Об украинизмах в составе донской народной географической терминологии

Интерес к лексике украинского происхождения в составе русских народных говоров, возникший более полувека назад, не иссякает и сегодня. Донские говоры как говоры вторичного образования, территориально примыкающие к украинским диалектам, испытали на себе значительное влияние последних. Об этом ещё в 1920-х гг. писал А.В. Миртов [7], тремя десятилетиями позже взаимовлияние двух известных диалектных зон изучали С.Б. Габ [2] и В.А. Магин. В конце XX в. участие малороссов в формировании языка и культуры донских казаков вновь стали исследовать в связи с новым – этнолингвистическим – подходом ростовские лингвисты и этнографы. По утверждению Б.Н. Проценко, «ведущую роль в донском этногенезе играли великороссы, особенно на Верхнем Дону, Хопре и Медведице, участвовали в нем также малороссы и представители кочевых тюркских и иных этносов» [9, с. 80]. Самые ранние сведения о появлении украинцев на Дону относятся к 70-м гг. XVI в. Значительным был приток малороссов в XVII в., после подавления крестьянских восстаний. В XVIII в. было одно из самых многочисленных украинских переселений, которое специалисты нередко называют колонизацией Дона. Ранние переселения были связаны в основном с Запорожской Сечью. Донские казаки к этому времени сформировались как военное сословие и поэтому не занимались земледелием. Рядом с ними возникали украинские поселения, жители которых были преимущественно земледельцами и ремесленниками. Обычно украинцы размещались достаточно компактно, поэтому многие места носят наименование слободы. Малороссы переносили на Дон особенности своего говора, который смешивался с южнорусскими, – таким образом образовывался новый тип смешанного говора.

Безусловно, наибольшее количество слов, являющихся по происхождению украинскими, обнаруживается среди народнохозяйственных терминов ( крынка, жменя , цибарка и др.), однако немалое число наименований отмечается и среди апеллятивов, обозначающих особенности природного мира. Народная географическая терминология, являясь одним из самых древних и наиболее устойчивых лексических пластов (наряду с наименованиями флоры и фауны), может свидетельствовать о генезисе самих носителей языка, заключает в себе не только информацию о географических условиях проживания отдельно взятого этнического коллектива, но и о его связях (прежде всего языковых) с другими членами социума. По свидетельству А.В. Миртова, древнейшие донские поселения были по Северскому Донцу и Деркулу, здесь, по утверждению ученого, имеются следы первоначального заселения Дона новгородцами, с одной стороны, и обильны украинские формы (лексические, фонетические) вследствие активности контактов казаков с украинцами – с другой [7]. Можно предположить, что украинские географические термины проникли в донские казачьи говоры в один из самых ранних периодов формирования донского диалекта.

Старое казачье слово чичóра ‘гора’ сегодня редко встречается в речи диалектоносите-лей, записи этого термина в донских говорах единичны ( Пад ентай чичёрай пиридахнём (Бог.) [1, с. 582]. В других русских говорах слово в этом значении, по данным диалектных словарей, неизвестно. Между тем этимология слова указывает на его древность, исконность географического значения. Форма чичóра – по-видимому, результат фонетического чередования звуков [к] / [ч] , имеет соответствия практически во всех славянских языках и диалектах, ср.: болг. диал. кичерá ‘склон с густым

молодым лесом, который подходит к лугам и нивам’; серб.-хорв. горные топонимы kičer, kicer, kičerj ; укр. кúчера, кéчери ‘гора, покрытая лесом кроме вершины’, ‘крутая гора, обросшая лесом’; словацк. kyčer ‘крутой голый холм’; моравск. Kyčera ‘холм’ [4; 5]. Этимологи (Куркина, Иллич-Свитич, Фасмер) основу * kyčera связывают с древней общеславянской основой * kyka / kuka ‘изгиб, крюк’ [16, т. 2, с. 403]. Термин возник на основе метафорического переноса названия еще в пра-славянский период (имеет соответствия в балтийских и германских языках). Куркина считает, что термин карпатский по происхождению и проник в другие славянские диалекты в разные периоды миграции славян (в частности, в украинские) [4, с. 45]. Все это позволяет сделать вывод о том, что донской географический термин чичóра был заимствован из украинского языка, причем, по-видимому, в относительно ранний период контактов донских казаков с украинцами.

Лексема криница наиболее активно употребляется в донецких и нижнедонских говорах, на традиционных территориях расселения малороссов. По нашим полевым записям, слово практически не встречается на Среднем Дону, а в верхнедонских говорах хотя и употребляется, но осознается как чужое: Криница – эта у хахлах, а у нас калодизь, ключавая вада (Веш.). Таким образом, сами диалектоносите-ли указывают на источник появления наименования в говорах. По данным «Словаря русских народных говоров», словаря Даля и областных словарей, криница и ее фонологический вариант крыница хорошо известны на русском юго-западе в говорах Смоленской, Орловской, Курской, Рязанской, южной части Тверской областей, а также на Дону и Кубани, в которых они соотносятся со следующими значениями: ‘ключ, родник’ (смол., курск., ряз., твер., дон., новорос.), ‘ручей’ (курск.), ‘мелкий колодец; небольшая ямка с водой, в которую ставится бочка или чан’ (твер., дон., новорос., курск., смол.) [10, с. 257]. В северно- и восточнорусских говорах эти слова не встречаются, что объясняется особенностями происхождения форм: криница, крыница проникли в южнорусские говоры с украинско-белорусской территории (ср. укр. криниця (кирниця) ‘ключ, родник, источник’, блр. крынiца ‘родник’ [3, т. 2; 18]).

Лексема скель и ее дериваты широко представлены в говорах Дона. Слово скель имеет надежную этимологию: Фасмер связывает его с общеславянским географическим тер- мином скала [16, т. 3, с. 638], который имеет соответствия практически во всех славянских языках, а также в близкородственных (ср. лит. skeliu, лтш. skala, skals, гот. skilija) и, по-видимому, мотивирован значением праиндо-европейского глагола с корнем * (s)kō/ēl – ‘разрубать, раскалывать’ [17, т. 2, с. 166]. Древнерусская форма апеллятива скалъва зафиксирована Срезневским и датируется XII в. [13, т. 3, с. 363], в таком виде слово унаследовано белорусским и украинским языками и известно в русских говорах. Однако в украинских говорах параллельно с формой скала активно используется форма скéля [5, с. 249], которая, очевидно, и иррадиировала в донские говоры. На Дону лексема скель соотносится со следующими значениями: ‘скала’, ‘скалистый берег’, ‘одиночная гора с каменными выступами’, ‘возвышенность, холм’. Как видно, в донских говорах под влиянием украинского языка и в силу некоторых экстралингвистических факторов (географические условия) произошел семантический сдвиг ‘каменная глыба’ → ‘гора’. Скель, по-видимому, изначально – выход горных, скальных пород в обрывистом береге. Это типично для русла Северского Донца и его притоков. Указанное первичное значение послужило основой для развития семемы ‘скалистый берег, утес’ (в результате метонимического переноса). Что касается развития значения ‘гора’ у лексемы скель, то оно, вне всякого сомнения, произошло в результате семантического перехода ‘берег’ → ‘гора’, описанного Н.И. Толстым [15, с. 244].

Несмотря на то, что слово скель и его дериваты известны на значительной территории донских говоров, большей семантической расчлененностью отличаются лексемы, распространенные в говорах бассейна Северского Донца, что объясняется очевидными экс-тралингвистическими причинами. В указанных говорах лексема используется в значениях ‘скала’ (Скель, эта значит абрывистая скала, ана пряма над ней фсигда гадюк ганя-ли (Чернец.)) и ‘скалистый берег’ (Тожы скель такой высокай, абрыý и каминь, вот эта на-зываица скель (Евс.)). В значении ‘скала’ лексема распространилась и в верхнедонских говорах. В Донецком кряже нередко встречаются огромные скалы, что дало основание местным жителям отождествлять их с горами и даже давать им названия: Вот у-нас примерна скеля на эту сторану, скеля называицца Сиби-рякова, а там Анохина (Чернец.). Используется лексема скель и для обозначения небольшой возвышенности, холма, в таком значении слово зафиксировано на Нижнем Дону: Скель? Да эта холмик малинький у стяпи (Баг.) [1, с. 487]. В данном случае мы имеем дело с семантическим сдвигом, в результате которого произошел переход названия с объекта большего по величине на объект меньший, такое явление нередко в сфере географической терминологии и связано с активизацией признака величины объекта, следствием которой часто является смена денотата.

Материал донских говоров, помимо семантической неоднозначности лексемы скель, демонстрирует и ее морфологическую вариантность (слово используется в говорах как в форме женского рода, так и в форме мужского), кроме того, лексема представлена тремя фонетическими вариантами: скель – скеля – скелья . В форме скелья лексема чаще употребляется со значением ‘скала’: Скельи жы баль-шыи, каминыи могуть быть (Груш.). Лексема скéльник и ее уменьшительно-ласкательный вариант скéльничек распространены в донских говорах значительно уже и с меньшим набором семем. Наиболее общим значением слова скельник в донских говорах является ‘разрытая каменистая гора’. В отдельных говорах скельником называют каменные, скалистые выступы на возвышенном месте или берегу реки: А мы абычна вот тут вот нат скель-ничкам были, сиделки устраивали, а вот скель-ники, видиш, скель, ну бугор, а патом скель-ник там растёт, он раньшы вышы был (Крас-носул.). Лексема образована по продуктивной в говорах словообразовательной модели: мотивирующая основа ( скел- ) + собирательный суффикс ( -ник- ). Таким образом, особенности семантики и ареала лексемы скель и ее производных позволяют предположить, что скель – лексема украинского происхождения, проникшая в донские говоры в один из периодов переселения украинцев на Дон.

В говорах нижнедонской диалектной зоны в значении ‘пологий’ интенсивно используются прилагательные, являющиеся старыми заимствованиями из украинского языка – пахóвый и спахóвый (ср. укр. спуховий, спухо-вато [3, т. 4, с. 192]).

Лексема став ‘пруд’ хорошо известна в донецких и нижнедонских говорах и крайне редко встречается на Верхнем Дону ( Вис-ной ставы вадой набратыи (Кочт)). Демину-тив ставок употребляется в говорах также для обозначения вырытого пруда, отличающегося от балочного меньшими размерами: Стаф-ки люди сами делають, када вады нету (Каз.)

[1, с. 507]. У Даля находим следующее определение: «Став, ставок, ставочек, юж. нврс. зап. млрс. пруд, запруда». Особенности донского ареала распространения апеллятива и его дериватов и географические пометы у Даля с очевидностью свидетельствуют о проникновении лексемы на Дон с украинской территории, где она известна и в литературном языке, и в народных говорах (ср. укр. став ‘пруд’, уменьш. ставок, ставочок , диал. став, ставок ‘место, где раньше был пруд’ [3, т. 4; 5]). Кроме украинского языка, в значении ‘пруд’ формы от * stavъ известны в белорусском и польском языках. Вероятно, наименование этимологически связано с глаголом * staviti . У Фас-мера приводится сравнение с ср.-нж.-нем. stouwen ‘запруживать, задерживать’ [16, т. 3, с. 742].

Непосредственное соседство и многовековые контакты донских казаков с украинцами не могли не вызвать сложных языковых процессов, результатом которых стало формирование уникальной по составу лексической системы, в которой на равных сосуществуют слова как общевосточнославянского происхождения, так и лексические единицы, появившиеся в говорах в период после выделения русского и украинского языков из общевосточнославянского языкового единства.