Образование и воспитание подданного как литературная стратегия Екатерины II в переписке с Г. А. Потемкиным

Переписка Екатерины II с Г. А. Потемкиным привлекает к себе внимание многих исследователей. Она представляет интерес и как попытка императрицы в эпистолярном жанре реализовать программу воспитания и образования своих подданных, которая в век Просвещения не распадалась на отдельные элементы, а существовала в своем единстве.

Переписка может служить образцом интеграции образования и воспитания подданного литературными средствами. Как известно, она завязалась в конце 1773 г., когда российская царица дала понять Потемкину о существовании для него важной государственной задачи помимо военных сражений — занять место фаворита: «Я всегда к Вам весьма доброжелательна»* [2, с. 7]. Именно это письмо послужило для адресата сигналом о начале нового этапа в его карьере. До этого, в 1769 г., он как «вернопод-даннейший раб» обращается к правительнице с просьбой дать ему возможность проявить себя на военном поприще, ибо «ревностная служба к своему Государю и пренебрежение жизни бывают лутчими способами к получению успехов» [с. 5]. Уже через несколько лет Г. Р. Державин воспевает в лице Реше-мысла-Потемкина идеального вельможу, который «без битв, без браней побеждает», получая в то же время все удовольствия от жизни, и «своих, чужих сердца пленит» [1, с. 73]. Данная метаморфоза передает кропотливую работу Екатерины по исправлению нравов своих подданных, которая и отражена в письмах к «сердечному другу».

В течение многих лет, пока длилась переписка (до 1791 г., т. е. до смерти фаворита), российская монархиня через письма из односторонне понимающего государственную службу молодого человека формировала многогранную личность, равновеликую и в политике, и в быту. Таким способом реализовывалась просветительская программа Екатерины по воспитанию дворянства с целью его духовного раскрепощения. Потемкин стал одним из ее лучших и самых талантливых учеников. Знаменательно, что формой обучения оказался самый распространенный в XVIII столетии жанр литературы — эпистолярный. Тексты писем легко выявляют авторские стратегии Екатерины по созданию образа Потемкина.

Во-первых, письма соединяют приватную и государственную сферы жизни: политика соседствует с интимными признаниями. Например, 16 апреля 1774 г. Екатерина уверяет Потемкина: «Я тебя люблю чрезвычайно и, когда ты ко мне приласкаешься, моя ласка всегда твоей поспешно ответствует» [с. 24], а чуть ниже дает распоряжения относительно малого двора: «По Павла послать надобно — не забудь; а как приедет, то две вещи нужны: первая, поправить его домашнее разстроенное состоянье, без чего он не в состояньи будет делать, чего я от него требую, без некоторого рода поношенья. Другое — запретить ему нужно мотать и в долг входить. По одним протестованным векселям на него здесь — он около одиннадцати тысяч должен, чего я Вам показать могу: именно кому да кому» [с. 24]. Ориентируя хотя и фаворита, но прежде всего своего подданного на «личные» проблемы, вызванные поступками сына, Екатерина сразу давала понять адресату, что для нее разделения на «личное» и «государственное» не существует. Формирование подобного «единого» стиля мышления подданного она начала с первых писем. Впоследствии рамочная адресация к Потемкину как к любовнику будет уходить на задний план перед теми важными задачами, решать которые государыня ему доверяла. Наглядное выражение страсти будет сменяться государственным доверием, ценность которого определяется судьбой Отечества.

Следует заметить, что автор письма, обладая полномочиями отдавать приказы, не столько требует их сиюминутного исполнения, сколько напоминает и объясняет причины необходимого действия со стороны своего корреспондента. Письма государыни удивляют именно их тоном — мягким, доброжелательным, дружеским. Обращаясь к Потемкину, она говорит в первую очередь о том, каким бы ей хотелось его видеть и от чего ему следует отказаться, чтобы достичь статуса ее возлюбленного. Например, в письме за август — сентябрь 1774 г. говорится: «Здравствуй, миленький. За ласку тебе спасибо. Я сама тебя чрезвычайно люблю. Пожалуй, пошли по капитана Волкова. Его отправление подписано, однако мне надобно с ним говорить самой, дабы ему объяснить мое мнение» [с. 39]. Даже в частной переписке императрица ставит государственные дела выше личных, формируя в адресате высокий уровень государственного мышления.

Отрывок из письма 1775 г. — образец рационалистической перцепции собственных чувств, демонстрируемой царицей тому, к кому они обращены: «Ты скажешь, что просил у меня ласковое письмо и что я вместо того делаю рекапитуляцию брани. Но погоди маленько, дай перекипеть оскорбленному сердцу. Ласка сама придет везде тут, где ты сам ласке место дашь. Она у меня суетлива, она везде суется, где ее не толкают вон. Да и когда толкаешь ее, и тогда она вертится около тебя, как бес, чтоб найти место, где ей занять пост. Когда ласка видит, что с чистосердечием пройти не может, тот час она облечет ризы лукавства. Видишь, как ласка хитра. Она всех видов с радостию приимет, лишь бы дойти до тебя. Ты ее ударишь кулаком, она отпрыгнет с того места и тот же час перейдет занимать способнейшее по ситуации, дабы стать ближе не к неприятелю, но к ее другу сердечному. Кто же он? Его зовут Гришенька» [с. 85].

В-третьих, аллегорично и метафорически рассказывая о своих чувствах, Екатерина ненавязчиво поучает своего собеседника, доказывая через образ «хитрой ласки» преимущества в поведении человека, сдерживающего свои эмоции, формируя гибкий и аналитический способ мышления, основанный на внимании и приветливом обращении к другому человеку и контроле собственного душевного поведения. Она воспитывает, объясняет свои мысли, переводит суждения о них в образную ткань, тем самым приглашая собеседника к расширению функционально-смысловых взаимоотношений деловой и любовных сфер и наполняя его личностное пространство максимальной свободой выражения. Отсюда берет начало та легкость в об щении, которую демонстрирует императрица.

В-четвертых, в письмах содержится момент приобщения адресата к куртуазному стилю, возникающему там, где господствует дама. Переняв его от Вольтера, царица учит своего подопечного завоевывать не грубой силой, а учтивостью и галантностью. Ее стремление свести упреки фаворита к шутке и нежному совету проявляется довольно часто: «Принуждать к ласке никого неможно, вынуждать непристойно, притворяться — подлых душ свойство. Изволь вести себя таким образом, чтоб я была тобою довольна. Ты знаешь мой нрав и мое сердце, ты ведаешь хорошие и дурные свойства, ты умен, тебе самому предоставляю избрать приличное по тому поведение» [с. 10]. Об этом Екатерина просит Потемкина в 1774 г., а в письме, написанном после 21 марта 1776 г., советует: «От Вашей Светлости подобного бешенства ожидать надлежит, буде доказать Вам угодно в публике так, как и передо мною, сколь мало границы имеет Ваша необузданность. И, конечно, сие будет неоспоримый знак Вашей ко мне неблагодарности, так как и малой Вашей ко мне привязанности, ибо оно противно как воле моей, так и несходственно с положением дел и состоянием персон» [с. 97—98]. Не настаивая на строгой регламентации, монархиня требует от подданных «внутреннего» чувства меры, основанного на сдерживании эмоций и соблюдении соотношения собственного статуса с интересами окружения. Следовательно, даже переходя на диалог сердец, она продолжает вводить своего адресата в дела государственного управления. Ключ мудрого управления — умение читать в чужих сердцах: «Как слепой о цветах судит, так судишь о положении человека, которого не ведаешь мысли. Мне скучно, это правда. Из доверенности я Вам сие открыла» [с. 94].

В-пятых, Екатерине, очень чуткой к свободе выражения кем-либо своих мыслей и чувств, присуща любовь к смеху как особому пространству существования человека, освобожденного от стра- хов и стеснений. В письмах к Потемкину она пользуется всеми «регистрами», отменяя классические приемы построения письма и активно вводя стилистическое разноречие и даже пародийные элементы. Так, одно из писем, написанное до 25 мая 1774 г., заканчивается веселым вопросом, заданным по-французски: «Знаете ли вы, что это письмо — пародия вашего? Я точно держалась Вашего слога» [с. 29].

Диапазон смеха, представленный в письмах, широк. Это и откровенные признания в веселых проказах: «Миленький, какой ты вздор говорил вчерась. Я и сегодня еще смеюсь твоим речам. Какие счас[т]ливые часы я с тобою провожу» [с. 14]. И выдумывание прозвищ своих приближенных по образцу «значимых имен» комедии: «Посади возле себя главу полиции и не перемени позиции, а то Черныш[ов] перчит, а Разум[овский] карту держит, за что Бран[ицкий] будет коситься и Мих[аил] Сер[геевич] усердит-ся. Не прогневайся, рифма не очень чиста, но принимайте сие за вольный слог» [с. 32]. Кульминация подобного смехово-го общения приходится на 1776 г., когда появляются стихотворные письма обоих корреспондентов. Так, Потемкин, демонстрируя Екатерине умения, приобретенные им с момента начала их эпистолярного диалога, обращается к ней, стилизуя жанр псалма:

«Позволь, голубушка, сказать последнее,

Чем, я думаю, наш процесс и кончится. Не дивись, что я беспокоюсь в деле любви нашей. Сверх безчестных благодеяний твоих ко мне, поместила ты меня у себя на сердце. Я хочу быть тут один преимущественно всем прежним для того, что тебя никто так не любил; а как я дело твоих рук, то и желаю, чтоб мой покой был устроен тобою, чтоб ты веселилась, делая мне добро; чтоб ты придумывала все к моему утешению и в том бы находила себе отдохновение по трудах важных, коими ты занимаешься по своему высокому званию.

Аминь» [с. 95].

В ответ царица создает произведение, каждая строчка которого оказыва ется «отзвуком» на фразу своего фаворита:

«Дозволяю.

Чем скорее, тем луче.

Будь спокоен.

Рука руку моет.

Твердо и крепко.

Есть и будешь.

Вижу и верю.

Душою рада.

Первое удовольствие.

Само собою придет.

Дай успокоиться мыслям, дабы чувства действовать свободно могли; оне нежны, сами сыщут дорогу лучую. Конец ссоры.

Аминь» [с. 95].

В ответе Екатерины на стилизованный под стихи псалтыри гимн религиозная тематика уступает светской. Екатерина переносит «процесс» в область диалога-спора влюбленных, характерный для поэзии Прованса (жанр тенсоны). Тем самым она не только «оценивает» умение своего «ученика», но и продолжает направлять фаворита по пути освобождения от каких бы то ни было догм к полному раскрепощению.

Наконец, Екатерина программно утверждает принцип жанровой мозаичности своих писем, в которой особенно выделяются афоризмы, сны, пародии. Жанры эти отсылают к разным литературным традициям.

Афоризмы соотносятся с классицизмом XVII в. В письмах 1774 г. они звучат в духе Ф. де Ларошфуко: «О, Боже мой, как человек глуп, когда он любит чрезвычайно. Это болезнь. От этого надлежало людей лечить в гошпиталях» [с. 21] или Ж. де Лабрюйера: «Великие дела может исправлять человек, дух которого никакое дело потревожить не может» [с. 26]. Однако и в них автор высказывается разными интонациями — от иронической до серьезной.

«Чудесные» сны вводят контексты юнгианства и предромантизма. Так, в письме, датированном после 23 марта 1774 г., Екатерина писала: «Со мною зде-лалась великая диковинка: je suis de venu Somnambule {я стала сомнамбулой

(фр.)}. Я во сне гуляла по саду, да приснилось мне, что хожу по каким-то палатам, изрядно прибранным. Стены наподобие золота разпестрены цветами и голубками. Тут я нашла Амвон, на котором не стоял, но лежал прекрасный человек. И на нем было надето: одежда серая, соболем опушенная. Сей человек ко мне весьма бы ласков и благодарил за мой приход, и мы с ним разговаривали о посторонних делах несколько вре-мяни. Потом я ушла и проснулась. Знатно, это был сон, так как рак по спине ползет. А теперь я везде ищу того красавца, да его нету, а в уме моем его воображение никогда не исчезнет. Куда как он мил! Милее целого света. О, естьли б Вы могли его видеть, Вы б от него глаз не отвратили. Миленький, как ты его встретишь, поклонись ему от меня и поцалуй его. Он, право, того достоин. А может статься, что встретишься с ним, естьли встав с постели, обратишься направо и на стену взглянешь» [с. 18—19]. Знаменательно, что в финале царица разрушает чудесное, чтобы подчеркнуть реальное. Переворачивая, таким образом, барочную поэтику, она утверждает: то, что кажется чудесным, происходит на самом деле.

Пародия связана с традицией современного царице просветительства. Объектом пародии часто выступают фольклорные жанры. Это проявляется в многочисленных эпитетах и прозвищах, которыми наделяется адресат: «Вы долгих писем не жалуете, и для того принуждена сказать: прощай, Гаур, москов, казак, сердитый, милый, прекрасный, умный, храбрый, смелый, предприимчивый, веселый» [с. 22]. Если принять во внимание, что письмо пишется незадолго до «свадьбы» Екатерины и Потемкина, то вполне возможно предположить, что царица, интересующаяся русским фольклором, использует здесь элементы свадебного обряда, и в частности речевое «величание»жениха.

В другом письме она, как верная жена, в народных традициях обыгрывает ситуацию примирения после ссоры: «Душенька, я взяла веревочку и с камнем, да навязала их на шею всем ссорам, да погрузила их в прорубь. Не прогневайся, душенька, что я так учинила. А буде понравится, изволь перенять. Здравствуй, миленький, без ссор, спор и раздор» [с. 86]. Другой пример обыгрывания фольклорных элементов в соединении с литературными образами: «Милая милюша, я встала очень весела и просвещеннее, нежели ложилась. Куда, сказывают, греки в старину какие хитрые были люди: у них науки и художества свои начала взяли, и они очень были лихи на выдумки. Все сие написано в Энциклопедии, но милее, умнее, красивее гораздо их тот, с кого списан точь-в-точь Артикул delicieux {прелестный (фр.)}, то есть Гришенька мой любезный» [с. 20]. Приведенные примеры, с одной стороны, демонстрируют игровую основу общения монархини с фаворитом, а с другой — подчеркивают воспитательно-просветительскую позицию Екатерины.

Таким образом, в авторские стратегии государыни, осуществлявшиеся в ее переписке с фаворитом, входило формирование «личностного текста» читателя ее писем, дружеские рекомендации по созданию того образа мышления и модели поведения неофита в политике, который должен был соответствовать государственным задачам и в то же время отвечать просветительскому стилю ее эпистолярного жанра.