Осевое время-2: возвращение к истокам или погружение во тьму?

Системный кризис социальной теории, порожденный глобальными качественными изменениями социальных процессов и институтов, закономерно вызывает обращение к золотому фонду мировой философской мысли, скрывающему идеи, обобщения и предвидения, не востребованные своим временем, но актуализированные в условиях новой социальной реальности. Одним из таких подходов является выдвинутая Карлом Ясперсом концепция «Осевого времени» [1] как особого исторического периода, в ходе которого в основных цивилизационных центрах практически одновременно возникли классические религиозно-философские доктрины, подготовившие и предвосхитившие развитие Человечества на два тысячелетия вперед. Глубинную общность этих доктрин К.Ясперс увидел в историческом прорыве от мифа к логосу, от архаичной традиции к рациональности, от нерасчлененности непосредственного восприятия к философской рефлексии.

Очевидной целью Карла Ясперса как яркого представителя европейской философии был выход за пределы европоцентризма, поиск единст- ва несхожих мировых цивилизаций, активно возвращавшихся в мировую политику, попытка осмыслить человечество с надцивилизационной позиции.

Современный глобальный кризис национального государства и гражданской нации, требующий переосмысления генезиса государства как социального института, в конце 40-х был для Ясперса и его современников далек и неактуален.

С точки зрения сегодняшнего кризиса социальной теории, выдающейся научной заслугой К.Ясперса стало само выделение Осевого времени как исторически короткого ключевого периода, в ходе которого региональные цивилизации совершили синхронный прорыв не только от мифа к Логосу, но и от родоплеменной архаики к развитым государствам имперского типа, объединяющим десятки локальных этносов и исторических провинций. Очевидно, именно в Осевом Времени надо искать ключи к пониманию современного глобального кризиса, угрожающего системообразующим институтам и ценностям цивилизации, возникшим два тысячелетия назад.

Парадоксально, что после впечатляющих достижений неолитической революции (земледелие, скотоводство, ремесла) развитие человечества, организованного в этнические, родоплеменные структуры, шло медленно и крайне неравномерно, перемежаясь периодами регресса и упадка. Достижения регулярно возникавших изолированных локальных цивилизаций безвозвратно терялись после социальных и природных кризисов и катастроф.

С точки зрения эволюции социальноэкономических организмов (систем), Осевое Время стало рубежом, за которым длительный (сотни лет) и глубокий (с утратой большей части исторической памяти и социальной наследственности) социальный регресс стал невозможен.

Предпосылкой Осевого времени стало возникновение непрерывного предглобального трансцивилизационного пространства, связанного караванными и морскими путями, большой Ойкумены, в котором шло постоянное взаимодействие возникших в ОВ цивилизаций. С этой точки зрения, одновременность возникновения основных религиозно-философских учений, определивших облик современности, глубоко закономерна, так как отражает начало постоянного взаимодействия основных цивилизационных центров Старого Света.

Возникшие в Осевое Время религиознофилософские системы включали в себя инструменты научного познания - рефлексии, логики, представлений о причинности, создав, тем самым, «методологическую матрицу» для накопления и обобщения эмпирического опыта и, в конечном счете, - создания науки в Новое время.

Внеэтнический, потенциально универсальный характер ведущих религиозно-философских учений Осевого Времени способствовал созданию и воспроизводству крупных политических пространств (государств и империй), объединяющих этносы и исторические провинции.

Взаимодействие в рамках Большой Ойкумены положило начало конкуренции государств, культур и цивилизаций, что стало стимулом к техническому и социальному прогрессу, застраховало человечество от глубоких и длительных провалов в развитии. Таким образом, начиная с Осевого Времени, откат к догосударственным формам социальной жизни и дописьменным формам знания стал невозможен, историческое развитие приобрело однонаправленный, про- грессивный характер, который сохранялся вплоть до эпохи глобализации.

Но ключевая социальная инновация Осевого Времени - отход на второй план классического, примордиального этногенеза и протоэтноса (состоящих из родоплеменных социальных общностей) и выход на первые позиции государства как искусственного социально-политического конструкта, социальной машины, создаваемой по чертежам и лекалам религиознополитических учений.

Государство как новый, более совершенный, тип социального организма победил неолитический этнос, не уничтожив его, а используя его как социальный фундамент.

Характерно, что религиозно-философские учения, возникшие в Осевое время, включали в себя развернутые нормативные модели идеального государства с их идеологическим обоснованием. Если до начала Осевого Времени катастрофы и кризисы первых, изолированных друг от друга, цивилизаций и государств вели к социальному регрессу на сотни лет, утрате письменной и устной традиции, то после Осевого Времени гибель политических образований не вела к утрате непрерывности социального развития, так как политическая надстройка социума восстанавливалась на основе готовой социальной модели, минуя новую длительную эволюцию первичного, примордиального, этноса.

Философско-религиозная доминанта всех учений Осевого времени выражается в идее Царства, Державы, Империи (несколько позже -Халифата) как земного воплощения божественного миропорядка, потенциально готового вобрать в себя все земли и племена (т.е. этносы).

Таким образом, социальная сущность «Осевого времени» Карла Ясперса - качественный переход развития от этнической эволюции с ее социобиологической природой к возникновению и эволюции государств, имеющих социальнополитическую природу и способных в исторически ничтожные сроки консолидировать громадные пространства и разнородные этносы. При этом этнос не исчез, а перешел на уровень обеспечивающей подсистемы нового, политически сконструированного социума. Политика отделилась от родоплеменных структур, в то время как этническая, родоплеменная компонента политики ушла в тень, сохранившись на цивилизационной периферии, и консервируя этнографическую периферийность.

Характерно, что Ясперс завершает «Осевое время» возникновением полиэтнических и мультикультурных эллинистических государств, завершившим период бурного социальногосударственного строительства предшествующих веков. По сути, «Осевое время» было периодом интенсивной апробации, естественного отбора и сравнительного испытания на прочность, конкурентоспособность и устойчивость самых разных социальных и политических моделей, выстроенных на различном этнокультурном субстрате.

Осевое время было временем интенсивного социального, религиозного и политического экспериментирования, захватившего пространство земледельческих культур от Средиземноморья до Китая, причем выдающиеся исторические фигуры того времени были не только пассивными интерпретаторами и теоретиками, но и активными социальными экспериментаторами.

Именно на этом громадном, разнообразном и жизненно важном для выживания конкурирующих социумов практическом опыте государственного строительства и выросли религиознофилософские учения, отделившие философию от мифа и заложившие основы социальнополитической теории, определившей облик последующих двух тысячелетий.

Более того, сложившиеся в те годы религиозно-философские системы были не только источником, но и порождением периода первоначальной эволюции политического государства, сменившего, поглотившего и вытеснившего на геополитическую периферию догосударственные формы социальной организации.

Введя понятие «Осевого времени», Карл Ясперс сконцентрировал внимание на генезисе философских учений, опустив качественный скачок в социальном развитии соответствующих обществ, поднявшихся над родоплеменными отношениями с их социобиологическими корнями на уровень гражданских обществ, протонаций, в которых этническая идентичность отошла на второй план.

Сегодня мировая история завершает двухтысячелетний виток, принудительно возвращая Человечество к проблематике «Осевого времени». В глобальном масштабе идут процессы деструкции и примитивизации крупных социальных систем, зародившихся в «Осевое время». Вопреки ожиданиям, крупные индустриальные и постиндустриальные нации распадаются на этносы; вопреки фантастическому взлету науки, идет обвальный возврат к этнизму, радикальной теократии и другим формам архаического группового сознания.

Настает новое «Осевое время», «Осевое время-2» – исторический поворот, качественно меняющий всю социальную реальность.

Осмысливая современный кризис через призму Осевого времени, мы подходим к необходимости разграничения двух базовых компонент социальной структуры – этнической, первоначально сложившейся еще в ходе неолитической революции, и национально-политической, сложившейся в Осевое время и оттеснившей традиционный этнос на географическую и социальную периферию.

До конца 20 века считалось, что социальное развитие идет по пути конвергентной трансформации этносов в нации с потенциальным образованием некой глобальной общечеловеческой общности, этнические и национальные особенности в которой исчезают по мере формирования глобального экономического и информационного пространства [2]. Несмотря на очевидную механистичность такого подхода, до последнего времени он вполне адекватно отражал ведущую в то время тенденцию культурной унификации, формирования полиэтнических государств и больших культурно-языковых пространств, размывания институтов традиционного общества и сельских общин как основных резерватов традиционного образа жизни.

Это порождало уверенность, что этнос и этническое сознание являются атавизмом, социальным фантомом.

Между тем, в настоящее время, когда глобальная экономика стала реальностью, в общемировом масштабе наблюдается процесс активизации и регенерации этносов, этнического и религиозного сознания, захвативший не только периферию, но и ведущие мировые державы.

Давно ожидаемый кризис гражданских наций оказался не синтезом глобальной общности, а распадом гражданских наций на этноконфес-сиональные группы. «Плавильные котлы» глобального и регионального масштаба так и не сформировали гомогенного социума с общей идентичностью.

Однако ни одна из сложившихся в 20 веке теорий этноса, выстроенных на фундаменте экономического детерминизма, не объясняет постиндустриального всплеска этничности и религиозности. Налицо нарастающее расхождение социальной теории с практикой глобализации, которая вместо ожидавшейся конвергенции вызвала к жизни процессы этнокультурной дивергенции, охватившие большую часть современного мира, невзирая на локальные цивилизационные и политические особенности.

Примером неожиданного краха модели «плавильного котла» в ходе глобализации могут служить сами США, породившие как термин «плавильного котла» (melting pot), так и саму идею полиэтнической («мультикультурной») «нации иммигрантов». Этническая неоднородность американского общества сохраняется и нарастает.

По мнению Эдуарда Лозанского, автора монографии «Этносы и лоббизм в США» (2004) [3], этнические диаспоры и меньшинства США все больше обособляются и конкурируют, формируя в органах власти влиятельные лоббистские группировки, сопоставимые с корпоративным лобби (ТНК) и партийной системой. Более того, этнические лобби США все активнее лоббируют интересы государств происхождения, превращая иммигрантские общины в колонии, проводящие интересы заокеанских метрополий. Этнические диаспоры «в себе» превратились в диаспоры «для себя».

«Ориентация Америки на формирование не единого сплава в «тигле» многих национальностей, а на формирование пестрого многоцветья мультикультурализма привела к логическим результатам – к закреплению позиций этническими меньшинствами» [4, с. 104]. Более того, Э.Лозанский отмечает озабоченность других американских исследователей, в частности, С.Хантингтона, перспективами этнической фрагментации американской политической нации, вплоть до угрозы «балканизации» [4, с. 105109].

Ситуация с категориальным аппаратом теории этноса дополнительно усложняется традиционным определением и нации, и этноса через характеристики принадлежности – общность языка, территории и культуры и др., из чего выводится либо мнимая тождественность данных понятий, либо альтернативность этноса и нации как социальных групп.

Очевидно, что создание адекватного категориального аппарата теории этноса требует четкого разграничения сфер этнического и национального, основанного не на внешних атрибутах, а на сущностных особенностях этноса и нации как не взаимоисключающих, а, напротив, сосуществующих и взаимодополняющих, социальных групп.

По мнению авторов, для объяснения механизма этнокультурной дивергенции как следствия кризиса гражданских наций в условиях глобализации, как нового «Осевого времени» необходимо признать по меньшей мере следующее.

Этнос и нация – не сменяющие друг друга стадии развития, но параллельные, сосуществующие и часто конкурирующие сферы социального бытия: доминирование этнической идентичности оттесняет на второй план национально-государственную (национальнополитическую), и наоборот. Этносы сохраняются, несмотря на глобализацию, и сохраняют культурно-историческую преемственность при смене общественных формаций, охватывая большинство населения. Государствообразующие этносы продолжают латентное (скрытое) функционирование, уходя в тень наций, и вновь проявляются при кризисе институтов национального государства – локальном или глобальном.

Этнос и нация – качественно различные социальные группы, связанные с различными социальными позициями (социальными ролями), имеющие разный генезис и динамику развития: если этнос сформировался в неолите, то нации (вернее, протонации), как социальный продукт политического конструирования, закономерно возникли в именно в Осевое Время.

Различие феноменов этноса и нации заключается не во внешних атрибутах, а в механизме воспроизводства и функционирования этноса и нации, как социальных групп. Механизм воспроизводства этноса – непосредственная межпоколенная социальная наследственность, транслирующая этничность через образ (способ) жизни и структуры повседневности. Механизм воспроизводства нации – взаимодействие индивида с институтами государства и гражданского общества, формирующее нацию как общность, осознающую себя через наличие общих (национальных) интересов, опосредованных национальным государством.

Безусловно, устойчивый параллелизм сосуществования этносов и наций (этнической и национальной компонент социума) на протяжении ряда социально-экономических формаций, от Осевого Времени до периода глобализации, далеко не очевиден.

С одной стороны, осознанию совместного существования этноса и нации как самостоятельных социальных институтов мешает категориальная неопределенность, связанная с эволюцией соответствующих понятий (нации и национального, этноса и этнического).

Однако основным препятствием для осознания сосуществования этничности в условиях индустриализма и постиндустриализма является убеждение в «остаточности» и, соответственно, все меньшей актуальности этничности, якобы быстро и необратимо уничтожаемой в ходе дивергентных социальных процессов – изменения образа жизни (урбанизация, миграция), унификации массовой культуры. С точки зрения традиционной этнографии и фольклористики, этносы, особенно государствообразующие, «исчезли» еще в середине прошлого века.

Таким образом, этнос не исчез в ходе трансформации в нацию, а, начиная с Осевого времени, был поэтапно вытеснен из сферы политических и производственных отношений на бытовой, латентный, уровень, в сферу локальной экономики, частной и семейной жизни. В то же время полевые социологические исследования, включая переписи, уверенно фиксируют наличие у подавляющего большинства населения, включая население мегаполисов, отчетливой и устойчивой этнической идентичности, отличной от национально-государственной.

Ранее автор обратил внимание, что на несовпадение этноса и нации, как различных по генезу и функциям социальных групп указывает широкая распространенность в прошлом и настоящем не только полиэтнических наций, включающих ряд этносов, проживающих на территории национального государства, но и полина-циональных этносов, этническая территория которых расположена на территории различных государств [5].

По мнению автора, суть феномена этнично-сти и его независимости от государственногражданской сферы – не столько во внешних атрибутах, сколько в механизме воспроизводства этничности – непосредственной социальной наследственности, не опосредованной внешними социально-политическими институтами и включающей в себя трансляцию этнической идентичности и характерных для этноса образа жизни, ценностей и моделей социального поведения через механизмы длительного, повседневного повторяющегося взаимодействия, подражания и социально-ролевого поведения в ближайшем, как правило, родственном и соседском социальном окружении.

На социальную основу современной этнич-ности, принципиально отличную от политических институтов гражданского общества, обратила внимание школа Фернана Броделя, который ввел понятие «структур повседневности» [6]. С понятием структур повседневности сближается понятие образа жизни (способа жизни) как типичных для конкретно-исторических условий способов, форм и условий индивидуальной и коллективной жизнедеятельности человека, формирующего типичную для социальной группы (в том числе – для этноса и нации) индивидуальность.

Структура повседневной жизни, взаимодействие с окружающей с социальной и природной средой вырабатывают уникальный способ жизни, который является сущностной характеристикой этноса. Способ жизни подвергается изменениям, но эти изменения психологически незаметны для членов этноса и осознаются только через достаточно большие интервалы времени, не влияя на коллективное ощущение общности. А повседневная структура жизни воспринимается как некое постоянное и надличностное, что, в свою очередь, приводит к ощущению психологической стабильности и неразрывности социальной жизни этнической группы. Историческая память этноса воспринимает время как непрерывность, включая времена кризисов и катаклизмов. Соответственно, внешние атрибуты этноса – этническая территория, язык, религия, культура, оказываются лишь производными от основы этничности – непосредственной социальной наследственности, основанной на длительном и тесном социальном взаимодействии в рамках «структур повседневности» и образа жизни.

Соответственно, из природы этничности, основанной на образе жизни, массовых и повседневных горизонтальных социальных взаимодействиях, вытекают характерные для этноса, как социальной группы, свойства – высокая инерционность, эволюционный, непрерывный и преемственный характер изменения, сохраняющий не только символическую, но и прямую преемственность современных этносов по отношению к исходным этносам исторического прошлого.

Это означает, что и в эпоху глобализации этнос с его механизмами горизонтальных децентрализованных связей и социальных сетей далек от исчезновения, хотя бы в силу того, что составляет повседневную социальную среду индивида и охватывает большие массы людей. Этнос существует, оставаясь основным механизмом воспроизводства образа (способа) социальной жизни. Вместе с тем, современный этнос, как порождение образа жизни и структур повседневности, претерпевает качественную трансформацию, связанную с постоянной адаптацией к реалиям быстро меняющейся глобальной среды.

Одна из парадоксальных особенностей глобализации – отсутствие качественной новизны на уровне отдельно взятых сфер социального бытия. Так, взаимодействие цивилизаций и культур приобрело постоянный характер еще в Осевое время, а основные черты экономической глобализации, включая господство международного финансового капитала, сформировались и были отражены европейскими социалистами ( в частности, Каутским и Лениным) в теории империализма еще сто лет назад.

Тем не менее, современная эпоха имеет ряд качественно новых общесистемных черт, позволяющих говорить не о сумме кризисов, а о переломе эпох, сопоставимом с Осевым временем Карла Ясперса, то есть об «Осевом времени-2», снимающим и завершающим не исторический период, не господство определенной социальноэкономической формации, а всю двухтысячелетнюю эпоху эволюции государств и самоус-коряющегося научно-философского прогресса.

Прежде всего, глобализация нарушила принцип целостности государств как ограниченных в пространстве автономных и саморегулируемых социально-исторических организмов.

Начиная с ранней античности, все известные социумы были закрытыми (в естественнонаучном плане) системами, в которых внутрисистемные связи превалировали над внешними, благодаря чему внешние взаимодействия не влияли на качественное состояние социальной системы.

Выполняя функциональные роли в сравнительно замкнутой системе социального организма, социальные группы (классы, сословия, варны, локальные этносы) были как объективно, так и субъективно заинтересованы в устойчивом симбиотическом сосуществовании, поддержании гомеостаза внутренней среды, в росте и развитии социального организма в целом.

Закрытость систем сама по себе является мощнейшим средством и стимулом саморегулирования системы. Существенно также, что закрытость системы – необходимое условие ее субъектности и самоидентификации во внешней среде.

Помимо пространственной, культурной и экономической замкнутости внутренней социально-экономической среды, целостность государства как социальной системы обеспечивали отношения управления, мотивирующие или принуждающие части функционировать в интересах целого.

Включая традиционный этнос в качественно новые политические и идеологические рамки территориального государства и соседской общины, Осевое Время заложило основу наций как социальных групп, объединенных не кровным родством, а социокультурной «почвой» – общей социальной средой, одним государством и вытекающими из этого общенациональными интересами. Так возник современный мир как сообщество взаимодействующих и взаимно стимулирующих развитие друг друга, но при этом автономных и обладающих субъектностью государственных организмов.

Качественное отличие глобализации как антитезы Осевого Времени – превращение национальных государств в открытые системы, внешние связи в которых все больше превалируют над внутрисистемными. Тем самым открытая Осевым временем эпоха эволюции политических наций как автономных социальных организмов завершилась кризисом их целостности и субъектности – причем на высшем уровне экстенсивного и интенсивного развития производительных сил, когда ограничителем производства и потребления стала не численность социума и производительность труда, а природноресурсные ограничения. Модель развития, возникшая в Осевое время, исчерпала себя, дойдя до физического предела своей применимости.

Превращение национальных государств в открытые экономические и социальные системы привело не столько к их слиянию, сколько к многочисленным конфликтам совместимости и разрушению социальных структур и механизмов национальных государств. Нарушение целостности и относительной закрытости «классического» национального государства как фактора саморегулирования, размывание субъектности и идентичности нации неизбежно привело к системному кризису всех локальных социумов мирового сообщества.

Следует подчеркнуть, что ресурснодемографический кризис, ограничив производство благ сырьевым пределом, разрушил государства как социальные организмы не только извне, но и изнутри, разрушив основы симбиоза базисных социальных групп, верхов и низов.

Классическое государство, мощь, богатство и безопасность которого определялась количеством и качеством населения, разбилось о ресурсный барьер. В условиях ресурснодемографических ограничений двухтысячелетний симбиоз элит и социального большинства распадается: элиты заинтересованы не в количестве и не в качестве (производительность труда) населения, а в снижении и количества населения, и его потребления.

Вопреки всеобщему мнению, кризис социального государства вызван не столько глобализацией экономики, как таковой, сколько объективным исчезновением национальных интере- сов, как совпадающей части интересов элит и зависимых социальных групп. И если еще с «Осевого времени» до конца 20 в. антагонизм классовых интересов компенсировался и регулировался объективной необходимостью социального партнерства – симбиоза или хотя бы социального паразитизма в интересах выживания социального организма в целом, то в условиях ресурсно-демографических ограничений выгоды элит от сокращения зависимого населения все более перевешивают выгоды от его роста, выгоды от обнищания превышают выгоды от его благосостояния. причем не только на локальном, но и на глобальном уровне.

Главное отличие современности как «Осевого времени-2» то, что человек как основной ресурс социального строительства и абсолютная моральная ценность мировых религий перестает быть ценностью для элит – и в качестве «говорящего орудия», и в качестве плательщика податей и налогов, и в качестве покупателя, и в качестве «пушечного мяса». В этих условиях социальное государство благосостояния как механизм гармонизации групповых интересов подвергается утилизации и экспроприации со стороны элит.

Современное постиндустриальное и «постнациональное» государство – не столько жертва, сколько форма и орудие целенаправленной экспроприации и утилизации элитами и самого государства как политического и экономического субъекта, и нации как базовой социальной группы, и населения как социобиологической основы нации. Настоящий, не компенсированный общенациональным интересом и взаимозависимостью, антагонизм интересов элит и социальных низов возник только в эпоху глобализации.

Нарастающий антагонизм элит и масс, освобожденных от «сдержек и противовесов» социального партнерства в рамках государства, заставляет весьма критически оценить предложения о создании глобальной администрации как панацеи от социальных издержек глобального рынка.

Потенциально решая вопрос управляемости глобальной «империи», идея глобального администрирования обходит вопрос о целях, интересах и критериях этого администрирования, а также проблему ответственности глобальных администраторов. Мировое правительство в явном или неявном виде, будет лишь инструментом в руках тех же «освобожденных» от локальной ответственности элит, жизненно заинтересованных в сокращении и обнищании населения. «Мировое государство» будет изначально поражено тем же конфликтом, который разрушил социальные государства послевоенного мира.

Таким образом, основное качественное отличие современной эпохи – порожденная глобальным ресурсно-демографическим кризисом объективная и субъективная заинтересованность элит в количественном и качественном сокращении населения.

Разрушая государства и нации, глобализация подвергает сомнению и такое завоевание Осевого Времени, как идею совершенствования человека как цели и меры бытия, восхождения человека и общества от плотского бытия к вершинам абсолютного (божественного) совершенства и знания. Иными словами, Осевое Время дало Человечеству установку на опережающее личностное и интеллектуальное развитие человека, как составного элемента общества.

При всем многообразии учений Осевого времени в их основе лежал единый идеал универсального человека как микрокосма, отражающего и вмещающего в себя многоплановую, связную модель породившего его общества с его историей, культурой и этикой. Микрокосма, в силу своей избыточности, способного к не только к целостному отражению, но целостному творению общества, созиданию «Царства Божия на земле». Соответственно, учения Осевого Времени (за исключением разве что китайского легизма) мыслили создание совершенного общества как добровольное соединение, «самосборку» в социальную систему личностей, несущих в себе общий идеал совершенного общества, слияние совершенных индивидов в идеальную коллективную личность.

Соответственно, главным направлением развития стало развитие внутренней сложности личности, способности к рефлексии и самореф-лексии, принципиально опережающее утилитарные потребности повседневной жизни. Соответственно, возникли и развивались социальные институты накопления, обобщения и расширенного воспроизводства знаний и моделей поведения (идеалов и социальных норм), гарантирующих спасение общества от регресса. Главным движителем социального прогресса было расширенное воспроизводство фундаментальных знаний и их носителей, делающее вчерашнее достояние немногих лучших достоянием многих.

Что касается материального производства, то в учениях Осевого времени оно рассматривалось как обеспечивающий, инструментальный аспект бытия, доминирование которого несло угрозу обществу и личности как его первоэлементу.

От характерной для этноса передачи эмпирических знаний через структуры повседневности и образ жизни, Человечество совершило скачок к расширенному воспроизводству носителей знаний и моральных ценностей, каждый из которых «стоял на плечах гигантов», получая всю сумму знания, накопленного цивилизацией, а не прожиточный минимум члена традиционного общества.

Переход от религиозных учений к эпохе Просвещения с ее концепцией нового человека как обладателя и распространителя целостного и универсального знания был не отрицанием, а развитием общей тенденции опережающего развития человеческого потенциала.

Именно благодаря избыточности, фундаментальности и общедоступности знания научный, моральный и экономический прогресс стал не просто непрерывным, а самоускоряющимся: если «случай одаривает лишь подготовленные умы» (Луи Пастер), то темпы развития зависят от количества «подготовленных умов». Своего пика система фундаментального образования достигла в середине-конце 20 в. – и по количеству выпускников, и по объему получаемых ими фундаментальных теоретических знаний.

Однако сегодня очевиден кризис воспроизводства человеческого потенциала: налицо тенденция отказа от принципа фундаментального образования не только на уровне школы, но и на уровне университета.

В качестве альтернативы классическому фундаментальному образованию, непосредственно продолжающему традиции философских школ Осевого времени, повсеместно провозглашается идея «функциональной достаточности» образования, содержание которого «определяют работодатели» - очевидно, исходя из минимально необходимых должностных требований в системе массового производства с ее тотальным разделением труда на примитивные операции.

Если на пике научного прогресса потребность в носителях фундаментальных знаний достигала миллионов человек, то сегодня стоит вопрос об устойчивом сохранении критически важных технологий, что невозможно без сохранения научных школ и научных коллективов. Более того, для государств экономической и сырьевой периферии непосредственная экономическая потребность в научных кадрах высшей квалификации отсутствует, как таковая.

После выхода Человечества на уровень ресурсных ограничений дальнейший рост произ- водительности труда, сокращая как занятость в производстве, так и потребность в квалифицированном и умственном труде, – объективно сокращает общественную потребность в массовой интеллигенции, как носителях фундаментальных знаний.

Прогресс организационных технологий, доведя разделение и регламентацию труда до предела, дополнительно снизил и качественные требования к персоналу: если первые ЭВМ создавались и обслуживались выпускниками университетов, то сегодня даже высокотехнологичное производство перемещается в «третий мир» – из Европы в Турцию, из Японии – в Малайзию. Соответственно, «запросы работодателей», сделанные основой образовательной политики, закономерно ведут общество к интеллектуальной деградации до уровня минимальных функциональных навыков пользователя, но не создателя, искусственной среды.

Дополнительным фактором интеллектуальной деградации стало тотальное распространение цифровых технологий, благодаря которому машины в массовом порядке замещают не только физическую силу работника, но уже и умственный труд, снижая потребность и в количестве, и в качестве носителей знаний. Внешняя доступность знаний как информации снизила и социальную привлекательность знаний и образования. Интеллектуализация массовых прикладных технологий (Интернет и другие цифровые технологии и сервисы, автоматизированные рабочие места клерков) привела к прогрессирующей деинтеллектуализации массы пользователей. Прошлый умственный труд, овеществленный и тиражируемый в цифровой среде, все более заменяет «живой» умственный труд реального специалиста и ученого.

К суженному воспроизводству интеллектуального потенциала ведет характерное для постиндустриальной экономики превращение знаний из общественного достояния в коммерческую интеллектуальную собственность, отчужденную от создателей. Массовое физическое вымирание Человечества еще не началось, но его «мозговая смерть» уже при дверях: непосредственная, сиюминутная потребность в носителях фундаментальных знаний снизилась до критического уровня, социальные механизмы массового воспроизводства носителей фундаментальных знаний деградируют, преемственность научной традиции теряется.

Таким образом, если Осевое время запустило механизм непрерывного и самоускоряющегося прогресса, основанного на опережающем, рас- ширенном и заведомо функционально избыточном воспроизводстве носителей фундаментальных знаний и ценностей, то глобализация как отрицание Осевого Времени К.Ясперса обозначила разворот к суженному воспроизводству человеческого капитала, примитивизации и деморализации массового человека, что парадоксальным образом обусловлено технологическим развитием, все более сокращающим потребности общества в живом умственном труде.

Современный глобальный кризис принципиально несводим к его экономической, технологической и ресурсно-демографическим компонентам. Налицо – объективно обусловленная деградация универсальных, базисных институтов и ценностей, общих для ведущих мировых цивилизаций, сложившихся в узком временном интервале т.н. «Осевого (поворотного, переломного) времени» (К.Ясперс) и обеспечивших устойчивый духовный и материальный прогресс Человечества как системы взаимодействующих социальных организмов, в течение последних двух тысячелетий. Человечество вступило в новое Осевое время (Осевое время-2) – новую переломную эпоху, потрясающую глубинные, надцивилизационные и надформационные устои цивилизации, утрата которых чревата социаль- ными катастрофами и переходом к глубокому и длительному социальному регрессу.