Опыт сохранения и развития традиционной культуры коренных народов (1920-1990-е гг.)

Человечество все более осознает ценность культурного и этнического многообразия народов. А эпоха советского социализма в эволюции национальной идеи, этнокультурного процесса высвечивает несколько этапов, крупных полос.

В первое послеоктябрьское десятилетие формирование «своей истории» происходило в обстановке сотрудничества центра с лидерами на местах, «коренизации», либеральной языковой политики, что стимулировало процессы образования наций, в основном среди крупных этносов. Национальное строительство ведется в русле советской интернациональной политики и пока еще под флагом краеведения.

Впервые в истории человечества в ноябре 1917 г. большевистским правительством России была выработана государственная национальная политика по защите коренных народов.

Все более выявлялась центральная проблема начального периода культурной политики — создание нового человека для советского государства. Власть стремилась к переустройству всего внутреннего мира человека, а вот способы осуществления этой реорганизации определились к концу 20-х гг. прошлого века. Отныне под культурной политикой понималось «создание пролетарской культуры в условиях диктатуры пролетариата. Она есть борьба с буржуазной культурой, с ее пережитками, однако она означает и освоение буржуазной науки путем ее переработки». В этом определении не учтен решающий момент: кто является создателем новой культуры, хотя никто не сомневался, что это «государство», «партия», «небольшой круг представителей культуры», то есть «культурная элита». Они стали принимать и отвергать, систематизировать, контролировать, создавать институты и другие культурные структуры нового общества [2, с. 156].

С учетом полиэтничности России была признана необходимость проведения совещаний национальной интеллигенции, обсуждение национальной политики советской власти, вопросов языковой культуры (повышение квалификации, орфографии, терминологии), национализации школ и др. Проблемы, оказавшиеся при их реализации очень сложными, будут находиться в поле зрения партийных, государственных и других структур еще долгие годы, вплоть до конца 60-х годов прошлого века.

В обществе все больше приходили к пониманию того, что революция не ведет за собой автоматического уничтожения всех пороков предшествующего общества. Осознание живости старых традиций отразилось в понятиях, появившихся в середине 20-х гг.: быт, жизненный уклад, образ жизни. Появление темы быта во многом было признанием бесплодности дебатов о культуре. Кроме того, существовала глубокая пропасть во взглядах на идеологию, социальную сферу и переустройство внутреннего мира человека нового многонационального общества между разработчиками, плановиками культуры, властью и большинством населения.

Под влиянием индустриализации и коллективизации власти стало известно, какой в действительности была жизнь в городе и деревне, но это не приблизило к цели. Более того, после выяснения ситуации с жилищными условиями, укладом разных этносов, традициями, политическими взглядами и т. д. путь к цели показался бесконечным. Задачу должно было решить следующее поколение подрастающих коммунистов под руководством партии и приближенной к власти культурной элиты, то есть «кто держит власть, тот создает культуру». В документах тех лет все больше прослеживается мотив борьбы, руководство которой кроме партии взяла на себя редакция журнала «Революция и культура», основанного в 1927 г., на местах — различные печатные органы.

Культурная революция становилась одним из элементов классовой борьбы. Поскольку «одними разъяснениями и воспитательными мерами невозможно было разрушить вековые устои патриархально-семейного уклада, в интересах скорейшей ликвидации тяжелых пережитков прошлого советское государство наряду с широкими и разносторонними мерами воспитания применяло и меры принуждения». Таким образом, с конца 20-х гг. начались насильственный перевод кочевых и полукочевых хозяйств на оседлый образ жизни и их коллективизация. При этом место оседания вчерашних кочевников выбиралось без учета наличия воды, пашен, близости сенокошения и т. д. Тогда власть не особо заботилась об устойчивости ландшафта к возрастающим антропогенным нагрузкам. Были заброшены многие пастбища, использовавшиеся веками, но оказавшиеся удаленными от центров оседания. В эти же годы проводилось и выселение улусов, хотонов (хуторов) [2, с. 96].

Как следствие данного модернизирования традиционного уклада народов разрушается система его культурных, духовных ценностей. В условиях нашей страны процесс дополнительно усугубляется жестким идеологическим прессингом.

Война и послевоенный период замедлили, но не остановили данный процесс. Бесспорно, решающую роль играла идеологическая обработка всех сфер жизни общества. Накануне войны власть во главе со Сталиным завершает идейную конструкцию, содержащуюся в документах 1934–1938 гг., делает более явной ее характер: баланс между классово-интернационалистским началом и державно-патриотическим подходом заметно изменился в пользу последнего. Однако ситуация в идеологии не была доведена до состояния ясных истолкований и установок и накануне 1941 г., когда произошло окончательное оформление национал-большевистской переориентации идеологии. В годы войны великодержавный национализм был поставлен на службу активизации патриотических чувств всех народов СССР. Понятие «Родина» отождествлялась с СССР, а не только с Россией. Ряду народов было отказано в патриотизме и, как следствие, произошли крупномасштабные акции политико-демографического (депортации народов) и культурно-национального характера (новое пресечение ростков национального сознания в историографии и литературе — приклеивание ярлыка «буржуазно-националистического» произведения к народным эпосам и т. д.).

Время Хрущева принесло не только «оттепель». Идеологическая система в тот период живо реагировала на проявления национальных настроений в среде интеллигенции. Кроме того, Хрущев, увлеченный созданием программы коммунистического строительства, заявил в 1961 г. об отказе «консервирования национальных различии». Это и другие дилетантские высказывания стали сигналом к подавлению всплеска различных проявлений национально-культурной жизни.

Логическим завершением на практике явилась разработка положения в законе «Об укреплении связи школы с жизнью и о дальнейшем развитии системы народного образования в стране» (1958), по которому объявлялось, что изучение родного языка и обучение детей в школах на родном языке — дело добровольное. Постоянно и особо подчеркивалось, что «овладению в совершенстве местным и русским языком нужно уделить самое серьезное внимание». И вновь противоречие: слова верные, а практические меры были иными. Происходил радикальный пересмотр учебных программ и планов. Национальные школы всех типов переводили на русский язык обучения, сохранив родной язык только как предмет, изучавшийся на добровольной основе.

Наука, осуществляя национальную, языковую политику партии и государства, утверждала, что «в условиях социализма могут происходить частичные процессы добровольного слияния небольших этнических и экс-территориальных национальных групп, вкрапленных в крупные социалистические нации, с этими национальностями. Особенно важным в этом процессе является усвоение сливающимися этнографическим и экстерриториальными национальными группами языка крупной передовой социалистической нации, среди которых эти группы живут». Кроме того, «языковая консолидация» не есть естественный процесс, «сближение и расцвет наций протекают не стихийно, а планомерно... в нашем многонациональном государстве это осуществляется в процессе единого государственного планирования».

Предпосылкой осуществления национальной языковой политики советского государства этих лет служило научное изучение процессов «функционального взаимодействия языков народов Сибири». Разработка проблемы началась по инициативе Института истории, филологии и философии СО АН СССР (г. Новосибирск), но первые работы уже публиковались в начале 60-х гг. В основу разработки проблемы легли «данные переписей населения и специальные научные исследования», которые свидетельствовали об «...изменениях в распределении сфер применения языков народов СССР. Отмечалось широкое и постоянно растущее распространение русского языка в качестве средства межнационального общения и повышения уровня культуры...». Научное изучение этих процессов, прежде всего, служило идеологическим целям, «по линии политического воспитания трудящихся», а также позволяло «сделать научно обоснованные выводы о целесообразности применения тех или иных языков в обучении и воспитании подрастающего поколения, в политическом и культурном просвещении трудящихся средствами устной пропаганды, печати, радио, TV и т. п. Они способствовали разработке теоретических проблем современного развития национальных отношении». Ha основании подобных научно-методических установок были даны рекомендации гуманитарным научным учреждениям обратить внимание «на актуальность социологических исследований проблемы функционального взаимодействия языков народов СССР на этапе коммунистического строительства, включение проблематики в планы 1967–1970 гг. и создание тематической социолого-лингвистической группы, отвечающей задачам науки, поставленным XXIII съездом КПСС (1966 г.)». Ссылки на документы данного высшего форума партии не случайны. Именно на съезде прозвучал властный окрик в ответ на обращение научной и творческой интеллигенции к правительству об опасности возвращения сталинизма после отказа от идей «оттепели». Страна тихо вползала в «застой» [2, с. 223–225].

В официальных документах этот период определялся как «развитой социализм», основными признаками которого назывались «высокая зрелость производительных сил и производственных отношений, высокая степень планомерности, гармоничности в экономике <...> духовной жизни общества»; кроме того, «развитой социализм означал высшую интенсивность интеграционных процессов общественной жизни, ...возрастание социальной однородности общества; дальнейший расцвет и сближение наций и народностей СССР, интернационализацию их образа жизни…» и т. д. Более того, под влиянием последнего фактора складывалась культурная общность не только отдельных наций (в том числе бурятской, эвенкийской, тувинской, хакасской и т. д.), но и всего советского народа — новой исторической общности людей.

Методологически это определялось «диалектическим процессом развития через расцвет к сближению и сближению на базе расцвета», а это, в свою очередь, «являлось важнейшей закономерностью прогресса всех национальных культур СССР». Бурятская культура так же, как и эвенкийская, тувинская, хакасская и другие, все больше приобретала черты «общесоветской, интернациональной культуры». Это же проявлялось, прежде всего, в «общности идеологии и методов реалистического отражения действительности».

Национальные отношения этого периода характеризовались двумя тенденциями: развитием наций и их сближением, они же распространялись и на национальные культуры. Основой сближения является «широкое и глубокое воздействие русского языка на языки народов СССР» и, как следствие этого, «распространение национально-русского двуязычия». Шла помимо естественного влияния русского языка как средства межнационального общения пропаганда протекционистской политики ведущей роли русского языка как составной части общей идеологии интернационализации, слияния и образования новой исторической нации «советский народ».

С позиций унитарного мышления все больше утверждалось мнение о беспроблемности национальных отношений. Теория межнациональных отношений разрабатывалась односторонне, а СССР представлялся только как общество дружбы народов, где быстрыми темпами происходит слияние наций и народностей в единый «советский народ». Такой подход к историческому опыту не соответствовал реалиям того периода, препятствовал объективному анализу проблем развития этносов СССР, способствовал утверждению догм, исключал возможность альтернатив в развитии общества [2, с. 240–241].

Признавая огромные достижения страны, а вместе с ней и коренных народов, нельзя не признать, что этносы были подвергнуты историческому эксперименту, который способствовал утрате связи с традиционным укладом, образом жизни, более того, привел к глубоким изменениям в культуре, которая частично подменялась инородной, частично разрушалась.

Логическим завершением различных мероприятий в этнокультурных преобразованиях явилось заявление о необходимости создания новой нации, новой исторической общности — «советский народ». Хронологически это связано с 1971–1972 гг., подготовкой и празднованием 50-летия СССР. Одновременно шла ресталинизация, проводимая послехрущевским руководством. На идеологических мероприятиях и документах тех лет прозвучало положение о советской культуре как сплаве культур народов СССР. Это стимулировало возрождение национального самосознания, подняло волну интереса к национальным традициям. Власть тут же на партийном съезде определила четкие условия, по которым указывалось, что «Советская культура — сплав достижений советских народов».

Все больше проявлялось противоречие между ожидаемым свободным этнокультурным развитием и жестким контролем со стороны центральных партийных и государственных структур. Вот почему трудно было оценить ситуацию, когда, с одной стороны, 70–80-е гг. прошлого века были периодом дальнейшего развития национальной драматургии, театра, живописи, а с другой — функционеры на местах оглашали официальную линию партии и правительства об отказе от родного языка в образовательной системе.

Политика экстенсивной эксплуатации природных ресурсов, разрушение традиционного хозяйствования, культуры — не советское изобретение, это реальность раннего индустриального периода. Более того, этот курс продолжал политику бывшего царского режима по отношению к природным и людским ресурсам азиатских окраин империи. Политика неограниченной эксплуатации богатств Сибири естественным образом была воспринята как царскими, так и новыми советскими специалистами. Политика и практика форсированного модернизирования понималась местными жителям, но они были немногочисленны, удалены от центральной власти и не авторитетны для нее. Следует учитывать популярность этой политики в стране в целом и заинтересованность в ней местных партийных и советских руководителей.

Советское общество в целом стояло на пороге глобальных перемен. Запущенный механизм медленно набирал обороты, возможно, поэтому партийно-государственный строй уже ничего не мог противопоставить в ближайшей перспективе процессам национального сепаратизма, росту национального самосознания и формированию национальных историографий.