Особенности формирования и теоретического осмысления государственной власти в России монархического периода

Почти за тысячу лет российская монархическая государственность претерпела значительные трансформации, включая такой важнейший ее признак, как публичная власть. При этом применительно к Древнерусскому государству ввиду отсутствия достоверных источников, исследователям приходится ограничиваться теми сведениями, которые содержатся в появившихся много позже летописях и списках ряда нормативно-правовых актов. По этой причине в данной статье рассматривается период, начиная с централизованного Московского государства, то есть, со времени, когда по мере «собирания» русских земель единоличная власть (а не власть княжеского рода-клана как ранее)

усиливалась уже в «большом», «великом» княжестве (царстве), которое становилось ядром централизуемого государства. В этом контексте, с конца XV в. – начала XVI в. ситуация в России стала происходить, как отмечает А.Е. Пресняков, своеобразная «перестройка» того времени, которая венчала процесс последовательного укрепления «старшего города» (Москвы), забирающего под свое «единодержавие», то есть, под свою властвующую волю «младшие» и менее сильные города (княжества) – под флагом «стародавней традиции старейшины среди русских князей», которому никто не может диктовать каких-либо условий; при этом целью был захват прежде всего власти и уже затем присоединение к Москве территории очередного русского княжества, для чего, в частности, пришлось основательно расшатать вотчинную систему – с тем, чтобы свести к невлиятельному минимуму самостоятельность вотчинников [1, с. 409].

В централизованном (Московском) государстве, в отличие от предшествовавшего раннефеодального периода, московский царь сам лично, непосредственно, уже не командовал, например, военным походом, редко выступал судьей, отстранялся от решения многих управленческих функций, - для этих целей в Московском государстве формировался централизованный государственный аппарат, на ведущие должности в котором назначения осуществлял монарх, в основном из числа бояр и дворянства. Госаппарат, в отличие от Древней Руси, уже представлял собой довольное сложное сочетание функциональных и территориальных органов публичной власти, посредством которых царь реализовывал внутреннюю и внешнюю политику, и такое сочетание станет с тех пор неизменной характеристикой российского государства.

Тогда же возникают служебные отношения, в рамках которых учреждаются постоянно действующие органы и соответствующие должностные лица, предназначенные для выполнение властных решений государя, и в этом смысле такой подход по своей сути сохраняется до сих пор (например, в ч. 1 ст. 11 Конституции России указываются федеральные органы государственной власти, для обеспечения деятельности которых имеется институт государственных служащих). Кроме того, К.В. Петров отмечает такое интересное явление, когда в органах управления начинают формироваться служебные отношения административной соподчиненности равных по сословной принадлежности чиновников, наделенных определенными властными полномочиями [2, с. 112], то есть, отношения подданства и личного подчинения уже не в достаточной мере удовлетворяли властную элиту с точки зрения эффективности управленческой деятельности, и все больше ощущалась востребованность в квалифицированных ра- ботниках, и, соответственно, приоритет профессионализма все чаще становился выше принципа сословности.

Заслуживает внимания и то обстоятельство, что уделы (частные земельные владения) постепенно становятся публичнотерриториальными образованиями (уездами) с назначаемые государем наместниками. С учетом этого в Московском государстве формировались и совершенствовались такие наделенные властными полномочиями органы, как приказы, возглавляемые, как правило, боярами (Холопий, Земский, Ямской, Разбойный, Разрядный, Поместный, Сибирский, Казанский приказы и др.) и должностные лица (дьяки, подьячие, недельщики и др.). На местах функционировали воеводства, включающие в себя уезды. Назначаемые царем воеводы (те же бояре) управляли через приказные (съезжие) избы (палаты), губные и земские избы. Губные и земские старосты обычно утверждались в приказах, при их назначении учитывалось мнение местных жителей, равно как при назначении на должности целовальников, дьяков, сыщиков, палачей, сотских и других должностных лиц губных и земских учреждений. В любом случае все органы управления и назначенные лица представляли жестко выстроенную вертикаль и выполняли волю «единодержца» - царя. Боярская дума как совещательный орган имела важное значение с точки зрения управления государственными делами (распределения управленческой нагрузки в высших эшелонах власти), но не с точки зрения самостоятельности властных полномочий. Это касается и земских соборов, которые созывались на сословно-представительной основе не иначе как по благоволению государя, и не колебали абсолютистской власти царя. Дело в том, что царю лично управлять государственными делами, даже самыми важными, было все сложнее в силу их расширения, поэтому учреждение разного рода органов, в том числе совещательных, и обращение государя к их мнению было неизбежным. Нужно также учитывать, что члены Боярской думы являлись, как правило, представителями знатных родов, и царь не мог игнорировать их позицию, по- нимая, что отчуждение от Боярской думы ослабляло бы его положение в высших эшелонах власти. Подробное описание органов управления Московского государства дает, в частности, А.В. Чернов [3].

Что касается развития права в Московской Руси, то его уровень уже позволял юридически закреплять определенные полномочия должностных лиц, например, в Судебниках 1497 и 1550 гг. А в крупнейшем правовом акте Московского государства – Уложении 1649 г. был обозначен статус монарха – так, во введении к Уложению указывалось: «Государь Царь и Великий Князь Алексей Михайлович, всея Руссiи Самодержец…» [4]. И далее многократно подчеркивается, что то это Уложение создано по «государеву указу», который, посоветовавшись с отцом своим, с церковными иерархами, «со своими государевыми боярами», указал создать вот такой правовой акт, то есть Уложение которое в проекте хотя и обсуждалось на Соборе, и называется в литературе чаще всего как Соборное уложение 1649 г., но фактически этот акт появился по личной воле государя, то есть, властный абсолютизм проявлен здесь вполне. В Уложении уже четко определяются самые жесткие наказания за преступления против действующей власти, и в дальнейшем это будет характерной черной самодержавия.

К тому времени сложился и институт крепостничества, который являлся следствием абсолютистской формы правления. Следует заметить, что последующий период развития российской государственности не изменили властной пирамиды. И даже реформаторская деятельность Петра I, как ни покажется парадоксальным, не изменила этой пирамиды, поскольку в XVIII-XIX вв. можно говорить лишь о более системном государственно-правовом регулировании публично-властных отношений, в частности, в виде издания таких актов, как «Генеральный регламент», «Табель о рангах», «Инструкция или Наказ воеводам», «О форме суда», «Учреждение для управления губерний», «Устав о благочинии, или полицейский» и др. Конечно, некоторые изменения в развитии публично-властных отношений в XVIII-XIX вв.

связывались с учреждением Сената, Госсовета, министерств, других органов, которым монарх делегировал исполнение часть властных полномочий, причем, вынужденно, поскольку, как мы отмечали, объем властно-управленческой деятельности постоянно возрастал (и был уже несравним с раннефеодальным княжеским управлением, где князь лично ведал почти всеми делами княжества). Кроме того, имели место реформы либерального характера во второй половине XIX в., в том числе речь шла о местном самоуправлении и т.д., но, подчеркнем еще раз, это не меняло сущности организации публичной власти в Российской империи, если иметь в виду ее самый обобщенный вид, – формально она оставалась абсолютной монархией вплоть до начала функционирования первой Государственной Думы 1906 г., при том, что полномочия Госдумы сводились к минимуму.

В данном контексте нельзя от отметить известной формулировки Петра I о том, что «Его величество есть самовластный монарх, который никому в своих делах ответа дать не должен, но силу и власть имеет свои государства и земли яко христианский государь по своей воле и благомне-нию управлять» (арт. 20 Воинского устава 1716 г.). Тем самым законодательно очень четко была закреплена абсолютная публичная власть в Российской империи, причем эта формулировка развивает указанную выше норму Уложения 1649 г. и практически неизменной оставалась в ст. 4 Основных государственных законов Российской Империи [5] вплоть до падения империи в 1917 г.

Важно заметить, что в XVIII в. публичная власть стала изучаться с научнотеоретических позиций – сначала как один из признаков государственности. Так, И.Т. Посошков полагал целесообразным расширять сословное представительство в органах публичной власти, в частности, назначать судьями людей из низких сословий, включая купцов, ремесленников и черносошных крестьян, поскольку, по его мнению, судьи-дворяне привержены к мздоимству [6, с. 37]. В.Н. Татищев считал, исходя из цели обеспечения безопас- ности государства, что для государств с обширной территорией наиболее подходящей является монархическая власть (в небольших государства возможна республика), но при этом должно быть двухпалатное законосовещательное собрание из представителей аристократии [7, с. 149]. К идее формирования публичной власти с опорой на «основательные законы» (по сути, акты конституционного характера), впервые применительно к России обращался депутат Уложенной комиссии М.М. Щербатов, считавший, не без влияния работ Монтескье и других европейских мыслителей либерального толка, что следует «непоколебимо» установить порядок престолонаследия, сформулировать права подданных, учредить «непременный совет» и «вышнее правительство» как представительные органы дворянства и купечества, с которыми должен взаимодействовать монарх [8, с. 42].

Но первым, кто резко критиковал монархию как форму публичной власти, был А.Н. Радищев, который писал о том, что единоличное правление выливается в деспотизм, и справедливой монархии не бывает, ибо самодержавие – это политический режим, «наипротивнейший человеческому естеству», это - тирания. Соответственно в России целесообразно установить федеративное устройство (свободная федерация городов с вечевыми собраниями) и республиканскую форму правления, разделяемого на законодательную власть (народное собрание – «соборная народа власть есть власть первоначальная»), исполнительную власть (избираемые чиновники) и судебную власть (также избираемые судьи), при этом в законах должна выражаться воля народа, перед законом все должны быть равны, и в этом смысле крепостничество нарушало естественные, природные законы [9, с. 74-77]. Принцип народовластия являлся центральным также в программах революционно настроенных организаций и публицистов, преследуемых имперским правительством (декабристы, «Земля и воля», «Народная воля», А.И. Герцен, П.А. Кропоткин, С.Г. Нечаев и др.).

Затем, с конца XIХ в. публичная власть исследуется уже как обособленный, самостоятельный предмет научно-правового анализа, появляются публикации ряда авторов, в том числе известных правоведов (в основном позднеимперского периода). И здесь необходимо прежде всего отметить Л.А. Тихомирова, который подробно исследовал институт власти – в целом с консервативных позиций. Тихомиров особо подчеркивал важность изучения свойств публичной власти: «желая дать себе ясный отчет о действии различных форм власти, мы вынуждены придти к выводу, что многое в этой области не только не общеизвестно, а даже никому неизвестно, и еще стоит перед наукой как вопрос нерасследованный и неразрешенный … во многих существеннейших пунктах. Это обстоятельство лишь увеличивает теоретический интерес вопроса. Мы не можем сверх того забывать, что вопрос о власти, ее значении, форме и действии, имеет всегда, а особенно в настоящее время, не один теоретический интерес, а глубоко затрагивает наши обязанности гражданина» [10, с. 15].

Будучи приверженцем психологической теории права, Тихомиров исходил из того, что властные отношения возникают из свойства любого живого существа получать превосходство (осознаваемо или неососознаваемо) над себе подобными и подчинять их себе, и человек здесь не исключение. В социуме власть, предполагающее принуждение, является основным условием общественной организации, и в этом смысле публичная власть следует расценивать как политическую аксиому, предполагающая, что «человеческое общество оказывается все соткано из разнообразнейшего сплетения всевозможных видов взаимной власти и подчинения» [10, с. 16]. Говоря о политико-властной структуре Российской империи, Тихомиров выделяет такие категории, как «нация, верховная власть и государство», в которых власть является связующим звеном, выполняя через государственные органы волю нации, и это звено может принимать разные формы. При этом общими признаками верховной власти являются постоян- ство, державность, непрерывность, священность, вездесущность, безответственность, и в этом контексте он полагал невозможным разделением властей – верховная власть нераздельна, ибо раздельность влечет за собой нежелательное противоборство раздельных властных частей и «создает опасность внутренних проти-воерчий», а разделяться могут только органы государства для осуществления соответствующих функций (в этом отграничение верховной власти и правительства). В его представлении монархия для России является оптимальным вариантом устройства верховной власти, поскольку в демократиях нет ничего выше воли народа, но народ фактически не правит, а в России есть – это нравственные начала, исходящие от православия, которые и должен поддерживать монарх.

Вместе с тем в России, по мнению Тихомирова, необходимо постепенное обновление элиты путем выборов и привлечение к этому процессу крестьянства, которое когда-то, еще при вотчинном управлении, потеряло свою гражданственность, и в этом переходный период на высших должностях должны быть «лучшие представители старой бюрократии». Указанные выше признаки российской монархической власти выделял также А.Д. Градовский, при этом, касаясь вопроса о раздельности власти, он писал о том, что верховная власть нераздельна, но могут быть «посредствующие власти», которые, действуя от имени императора, в пределах предоставленных им полномочий самостоятельны, и такой подход, по его мнению, соответствует принципу разделения властей [11, с. 143]. К консервативному направлению следует отнести также работы М.Н. Каткова, К.П. Победоносцева, И.А. Ильина, К.Н. Леонтьева, П.Е. Казанского и др., которые, однако, характеристике публичной власти как отдельной категории уделяли меньше внимания. Необходимость самодержавия обосновывал и Н.И. Черняев, но не только идейными причинами («монархическая убежденность русского народа»), но и тем, что «Россия занимает громадную территорию, раскинутую в двух частях света и равную одной шестой части суши [12, с. 162].

Однако с рубежа XIХ-ХХ вв. российская политико-правовая мысль о публичной власти все больше отходит от признания монархической власти как оптимальной формы правления для России и развивается по либеральному вектору. Так, Г.Ф. Шершеневич, теоретически определяя государственную власть как способность властвующих навязывать свою волю подвластному сообществу и находя такую власть неограниченной, равно как и не подлежащей разделению на ветви (это лишь «абстракция», вытекающая из непонимания функционирования госаппарата), считал, что для России наиболее подходящей была бы конституционная монархия (республика противоречит русским историческим традициям) [13, с. 20, 34]. По мнению С.А. Котляревского, Основные государственные законы после Манифеста 1905 г. и изменений 1906 г. (учреждение Госдумы) «принадлежат к классу писаных конституций», поскольку в области публичной власти наличествует «народное представительство». Однако степень народного представительства в общем объеме власти очень низка, и, соответственно, чрезвычайно высока степень верховного монаршего правления, поэтому «менее всего нам позволительно игнорировать фактор времени», ведь действительность меняется, значит нужно менять и властные отношения, при этом для России «созидательное обновление» заключается в том, чтобы «привить к мощному многовековому стволу русской исторической государственности драгоценные плоды политического и культурного опыта западно-европейских общежитий» [14, с. 155-156]. Схожие позиции можно обнаружить также в работах В.М. Гессена, Б.А. Кистяковского, М.М. Ковалевского, П.И. Новгородцева и др.

В завершающий период империи (начало ХХ в.) сугубо научно-правовые исследования с начала ХХ в. встречаются все реже – начинались неспокойные времена, связанные с усилением революционного движения, а затем с начавшейся Первой мировой войной. Политическая составля- ющая в разного рода публикациях перекрывала аргументы научного характера. В этом контексте все бо́льшую популярность получали сторонники возникшего в Евро- пе марксистского учения, которое применительно к России развивали теоретики российский социал-демократии Г.В. Плеханов, В.И. Ульянов, П.Б. Аксельрод, Л.Г. Дейч и др. Из марксистов свои коммунистические воззрения, основанные на теории классовой борьбы, сумели трансформировать в мощную политическую организацию большевики во главе с Ульяновым (Лениным), которые в октябре в 1917 г., вскоре после падения монархии (март 1917 г.) в лице Российской империи, совершили известную социалистическую революцию, исходя из своей концепции публичной власти: эта власть должна принадлежать трудящимся, в авангарде которого – пролетариат, форма власти – Советы, избираемые народом, составлявшие в совокупности советскую республику. Своей необычайной организованностью и решительностью большевики внутри России задвинули далеко на задний план прочие политические структуры с иными концепциями, в том числе по вопросам публичной власти.