Образ художника в романе Дж.Барта "Письма"

Подобно Платону, строившему свои сочинения в виде диалогов и придававшему особое значение философии, Барт в стремлении отобразить свою концепцию личности, и особенно личности художника, создает эпистолярный роман «LETTERS» [Barth 1979] как структуру, позволяющую разуму познавать «формы» и выдвигать «идеи», такие как истина и благо. Но, если древний ученый приписывал «разум» «правителю-мудрецу», то Барт видит его в творческих способностях художника.

Как пишет сам прозаик, он создает в романе образ себя как «несколько загадочного буффона, активно размахивающего региональным флагом и оркестрирующего на национальном уровне системную кампанию» [Barth 1979: 748], которой является «автор». Его цель – создать единый эпический стиль, который бы способствовал единению народов, «образовав мост над пропастью» [Barth 1979: 40], был жизнеутверждающим и вдохновляющим не только для художника, но для всего человечества. В представлении Барта это способен свершить только великий художник – личность, отличающаяся противоречиями, однако единая в своей основе. Два элемента присутствуют в такой системе: биографический автор и автор как субъект сознания, выражением которого является все произведение [Корман 1982: 4]. Ее идеальный аспект воспроизводит диалог сознаний автора и читателя, превращая материальный текст в духовную ценность – художественное произведение.

Структурируя «ПИСЬМА» как разделяющиеся на множества «потоки сознания», Барт воспроизводит свою «Душу – внутренний мир художника, внутренний процесс, внутренний ритм жизни, чувства и мысли» [Бочкарева 2000: 17]. В эпистолярном романе этот мир представлен противоречивыми ощущениями респондентов, которые символизируют различные литературные тенденции, сформировавшиеся в США во второй половине ХХ в., что характеризует автора как артистическую натуру, способную выражать разные точки зрения. В эпистолах воображение художника передается как повествовательные ситуации, пересекающие субъектные границы «я» и «другого». Такой передаче мыслей способствует и подчеркнутая графика писем, которые, подобно рамкам, или кинокадрам, определены для каждого концептуального объекта в памяти писателя.

Исследуя в эпистолярном жанре литературный процесс в США, оценивая собственный творческий вклад, Барт описывает « три концентрических сна осознания » [Barth 1979: 46]. Подобный способ постижения описывается как « особый режим человеческого существования , который позволяет “познать самого себя”» [Пигалев 2003: 83]. А через свое «я», сообразующееся с мыслями и идеями, высказанными в собственных романах, а также – в произведениях выдающихся писателей американской и мировой литературы, автор стремится вывести некое «среднее», которое характеризует личность активную, имеющую

высокие притязания. По мысли Барта, эта «мобильная» личность всегда готова «обратить энергию на дело мира» [Barth 1979: 317]. Она «не только откликается на витающие в воздухе идеи, но и несет за эти идеи ответственность» [Interviews with Contemporary American Novelists 1983: X].

Подчеркивая роль истинного литератора в процессе становления американской словесности, автор «ПИСЕМ» убежден, что в эпоху, когда литература «истощена», а ее формы устарели и необходимо найти способ их оживить, только «уважаемый, заслуживающий дополнительного балла и очень преданный авангардист является настоящим “доктором литературы” […] вероятно, даже революционером в лечении, чей терпеливый пациент – Литература […] если не на исходе, то уж не так молода, как была прежде» [Barth 1979: 50].

Используя античную традицию «овеществления» душевной жизни, Барт стремится через персонажей эпистолярного романа показать эволюцию литературных жанров в американской словесности. Поэтому автор структурирует свои эпистолы как сплошной поток сознания, в котором психологизм, апеллируя к самосознанию, обезличивает персонажей. О такой особенности литературного текста говорил еще З. Фрейд, утверждавший, что психологизм в литературе нового времени влечет за собой «тенденцию “убывания” характера как устойчивого комплекса психологических черт личности» [Фрейд 1991: 54]. Эта склонность связана с плотностью переплетения внешних и внутренних факторов, воздействующих на личность, со стремлением изобразить их в реальной сложности, а также многовариантности, которые размывают индивидуальные характерологические черты персонажа.

У Барта из такого синкретичного, «безличного» эпистолярного хора выделяется личность художника, в котором усматривается «нарождающееся личное начало» [Теория литературы, 2: 23]. Прозаик находит этого «мнимого лауреата Мэриленда жутким шарлатаном […] писавшим безумные вирши» [Barth 1979: 6]. Его эпистолы «Отражают Мнение, которому ни в коем случае нельзя верить (хотя эпизод с сенеками вполне мог произойти так, как он описал)» [Barth 1979: 107], – вставляет ремарку Барт, подчеркивая национальные корни американской литературы. Но, выделившись из общей массы, лидер уподобляется «богу как активному субъекту в функции действия, впоследствии он станет “автором”», а «в своей пассивной (объектной) ипостаси – в функции претерпевания и умирания – это “герой”» [Фрейденберг 1998: 85].

А, как известно, еще в Древней Греции понятия «умереть» и «стать героем» были синонимичными понятиями. Размышляя по аналогии, можно предположить, что Барт изображает своих персонажей «героическими» воплощениями литературных направлений. Удовлетворив на определенный момент потребности литераторов, они, как люди, умирают, чтобы «перейти от исторического плана к мифологическому […] к шевелениям странной новой эмоции» [Barth 1979: 508], указывающей на «переход [который] происходит в нем [герое-художнике. – Т.В.] и через него […] встают проблемы действительности и возможности человека, свободы и необходимости и проблемы творческой инициативности» [Бахтин 1979: 203]. Поэтому из исходной слитности автора и героя Барт постепенно выделяет изображение личности истинного художника – «сверстника нации», который «в пожилые годы увидел все в ином свете… в полном недоумении возвратился к Материнским Болотам (еще один образ словесности в романе. – Т.В.), чтобы разобраться, грезя в смолистой тени…» [Barth 1979: 47]. Стремясь примирить общество и человека, прозаик создает и особый стиль гармонии в произведении из «дерзких» эпистол, чтобы «оставить свой след в столетии» [Barth 1979: 765].

Превращение певца в поэта – переход от безличного автора к собственно автору – осуществляется в эпистолярном романе, когда в «библиотечном» пространстве «ПИСЕМ» голоса респондентов, по признанию Барта, начинают звучать, как « stercorant » [Barth 1979: 15]. В этом стереохоре выделяется голос автора Амброуза Менша – символ «бессмертного человека». Очевидно, что Барт при создании этого образа обращался к древнегреческой мифологии, в которой «ambrosia» означает ароматную пищу богов, дававшую им вечную юность и бессмертие. Поэтому «немецкий человек» Meнш – человек смертный и бессмертный – символизирует в эпистолярном романе великого писателя, чья карьера повторяет историческое развитие романа от реализма до модернизма и формализма Высокого Модернизма.

Как представитель нового направления Менш, по убеждению Барта, должен работать над формальным сценарием, который должен стать ароманом, выражающим «не тенденциозную “насущность”, но возврат Обратно к Основам», то есть стать, в некотором смысле, традиционным, реалистическим, чтобы внести в жизнь и литературу «мир и гармонию» [Barth 1979: 673-674]. Герой пишет неизвестному «Yours Truly», чье смытое водой послание он нашел на берегу океана. В нем «ни текста, ни подписи!» [Barth 1979: 232]. Эти пустоты в письме дают Амброузу – а вместе с ним и автору – огромный простор для фантазий, для поисков такой литературной формы, которая «не будет отвергать прошлое и не будет рабски подражать ей». Живя «в тонущей башне», Менш ощущает в себе качества великой личности, когда, отправляя письма по воде, словно по почте, обращается к миру «словами и манерами шутовскими». Герой называет себя «кандидатом в почетные члены человечества». «Остроумный, добродушный и прекрасно осведомленный, он становится одержимым» [Barth 1979: 61-63].

Создавая новый стиль в романной литературе, что обусловлено «великим жанровым фактором» [Фрейденберг 1998: 87], анализируя романную форму от самых корней, то есть не от определенного, оформившегося жанра, а от живой и подвижной стихии народно-смеховой культуры, Барт обращается в «ПИСЬМАХ» к гротескно-фантастической форме изображения. Здесь индивидуальные фантазии автора как понятийные структуры предстают в романе «Замком Менша», или «Безумием Менша»: «Некоторые считали эту башню уродливым домом, хотя и подходящим к этой местности…» [Barth 1979: 155]. С безумием ассоциируется и «камера oбскура» [Barth 1979: 61] – символическое изображение рабочего кабинета прозаика. Здесь Амброуз сочиняет эпистолы своей Музе – Леди Амхерст, которая знала «старых мастеров модернистской литературы, а также их традиционных противников, создавших Литературу Воплощения».

Это «Прекрасное Воплощение Великой Традиции» [Barth 1979: 39-40] настойчиво пишет свои поначалу «безответные» письма, призывая молодого прозаика – персонажа Автора Джона Барта – «взяться за перо во имя единения» [Barth 1979: 3] с литературой. Постепенно создается полемика с традиционной определенностью характеров персонажей, превращая спор в своеобразную форму отображения внутреннего мира писателя. Автор обращается к литературным реминисценциям, но все время спорит с предшественниками. Причем эти отголоски выражены в ссылках, намеках, аллюзиях, которые он комментирует, помещая «пометки на полях» внутрь произведения. И эпистолярный роман структурируется как соединяющий в себе разные жанровые начала – социально-психологической, интеллектуальной прозы, множество разных традиций.

Желая примирить романтизм с реализмом, Барт стремится создать образ современного литератора, не идеализируя действительность, не отрываясь от жизни. Автор высказывает надежду, что образ настоящего художника в наш прагматичный век тоже отличается « романтичностью » [Barth 1979: 283], мечтательностью, то есть обладает качеством, которое помогает перевоссоздать прошлое сообразно своим идеальным о ней представлениям.

Производя в романе слияние европейского цивилизованного и «примитивного» взглядов посредством фольклорной стилизации (чему способствует обращение автора и к индейской мифологии), ради восстановления связи времен в едином неизменном времени, Барт стремится сконструировать вечный образ, помогая увидеть в частном общее. Поэтому в «ПИСЬМАХ» Менш вовсе не отказывается от житейского, конкретного, временного ради мифического и вечного, а напротив, вырисовывает конечное, открывая вечное, превращая героев мифа в эпистолы-созвездия Персея и Медузы. Связывая времена, переосмысливая миф о Персее, который уже в зрелом возрасте решает «переиграть подвиги своей юности», но сделать это сознательно, писатель «с помощью восстановленной и воскрешенной Медузы – чей правдивый и пристальный взгляд, если верно его понять, может даровать бессмертие, а не смерть – переступает пределы своей безнадежной цели и становится небесным созвездием» [Barth 1979: 345-346].

Таким образом, раскрывая глубинные основы образа художника-постмодерниста, писатель раскрывает этический поиск личностной истины посредством внутренней работы души и мысли, споря с самим собой ради единения с миром литературы, которая уже имела периоды расцвета в произведениях великих писателей прошлого, таких как Л.Н.Толстой, О.де Бальзак, Г.Флобер, У.Фолкнер, М.Пруст и др.