Один день из жизни русского эмигранта. К проблеме эволюции поэзии Саши Черного в эмиграции

В апреле 1931 г. вышел первый номер возрожденного в эмиграции «Сатирикона» (третьего по счету после «Сатирикона» 1908 г. и «Нового Сатирикона» 1913 г). Всего двадцать восемь номеров, в октябре того же года еженедельник прекратил свое существование. Некоторые участники - авторы самого первого журнала, выходившего еще в Петербурге, например, В. Горянский, Дон-Аминадо, Н. Тэффи, среди них и Саша Черный. В парижском журнале сатира А. Черного на советский строй, характерная для его первых лет пребывания в эмиграции, уходит на второй план. Самым резким здесь можно назвать стихотворение «Сказка про красного бычка», в котором представлены зарисовки жизни в советской России, но теперь писатель больше иронизирует над соотечественниками, чем высмеивает их. Остановимся на одной журнальной публикации поэта - стихотворении «Семь чудес» (1931). Цель данной работы - обозначить те изменения, которые произошли в творчестве знаменитого сатирика в эмиграции. На наш взгляд, это стихотворение наилучшим образом отражает темы, образы, творческую манеру поэта, которые сформировались в поздний период его творчества, напомним, что через год поэта не станет. Как мы отмечали ранее, в эмиграции Саша Черный постепенно отходит от сатиры и все больше приближается к юмору и лирике, а его лирический герой сближается с авторским «я» [Жиркова 2015, 32, 34].

Стихотворение «Семь чудес» открывает 12-й июньский номер «Сатирикона». Оно состоит из 10 строф и написано восьмистишьем с перекрестной женской рифмой. В стихотворении можно выделить несколько пластов содержания: реальный - лирический герой летним днем находится на прогулке в лесу; библейский - история Адама и Евы, с упоминанием также Каина; метафизический - спор лирического героя с Богом; философский - размышление о жизненных ценностях. Первая строфа - своеобразное вступление или лирический зачин (по Холшевникову) передает легкое,

радостное настроение, которым пронизано все стихотворение, и создает нужную поэту эмоциональную настроенность [Холшевников 1985, 11]. С легкой улыбкой и самоиронией рисуется как окружающий мир, так и сам образ лирического героя стихотворения - русского эмигранта, выбравшегося отдохнуть на выходной день в лес. Здесь важно и описание липы, трепещущей на солнечных лучах, и шагающего по поляне «вдумчивого» дрозда, и «летящего козлом вдоль аллеи» пса. Это не зависимый от человека мир природы, где каждый умеет наслаждаться моментом и находить радость в простых вещах. Внутри этого мира находится созерцающий и осознающий его гармонию лирический герой, который чувствует себя сопричастным общему удовольствию и наслаждению, но относится к себе с иронией:

И липы, и дрозд, и жук на ладони, И пес, летящий козлом вдоль аллеи, И я - в подтяжках на липовом фоне [Черный 2007, II, 246].

От осознания своей сопричастности в эти минуты природной гармонии и оторванности от нее в повседневной жизни возникают вопросы. Вторая строфа переводит летнюю зарисовку в метафизический диалог с Богом, правда, односторонний, вопросы звучат изначально риторические, и они не предполагают ответа: «Зачем ты к такому простому раю / Закрыл для нас навсегда дорогу?» [Черный 2007, II, 246]. Увы, человек, лишенный рая, в современном мире лишен и радости, он погружен на земле в повседневные хлопоты и жизненные проблемы: «И должен, потея в квартирной клетке, / Насущный хлеб жевать с колбасою?» [Черный 2007, II, 246].

Упрек, прозвучавший в первой строфе, продолжается далее в библейской истории. Лирический герой возмущен тем наказанием, что последовало за грех, совершенный Адамом и Евой. Драма, разыгравшаяся когда-то в раю, сейчас видится по-детски смешной и нелепой. Боль и страдания, что выпали на долю поколения поэта, делают библейский сюжет грехопадения незначительным на фоне пережитых потрясений.

Можно вспомнить известное замечание И.А. Бунина: «Да, уж слишком много дала нам судьба “великих, исторических” событий. Слишком поздно родился я. Родись я раньше, не таковы были бы мои писательские воспоминания. Не пришлось бы мне пережить и то, что так нераздельно с ними: 1905 г, потом Первую мировую войну, вслед за нею 1917 г: и его продолжение, Ленина, Сталина, Гитлера... Как не позавидовать нашему праотцу Ною! Всего один потоп выпал на долю ему» [Бунин 2006, IX, 40].

Для лирического героя стихотворения Саши Черного спасением в круговороте будничных забот становится возможность выбраться за город, в лес: «И вот однако лишь раз в неделю / Могу удирать я в медонскую чащу...» [Черный 2007, II, 246].

С четвертой строфы и далее разворачивается основной сюжет стихотворения. Это не первая и не единственная поездка лирического героя в выходной день за город, но именно сегодня происходят, по мысли автора, чудеса:

Зато сегодня десница Господня

Наполнила день мой светом и миром, -

Семь светлых чудес я видел сегодня... [Черный 2007, II, 246]

Число семь - и сакральное, и культурно-историческое в этом контексте. Семь чудес света, сложившиеся в античности, это уникальные шедевры древности, достижения мировой архитектуры, искусства и технической мысли, которым поэт противопоставляет свои. Семь чудес, которые называет поэт, - это простые события, подмеченные сценки из жизни, которые радуют лирического героя: 1) банкир, собирающий ромашки у колес своего автомобиля; 2) помощь лирического героя трехлетней девочке, у которой развязались шнурки: «Я так был тронут доверием крошки, / Что справился с ножкой не хуже няни...» [Черный 2007, II, 246]; 3) запах акации, напомнивший родную Одессу и детство; 4) эмигранты, читающие «Возрождение» и «Последние новости» - это две наиболее крупные газеты русского зарубежья, одна из которых считалась органом правых сил эмиграции, другая - левых. И читатели в соответствии со своими политическими взглядами делали выбор между противоборствующими периодическими изданиями [Иванов 2007, 473], но в этот день два эмигранта, отбросив политические противоречия, под липой «мирно сложили газеты / И чокнулись дружно пунцовой вишневкой, / И ели, как добрые братья, котлеты» [Черный 2007, II, 247]; 5) подбежавшая чужая собака, которая долго изучала с любовью и «вдруг меня в нос бескорыстно лизнула»; 6) найденные перчатки, потерянные на прошлой неделе; 7) знакомый наборщик на мотоцикле, умчавший лирического героя с загородной прогулки обратно в Париж. В конце ему кажется даже, что у него появились крылья за спиной: «И бешеный ветер, дурак беспардонный, / Мой шарф, словно крылья, трепал за плечами» [Черный 2007, II, 247].

Чтобы принять увиденное за чудо, нужен особый герой, с его эмоциональным настроем и особенным «зрением», способностью вырваться не только физически из «квартирной клетки», но и психологически освободиться от бытовых и жизненных проблем и по-другому посмотреть на окружающий его мир. Это должен быть герой, способный увидеть рай, несмотря на тот ад, который пережил каждый в те переломные моменты истории, что разрушили основы жизни и сломали или изменили судьбы многих. Таким земным раем, совершенным местом для русского эмигранта становится природа, дарующая встречи с божественной гармонией. Лирический герой способен принять, пропустить сквозь себя красоту окружающего мира и измениться; спорить с Богом и вопреки этому спору обнаружить Творца в солнце, птице, цветах; открыть это для себя и показать другим, помочь наполнить жизнь новым

содержанием. Саша Черный совмещает бытовое и бытийное, открывая в простых вещах онтологическую глубину.

Стихотворениенаписаночетырехстопнымамфибрахиемсчередованием четырехстопного дольника. Такое совмещение классического и свободного размеров также отражает потерю поэтической гармонии и одновременно ее обретение на новом уровне. В классическом амфибрахии сохраняется память о былом ритмическом порядке, но его нарушение не приводит к сбою ритма. Как в жизни поэт находит новые чудеса, открывающие ему радость бытия, так и здесь появляются другие способы образования ритма - обращение к дольнику, и в звучании стихотворения начинает доминировать не певучесть амфибрахия, а интонация разговорной речи. Число семь отражается также в композиции стихотворения. Состоящее из десяти строф, оно распадается на две неравные части, где первые три строфы: экспозиция (1 строфа) и завязка - обращение к Богу (2 и 3-я), тогда оставшиеся семь раскрывают основное содержание стихотворения. Каждая последующая строфа как раз посвящена описанию одного такого чуда.

Мы видим все глазами главного героя стихотворения, он находится в центре сюжета, хотя кроме него присутствуют и другие персонажи: банкир, собирающий ромашки, трехлетняя девочка и ее мама, два эмигранта, читающие газеты, знакомый наборщик на мотоцикле. Они также создают разворачивающееся перед читателем действие и являются его активными участниками. Но эти разрозненные картинки, события летнего выходного дня оказались собраны вместе лишь благодаря точке зрения лирического героя. Именно он является связующим началом, он создает свой сюжет о чудесах, который и презентует читателю. Саша Черный использует в этом стихотворении прием монтажа, соединяя разрозненные кусочки в общий в общую картину. Лирический герой выхватывает их из окружающей действительности как кинокадр, в котором он может быть зрителем, наблюдающим за банкиром и эмигрантам под липой, или участником: он завязывает девочке развязавшиеся шнурки, его рассматривает и лижет в нос чужая собака, он находит свои перчатки, его увозит обратно в Париж знакомый наборщик; а может быть и творцом, перед которым фантастическим видением в облаках возникает родной город.

В конце стихотворения создается новый образ лирического героя. Если вначале это смешной и немного нелепый обыватель: «И я в подтяжках на липовом фоне», в котором есть что-то снижено-бытовое и комическое, то в финале у него как будто вырастают крылья за спиной, которые несут как метафорический смысл (лирический герой возвращается в Париж обновленным, воодушевленным), так и аллегорический через библейские аллюзии к мифологеме горнего мира - образ ангела, несущего радость и свет этому земному миру. Напомним, что ангел с древнегреческого переводится как «вестник, посланец» [Современный словарь 2012, 62].

В.Е. Холшевников замечает, что «лирическая концовка - это разрешение нараставшего эмоционального напряжения, вывод из размышления, обобщение частного случая, из которого вырастала лирическая коллизия. Можно сказать, что все движение мысли и чувства в стихотворении стремится к концовке, что она, как в фокусе, собирает всю образную энергию стихотворения, которое как бы для нее и пишется» [Холшевников 1985, 28-29]. Мы видим, что с лирическим героем стихотворения произошло обновление, то, чем обогатился он за этот летний день, проявило и подняло на поверхность сознания то, что было скрыто, заслонено бытовыми и бытийными проблемами.

Это не идеализация мира и не мир, созданный фантазией автора, не уход от реальных проблем и экзистенциального конфликта, а желание показать иной взгляд на действительность, иные жизненные ценности, возможность отдохнуть от чувства безысходности эмигрантской действительности, разомкнуть свое трагическое одиночество, ощутить радость и внушить надежду на лучшее. По мнению М. Хайдеггера, «понимание как размыкание касается всегда всего основоустройства бытия-в-мире» [Хайдеггер 1997, 144], разомкнутость своего мира и открытость к восприятию другого - все это ведет к пониманию человеком другого человека, к взаимопониманию и взаимосуществованию, к переустройству собственного бытия. Целью поэтического высказывания автора стихотворения становится раскрытие читателю экзистенциальных возможностей, новых способностей существования. Немецкий философ считает, что только человек может осознавать свою смертность, временность пребывания, поэтому он может осознать свое бытие: «Со смертью присутствие стоит перед собой в его самой своей способности быть» [Хайдеггер 1997, 250] [Выделения курсивом в тексте принадлежат автору цитируемого источника. - М.Ж.].

Экзистенциальная философия возникла в начале XX века после мировых потрясений, в период исторических катастроф, когда оказались разорваны казавшиеся прочными связи, разрушена стабильная и привычная жизнь, земля ушла из-под ног и человек оказался на краю пропасти, что привело к обостренному осознанию человеком своей уязвимости. Экзистенциализм понимает человека как мысляще-бытийствующее сущее, «которое вопрошает о смысле своего бытия и выговаривает его через опыт своего существования» [Алехнович 2016, 206]. Экзистенциальный тип мышления - это способность человека, осмыслять свой жизненный опыт как проблему бытия. В экзистенциализме сознание трактуется как бытийный феномен, понимание которого неотделимо от самого бытия [Алехнович 2016, 207]. Бытие сознания, бытие как переживание мыслится как самопознание, самоопределение и опыт осмысления само-бытия.

Первая мировая война, две революции, Гражданская война, эмиграция - все это пережито и прочувствовано русской интеллигенцией. Современный исследователь, рассматривая литературу русской эмиграции, отмечает, что «ни одно другое массовое явление ранее не служило настолько плодородной почвой для расцвета идей экзистенциальной философии внутри конкретного сформированного сообщества» [Костенко 2016, 16]. П.П. Гайденко, давая определение экзистенциальной философии, пишет:

«...выделив в качестве изначального и подлинного бытия само переживание, Э. понимает его как переживание субъектом своего “бытия-в-мире”» [Гайденко 1983, 788]. Русский эмигрант испытал целый комплекс переживаний: оторванность от родины, сосредоточенность на прошлом, одиночество, поглощенность бытовыми и бытийными проблемами, а вот преодолеть страх перед прошлым и будущим и открыться новой реальности получилось далеко не у всех.

Экзистенциальную традицию в русской литературе XX века рассматривает В.В. Заманская [Заманская 2010] и отмечает замкнутость, отчужденность от мира ее типичного героя. По мысли ученого, следующим этапом в развитии художественного мышления XX века становится диалогическое бытие «как реакция на кризисное экзистенциальное сознание и отраженные им деструктивные процессы <...> диалогическое “оппонирует” экзистенциальному, оспаривает его, стремится преодолеть его “тупиковость” и “дематериализующий” пафос» [Заманская 2010, 290].

Такое преодоление онтологически обусловленной, изначальной закрытости, отчужденности индивида, трагического одиночества, свойственных человеку начала XX в. и отраженных в литературе русского зарубежья, происходит в позднем творчестве Саши Черного. Для лирического героя стихотворения «Семь чудес» характерны открытость и доверие живой стихии жизни, дарующей человеку простые радости. Ведь бытие - это всегда со-бытие - с окружающим миром, со-причастность другим людям, вследствие чего человек обретает себя и собственную целостность.

Художественные образы стихотворения делятся на две группы: принадлежащие одушевленной фантазией поэта природе (солнце, липы, дрозд, жук, пес, роса, ромашки, куст бузины, поляна, акация, овраг, собака) и человеку (банкир, машина, девочка и ее мама, эмигранты, газеты, перчатки, наборщик, мотоцикл). Противопоставление этих групп обозначено в стихотворении, например, лирический герой возмущается: «Зачем не могу я качаться на ветке, / Питаяся листьями, светом, росою», а появление трехлетней девочки дано на контрасте предшествующего описания, настраивающего на что-то страшное: «Кусты бузины, зашипели налево / и вдруг из дремучей таинственной чащи...» но оно снимается в итоге. Описание леса тоже неоднородно: солнечные лучи пронизывают листья лип, образующих аллею, вдоль которой бегает пес, есть поляна с шагающем по ней «вдумчивым» дроздом и, возможно, там заснула мама трехлетней девочки; тихая опушка с растущими на ней ромашками, но здесь же и дремучая чаща, а цветущая раскидистая акация стоит на краю оврага. И все-таки между этими двумя локусами: природы и человека - нет жесткой границы, мало того, они оказываются созвучны друг другу, близки в переживаемых чувствах и эмоциях: пронизывающей все существо счастья, наслаждения, переполняющей энергией, сопричастности к общей жизни. Да, возможно, природа не испытывает подобных переживаний, приписываемых ей, но такой она видится поэту, потому что «человек всем своим существованием соотносится с миром, мир не существует до сознания, а слова поэта рас- крывают одну из возможных “настроенностей” на мир» [Руткевич 1985, 50].

Организация художественного пространства и времени стихотворения сложная. Хронотоп стихотворения развернут как в вечность и устремлен ввысь: вопросы к Богу, упоминание Евы и Адама в раю, фантастическое видение родного города над морем. Также обращен и к земле: сначала называются Париж, Медон, лес - город и лес противопоставлены как замкнутое («квартирная клетка») и открытое пространство. Но описываемый хронотоп не ограничивается только «медонским лесом» и воскресным днем. На какой-то момент герой из настоящего в своих воспоминаниях переносится в прошлое, в Россию:

Акация буйно цвела у оврага.

И вот в душе распахнулась завеса: Над морем город встал облаком тонким, И вдруг я вспомнил, Одесса, Одесса, Как эту акацию ел я ребенком [Черный 2007, II, 247].

Это воспоминание-видение становится своеобразным фокусом, в котором сошлись пространство и время: небесная вертикаль - видение родного города «облаком тонким» расширяется географической горизонталью: Франция - Россия; а прошлое - детство - остро отзывается в настоящем.

По времени стихотворение охватывает один день, проведенный в ме-донском лесу, хотя в нем отсутствует фиксация протяженности дня, лишь в последней строфе названо закатное солнце. Конечно, все события, обозначенные в стихотворении, имеют временную протяженность, день длится с утра до вечера, и он конечен. Здесь есть несколько временных векторов. Прошлое неоднозначно и делится на отдаленно далекое и бесконечно далекое для человека: покинутая родина и покинутый рай. Будущее лишь намечено, и все-таки само стихотворение устремлено к будущему.

Вернемся к названию стихотворения. Число семь традиционно рассматривается как знак гармонии и совершенства: «Семерка - волшебное, магическое число, знак совершенства, космического порядка и завершенности цикла» [Вовк 2006, 42] [Выделения в тексте принадлежат автору цитируемого источника. - М.Ж.]; «В Библии оно представляет духовное совершенствование» [Неаполитанский, Матвеев 2006, 94]; «мыслилась как число человека, осознавшего гармоническое отношение к миру, а еще - как чувственное выражение всеобщего порядка» [Кириллин 2000, 28], а также «знаменовала собой высшую ступень познания Божественной тайны и достижения духовного совершенства» [Кириллин 2000, 29]. В стихотворении проявляется еще одно значение этого числа: 6+1 - это рабочая неделя и выходной день. Здесь отражена идея отдыха и размышлений, ухода от мира и самосозерцание, это «ключ скрытых ритмов жизни. Господь трудился б дней, а на 7-й отдыхал <...> от работы Творения мира, так как мир уже был полон, хорош и совершенен» [Неаполитанский,

Матвеев 2006, 95]. Вот это совершенство Божественного мира пусть и в ироничной форме поэт предлагает увидеть и осознать своему читателю. Ведь Саша Черный поэт, а не философ, поэтому он делает то, что может и так, как умеет. Семь не только число божественной гармонии. Происходит игра смыслами: семь грехов, свойственных человеку и высмеиваемых в ранних сатирах, поэт заменяет теперь на семь чудес.

Поэт является не только субъектом, но и объектом изображения, правда, попадая при этом под авторскую иронию. Легкая самоирония присутствует в поздних эмигрантских стихотворениях поэта «Как я живу и не работаю» (1926), «Легкие стихи» (1928), «Меланхолическое» (1932) и др. Можно отметить такую особенность эволюции поэзии А. Черного: в раннем сатирическом творчестве поэт оставался вне поэтического мира, он создавал сатирические образы-маски; в эмиграции при сохранении маски «наивного обывателя», часто встречающейся в как к поэзии, так и в прозе Саши Черного, происходит сближение автора с лирическим героем. Нередко присутствуют автобиографические параллели, что придает не только достоверность изображаемому, но и большую эмоциональную проникновенность, способствует погружению читателя в мир героя, проблемы, заботы и радости русского эмигранта.

Так, в стихотворении «Семь чудес» присутствуют подобные отсылки: поэт родился в Одессе; в Париже он публиковался в «Последних новостях», а в газете «Возрождение» за 12 мая 1928 г. появилось небольшое объявление о литературном вечере, который должен состояться в Медоне 27 мая с участием А.М. Ремезова и А.М. Черного. Известна любовь поэта к животным и особенно к собакам, чему свидетельством служат многочисленные герои-собаки в его произведениях и реальный фокс Микки, который жил в семье Черных, и запечатлен на фотографиях вместе с поэтом.

«Семь чудес» передает тот облик поэта, его образы, темы, манеру, какими сложились они в эмиграции. Иронико-лирическое стихотворение отчасти имеет исповедальный характер. За стихотворением стоит собственный опыт поэта и его осмысление отношения человека к жизни. По воспоминаниям современников, Саша Черный скромный, молчаливый, застенчивый и закрытый человек [Бахрах 2005; Куприна 1979; Седых 1979]. Но в своих произведениях через преодоление собственного одиночества, переживание ужасов прошлого и страха перед неизвестностью в будущем, он открывает для себя новые источники для творчества и радости, и для Саши Черного это природа, животные и дети, с чем он и обращается к читателю. Все его позднее творчество говорит о разомкнутости собственной личности, способности откликнуться на «другого» и нести спасение, примером этому служат единственный сборник прозы «Несерьезные рассказы», опубликованный в 1928 г, уже своим названием настраивающий читателя на шутку, иронию и юмор; веселые и озорные «Солдатские сказки», изданные после смерти писателя в 1933 г. Пафос творчества поэта периода эмиграции заключался в поддержке русского человека. Оно обращено к русскому эмигранту и посвящено тому, чем живет его читатель.

Вместе с изменениями пространственными изменилась и модальность произведений. К концу 1920-х гг. А. Черный постепенно отходит от сатиры первых лет пребывания в эмиграции, которая, как уже отмечалось, звучала зло и резко [Жиркова 2015, 29]. Жизнь в эмиграции потребовала не сатирического обличительного смеха, а дружеской поддержки, которой в творчестве поэта стали выступать мягкая ирония, легкая улыбка. Сатира обличая, отрицает несовершенный мир; юмор, обнажая комическую сторону жизни, утверждает мир. Эволюция творчества Саши Черного движется от критики быта к осмыслению бытия. Именно обнаружение основ жизни, а это может быть просто детская улыбка, обращенная к тебе; чужая собака, случайно лизнувшая твое лицо и т.п., позволяет взглянуть на свою жизнь по-другому, почувствовать себя сопричастным, а не отторгнутым миром.

Сложно сказать, был ли знаком поэт с философией экзистенциалистов. В раннем творчестве философская терминология, знание которой обусловлено посещение занятий на философском факультете Гейдельбергского университета, стала материалом для сатиры «Русский язык. (Сцены не для сцены)» (1910). В этой сатире упоминается Кант, а чуть позже прозвучит имя Ницше («Две басни», 1911). По мнению поэта, ученость или начитанность не спасают от нелепостей и ошибок, не делают человека мудрым. Позднее имена философов не встречаются в его творчестве или письмах. Но поэт оказался сопричастным трагической судьбе русской интеллигенции, шире - мировой истории с ее разрушительной войной, что обусловило и сходные внутренние переживания боли, безысходности, отчаяния, породившие экзистенциальную философию XX в. Первые публикации А. Черного в эмиграции как раз отражали собственный экзистенциальный опыт поэта - это книга стихов «Жажда» (1923), состоящая из нескольких разделов, в которых фиксируются не только жизненные этапы, но и мировосприятие поэта [Жиркова 2014]. Стремление преодолеть границы собственного бытия реализовалось Сашей Черным в эмигрантском творчестве. Именно сквозь призму экзистенциальной философией можно проникнуть в стихотворение «Семь чудес» и выйти на проблему эволюции творчества поэта в эмиграции.