Образ доктора Зильберштейна в рассказе В.Я. Зазубрина "Общежитие"

О Владимире Яковлевиче Зазубрине (Зубцове) в 1991 г. В.П. Астафьев писал: «Ему давно следовало бы поставить памятник в Сибири» [1, с. 11]. В интервью журналистам программы «Русские вечера» писатель сказал о нем же: «Это же <…> по европейским меркам – великий писатель!» [16]. Зазубрин – автор первого советского романа о Гражданской войне «Два мира», повести «Щепка», рассказа «Общежитие», одному из ключевых персонажей которого посвящена данная статья.

Рассказ «Общежитие» был написан в первые годы советской власти и напечатан в журнале «Сибирские огни» за сентябрь – декабрь 1923 г. [4] в Новониколаевске (сейчас это город Новосибирск). С точки зрения литературоведа Е.Н. Проскуриной, «именно публикация “Общежития” открыла роковую страницу в судьбе Зазубрина, трагически завершившейся в подвалах Лубянки в 1937 г., после чего его имя было забыто на десятилетия. Причины этого кроются в идеологической позиции писателя, противоречащей основным максимам эпохи, а также в поэтике его произведений…» [14, с. 5].

Создание человека новой коммунистической формации путем улучшения его природы различными средствами, в том числе медицинскими, была важнейшей задачей партии большевиков, пришедшей к власти в России в 1917 г. «Человеческий род, застывший homo sapiens, – предсказывал в своей работе «Литература и революция» (1923) идеолог большевизма Лев Троцкий, – <…> поступит в радикальную переработку и станет – под собственными пальцами – объектом сложнейших методов искусственного отбора. <…> Человек поставит себе цель овладеть собственными чувствами, поднять инстинкты на вершину сознательности, сделать их прозрачными, создать более высокий общественно-биологический тип, если угодно – сверхчеловека» [15]. Эти идеологические установки определяли социально-культурную жизнь советского государства в 20-е гг. ХХ в. и отразились в произведениях советских писателей, в частности А. Богданова (роман «Красная звезда»), Е. Замятина (роман «Мы»), М. Булгакова (повесть «Собачье сердце»), Ф. Гладкова (роман «Цемент»), В. Зазубрина (рассказ «Общежитие») [10].

С теорией радикальной переработки человеческого рода связана доктрина коммунистического быта Л.Д. Троцкого, который утверждал, что «коммунистический быт будет слагаться не слепо, <…> а строиться сознательно, проверяться мыслью, направляться и исправляться» [15]. Творческим откликом на эту доктрину, по всей видимости, явился рассказ Зазубрина «Общежитие». Создавая его, автор, по его собственным словам, ставил задачу «ударить по опошленному быту и сказать, что наше отношение к женщине грубо-варварское, хищническое» (цит. по: [17, с. 132]).

Рассказ начинается с описания дома № 35 на углу Октябрьской и Коммунистической улиц, когда-то принадлежавшего вдове статского советника Обкладовой, а теперь национализированного и переделанного в общежитие сотрудников Губернского исполнительного комитета:

На доме нет соответствующей вывески. Но есть другая, около входных дверей, эмалевая, массивная, как белая каменная плита:

Доктор

Лазарь Исаакович ЗИЛЬБЕРШТЕЙН

Кожные и венерические

Вывеска видна издалека. Даже ночью [4, с. 72].

Таким образом, о докторе Зильберштейне читатель узнает раньше, чем о других обитателях общежития, что, на наш взгляд, говорит о важности персонажа в системе образов зазу-бринского произведения.

Рассказ строится по «кинематографическому» принципу, путем монтажа сцен (описано, кто живет и что происходит в комнатах № 1, 2, 3, 4, 5 общежития, на кухне и в коридоре), смены крупных и дальних планов, ускорения и замедления повествования. Такая форма позволяет наглядно и ярко показать скученность, тесноту, «на фоне которой развиваются отношения между жильцами общежития – ответственными партийными работниками, с любовными конфликтами, кратковременными связями» [14, с. 6], что в итоге приводит к заражению персонажей сифилисом (или люесом: lues с лат. – «зараза»).

Доктор Зильберштейн проживает в общежитии работников Губисполкома в комнате № 5 вместе со своей женой Бертой Людвиговной. Он уже несколько лет работает над «половым вопросом». На основе статистических данных Зильберштейн делает вывод о том, что человечеству грозит вырождение вследствие всеобщего заражения сифилисом. А поскольку «здоровье человечества слишком опустошено, разорено всевозможными болезнями, чтобы можно было допускать такую роскошь, как беременность по личному желанию» [4, с. 78], доктор предлагает искусственно оплодотворять здоровых женщин при помощи ученых специалистов. Жена доктора Берта Людвиговна «вполне разделяет» убеждения супруга и согласна провести эксперимент по искусственному оплодотворению на себе. Для чистоты эксперимента Зильберштейны «давно, по взаимному соглашению, не выполняют функций мужа и жены», хотя, иронично добавляет автор, у Берты Людвиговны есть тайный любовник из комнаты № 3, но «Лазарь Исаакович этого не знает» [Там же].

В четвертой главе (в «Общежитии» главы названы «страничками», видимо, по аналогии со страницами сценария – подчеркивание «ки-нематографичности» рассказа; также есть версия В.Н. Яранцева о перекличках с замятинским романом «Мы», в котором главы являются пронумерованными записями в дневнике главного героя [17, с. 116]) Зазубрин показывает кульминацию, своего рода апофеоз научной деятельности Зильберштейна – искусственное оплодотворение супруги Берты Людвиговны. Картина зачатия женщины «чудесным обра- зом», без соития с мужчиной, перекликается с известным сюжетом Благовещения:

Обе комнаты доктора Зильберштейна закрыты, заперты. Берта Людвиговна <…> лежит на постели, на снежно-чистой простыне. Лазарь Исаакович стоит перед ней в белом больничном халате.

– Берта, ты должна быть счастлива, что судьбе было угодно избрать тебя для такого высокого назначения.

Доктор Зильберштейн настроен торжественно.

– Я сейчас произведу над тобой опыт, который решит судьбу всего человечества (курсив наш. – О.Х. ).

Берта Людвиговна спокойно смотрит на мужа выпуклыми глазами.

– Я счастлива, Лазарь. Я благодарю судьбу, давшую мне такого мужа.

Доктор Зильберштейн гремит на столе колбами, пробирками, стеклянными трубочками, наклоняется над женой [4, с. 81–82].

Слова, которые говорит Зильберштейн Берте Людвиговне, в сознании читателя соотносятся со словами архангела Гавриила, обращенными к Деве Марии, и вызывают комический эффект, поскольку читатель знает, что Берта Людвиговна забеременела вовсе не в результате «гениального» научного эксперимента своего мужа, связанного с искусственным оплодотворением, а из-за тайной близости с жильцом комнаты № 3 Вениамином Ску-рихиным, коммунистом, завхозом Губернской партийной школы. Вениамин в Ветхом Завете – родоначальник одного из двенадцати колен израилевых. Получается, что Вениамин Скурихин, зараженный сифилисом, скоро станет родоначальником «нового» поколения советских людей, вопреки воле доктора Зильбер-штейна.

В конце рассказа выясняется, что в результате беспорядочной половой жизни почти все обитатели общежития (кроме Зильберштей-на и молодого лектора Губпартшколы Феди Русакова) заражены сифилисом и вынуждены ходить на уколы к доктору. Доктор Зиль-берштейн торжествующе думает: «О, вы скоро убедитесь в верности и необходимости моего открытия. О, вы придете ко мне».

Доктор Зильберштейн не знает, что его жена больна, что он слишком поздно произвел над ней свой опыт:

Дни идут. <…> И белой могильной (теперь уже могильной. – О.Х. ) плитой на дверях общежития – массивная эмалевая вывеска.

Доктор

Лазарь Исаакович

ЗИЛЬБЕРШТЕЙН

Кожные и венерические [4, с. 95].

Так «кадр» с эмалевой вывеской в «Страничке последней» обрамляет сюжетную канву рассказа. Автор, говоря словами В.Н. Яранцева, «похоронил» это общежитие, «ибо у общежития не будет потомства: доктор всем беременным сделал аборты» [17, с. 122]. Однако текст вывески с фамилией доктора Зиль-берштейна не заканчивает повествование. Зазубрин не желает завершать рассказ на безысходной ноте и поэтому в финале рисует картину весеннего обновления жизни: «Невидимые теплые потоки ведут разрушительную работу. С крыш глухо сползают снежные пласты. Стучит капель. Звенят, ломаются ледяные сосульки» [4, с. 96].

В губернской партшколе лектор Вишняков пытается предупредить молодежь об опасности заражения сифилисом. Но молодежная аудитория – «пестрый кусок материи» – не понимает Вишнякова, «ей не страшно – она здорова» [Там же, с. 97]. Неслучайно «могильная плита» на дверях общежития «подписана» именем Лазарь, что дает надежду на воскресение обитателей общежития к новой жизни. Но возможно ли воскресение в обществе, где нет веры? И во что могут верить «новые люди»? В грядущий «безбрежный солнечный океан» коммунизма [5, с. 63], привидевшийся Андрею Срубову, герою зазубринской повести «Щепка»? Очевидно, эти вопросы волнуют автора «Общежития», над ними размышляют герои и повествователь.

Обращает на себя внимание поэтика имени Зильберштейн . Фамилия доктора образована от словосочетания zilbershteyn , что в переводе с идиша означает «серебряный камень» [13]. На наш взгляд, в фамилии доктора обыгрываются целебные свойства серебра. С конца XIX в. вплоть до Второй мировой войны раствор серебра в воде, по свидетельству Ю. Константинова, применялся «для внутривенных и внутримышечных инъекций, для полоскания горла, спринцевания, в качестве глазных капель и т. д.» [11].

В облике доктора Зильберштейна угадываются черты Л.Д. Троцкого (Бронштейна), печатавшегося в ленинской газете «Искра» под псевдонимом Перо: «Глаза доктора, черные и большие, вспыхивают сухими огоньками сосредоточенной мысли. Левая рука крутит острый клинышек волос на подбородке.

Волосяные кольца блестящими пружинками свешиваются на лоб. Быстро, как ткацкий станок, снует по бумаге перо. <…> Бегает челнок-перо (курсив наш. – О.Х. ) <…>» [4, с. 75]. Данная аллюзия подчеркивается также фонетическим сходством фамилий Зильберштейн – Бронштейн.

Имя доктора – Лазарь (с иврита «мой Бог мне помог») – аллюзивно связано с образом новозаветного Лазаря из 11-й главы Евангелия от Иоанна (Ин. 11: 1–45) и эпизодом из 4-й главы 4-й части романа «Преступление и наказание» Ф.М. Достоевского, любимого писателя Зазубрина. В этом эпизоде Соня Мар-меладова читает Родиону Раскольникову стихи о воскрешении Лазаря:

«Иисус же, опять скорбя внутренно, проходит ко гробу. То была пещера, и камень лежал на ней. Иисус говорит: отнимите камень. Сестра умершего Марфа говорит ему: господи! уже смердит; ибо четыре (здесь и далее курсив Ф.М. Достоевского. – О.Х. ) дни, как он во гробе».

Она энергично ударила на слово: четыре .

«Иисус говорит ей: не сказал ли я тебе, что если будешь веровать, увидишь славу божию? Итак, отняли камень от пещеры, где лежал умерший. Иисус же возвел очи к небу и сказал: отче, благодарю тебя, что ты услышал меня. Я и знал, что ты всегда услышишь меня; но сказал сие для народа, здесь стоящего, чтобы поверили, что ты послал меня. Сказав сие, воззвал громким голосом: Лазарь! иди вон. И вышел умерший (громко и восторженно прочла она, дрожа и холодея, как бы в очию сама видела): обвитый по рукам и ногам погребальными пеленами; и лицо его обвязано было платком. Иисус говорит им: развяжите его; пусть идет.

Тогда многие из иудеев, пришедших к Марии и видевших, что сотворил Иисус, уверовали в него » [3, с. 281].

В свете данной реминисценции общежитие работников Губисполкома метафорически предстает смердящей пещерой («…в комнатах – неубранные постели, невынесенные горшки, неметеные, немытые полы» [4, с. 77], «…пахнет в общежитии по-старому – ночными горшками, уборной, нафталином, грязным бельем, ладаном» [Там же, с. 93]), а доктор Лазарь Зильберштейн – исцелителем и «воскресителем» людей к новой жизни в «перевернутом» мире советской действительности, где не Бог воскрешает Лазаря-человека, но человек Лазарь становится на место Бога. Неслучайно именно в 4-й главе описывается эксперимент Лазаря Зильберштейна по искусственному оплодотворению (чудесному «воскресению»)

человека, и в 4-й главе «Преступления и наказания» Соня Мармеладова читает евангельские стихи о воскресении Лазаря на четвертый день после смерти. Так сюжет доктора Лазаря Зильберштейна оказывается травестийно развернут в сторону евангельского сюжета о воскрешении Лазаря.

Отчество Зильберштейна – Исаакович – указывает на связь с библейским мотивом чудесного рождения и одновременно маркировано семантикой смеха: Исаак (с иврита) – «он засмеялся» или «тот, который будет смеяться» [8]. Согласно ветхозаветному преданию, девяностолетняя Сарра, когда ей было предсказано, что она родит в таком преклонном возрасте, «внутренне рассмеялась, сказав: мне ли, когда я состарилась, иметь сие утешение? <…> И сказал Господь Аврааму: отчего это рассмеялась Сарра <…>? Есть ли что трудное для Господа? В назначенный срок буду Я у тебя в следующем году, и [будет] у Сарры сын» (Быт. 18: 12–14). Так Бог совершил чудо рождения новой жизни, и на свет появился Исаак, ставший прародителем нового поколения людей. А доктор Зильберштейн, занимающийся искусственным оплодотворением и абортами, определяющий рождение и смерть, посягает на божественные функции и становится своеобразным псевдобогом, что иронически обыгрывается автором.

Описывая своего персонажа, Зазубрин использует лексические повторы, в которых, на наш взгляд, сквозит авторская ирония: «Доктор Зильберштейн пишет книгу, которая должна указать человечеству правильный путь. Доктор Зильберштейн, кроме почти законченной гениальной книги*, имеет еще прекрасную жену <…> Доктор Зильберштейн, неоспоримо, необходимый, нужный работник. Доктор Зильберштейн человек с огромной инициативой. <…> Доктор Зильберштейн стучит по коридору сапогами и палкой. Доктор Зиль-берштейн идет на очередную прогулку. <…> Доктор Зильберштейн окончательно убежден в своей гениальности. Доктор Зильберштейн счастлив» [4, с. 78, 84–86]. Так на уровне поэтики подчеркиваются самонадеянность и тщеславие героя.

Можно предположить, что слава необыкновенно популярного в начале ХХ в. немецкого профессора-экспериментатора Вильгель- ма Конрада Рентгена (1845–1923), которому в 1901 г. была присвоена первая Нобелевская премия по физике, а в 1920 г. в Петрограде поставлен памятник, не давала покоя Зиль-берштейну. На это указывает имя жены доктора Зильберштейна – Берта Людвиговна – явная аллюзия на супругу Вильгельма Рентгена, которую звали Анна Берта Людвиг. Известно, что на своей жене Рентген ставил опыты с Х-излучением, в частности, известен рентгеновский снимок ладони Берты Людвиг с кольцом на пальце.

В романе «Мы» Евгения Замятина Х-лу-чами прижигается участок мозга для излечения от «фантазии», приводящей к опасному для Единого Государства инакомыслию. В романе Замятина известие о Великой Операции дается как «текст в тексте»: герой Д-503 читает о ней на первой странице Государственной Газеты:

На первой странице Государственной Газеты сияло:

«Радуйтесь!

Ибо отныне вы – совершенны! <…> Последнее открытие Государственной Науки: центр фантазии – жалкий мозговой узелок в области Варолиева моста. Трехкратное прижигание этого узелка Х-лучами – и вы излечены от фантазии –

Навсегда.

Вы – совершенны, вы – машиноравны, путь к стопроцентному счастью – свободен. Спешите же все – стар и млад – спешите подвергнуться Великой Операции. <…> Да здравствует Великая Операция! Да здравствует Единое Государство, да здравствует Благодетель!» [7].

Вывеска доктора Зильберштейна в рассказе Зазубрина тоже предстает как «текст в тексте», она фигурирует на первой странице «Общежития» и воспринимается как призыв к излечению ради совершенного будущего. Аллюзии на роман «Мы» позволяют трактовать образ доктора Зильберштейна как образ-предостережение, который можно поставить в один ряд с фигурами ученых, проводящих опыты над человеческой природой: Вагнер, создающий Гомункула («Фауст» И.В. фон Гете), Виктор Франкенштейн («Франкенштейн, или Современный Прометей» Мэри Шелли), доктор Моро («Остров доктора Моро» Г. Уэллса), марсианские специалисты в романе А. Богданова «Красная звезда», кинематографический образ доктора Калигари (фильм «Кабинет доктора Калигари» (1920) режиссера Роберта Вине), профессор Преображенский («Соба- чье сердце» М. Булгакова), профессор Керн и доктор Сальватор («Голова профессора Доуэ-ля» (1925) и «Человек-амфибия» (1927) Александра Беляева) и др.. Зазубрин предостерегает от самонадеянного вмешательства в природу с целью ее «улучшения».

Еще один возможный прототип доктора Зильберштейна – врач Арон Борисович Зал-кинд (1889–1936). Косвенно на это указывает заметка в газете «Советская Сибирь» (№ 12 за 1924 г.), где приводится реплика Зазубрина на заседании литературного кружка при Комклу-бе 9 января о том, что в «Общежитии», «основываясь на работах Гельфанда и Залкинда, он имел право говорить, что среди коммунистов есть и больные, и люди, неправильно оценивающие роль половых отношений в комплексе мер физиологических отправлений организма» (цит. по: [17, с. 132]).

Залкинд в год публикации «Общежития» работал над «Двенадцатью половыми заповедями революционного пролетариата», которые, как и «почти законченная гениальная книга» зазубринского персонажа доктора Зиль-берштейна, должны были «указать человечеству правильный путь» [4, с. 78]. Так, 12-я «половая заповедь» гласит: «Класс в интересах революционной целесообразности имеет право вмешаться в половую жизнь своих сочленов. Половое должно во всем подчиняться классовому, ничем последнему не мешая, во всем его обслуживая» [6]. «Заповеди» доктора Зал-кинда вполне соотносятся с «гипотезами» доктора Зильберштейна, которые сводятся к следующему:

• 1.    Человечеству грозит всеобщее заражение сифилисом и, следовательно, вырождение.

• 2.    Спастись от вырождения человечество может только полным уничтожением семьи (этого главного рассадника венерических болезней), функции мужа и жены должны отпасть. Оплодотворение должно быть только искусственным.

• 3.    Общество, в лице ученых специалистов, и только общество, правомочно решать вопросы зачатий и рождений. Здоровье человечества слишком опустошено, разорено всевозможными болезнями, чтобы можно было допускать такую роскошь, как беременность по личному желанию.

• 4.    Человечество будет спасено, если ученые будут производить отбор здоровых женщин и искусственно оплодотворять их [4, с. 78].

Итак, образ доктора Зильберштейна можно рассматривать как художественную реакцию Зазубрина на троцкистскую теорию ра- дикальной переработки человеческого рода от «застывшего homo sapiens» до «если угодно – сверхчеловека» [15]. Такой «переработке» старого человека в нового должен способствовать определенным образом организованный коммунистический быт, и большевикам следует показывать пример обустройства этого нового быта на началах разумности, сознательности, коллективизма (согласно Троцкому, «жизнь, даже чисто физиологическая, станет коллективно-экспериментальной» [15]). В реальности же, как показывает Зазубрин на страницах рассказа, сами коммунисты, проживающие в общежитии, в результате беспорядочных половых связей становятся разносчиками сифилиса и пациентами доктора Зиль-берштейна.

Доктор недоумевает, почему партия большевиков «так ревниво оберегает своих членов от всяких идеологических влияний и совершенно игнорирует опасность влияний физических, половых» [4, с. 84]. Неслучайно литературовед А.В. Горшенин отметил, что автор на страницах «Общежития» поднимает вопросы нравственного реноме коммуниста, цельности личности «партийного работника, в сфере влияния которого находятся многие другие люди. <…> В зазубринском рассказе сифилис – не просто болезнь; это своего рода зловещий предупредительный знак на пути начинающейся духовной проказы и распада личности» [2, с. 22–23]. И доктор Зильберштейн, исправляющий «изъяны» совместного проживания, врачующий жильцов от «заразы», выступает своего рода «ассенизатором» Революции, что сближает его с лирическим героем Владимира Маяковского (поэма «Во весь голос», 1929–1930):

Я, ассенизатор и водовоз, революцией мобилизованный и призванный.

Неважная честь, чтоб из этаких роз мои изваяния высились по скверам, где харкает туберкулез, где б… с хулиганом да сифилис [12].

Рассказ «Общежитие», с точки зрения В.Н. Яранцева, вместе с двумя произведениями Зазубрина, созданными в 1923 г. (повестью «Щепка» и рассказом «Бледная правда»), составляет своеобразную трилогию, в которой «красный» мир, побеждающий в романе «Два мира», вдруг «стал отступать, обнаруживая свое одиночество (“Бледная правда”), душевную (“Щепка”) и телесную (“Общежитие”) ущербность» [17, с. 115]. В образе доктора Зильберштейна, на наш взгляд, отразилась свойственная В.Я. Зазубрину сложность, неоднозначность восприятия революционных преобразований. Автор верил в идею революции, но не мог не видеть опошленной и бесчеловечной реализации этой идеи [9]. Анализ образа Лазаря Исааковича Зильберштейна позволяет трактовать «Общежитие» как рассказ-предупреждение.