облике мировой скорби). Неслучайно тема скуки проходит не только через все творчество Чехова, но и становится лейтмотивом его переписки.

«Осадком» культурной жизни разных эпох» [Степанов 1997: 49], ясно различимым в мотиве скуки, каким он предстает перед нами в чеховских письмах, выступает цитата из стихотворения М.Ю.Лермонтова «И скучно, и грустно» (1840), не раз повторяющаяся в переписке Чехова. «Погода у нас мерзкая: дождь льет через каждые 5 минут. Скучно и грустно» (4 июня 1887 г.) [Чехов 1975: 90]. «Мне скучно, и грустно, и некому руку подать» (4 февраля 1889 г.) [Чехов 1976: 143].

Лермонтовские реминисценции являются не столько отголоском романтического отношения к скуке, сколько знаком особого - экзистенциального - понимания скуки. Именно такое представление о скуке было близко Чехову.

Наблюдения показывают, что синонимами слова «скука» выступают у писателя слова «хандра», «тоска»; нередко, подразумевая скуку, писатель говорит и о равнодушии (потере интереса к жизни). Например, М.Горькому писатель комментировал особенности своего чувства так: «Мне скучно не в смысле Weltschmerz, не в смысле тоски существования, а просто скучно без людей, без музыки, кото- рую я люблю, и без женщин, которых в Ялте нет. Скучно без икры и без кислой капусты» (15 февраля 1900 г.) [Чехов 1980: 53]. В письме к О.Л.Книппер Чехов подчеркивает, что слова «тоска» и «скука» для него близки, но не тождественны: «Откуда ты взяла, что я тоскую? Мне бывает скучно, это так, но до тоски еще далеко» (23 января 1902 г.) [Чехов 1980: 178]. Очевидно, что «тоска» для Чехова означает, скорее всего, экзистенциальную категорию, иную стадию ощущения жизни, по сравнению с обыденной скукой.

В словаре Ю.С.Степанова в главе о концепте «Страх, тоска» приводится цитата из книги Н.А.Бердяева, прекрасно объясняющая основное различие между скукой и тоской: «Тоска направлена к высшему миру и сопровождается чувством ничтожества, пустоты и тленности этого мира. /.../ Тоска может пробуждать богосознание, но она есть также переживание богооставленности... Страх и скука направлены не на высший, а на низший мир. /.../ Скука говорит о пустоте и пошлости этого низшего мира. Нет ничего безнадежнее и страшнее этой пустоты скуки. В тоске есть надежда, а в скуке - безнадежность» [Степанов 1997: 880-881]. Следует учитывать, что Бердяев размышляет в данном случае как христианский экзистенциалист. У Чехова в письмах, да и в творчестве, христианской подоплеки, в основном, нет. Кстати, может быть, именно поэтому ему оказывается так близко лермонтовское стихотворение. Исследователь М.Ф.Мурьянов отмечает: «В этом перле лирики философского пессимизма поэт имел право высказать от своего имени устрашающе антихристианские взгляды на жизнь только благодаря тому, что ему - по собственному признанию - скучно» [Мурьянов 1995]. Замечу, что в представлении Бердяева о тоске явственно различимы романтические корни, и такая тоска, конечно, не была чужда Лермонтову, однако и скуку поэт познал сполна.

В письмах Чехова, как и в творчестве Лермонтова, скука находится в одном ряду и с другим сложным понятием - уныние, меланхолия. Экзистенциальную природу лермонтовской и чеховской скуки помогает объяснить датский философ, современник Лермонтова, Серен Киркегор, подробно исследовавший именно скуку-меланхолию. Скука-меланхолия в его философско-психологических размышлениях показана как неизбежный спутник эстетического способа существования. Именно такой модус человеческой жизни с горькой самоиро-нией и изображен, на наш взгляд, в лермонтовском стихотворении «И скучно, и грустно».

Во многом экзистенциальные искания Лермонтова шли параллельно с Киркегором. Современный исследователь замечает: «совпадения Лермонтова и Киркегора вызваны тем, что независимо один от другого каждый высказал новый - для тогдашней умственной ситуации Европы - взгляд на проблему человека» [Мильдон 1992]. Киркегоровский Йоханнес, автор «Дневника обольстителя» (1843), и Печорин, автор знаменитого «Журнала» (1840), - типичные эстетики. Главный жизненный принцип эстетика, согласно Киркегору, - наслаждение. Неизбеж- ным спутником эстетической экзистенции является меланхолия, скука, смена периодов возбуждения периодами упадка, душевной немощи, равнодушия. «Моя душа немощна и бессильна; напрасно я вонзаю в нее шпоры страсти, она изнемогла и не воспрянет более в царственном прыжке. Я вконец утратил иллюзии. Напрасно пытаюсь я отдаться крылатой радости: она не в силах поднять мой дух, вернее, он сам не в силах подняться» [Кьеркегор 1998: 17]. Другие люди для эстетика - лишь материал для собственных экспериментов в погоне за наслаждениями, дающими иллюзию наполненности бытия.

«В первой молодости моей я был мечтателем: я любил ласкать попеременно то мрачные, то радужные образы, которые рисовало мне беспокойное и жадное воображение. Но что от этого мне осталось? - одна усталость, как после ночной битвы с привидением, и смутное воспоминание, исполненное сожалений. В этой напрасной борьбе я истощил и жар души и постоянство воли, необходимое для действительной жизни; я вступил в эту жизнь, пережив ее уже мысленно, и мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает дурное подражание давно ему известной книге» [Лермонтов 1957: 343]. «Куда ни погляжу - везде пустота: живу в пустоте, дышу пустотой. И даже боли не ощущаю. <.. .> Для меня же и страдание потеряло свою сладость. Посулите мне все блага или все муки земные - я не повернусь даже на другой бок ради получения одних или во избежание других. Я медленно умираю. Что может развлечь меня? Вот если бы я увидал верность, восторжествовавшую над всеми испытаниями, увлечение, все преодолевшее, веру, двигающую горы, если б я видел торжество мысли, примиряющее конечное с бесконечным... Но ядовитое сомнение разрушает все. Моя душа подобна Мертвому морю, через которое не перелететь ни одной птице, - достигнув середины, она бессильно падает в объятия смерти» [Кьеркегор 1998: 15].

Киркегоровский эстетик, как и лермонтовский герой, смотрит на жизнь, как на «пустую и глупую шутку»: «Возмужав, я взглянул на жизнь открытыми глазами, засмеялся и с тех пор не перестаю... Я понял, что значение жизни сводится к «теплому местечку»; что цель жизни - чин статского или иного советника; истинный смысл и желание любви -женитьба на богатой; блаженство дружбы - денежная поддержка; истина - лишь то, что признается большинством, восторженность - способность произнести спич; храбрость - риск подвергнуться десятирублевому штрафу; сердечность - послеобеденное пожелание «на здоровье»; набожность - ежегодное говение... Я взглянул на жизнь и засмеялся» [Кьеркегор 1998: 12].

Ироническое отношение к миру также является важной приметой эстетического модуса существования. «Ирония для Кьеркегора - это способ восприятия, при котором человек осознает окружающий мир как конечный, а значит, до определенной степени дистанцируется от него» [Исаев 2005]. Тип эстетика-ироника предстает в размышлениях Киркегора, по словам исследователя, как «высший продукт типичного для современного общества эстетического существования /.../. Внешне ироник выступает как противник современного ему общества, отвергающий его и сам отвергнутый им. Однако /.../ ироник в своем образе жизни обнаружил и продемонстрировал глубоко скрытую в недрах буржуазного существования бессмысленность. Отсюда -мощная взрывная сила, которая скрыта в иронике, но здесь же его слабость», поскольку «он может противопоставить миру, потерявшему подлинность, не выход из положения, а проявление собственного бессилия перед ним. Отсюда задачей философа становится раскрытие иронического существования как неистинного предела, который фактом своей наличности открыто требует ликвидации эстетического образа жизни» [Гайдукова 1995: 30-31]. Ирония, таким образом, служит условием перехода к иной стадии человеческого существования (этической).

Героев-эстетиков нередко изображал в своих произведениях и Чехов. В прозаические восьмидесятые-девяностые годы XIX столетия исчезает романтический флёр прежних «печориных». И перед нами возникает Иванов, герой одноименной драмы, человек обыкновенный и, тем не менее, погруженный в скуку и отчаяние, или Лаевский, герой повести «Дуэль», безуспешно пытавшийся сбежать от скуки существования и в финале повести оказавшийся на пороге новой жизненной стадии (в кирке -горовской терминологии - этической). «В поисках за правдой люди делают два шага вперед, шаг назад. Страдания, ошибки и скука жизни бросают их назад, но жажда правды и упрямая воля гонят вперед и вперед. И кто знает? Быть может, доплывут до настоящей правды...» [Чехов 1977: 455], к такому выводу приходит Лаевский.

Чеховский Иванов мог бы пожаловаться, как персонаж Киркегора: «Как, однако, скука... ужасно скучна! Более верного или сильного определения я не знаю: равное выражается лишь равным. Если бы нашлось выражение более сильное, оно бы нарушило эту всеподавляющую косность. Я лежу пластом, ничего не делаю» [Кьеркегор 1998: 15] - именно такое откровение читаем в киркегоровских «Афоризмах эстетика». Неслучайно лермонтовское «и скучно, и грустно» [Лермонтов 1954: 138] в письмах Чехова, совершенно в духе Киркегора, трансформируется в формулу «вообще скучно, и скучно» (4-5 июня 1887 г.) [Чехов 1975: 92]. Другая знаменитая лермонтовская фраза «Все это было бы смешно, // Когда бы не было так грустно» [Лермонтов 1954: 163] преображается в чеховских письмах в выражение «Было бы скучно, если бы все окружающее не было так смешно» (11 апреля 1887 г.) [Чехов 1975: 65]. Чехов точно улавливает суть лермонтовского взгляда, парадоксально совмещающего лирику и иронию, созвучную киркегоровской иронии.

Восприятие скуки как пустоты и бесцельности жизни и вместе с тем как способа бытия - черта, сближающая Чехова с экзистенциальными мыслителями. «Жизнь идет, идет и идет, а куда - неизвестно. И удовольствия почти никакого, а всё больше скучно или досадно» [Чехов 1979: 381]. Скука для Чехова означает потерю или отсутствие смысла жизни: «Когда же ты увезешь меня в Швейцарию и Италию! ... неужели не раньше 1 июня? Ведь это томительно, адски скучно! Я жить хочу!» [Чехов 1982: 168].

По утверждению философа-экзистенциалиста О.Ф.Вольнова, скука, возможно, представляется «безобиднейшим» из экзистенциально значимых настроений (скука, тоска, отчаяние). «Но там, где скука настигает человека действительно целиком и он уже не может спастись бегством в определенном направлении, ее действие таково же, что и действие страха: она вынуждает человека к такому решению, в котором он отрекается от суетности неподлинного бытия и решается на подлинность существования» [Больнов 1999: 97-98].

Именно такая скука, исследованная впервые с экзистенциально-психологической точки зрения Киркегором, томила, на мой взгляд, Лермонтова, Чехова и их героев.