Образ рябчика (Bonasa bonasia) в карельской мифологии

К ак писал Е. В. Мелетинский, обосновывая понятие мифологического правремени, нынешнее состояние мира оказывается «следствием событий давно прошедшего времени и действий мифических героев, предков или богов. <…>

Мифическая эпоха — это эпоха первопредметов и перво-действий <…>, священное хранилище <…> магических и духовных сил, которые продолжают поддерживать установленный порядок в природе и обществе…» [Мелетин-ский: 173–174].

Одним из примеров подобных мифологических представлений является руна, записанная в 1872 г. финским собирателем Акселем Бернером в дер. Ладвозеро от сына знаменитого рунопевца Архиппа Перттунена Миихкали (Arhippaińi Miihkali). Она повествует о непорочном зачатии некой девы, которая в последней, пятидесятой, руне «Калевалы» Лённро-та названа Марьяттой, что является несомненным указанием на Деву Марию. Ее сюжет связан с воскрешением Христа (отрывок приводится ниже в авторском переводе):

«Дева съела ягоду и забеременела, у нее родился сын, но он вскоре пропал. Мать отправляется на поиски, спрашивает у дороги, у луны и у солнца, не видели ли они ее сына. Солнце рассказывает ей о том, что ее сына убили и похоронили. Она приходит на могилу и плачет там, как вдруг сын обращается к ней, жалуясь, что ее слезы жгут его тело как горящие искры. Она не может поверить, что сын разговаривает с ней. “Я поверю только тогда, — говорит мать, — когда рябчик из кипящего котла взлетит в воздух”. Рябчик взлетает (вспархивает), земля сотрясается, кровь Бога содрогается» (здесь и далее перевод мой. — А. К. ). — «Neiti on syönyt marjan ja tullut raskaaksi, synnyttänyt pojan. Poika häviää, äiti lähtee etsimään, kyselee tieltä, kuutamolta ja au-ringolta. Päivä kertoo, että ovat pojan murhanneet ja haudanneet. Menee haudalle ja itkee siellä. Yhtäkkiä poika sanoo: “Mäne poijes, äityeni, polttau kuin tulikipunat. En mie uso ennen kun pyy pyräh-täy lentämähe kiehuvasta kattilasta”. Pyy pyrähti, moa järähti, Juma-lan veret vavahti» (SKVR I, 2, 1107)¹.

Ря́ бчик (лат. Bonasa bonasia), о котором идет речь в тексте, птица из отряда курообразных, самый мелкий представитель тетеревиных, широко распространенный в лесной и таежной зоне Евразии. Вес даже самого крупного рябчика редко превышает 500 гр. В лесу его сложно спутать с другими тетеревиными птицами, от которых он отличается не только небольшой величиной, но и достаточно узнаваемым окрасом. Русское название птицы связано с ее пестрым, «рябым» оперением2.

Почему именно рябчик должен взлететь из котла и почему от вспархивания этой небольшой птицы сотрясается земля, — не объясняется. Гораздо больше деталей мы узнаем из следующего текста. Согласно северным легендам, некогда на Пасху Богородица «ходила по земле». Священник Янгозерского прихода Поросозерской волости Александр Петропавловский в рукописи, датированной 1855 г., хранящейся в архиве Русского географического общества (РГО), так описывал представление о Воскресении Господа и связанный с этим образ рябчика:

«О Пасхе во время произношения слов “Христос воскресе” подымают обе руки скоро и говорят: “Воистину воскресе”. Поднятие рук основывают на следующей басне: По погребении Господа, Пресвятая Богородица, придя домой во время Пасхи, начала скать сканцы (пресные пироги, первое кушанье жителей Повенецкого и Петрозаводского уездов) и жарить на сковороде рябчика. В это время кто-то пришел и сказал: “Христос воскре-се”. Богородица, усумнясь в этом, сказала: “Буде рябчик, изжаренный мною, оживет и полетит, то и я уверюсь в воскресении Господнем”. Рябчик ожил и полетел. Пресвятая Богородица, уверившись в воскресении Господнем, воскликнула: “Воистину воскресе!” Раскольники, подражая рябчику, улетевшему на воздух и возвестившему Пресвятой Богородице воскресение Господа, подымают руки до головы скоро, как бы крылья и говорят: “Воистину воскресе”»3.

Здесь приведен один из вариантов некогда популярной в Карелии легенды из собрания «народной Библии», использующей авторитет святых для объяснения всякого рода (в данном случае календарных) запретов и установлений.

Далее обратимся к трем характерным для этого жанра текстам, записанным в разных районах расселения карел: в Беломорской Карелии (дер. Суднозеро Вокнаволоцкой волости), в Северном Приладожье (дер. Орусъярви Салминско-го прихода) и на севере Олонецкой губернии (дер. Вирда Ре-больской волости):

«Говорят, что Дева Мария утром в Пасху раскатывала тесто на сульчины (сканцы). Это было тогда, когда сын ее пропал.

Когда он пришел утром в Пасху к ней — у нее рябчик варился в кастрюле, так этот рябчик прямо из кастрюли взлетел, а скалка у нее в руках сломалась. Потому нам и не давали старые люди в Пасху делать сульчины, что это грех такой. Да и мясо тоже запретили в Пасху варить, что не надо бы мясо варить в этот день». — «Sanottih jotta Neitšyt Moarie oli Äijänpäivän huomenessa sulttšinoa ajellun. Niin siitä kun se oli se poika hänellä kateissa silloin. Se siitä kun tuli Äijänpäivän huomenessa hänen luokse — hänell oli pyy kattilassa kiehumassa, niin se pyy läksi kattilasta lentoh, ta siitä poalikka katkesi keässä. Siitä meil ei annettu Äijänpäivänä ajella sulttšinoa, ne vanha kansa, jotta se on reähkä siitä semmoni. Ta i lihan keitäntä kiellettih, jottei pitäis lihoa keittöä sinä peänä»4.

«В ночь на Пасху принесли весть матери Спаса, что Спаситель восстал из мертвых. Она сказала: “Я раньше не поверю, пока рябчик из котла не вылетит, до этого не поверю”. Когда она сказала эти слова, рябчик вылетел из котла. Тогда она взяла и выбросила скалку в печь, она больше не будет скать (корку пирога). Ведь это была бы работа. Поэтому не скут (корки пирогов) в пасхальную ночь. В Великий четверг убирают с глаз долой эти скалки и веретена. Старые люди говорят, что увидишь летом змей, если увидишь веретена во время Пасхи.

Она пошла похристосоваться с сыном и взяла с собой золотое яйцо. Но Спас сказал: “Нет, не приветствуй меня таким яйцом!”. Он взял и сжал снег в руке, получилось прямо как куриное яйцо. “Это есть, — говорит, — у всех бедных, а золотое яйцо есть только у богатых”. Поэтому ведь и стали христосоваться яйцами». — «Äjjämpeänyöl tuodih viesti Spoasan emäl, što Spoassu nouzi. Häi sanou: “Minä en usko, kun ei pyy kattilas pyrähtänne lendoh, sin en usko”. Sil sanal pyy kattilaz lendoh pyrähtih. Sit häi otti da värttinäzen lykkäi pättših, häi enämb ei ajele. Se tuli, näit ku roado. Sentähhäi ei ajella äjjämpeänyöl. Suurinellämpeän ne peitetäh eärez värttinäzet, piiraida kezreändyvärttinät peitetäh. Vanhu rahvas sa-notah, što kezäl näid madoo, värttinöi ku näid äjjämpäivän aigoa.

Häi lähti kristottamah poigoa, kuldazen jäitšän otti da lähti kris-tottamah poigoa. A Spoassu sanoi, ga “äl älä netšil jäitšäl minuu kristota!” Häi otti da lumes kobristi jäitšän, se ku kananjäittšy rounu rodih. “Tädä on”, sanou, “kaikil keyhil, a kuldastu jäittšeä ei ole, ku bohatoil on vai”. Sendähhäi se lähti kananjäittšy da kristotandu»⁵.

«В ночь на Пасху принесли Богородице весть, что ее сын пришел в церковь. Мать говорит: “Не верю”. “Рябчик, — говорит, — в котел положен вариться и петух; вот если рябчик выпорхнет из котла и полетит, а петух встанет на дужку котла и запоет, то тогда только поверю, что мой сын в церкви”. — Рябчик выпорхнул из котла, и петух запел. Говорят: “Смотри, уже идет твой сын из церкви!” Она стояла у стола, раскатывала сульчины, и, возрадовавшись, выскочила из-за него, даже не догадалась скалку из рук бросить, с ней и пошла, побежала навстречу. Сын Божий заплакал, говорит: “У меня и так горя предостаточно, так еще и мать идет с палкой бить меня”. Он взял скалку из рук матери, сломал ее о колено и сказал: “Будь проклят тот, кто в этот день будет скать или мясо в котел положит!”». — «Tuodih viesti äidille peäsiäisyönä, jotta poigas on kirkossa. Äiti sanoi: “En usko”. “Pyy on” sanoi, “pandu kattilaan kiehumaan da kukko; pyy kun ei pyrähtäne lentoon kattilasta, kukko nousse kattilan pangalle ja laula ja siitä vassa uskon, jotta miun poiga on kirkossa”. Pyy pyrähti ja kukko laulo. Sanotaan: “Katšo, jo tuloo poigas kirkosta!” Heän oli stolalla šultšinoa ajelemassa, heän kun hyppäi hyvällä mielin, ei malttanut piiroovärttinäistä heitteä, mäń sen kanś, juok-si vastah. Poiga rupeis siitä itkemäh. Jo sano: “Miulla ois muuta jo goroa kyllälti, niin vielä moamo tuloo poalikan kera lyömäh”. Heän otti poalikan emolla keästä da katkai polvia vasse (kirosi): “Buit proklat, kuka tänä piänä ajelloo eli lihoa kattilaan panoo!”» (SKVR II, 330).

Календарный запрет на Пасху скать пироги и варить мясо объясняется в народном сознании действием, объединяющим образы Богородицы и Христа с вылетающим из котла рябчиком как аллегорией невозможного, но, тем не менее, происходившего в мифологическое время. Во втором тексте (записанном в Северном Приладожье) наряду с перечисленными образами представлен также образ яйца, «объясняющий» рождение обычая христосованья, а в третьем — выпрыгнувший из котла и запевший петух. Следует заметить, что на западе восточнославянского ареала широко известны легенды о внезапном оживании петуха и рыбы (или только петуха) как знаке воскрешения Христа. Они были приготовлены для употребления в пищу разбойниками, распявшими Христа6. Одной из причин того, что в приведенных выше текстах наряду с образом рябчика выступает образ петуха, является тот факт, что у большинства карел (как и вообще на Севере) еще сотню лет назад куроводства как такового не было, а лов дичи

(напр., рябчиков, куропаток) силками был широко распространенным промыслом.

Однако указанная причина скорее всего не была определяющим фактором. В Тулмозерской волости Олонецкой губернии был записан текст (на финском языке), в котором сохранился «мостик», соединяющий «пасхальный сюжет» о Богородице с этиологическим преданием (т. е. рассказом о происхождении свойств и качеств окружающей человека среды, особенно животного мира) о тяжелом полете рябчика, варианты которого известны многим народам Северной Евразии:

«Деве Марии приносят весть, что сын ее пришел в церковь. А она в это время скала пироги. “Только тогда я поверю, когда варящийся рябчик взлетит из котла в воздух и скалка в руке загремит (стукнет)”, — заявляет она. Скалка стукнула, и рябчик вспорхнул в воздух. Тогда она пошла увидеть сына. Взяла с собой золотое яйцо. Спас говорит ей: “Иди и принеси куриное яйцо, потому что их хватит на всех. Не у каждого есть золотое яйцо”. С тех пор в Пасху никто не готовит пироги. И люди приветствуют друг друга куриными яйцами.

Рябчик потому летит так тяжело, что ему пришлось утром в Пасху вареным вылететь из котла. Маленькая птица, тяжелый полет. По слову Спаса полетел. Говорят: “Рябчик вспорхнет, земля сотрясется”». — «Spoassu tuli kirkkoon. Neitsyt Maria oli piirakoita kaulimassa. Hänelle vietiin viesti: “Poikasi tuli kirkkoon”. Maria sanoi: “Sitten minä vasta uskon, kun kiehuva pyy hyrähtää padasta lentoon ja värttinä kädessäni kalahtaa”. Värttinä kalahti ja pyy hyrähti lentoon. Sitten hän lähti poikaa tervehtimään. Otti mu-kaansa kultaisen munan. Spuassu sanoi hänelle: “Mene ja tuo kanan-muna, sillä niitä riittää kaikille. Ei kaikille ole kultaista munaa”. Siitä saakka ei pääsiäisenä ole valmistettu piirakoita. Ja ihmiset tervehtivät toisiaan kanamunilla.

Pyy lentää sen töhden niin raskaasti, kun sen on täytynyt pää-siäisaamuna lähteä kypsänä padasta lentoon. Pieni lintu, raskas lento. Spoasan sanasta lähti lentämään. Sanotaan: “Pyy pyrähtää, maa järähtää”»7.

Последняя фраза: «Рябчик вспорхнет, земля сотрясется» — имеет значение некого кода, похожего на иносказание или поэтический троп. В значительном количестве вариантов в российской и финской Карелии записан другой сюжет о рябчике, не имеющий отношения к Пасхе. Этот сюжет использовался в качестве своеобразного пролога, описания мифологического перводействия, объясняющего причину вывиха в заговоре, где эта фраза была ключевой. Вот его зачин:

«Рябчик был раньше с корову величиной. Когда он взлетал, то вся земля сотрясалась, такой он был тяжелый. И вот когда Иисус ехал на лошади верхом, рябчик этот взлетел. Лошадь Иисуса испугалась, упала на колени. Тогда Иисус рябчика уменьшил. Раньше в нем было много белого мяса, теперь только немного на груди. Раньше весь рябчик был из белого мяса. Когда уменьшил его, то оставил только немного старого мяса, остальное мясо более красное» (записан в Салми). — «Pyy ol’ ennen näit ku maho. Sit ku lähti häi konzu lendoh, kai moa jytettii, ku oli jygei. Sit ku Jiezuz ajoi hevol, sit se pyy lähti lendoh. Sit se Jiezuksen hebo pöll’ä’styi, pakui polvilleh. Sid näid Jiezus pyyn pienedi. Ennen oli suuri liha se valgei, nygöi onhäi ryndähäz vai on vähäne, ennen oli kai valgiennu lihannu, kogo pyy. Sit pienendi hänen da endisty lihoa jätti vai vähäzen, muu liha ruskiemb on»8.

Далее говорится о том, как Христос берется за ногу лошади и произносит заклинание, излечивающее ее от вывиха. Вариантов этого заговора довольно много. В других записанных в Карелии коротких этиологических рассказах приводится аналогичная указанной в прологе заговора от вывиха причина, почему рябчик так тяжело и с шумом взлетает и как у других птиц (и даже рыб) появилась полоса белого мяса:

«Рябчик был очень большой птицей. Когда Бог ходил по земле, как-то в это время рябчик взлетел, так прямо земля сотряслась, когда он взлетел. Бог испугался так, что у него вся кровь всколыхнулась. После этого Бог взял у этого рябчика белого мяса и разделил между всеми птицами. И после этого рябчик стал таким маленьким» (записано дер. Бабья Губа Кон-докской волости Беломорской Карелии). — «Pyy oli oikein suuri lintu. Ni Jumala kun oli moalla teälä kävelömässä, siitä se ku läksi se pyy lentoh, niin se kun hyppäi lentoh, niin niinkun moa ois tärähtät kun se läksi. Jumala pölästy, jotta häneltä veret värähti, kun se pyy läksi lentoh. Siitä Jumalan ois pität ottoa siitä pyystä joka linnulla täkkäliha ta siitä pyy jäi niin pieneksi»9.

«Когда птиц небесных в начале времен создавали, сделал Бог-Отец рябчика самой большой, прямо-таки громадной птицей. Однажды шел сын Иисус по лесу, рябчик вспорхнул, земля задрожала, сердце Иисуса содрогнулось … В наказание за испуг Сына Божьего Бог-Отец схватил рябчика, выхватил нож из-за пояса и отрезал у рябчика большие куски мяса, отдав их другим птицам. О том случае говорит нынешняя малая величина его и полоски белого мяса у других птиц» (записано в дер. Конец-Остров Ребольской волости Олонецкой Карелии). — «Kun taivaan linnut aikojen alussa luotiin, teki Isä Jumala pyystä kaikkein suurim-man, oikein jättiläismäisen kokoisen. Kerran käveli Jesus-poika kangasta ja pyy pyrähti, maa järähti, Jeesuksen sydän särähti… Ran-gaistukseksi tästä Pyhän säikähtyttämisestä sieppasi Isä Jumala pyyn kiinni, otti veitsen vyöltänsä ja silpoi pyystä suuria kappaleita antaen ne toisille taivaanlinnuille ruumiisiinsa liitettäviksi. Tästä tapahtu-masta on vieläkin todistuksena pyyn nykyinen pieni koko ja n. s. täkkäliha (valkea liha) muilla linnuilla» (SKVR II, 373).

«Рябчик был такой большой, что даже Бога напугал. Потом маленьким стал, его мясо отдали каждой рыбе, в каждой рыбе есть мясо рябчика. Рыбу раньше в посты не ели, потому что в ней есть мясо рябчика» (записано в дер. Софпорог Кестень-гской волости Беломорской Карелии). — «Pyy oli niin suuri, jotta Jumalan säikähytti, siitä pienekse tuli. Pyyn lihoa pantih joka kalah, joka kalas on pyyn lihoa. Kaloa ei ennen syöty pyhissä, sentäh kun niis on linnun lihoa»10.

Карельские мифологические рассказы и легенды, в которых так или иначе встречается образ рябчика, делятся на две группы: 1) про вылетающего из котла рябчика («пасхальный») и 2) огромного рябчика, пугающего Христа или святых. Причем «пасхальный» сюжет, насколько нам известно, не имел распространения на современной территории Финляндии, ибо он касался православных установлений. Последние три варианта легенды про рябчика (как и зачин заговора) уже не имеют отношения к Пасхе, к тому же они соединяют предание о том, почему рябчик такой маленький и почему в нем лишь немного белого мяса, с заговором при лечении вывиха, где в качестве действующих лиц могут выступать как Иисус Христос, Дева Мария, так и святые. Таким образом, в «парадигме» мифологем о рябчике появляется новый жанр — лечебный заговор, генетически связанный с этиологическим преданием.

Е. В. Мелетинский отмечал, что «даже в составе простых заговоров обычно имеется краткое введение о соответствующих парадигматических действиях мифического первопредка, бога», также ритуалы инсценируют события мифической эпохи и включают «рецитацию мифов творения». В качестве примера исследователь предлагал вспомнить Вяйнямейнена, который мог исцелиться от раны, нанесенной железным топором, только узнав тайну происхождения железа [Мелетин-ский: 173–174]. Для карельского заговора это довольно обыденная ситуация, так как в классических его формах всегда в зачине присутствует так называемый synty ( syndy ), то есть рассказ о происхождении того или иного явления, предмета и пр., иначе говоря, то самое знание, которое знахарь собирается использовать в своем лечении. В зачине такого заговора речь идет о «первопричине», то есть о том, как описываемая ситуация произошла впервые. Его сюжетом является поездка Иисуса с Марией (или без) верхом в церковь и падение с испугавшейся лошади, или (что встречается чаще) только рассказ о вывихнувшей ногу лошади, которую излечивает Христос.

Заговоры с подобным сюжетом известны также по всей Финляндии, однако в зачине, как правило, отсутствует образ рябчика. Однако Матти Сармела пишет о том, что на территории Финляндии зафиксировано некоторое количество записей заговоров с устойчивым выражением pyy pyrähti, maa järähti («рябчик вспорхнул, земля сотряслась»): «Строка восходит к легенде, которая рассказывает отчего рябчик становится все меньше. В начале рябчик был большой птицей, но, испугав Иисуса или другого святого, его закляли все время становиться меньше до самого конца света»¹¹. Несмотря на то, что на карте «Атласа традиционной культуры Финляндии» не показан ареал распространения устойчивой формулы, связанной с образом рябчика, мы можем почерпнуть основные сведения об этом, обратившись к 35-томному изданию «Древних рун финского народа», текстов так называемой «калевальской метрики»¹². Словосочетание «pyy pyrähti» встречается в этих рунах в 134 стихотворных текстах, записанных в диапазоне с 1840-х по 1920-е гг. в Беломорской Карелии (4), Олонецкой Карелии (3), Приладожской Карелии и финляндской Северной

Карелии (32), Тверской Карелии (2), Саво (17), Хяме (9), Ингерманландии (45) и на Карельском перешейке (около 20), помимо нескольких записей из разных мест Северной и Восточной Финляндии. Следовательно, сюжет о рябчике бытовал в карельских землях, откуда, вероятно, распространился на некоторые территории Восточной и Северной Финляндии. Следует учитывать, что в SKVR собраны стихотворные тексты и связанные с ними рассказы, но не отражены прозаические легенды о рябчике, не имевшие отношения к лечению вывиха, как, например, три текста, приведенные в сборнике мифологических рассказов «Syntyjä syviä. Vanhoja kansanker-tomuksia» («Сюнтю глубокие. Старинные народные притчи») Марьи Паасио13:

«Когда Бог создал небо и землю и всех водных и земных обитателей, создал Бог большую птицу рябчика, чтобы детям людским было бы что есть. Рябчик получился такой мощной птицей, что когда он взлетал, то земля дрожала. Когда Бог решил отдохнуть от трудов праведных, то рябчик летал, взлетал и земля громыхала. Отдых Бога нарушился так, что он проклял рябчика, ему с тех пор суждено было уменьшаться до судного дня. Так оно, похоже, и происходит» (записано в Кейтеле). — «Kun Jumala loi taivaan ja maan ja kaikki vesien ja maan eläväiset, loi Jumala pyystä mahtavan suuren metsälinnun, jotta ihmislapsilla olisi metsänviljaa syödä. Pyystä tuli niin mahtava lintu, että kun pyy pyrähti ilmaan, niin maa järähti. Kun Jumala oli luomistöistään ruvennut lepämään, niin pyy lensi ja pyrähteli ja maa tärähteli. Ju-malan lepo häiriintyi niin paljon, että hän kirosi pyyn, että sen pitää maailmaan loppuun asti pienentyä. Niin näyttää sitten käyneenkin».

«Раньше рябчик был самой большой птицей. Иисус шел по лесу, а рябчик поднялся с земли в воздух с такой силой, что земля загромыхала. “Рябчик вспорхнул, земля сотряслась, сердце Господне содрогнулось”. Иисус испугался его и сказал: “Тебе надо сквозь кольцо пролететь, прежде чем конец света наступит”. С тех пор рябчик становился все меньше, и сейчас уменьшается» (записано в Пюхяярви). — «Ennen vanhaan pyy oli kaikista lin-nuista suurin. Jeesus kulki erämaassa ja pyy nousi maasta lentoon, että maa jymisi. Kun “pyy pyrähti, maa järähti, Jeesuksen sydän särähti”. Jeesus säikähti sitä ja sanoi pyylle: “Sinun pitää sormuksen läpi mahtua, sopia hyvästi lentämään ennen kuin maailma loppuu. Siitä lähtien on pyy pienentynyt ja pienenee myötäänsä”».

И наконец, текст из северного финского пограничного прихода Суомуссалми, в восточной части которого проживают православные карелы:

«Рябчик был из птиц <сотворен> самым первым… Когда его сотворили, он получился такой большой, что когда рябчик вспорхнул, то земля сотряслась. И так как это невозможно было терпеть, то пришлось рябчика уменьшить. От него тогда взяли мяса каждой следующей птице, присоединили по обе стороны грудки. Поэтому в каждой птице есть мясо рябчика, а рябчик стал таким маленьким. Потому говорят: “уменьшается (сжимается) как рябчик перед концом света”». — «Pyy on linnuista vanhin… Kun pyy luotiin, siitä tuli niin suuri, että kun pyy pyrähti, niin maa järähti. Ja kun sitä ei voitu sietää, piti pyytä ruveta pienentämään. Siitä otettiin sitten lihaa jokaiseen seuraavaan lintuun, liha asetettiin täkän kahden puolen. Sen takia jokaisessa linnussa on pyyn lihaa ja siksi pyy on joutunut niin pieneksi. Niinpä sanotaankin: “kutistuu kuin pyy maailman lopun edellä”»14.

Илл. 1. Расположение некоторых мест записей на территории Финляндии, представленных в сборнике текстов «Syntyjä syviä». Слева: община Keitele (Кейтеле, север провинции Северная Саво); по центру: Pyhäjärvi (Пюхяярви, юг провинции Северная Похьян-маа; справа: Suomussalmi (Суомуссалми, провинция Кайнуу)¹⁵.

Общим для представленных прозаических текстов, записанных в Финляндии, оказывается мотив уменьшения размера рябчика до его полного исчезновения перед концом света, т. е. в предание о величине рябчика внедряются эсхатологические мотивы. Сходным по тематике является и текст из того же сборника М. Паасио из Западной Ингерманландии (где проживало карельское племя ижора). В нем рассказывается о блуждавшем в дремучем лесу Христе, которого рябчик кормит собственным мясом. В награду Спаситель обещает рябчику, что тот не увидит конца света, потому что будет уменьшаться, пока не исчезнет. И, когда рябчик станет совсем маленьким, это будет значить, что конец света уже близок16. Следует заметить, что предания о рябчике стали основой для популярной в Финляндии поговорки «Pienenee kuin pyy maailmanlopun edellä» («Уменьшается как рябчик перед концом света») в значении пагубного (зловещего) предзнаменования или чего-то, что «тает на глазах» [Храмцова: 97].

Обозначив западную границу распространения вышеописанной мифологемы, обнаруживаем на востоке Европейской части России аналогичный карельским образцам текст у верхневычегодских коми-зырян в сборнике «Му пуксьöм — Сотворение мира»:

«Леший сотворил рябчика очень большим. Как взлетает, от крыльев аж гром гремит. Однажды Илья Великий ехал по лесу, по дороге. С обочины рябчик взлетел. Лошадь испугалась шума крыльев, бросилась в сторону. Илья Великий с лошади на землю упал. И проклял рябчика: “Пусть ты будешь не больше своего зоба”. И с тех пор рябчик маленьким стал. И сейчас маленький». — «Лешей сьöлаöс зэв ыджыдöн вöчöма. Кутас лэбзьыны, быдсöн гымалö борд шыыс. Öтпыр Илля Великöй мунö вöрöд, туй вывтi. Туй боксьыс сьöла лебзяс. Борд шысьыс вöлыс повзис, боквыв чепöсйис. Илля Великöй вöв вывсьыс муö усис. И ёрис сьöлаöс: “Мед тэ чулльыд ыджда кындзи он ло!” И сэсянь дзоля лоöма. И öнi дзоля» [Му пуксьöм: 31].

Здесь в образе лешего выступает противник верховного бога Ена Омоль (черт), творения которого оцениваются в мифологических рассказах коми с отрицательным знаком [Му пуксьöм: 544–545]. Согласно другим версиям, рябчик напугал ехавшего на лошади Иисуса Христа, который сделал птицу размером с ее прежнее сердце, или же рябчик напугал лошадь ехавшего по лесу Ильи-пророка, который своим проклятием делает его размером с птичий желудок [Мифология коми: 349]. Аналогичное объяснение малых размеров рябчика зафиксировано у усть-цилемских старообрядцев — русских, проживающих на сопредельной с Коми территории: рябчик напугал Господа Бога, который сделал его размером с кулак, а белое мясо рябчика раздал другим птицам [Чудова: 190]17. Однако легенда о рябчике была известна не только усть-цилемским старообрядцам. П. С. Ефименко в своем известном труде по этнографии Архангельской губернии пересказывает народную притчу (вероятнее всего, из Пинежья): «Рябчик был прежде огромная птица, но каким-то чудом по жалобе тетеревей, половина белого его мяса перешла к тетерям. Оттого рябчик стал мал, а тетери большие, и у последних выходит разительное несходство мяса» [Ефименко: 172].

Лесоустроитель и охотник И. М. Воропай, занимавшийся в 1850-х гг. межеванием лесов в Шенкурском уезде Архангельской губернии, слышал рассказы от местных охотников о том, что рябчик в прежние времена «живал большой» и в старые годы был больше глухаря. Однажды святой человек шел по лесу. Рябчик вспорхнул и испугал его, за что Бог наказал птицу — сократил в росте, чтобы, летая, шуму делал меньше и не пугал людей18. Л. П. Сабанеев, автор книги о рябчиках, вышедшей в Москве в 1877 г., пишет: «При полете вследствие быстрых движений крыльев он <рябчик> издает сильный шум или треск, и охотники говорят в этом случае, что рябчик “загремел”». О сильном взлете рябчика говорится в одной из уральских легенд, которую слышал автор: «Ехал святой “на вершне” (верхом) и конь пал, как загремел рябок; святой проклял рябка, и с тех пор у каждой (?) дичи часть белого мяса рябка! Здесь, как видно, обращено внимание на особенность рябчика, именно белый цвет почти всего его мяса, отличающую его от других куриных»19.

Подобные предания и легенды, в которых образ рябчика подвергается трансформации (уменьшению в размерах), бытовали и в конце XX в. Так, в Архангельской области (Пинеж-ский район, дер. Нюхча) в 1991 г. было записано следующее предание: «А вы знаете, почему рябчик меньше глухаря теперь? Свист-то у него теперь такой заливчатый красивый, у рябчика. А раньше как соловей-разбойник кричал. И вот лесной мужик как раз идет. А он захлопался, засвистел. “Ах, чертяга, хулиган! С этого время, говорит, втрое меньше будешь свистеть, втрое, говорит, звук меньше будет”. Вот теперь он такой стал, а глухарь сам собой» [Кузнецова, 2014: 58]. Заметим, что здесь, как и у вычегодских коми, в повествовании появляется образ «лесного мужика», вероятно, лешего, хозяина лесной дичи.

Территория распространения легенд о рябчике довольно обширна. Например, В. С. Кузнецова, занимавшаяся исследованием сибирского корпуса русских легенд, выделяет в нем две разновидности сюжета об уменьшении рябчика: в первой — птицы жалуются Богу на то, что рябчик создан очень большим, и его мясо — белое, тогда как у них — черное (ср. с народной притчей из Архангельской губ. [Ефименко: 172], в которой рябчик уменьшен по жалобам тетерок); вторая — о рябчике, напугавшем Бога / Богородицу (представлен в исследовании семью вариантами из Приангарья и Томской и Тобольской губерний, сер. XIX — нач. ХХ вв.) [Кузнецова, 2008, 2014].

Этиологические предания о рябчике и о разделе его мяса известны также многим автохтонным сибирским народам: алтайцам, бурятам, якутам, юкагирам и т. д. В. С. Кузнецова, ссылаясь на публикацию Е. С. Ефимовой, приводит интересный пример хантыйского сказания, рассказанного под Сургутом русским охотником (запись 1929 г.):

«Вначале рябчики были большие, величиной с глухаря. Рябчик и сейчас при взлете шумит крыльями, а когда был большой, то и шум производил очень большой. И вот однажды шел То-ром-Ики по лесу, шел по своим делам и ни о чем не думал. Вдруг из-под самых его ног из снега с шумом вылетел рябчик. Тором-Ики вздрогнул и сильно испугался, так испугался, что чуть не упал. “Это что же такое? Неладно получается!” — подумал он. Взял он рябчика и разорвал его на 77 частей и только из одной части сделал опять рябчика, а остальные части вставил в тело разным другим птицам. Один кусочек у него остался, и он вставил его рыбе. Сейчас у каждой птицы есть кусочек белого рябчикова мяса, а у рыб этот кусочек находится в щеках» (цит. по: [Кузнецова, 2014: 58]).

В комментарии к этому тексту отмечается, что Тором-Ики, по представлению рассказчика, — «лесной старик» («вроде нашего лешака»), что можно соотнести с коми-зырянским лешим. Еще одно хантыйское предание, акцентирующее разрывание мяса рябчика, записано близ реки Васюган В. Ку-лемзиным:

«Рябчик раньше был большой птицей. Однажды он внезапно вспорхнул и напугал Торума. Торум рассердился и порвал его на семь частей, на семь сторон света раскидал по кусочку. Из одного кусочка стал теперешний рябчик. И с тех пор белое рябчиковое мясо есть у всех зверей и птиц. У глухаря есть белое мясо, у лося вдоль хребта тоже идет белое мясо рябчика» (цит. по: [Кузнецова, 2014: 58]).

Исследователь мифологии и мировоззрения финно-угорских народов К. Ф. Карьялайнен приводит сведения, полученные от васюганских хантов, о том, что рябчика создало верховное божество, сын которого (Торум-пах), испугавшись птицы, заклял его уменьшиться. Ссылаясь на Н. Гондатти, Карьялайнен приводит мансийское предание об огромном рябчике, которого Небесный бог убивает и делит на мелкие кусочки, отдавая их разным животным, мясо которых после прикосновения «подземного духа» Куль-отыра стало черным и неспособным насыщать. Из последнего кусочка он вновь создал рябчика, но маленького, которого теперь могли добывать люди [Karjalainen: 398].

Обратимся также к трем вариантам восточносибирских преданий о рябчике. В. С. Кузнецова приводит эвенкийское предание, записанное в 1920-е гг. Г. М. Василевич, в котором легенда о рябчике контаминирована с широко известным сюжетом о сотворении Богом человека и кознях Сатаны:

«Вначале рябчик большой был. Бога испугал он (бог испугался от него). Бог, человека делая, держал, тот упал на землю. Когда упал, старший брат-сатана плюнул слюною на творение его. Сатана сказал: “Пусть будут со слюною, с соплями, от этого болящими пусть будут”. Бог рассердился на рябчика, разделил мясо (его). “Собаке дам от твоего мяса, куропатке дам, тайменю дам, тетереву дам, всем рыбам дам, самому чтобы немного осталось; меня бы не испугал бы, люди бы не умирали, не упали бы”. Теперь люди смертными стали» (цит. по: [Кузнецова, 2008: 8]).

В собрании мифов и преданий кетов, составленном Е. А. Алексеенко, опубликована легенда о рябчике, записанная ею в 1972 г. В комментарии к ней Алексеенко отмечает: «Подчеркивая связь птицы с верхним, сакральным миром и Есем (богом), рассказчик сравнил рябчика с птицей Даг — мифической птицей огромных размеров с железными когтями. Близкий образ (птица Кярэс, Карэс) имеется в фольклоре хантов» [Алексеенко: 265]:

«Рябчик раньше был большой птицей. Даг он был. Он подумал: — Я вылечу с шумом, фр-рр-рр, людей пугать буду.

Есь на охоту пошел. Рябчик вылетел, его испугал. За то Есь сказал:

— Ты теперь будешь маленький, в ладони руки поместишься.

Есь мясо рябчика разделил на всех, сколько есть на белом свете живущих зверей, рыб. У каждого теперь есть кусочек белого мяса. У рыб оно — под жабрами» [Алексеенко: 77].

И наконец, известен вариант легенды, имеющийся в собрании селькупских мифов, в котором сам мифический рябчик выступает творцом других птиц:

«Когда-то <…> был он <рябчик> огромного размера. Скучно стало рябчику одному; решил он создать других птиц и стал отрывать от своего тела куски мяса. Из больших кусков получились большие птицы, а из маленьких — маленькие. Он рвал мясо до тех пор, пока сам не стал таким маленьким, что больше уже и рвать было нечего» [Мифология селькупов: 238].

Исследователь мифологии селькупов О. Б. Степанова замечает по поводу встречающегося фольклорного мотива перерождения: «В фольклоре через разрубание, отрывание, сварение, сожжение и съедение плоти происходят смерть / возрождение и метаморфозы ее хозяев…» [Степанова: 183–184]. Степанова ссылается на древнее селькупское (и не единственное в своем роде) сказание, где «разрубленные на куски тела медведицы-людоедки и убитых ею героев, сваренные в котле, ожили; герои возвратились домой, а медведица поднялась на небо, став созвездием» [Степанова: 184]. В этом отношении стоит отметить типологическое сходство текстов сибирских сказаний об оживлении героев и карельских легенд о Богородице и ожившем рябчике, вылетающем из котла, в котором он варился.

Представления о том, что когда-то, в начале времен, существовало некое громадное хтоническое животное (вариант — растение), которое убивают / срубают, разделяют на множество частей и из тела которого возникают многочисленные сущности или даже сотворяется весь окружающий человека мир (ср. выше — разделение и разбрасывание Торумом тела рябчика на семь сторон света как один из актов творения вселен-ной)20, не чужды также и карельской мифологии. В качестве такого образа предстают Большой бык или Большая свинья, в сюжетах о которых присутствует, между прочим, и мотив испуга богов гигантскими размерами животного [Конкка: 75]. Мотив распределения белого мяса рябчика и присоединения его к красному или черному мясу других птиц и животных присутствует как в европейских, так и сибирских сказаниях. В нем возможно усмотреть раздачу «живого» (белого) мяса в противоположность «мертвому» (красному или черному) или процесс оживления неживой природы в ходе творения, так как каждый кусочек плоти в раннеисторическом сознании считался двойником (частью) души живого существа, а «в некоторых фольклорных сюжетах мясо выступает как самостоятельное одушевленное существо» и «может служить основой появления на земле новых форм и видов жизни» [Степанова: 184]. Здесь стоит отметить упоминание в карельских вариантах легенды о рябчике мотива разделения его мяса среди рыб, настойчиво повторяемого в распространенных в Сибири текстах. Нам доподлинно неизвестно, подчеркивается ли таким образом идея разделения мяса среди всех живых существ или здесь кроется нечто большее, однако сам мотив может служить своего рода индикатором при сравнении легенды о рябчике разных регионов, вероятно, указывая на сибирское его происхождение.

Таким образом, в Карелии круг преданий этиологического характера, связанный с образом рябчика, представлен двумя сюжетами: 1) более поздним оригинальным рассказом об оживающем рябчике, связанном с воскрешением Христа, основой которого, вероятно, послужили распространенные в восточноевропейском ареале апокрифические легенды об оживающем петухе, и 2) несомненно более раннем, бытовавшем на огромной территории от Финляндии до Якутии предании о мифической первоптице, мясо которой боги / святые / лесные духи (или даже сама птица) в начале времен распределили между остальными животными или разбросали в природе, что было связано с сотворением иных живых существ. В. С. Кузнецова предполагала, что второй сюжет имеет уралосибирское происхождение. Вероятнее всего, с этим стоит согласиться, несмотря на то, что она ограничивает бытование сюжета только северо-восточной частью Европейской России и Сибирью [Кузнецова: 59], однако настоящее исследование доказывает, что это далеко не так. Сибирское происхождение сюжета, помимо широкого географического распространения именно в Сибири и бытования его у большого количества сибирских этносов, может быть, помимо того, обосновано архаичностью и разнообразием деталей внутри повествования, а также обозначенной выше тенденцией усиления сюжета мотивами сотворения мира.

Не обсуждаемые в этой статье более специальные вопросы о конкретных путях миграции сюжета в Европу, несомненно связанные с этнической историей народов Евразии, возможно, могли бы пролить свет и на возникновение эсхатологических мотивов (уменьшающийся до исчезающе малых размеров рябчик как знамение конца света) в финских и карельских мифологических рассказах, представляющих весь круг его превращений: от громадной птицы начала времен до пролетающего сквозь кольцо крохотного создания.

Legendat. Kansankertomuksia Suomesta ja Karjalasta. Toim. Irma-Riitta Järvinen. Jyväskylä, 1981. S. 63.

Там же. S. 112.