От социальной фантастики к социальной прогностике: литературная утопия и антиутопия на рубеже XIX-XX веков

Утопические построения социального, философского и литературного характера сопутствуют всей истории человеческого опыта, передаваясь из поколения в поколения и становясь частью фольклора, национальной традиции. Именно в таком ракурсе построено подавляющее количество утопий, начиная с романа Томаса Мора «Золотая книга, столь же полезная, как забавная, о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопии» (1516), которое и считается родоначальником нового литературного жанра. Термин «утопия» включает в себя несколько понятий:   вид социального мышления;

метафорическое      обозначение      всего необоснованного, невозможного во многих сферах;     литературный     жанр     как художественная попытка демонстрации образцов другого социума, смоделированного в другом месте, в другое историческое или, чаще всего, во внеисторическое время, средствами художественного слова. Художественные достоинства таких сочинений, густо наполненных описаниями фантастических изобретений, изумляющих воображение реального человека, но ставших элементом повседневности для сверхсовершенного человека далекого будущего или жителя неведомой страны, спорные: иллюстрация достаточно иллюзорной идеи или совокупности идей происходит весьма прямолинейно и декларативно. «Событие в сюжете по существу одно:  перед читателем каким-то образом открываются врата земного рая» (Любимова 2001: 9). К концу XIX столетия, по данным русского историка и литературоведа В.В.Святловского,     мировая     литература насчитывает не менее двух тысяч сочинений подобного рода (Святловский 1925: 100).

Рубеж ХIХ–ХХ столетий характеризуется уже победоносным наступлением и утверждением панутопизма. Во многих

отношениях этот процесс способствует диалектическому отрицанию утопического, но развитию антиутопического мировоззрения и его воплощения в литературе. Активный поиск и накопление антиутопических позиций характерны для конца ХIХ столетия. В значительной степени радикальные изменения объясняются ускоренным развитием науки и техники. Все меньше и меньше неизведанного и непознанного остается для разума человека, да и непонятное и недоступное сегодня вполне могло стать обыденным завтра, что с успехом продемонстрировал Жюль Верн и его книги, которые к концу века стали путеводителями по стране неизвестного ранее. «Близоруко было бы не видеть, – писал Н.Бердяев, – что в жизни человечества произошла перемена, после которой в десятилетие происходят такие же изменения, какие раньше происходили в столетия» (Бердяев 1990: 12). Научная фантастика, однако, все более четко обретает черты социальной прогностики, что ведет к появлению социокультурной утопии, которая позднее, под влиянием новых исторических и социально-технических реалий, перерастет в антиутопию.

Одним из первых перспективы развития социально-культурной разновидности жанра наметил Герберт Уэллс в своем беллетризованном трактате «Современная утопия» (1905): «Цель всякой утопии вообще, а утопии социальной - в частности, заключается в том, чтобы показать, куда может прийти человек, если он пойдет по тому или иному направлению. Но пойдет ли человек по направлению, которое ему указывает утопия, предугадать невозможно» (Уэллс Г. Современная утопия // URL: . Г.Уэллс, как представляется, подчеркивает важность так называемого человеческого фактора для развития социальной утопии, которая не ограничивается только описанием слепка с виртуальной модели идеального социума, но охватывает всю жизненную среду человека – начиная с его внутреннего мира до макрокосмоса, в котором человек обитает. Социально-культурная разновидность утопии, несомненно, использует для моделирования сюжета элементы научной фантастики, но не концентрируется на них Научные открытия и достижения служат катализатором изменения социума, но автоматической эволюции и самосовершенствования человека не происходит.

Изменение ракурса зрения на происходящее и природу человека ускоряет формирование настороженно-скептического отношения к достижениям научно-технического прогресса. Они уже не всегда воспринимаются как неизбежный катализатор улучшения общественных отношений, что приведет к появлению человека нового типа – более совершенного как духовно, так и физически. Робко, а затем все увереннее предполагается, что техника подавляет волю и разум человека, бывшего ранее завоевателем и творцом. В.В.Вейдле в 1935 г. с горечью заметит: «Не было, кажется, идеи, более распространенной в минувшем веке, чем идея господства человека над природой посредством «завоеваний техники». Кое-кто остался ей верен и по сей день, несмотря на ее приведение к нелепости в советской России, где обнаружилось, что победа над природой есть также и победа над человеческой природой, ее вывих, увечье и, в пределе, ее духовная или физическая смерть» (Вейдле 2001: 55). Угроза технократического мышления все чаще омрачает ожидания от нового столетия. М.Хайдеггер несколько позднее определит такое мышление как «вычисляющее», противопоставляя ему «осмысляющее» (Хайдеггер 1991). В такой системе координат человек становится одномерным и предсказуемым.

Очевидно, что в этих условиях вера в возможность создания идеального представителя homo sapiens, что является концептуальным ядром предшествующей утопии, исчезает. Спорадически сомнения в неизбежности появления совершенного человека возникают и прежде – достаточно вспомнить сочинения Д.Свифта, М.Шелли, Вольтера, Ф.Достоевского и М.Салтыкова-Щедрина. В конце ХIХ в. – начале ХХ такие настроения становятся определяющими. Новый человек нового времени, вооруженный новыми знаниями, больше не моделирует идиллическое утопическое пространство. Скорее, его гипотетические конструкции отражают боязнь технократизма и опасения по поводу неизбежности потери человеческого, духовного, сакрального в человеке. Это отражается и в художественной литературе: сюжетносемантическое пространство утопии меняется. Возникает ситуация, когда человечеству некуда стало больше двигаться. Даже сочинения, задуманные в образцах привычного жанра утопии, обращаются в свою противоположность, сатирическую утопию с ярко выраженным социальным наполнением. Однако постепенно и сатирическая утопия наполняется антиутопическими мотивами, соединенными с научно-фантастическими элементами, что связано с все большим воцарением технократического мышления. Появляется своеобразный конгломерат идей, наполненный упоением достижениями науки настоящего, попытками предвидения ее развития в будущем и предсказаниями судеб и облика человека нового сообщества, социум и степень цивилизованности которого во многом определяются и конструируются научнотехническим прогрессом. Демонстрационная статичность структуры «человек в социуме»», характерная для большинства утопий, неотвратимо перерастает в триаду «человек – цивилизация – социум», что становится фундаментом или обязательным фоном для развития сюжета нового жанра, антиутопии. Вместе с тем, и описание человека в новом социуме, скорее, превращается в исследование его противоречивого, смятенного состояния в новой технократической цивилизации. Упомянем в этой связи некоторые известные англоязычные литературные образцы1. Это роман Э.Бульвер-Литтона «Грядущая раса» (1871), Д.Лондона «Железная пята» (1908), «Алая чума» (1912). Интересна картина будущего общества и человека в нем, смоделированная Э.М.Форстером в романе «Машина останавливается» (1909). Ярко прослеживаются антиутопические мотивы в романах Г.Уэллса «Машина времени» (1895), «Остров доктора Моро» (1896), «Спящий пробуждается» (1910) и в других его сочинениях.

Необходимо отметить, что предвосхищение и предсказание, характерные для утопий и фантастики, в ранних антиутопиях концептуально переплетаются и постепенно создают свою полную противоположность – предупреждение о последствиях, а не упоение результатами научно-технического прогресса и их применением в новом обществе новым человеком. Научно-фантастические элементы повествования лишь помогают создать своеобразный вневременной хронотоп, не всегда связанный с национальным настоящим или прошлым. Как и в утопиях, хронотоп антиутопии предельно замкнут; время действия, даже обозначенное конкретно, абсолютно абстрактно, не линейно. Концентрация на описаниях достижений человеческого разума убеждает, что, по мысли авторов, наука – это и цель, и средство прогресса. В антиутопиях даже самая совершенная цивилизация рождает не всегда идеальный социум. Он заставляет человека мимикрировать, осознавать, что только полное подчинение его законам зачастую ведет к выживанию. Механизмы власти, запущенные человеком и поддерживаемые им же сконструированной машиной управления, не ослабевают, а становятся все жестче, разрушительнее и бесчеловечнее, что подчеркивается внедрением в художественное повествование описаний достижений научнотехнического прогресса. Научные открытия и достижения служат катализатором изменения социума, но автоматической эволюции и самосовершенствования человека не происходит. Человек выхолащивается, становясь безликим бездуховным винтиком в идеально функционирующей системе и структуре.

Как уже было отмечено, антиутопия – интернациональный жанр, который развивается в ХХ в. в тесной взаимосвязи с другими литературными явлениями, в частности, с утопией и научной фантастикой, порой тесно переплетаясь с ними. Антиутопия, как и утопия, – социальный жанр, насыщенный идеями социальной прогностики, пропущенной через сложный конгломерат сюжетов и образов, составляющих допущение «если…». Возникнув как пародия на утопию, антиутопия с течением времени взрывает изнутри сюжетнотематический каркас утопии, отпочковывается от него и становится самостоятельным жанром, который сопровождает историческое и общественное развитие, иллюстрируя в художественной форме технологический и интеллектуальный прогресс и его не предсказуемые (пока) научно, но возможные гипотетически (в художественной форме) последствия.

Что касается научной фантастики, ее приемы по-прежнему присутствуют в утопии и антиутопии, но не являются при этом идейно и сюжетно доминирующими. Вместе с тем, параллельно с научно-техническим развитием, взаимосвязь «утопия» – «антиутопия» – «научная фантастика» приобретает все большую неразрывность и единение, иллюстрируя вехи в научном развитии и самопознании человека. В ХХ в., когда теоретические постулаты социальной фантастики будут проверены практикой, тема подавления и обезличивания личности в идеальном утопическом, технократически развитом социуме будущего зазвучит в антиутопии полновесно и полифонически. В художественной литературе социальная фантастика – антиутопия – постепенно приобретет черты социальной прогностики, выполняющей функцию предупреждения о возможных последствиях научно-технического прогресса. Уже в 1924 г. создается матрица литературного жанра, роман «Мы», появление которого во многом определит пути становления и развития литературного процесса ХХ столетия. —————

1Для более подробного рассмотрения ранней русской литературной антиутопии см. (Любимова 2001).