Отмена крепостного права в удельной деревне по реформе 26 июня 1863 года в русской историографии

Буржуазные реформы 1860-х гг. коренным образом повлияли на все сферы развития России. Началом этих изменений стало освобождение сельских производителей от крепостной зависимости. При этом в российской историографии основное внимание уделялось освобождению помещичьих крестьян. Однако нормы крепостничества касались всех категорий крестьянства, и помещичьи крепостные не составляли большинства сельских жи- телей России. По X ревизии их числилось 11,3 млн. душ, или 47,2 % всех крестьян, тогда как государственных – 11,7 млн. душ, или 48,9 % крестьян [1]. Власти учитывали особенность страны и поэтому проводили освобождение непосредственных производителей раздельно по категориям.

В условиях усмирения недовольства помещичьих крепостных элементы «по смягчению» отмены крепостничества власти решили апробировать на третьей по численности группе селян – удельных крестьянах (по X ревизии – 942,8 тыс. душ, или 3,9 % всех крестьян) [1]. Удельные поселяне являлись неотчуждаемой «коллективной» собственностью младших членов императорской семьи [2]. Отмена крепостной зависимости удельных крестьян началась по указу от 26 июня 1863 г. [3]. Без исследования отмены крепостного права в удельной деревне: во-первых, затеняется специфика отмены крепостного права у различных категорий сельского населения и теряется полноценная и всесторонняя оценка всех результатов отмены крепостничества в России. Учитывая важность и многофакторность отмены крепостного права в удельной деревне, особую актуальность приобретает анализ степени изученности данной проблемы в отечественной историографии.

Одним из первых к исследованию крестьянских реформ в России приступил И.Вильсон. Он опирался на материалы официальной статистики и заключил, что при отмене крепостного права удельные крестьяне, в отличие от помещичьих, полностью сохранили свои дореформенные наделы и от реформы они «приобрели выгоды» [4].

Значительно шире взглянул на проблему отмены крепостного права в удельной деревне России сторонник «буржуазной демократии» Л.В. Ход-ский. Он впервые обратил внимание на то, что удельные поселяне, в отличие от помещичьих крепостных, были сразу переведены на обязательный выкуп и миновали «временно обязанное состояние». С другой стороны, автор показал расширение крестьянского землепользования в ходе реформы 1863 г., которое произошло в среднем по России на 14,3% и варьировалось от нескольких процентов в южных губерниях до 100 – 160% по северным губерниям [5]. Такое заключение стало возможным потому, что Л.В. Ходский размеры дореформенных наделов крестьян подсчитал по так называемым «табелям поземельного сбора», а пореформенное землепользование – «по инструментальному измерению». Появление этих данных имело предысторию. С 1830-х гг. основные налоги с удельных крестьян России определялись с учетом количества и качества земли в их владении, что фиксировалось в особых документах – «табелях поземельного сбора». При этом специального измерения крестьянских угодий произведено не было, их размеры определялись на основе материалов конца XVIII – начала XIX в. В 1840 – начале 1860-х гг. был произведен учет всех удельных земель, названный «инструментальным измерением». Л.В.Ходский не учел очень значимого обстоятельства – это были разные по своей основе и характеру источники. В частности, в «табелях поземельного сбора» реальные размеры крестьянских угодий занижались, тогда как по «инструментальному измерению» они были определены достаточно точно [6].

Данное обстоятельство не учли и исследователи, которые исповедовали революционно-демократические идеи и сомневались в безоговорочных «льготных» результатах реформы 1863 г. для всех удельных крестьян России. Так, в статьях Н.М.Яд-ринцева [7] и В.В.Берви-Флеровского [8] ярко опи- сывалось тяжелейшее экономическое положение бывшей удельной деревни на Севере. Истоки этого положения они справедливо искали в реформе 1863 г. Основную вину при этом возлагали не на разработчиков реформы, а на исполнителей. Чиновники не предоставили удельным крестьянам высшего надела, изъяли у них часть хороших угодий, предоставив взамен больше земли, но плохого качества. И, наконец, именно чиновники запретили свободу лесопользования на Севере, что привело к ограничению крестьянских промыслов и затруднениям при выпасе скота. В целом, и Н.М.Ядринцев, и В.В. Берви-Флеровский не сомневались в расширении крестьянских наделов в ходе реформы 1863 г. Они лишь доказывали недостаточность этого расширения и подчеркивали отрицательное воздействие вводимых для крестьян ограничений в лесопользовании.

В начале XX столетия вышла трехтомная «История уделов за столетие их существования». Это было юбилейное ведомственное издание с присущими ему недостатками. С другой стороны, «История уделов…» явилась весьма важным научным шагом в изучении реформы 1863 г., раздел о которой во втором томе был написан все тем же Л.В. Ходским. Несмотря на определенное преувеличение и патетику, все же были правильно подмечены положительные результаты, выгодно отличавшие реформу в удельной деревне от реформы в помещичьей деревне. Отмечалась отмена для удельных крестьян «градации повинностей», «временно обязанного состояния» и перевод их на обязательный выкуп. Это противопоставление было продолжено и при анализе изменений, наступивших в крестьянском землевладении в ходе реформ. Подчеркивалось, например, что пореформенные наделы удельных крестьян превосходили наделы помещичьих. В то же время, и это явилось одним из самых важных моментов, Л.В.Ходский в «Истории уделов…» рассматривал до- и пореформенное землевладение крестьян на основе материалов «инструментального измерения», т.е. на основе сопоставимых источников. В результате автор вынужден был признать сокращение крестьянских наделов после реформы 1863 г. в целом по стране примерно на 1,7%, а в 15 губерниях черноземной и нечерноземной полосы – от 2 до 22%. Им противопоставлялись удельные крестьяне «лесной полосы» (Архангельская, Вологодская, Костромская, Новгородская и Олонецкая губернии), у которых Л.В.Ход-ский фиксировал значительные прирезки земельных угодий и делал вывод об особом, весьма выгодном для крестьян разрешении земельного вопроса при реализации реформы 26 июня 1863 г. [9]. Не вышел за рамки этих выводов и В.А.Бо-голюбов, который в другом юбилейном сборнике «Великая реформа» отобразил историю реформы 1863 г. [10]. Такие же обобщения лежали в основе «беглых» оценок влияния реформы 1863 г. на развитие крестьянских хозяйств и в редких региональных исследованиях [11].

В отличие от В.А.Боголюбова еще один либеральный русский историк Ю.В.Готье пришел к выводу, что «надел удельных крестьян не уменьшился, а даже увеличился с реформой... с 4,2 дес. до 4,8 дес.» [12]. Тем самым, автор не только не учел достижений в исследовании реформы 26 июня 1863 г., заключенных в «Истории уделов…», но и вер-нулся к идеям Л.В.Ходского рубежа 1880 – начала 1890-х гг.

В сравнении с проанализированными работами выделяются замечания П. Голубева о негативном последствии реформы 1863 г. В частности, он отобразил значительные сокращения землевладения удельных крестьян после реформы 1863 г., которое было особенно существенным на Севере. К сожалению, эти заключения остались почти незамеченными в нашей историографии [13].

После революции октября 1917 г. коренным образом изменились научно-исторические приоритеты и методология исследований (в их рамках становилась обязательной, например, идеологическая функция). Отныне главный интерес историков был сосредоточен на проблемах классовых и революционных выступлений в России. В частности, возник вопрос об активизации крестьянских волнений в первые десятилетия XX в., истоки которых усматривались в реформах 1860-х гг. Такие аналогии в некоторых работах проводились и по бывшим удельным крестьянам [14]. Положительное значение этих исследований заключалось в привлечении интереса к реформе 1863 г. и попытке дать иную, чем раньше, ее оценку. Правда, подбор материалов из опубликованных трудов сводился нередко к иллюстрации только негативных сторон политики правительства по отношению к удельной деревне, т.е. диктовался скорее идеологическими, чем научными, принципами. Сама реформа не являлась предметом специального изучения. Во всяком случае, в первых изданиях Большой [15] и Малой советской энциклопедий [16] отсутствовали специальные статьи о реформе 26 июня 1863 г.

В период становления марксистской историографии была изменена идеологическая окраска и политическая оценка реформы 1863 г., что нередко приводило авторов к противоречивым пассажам. Так, Е.А.Мороховец доказывал «грабительский характер» реформ 1860-х гг. и тут же констатировал увеличение душевых наделов удельных крестьян России с 4,2 до 4,9 десятин (почти на 17 %) «при сохранении прежних платежей» [17]. В оценке реформы 26 июня 1863 г. был сделан шаг назад по сравнению с историографией до 1917 г.

В духе своего времени была выдержана и монография В. Левашева, посвященная реформе 1861 г. в Среднем Поволжье [18]. Эта небольшая по объему работа оказалась чрезвычайно важной. В качестве основных документов автор привлек новый вид источников – уставные грамоты. На их основе он, признавая незыблемость «некоторого увеличения» земельных наделов удельных крестьян в ходе реформы 1863 г. в целом по России, показал сокращение землевладения в удельной деревне Самарской и Симбирской губерниях, соответственно, на 12,3 и 5,3%. Впервые в марксистской литературе, пусть и на примере двух губерний, было дока- зано уменьшение наделов удельных поселян после 26 июня 1863 г.

Собственно, сама история отмены крепостного права в удельной деревне долгое время не была предметом особых изысканий советских исследователей. Отдельные ее итоги затрагивались в русле изучения крестьянских волнений или при сопоставлении с реформой 1861 г. Своеобразный «всплеск» внимания к отмене крепостного права в удельной деревне России произошел в середине 1950–1960-х гг. По этой теме в 1956 г. Г.И. Богатикова защитила диссертацию и через два года опубликовала большую статью [19]. Автор ввела в научный оборот большое количество архивных источников и была первым исследователем, подробно проанализировавшим подготовительный этап реформы 1863 г. Она показала, что отмена «градации повинностей» и «временно обязанного состояния» явилась во многом реакцией со стороны правительства на волнения удельных «поселян». Г.И.Бо-гатикова затронула вопрос о выкупах и ряд других сюжетов.

Автор данной статьи уже анализировал степень изученности в советской историографии проблемы наделения землей удельных крестьян по реформе 1863 г. [20]. Однако считаем необходимым еще раз отобразить узловые моменты этого анализа. Итак, Г.И. Богатикова стала первым советским исследователем, показавшим сокращение наделов в удельной деревне после реформы в целом по стране на 3,5%, в губерниях нечерноземной и черноземной полосы – на 1,8 – 33,7 %, тогда как в «лесной полосе» они возросли на 7 – 110 %. Ряд положений Г.И. Богатиковой уточнялись и развивались в фундаментальных работах П.А. Зайончков-ского [21] и Н.М. Дружинина [22], в исследованиях проведения реформы 1863 г. в Среднем Поволжье [23], Мордовии [24], Нижегородской губернии [25] и Башкирии [26]. Отчасти этой темы касались И.Д. Кузнецов [27], М.И. Черныш [28], Н.Ю. Никулина [29] и другие историки. Происходило расширение источниковедческой базы, вычленялись особенности проявления реформы 1863 г. в отдельных регионах и уточнялись цифровые показатели о наделах и суммах выкупных платежей. Все это позволяло сравнивать отмену крепостного права для разных категорий крестьян на более высоком научном уровне.

При этом все советские историки 1950 – 1980-х гг. по вопросу об изменениях крестьянских наделов в ходе реформы остались в рамках идей, заложенных в «Истории уделов…». Они противопоставляли сокращение крестьянских угодий в удельной деревне Поволжья и центральной России по отношению к расширению таковых в губерниях «лесной полосы». Однако подобные обобщения контрастировали с фактом наиболее массовых отказов крестьян от подписания уставных грамот именно в пяти губерниях «лесной полосы» и завершение реформы в них затянулось до конца 1869 г., тогда как в других регионах она закончилась на два–три года раньше. Кроме того, именно удельные крестьяне «лесной полосы» заметно активнее других выражали протесты против разрешения земельного вопроса по ре- форме 1863 г., которые на Севере в годы Первой русской революции иногда выплескивались в открытые вооруженные выступления [30]. Истоки названных явлений усматривались в том, что крестьяне получили «некачественные» угодья при ограничении свободы лесопользования, что укоренилось и в историографических обзорах [31].

Осознавая, пусть и не в полном объеме, отображенные нами противоречия, авторы «Истории северного крестьянства» показали сокращение наделов удельных крестьян Архангельской и Вологодской губерний по результатам реформы относительно 1800 г. Однако сравнение показателей разновременных и разнохарактерных документов является не корректным. С другой стороны, указанным авторам не удалось выявить сведения о землевладении удельных крестьян Олонецкой губернии на 1800 г. В результате здесь они вынуждены были сравнивать до- и пореформенные наделы по материалам уставных грамот и признать их расширение на 21,8%, т.е. по Олонецкой губернии подтвердить выводы своих предшественников [32]. Тем не менее значимо, что проявилось стремление (пусть и неудачное в источниковедческом отношении) преодолеть устоявшиеся подходы.

Заблуждения историков относительно разрешения земельного вопроса в ходе реформы 1863 г. порождались рядом факторов и носили источниковедческий характер. В российской историографии всегда большое внимание уделялось отмене крепостного права в помещичьей деревне. После широкого введения в научный оборот первичных источников – уставных грамот – были преодолены недостатки материалов официальной статистики. При этом именно при изучении реформы 1861 г. П.А.Зайончковский разработал методику обработки уставных грамот. С незначительными корректировками она стала использоваться для анализа отмены крепостного права в помещичьей деревне в как целом по стране, так и по отдельным регионам. Эта методика предполагала вычленение в источниках определенного набора цифровых показателей, которые по удельной деревне Г.И.Богатикова, вслед за ней и П.А.Зайончковский, выявляли собственно не по уставным грамотам, а по материалам так называемых «сводных ведомостей». Последние были составлены по каждой удельной конторе России и представляли краткие выписки из уставных грамот, которые делались чиновниками для собственных нужд и не имели отношения к научной выборке данных [33]. Однако они оказались привлекательными для исследователей, так как в них содержались требуемые для обработки цифровые сведения.

Опираясь только на «сводные ведомости», Г.И.Богатикова, естественно, не смогла определить специфику уставных грамот по удельной деревне и отличить их от таковых же по помещичьей деревне. Следующим логичным шагом ее было распространение методики обработки сведений уставных грамот, разработанной к тому времени исследователями реформы 1861 г. на обработку данных «сводных ведомостей». Таким образом, была заложена методика работы с уставными грамотами по удель- ной деревне до того, как собственно их стали обрабатывать в исследованиях регионального характера. Последующие историки из уставных грамот делали такую же выборку данных, что и удельные чиновники в «сводных ведомостях». Отметим, что практически все ученые, которые изучали реформу 1863 г. на примере отдельных регионов, вносили поправки в числовые показатели о размерах крестьянских наделов, приводимых в обобщающих работах Г.И. Богатиковой и П.А. Зайончковского. Не стала исключением и глава в докторской диссертации Л.Р. Горланова, посвященная отмене крепостного права в удельной деревне [34]. Все вносимые поправки объясняются достаточно просто в «сводных ведомостях», по сравнению с уставными грамотами, имелись элементарные неточности и описки в цифровых показателях и, как правило, не были учтены сведения так называемых «Дополнительных условий», «Актов» и «Протоколов», прилагаемые к уставным грамотам.

Еще более важно, что исследователи не смогли выйти на характеристику структуры дореформенного землевладения удельных крестьян. Между тем в хозяйственный оборот, например, удельных крестьян Севера до 1863 г. были вовлечены тягловые, лесные, «билетные» и другие земли. Из них только оброчные угодья являлись собственностью удела, остальные и по праву пользования, и по закону принадлежали крестьянам [35]. В уставных же грамотах удельные чиновники в дореформенный надел крестьян включили лишь тягловые земли, а все остальные (вопреки законам) считали собственностью удела.

В результате, за исключением тягловых угодий, частичное предоставление удельным крестьянам других категорий их же земель оформлялось в уставных грамотах как прирезка. Методика же обработки первичных источников не подразумевала выявление указанного обмана. Напомним, эта методика была разработана для выявления изменений крестьянского землепользования при отмене крепостного права в помещичьей деревне, в которой одурачивания подобного рода (для удельных крестьян) не наблюдалось.

Объективно же в удельной деревне «лесной полосы» в ходе реформы 1863 г. произошло не расширение, а сокращение крестьянского землевладения. Так, по уставным грамотам за удельными крестьянами Новгородской губернии до 1863 г. числилось свыше 116 тыс. дес. земли, после – более 162 тыс. дес., т.е. формально угодья крестьян расширились на 39,4%, что и зафиксировала Г.И. Богатикова [36]. Однако при внимательном рассмотрении в дореформенном наделе крестьян учитывались только тягловые угодья, в пореформенный, кроме части прежних тягловых (исключая отрезки), были засчитаны в качестве прирезки лесные и другие категории земель, которые до реформы по закону являлись крестьянскими. Даже по формулировкам 1850-х гг. тех же чиновников Новгородской удельной конторы «во владении удельных крестьян состояло земли» свыше 771 тыс. дес., т.е. наделы крестьян после 1863 г. сократились, как минимум, на 79% [37]. Не менее впечатляющим в ходе реформы 1863 г. было сокращение землевладения удельных крестьян в Сольвычегодском и Великоустюгском уездах Вологодской губернии [38], да и в целом по Европейскому Северу России [39].

Следует пересмотреть результаты наделения землей удельных крестьян по реформе 26 июня 1863 г. не только по губерниям «северной полосы», но и по другим регионам России. Ведь в конце XVIII в. удел и удельные крестьяне имели 4,2 млн. дес. земли в «единственном» пользовании и около 3,5 млн. дес. в «общем» (спорном) пользовании с другими ведомствами. К 1863 г. им принадлежало уже свыше 10 млн. дес. земли [40]. До настоящего времени так и не разъяснено, кому и на каких основаниях были отделены эти дополнительные угодья и как они учитывались в ходе проведения реформы 1863 г. Или известен, например, указ от 26 июня 1801 г. о выделении удельным крестьянам Оренбургской, Саратовской и Симбирской губерний надела в 15 дес. на душу, учтенную по V ревизии [41]. В существующих работах, в том числе 2000-х гг. [42], не прояснена реализация этого закона и судьба отмежеванных казной земель. Наряду с упомянутыми проблемами при анализе до- и пореформенного землевладения в окончательном виде не прояснена ситуация с угодьями бывшей «общественной запашки» [43], с так называемыми «билетными земелями» [44] и предоставлением удельным крестьянам оброчных угодий «сверх узаконенного надела» [45].

Необходимо подчеркнуть, что некоторые советские и современные историки доказывали несправедливость реформы 1863 г. по отношению к удельным крестьянам нерусских национальностей на основе сравнения средних данных о наделах по той или иной губернии. Однако в законе от 26 июня 1863 г. действительно определялись разные размеры наделов, но в границах губерний по уездам, т.е. по территориальному принципу. И так сложилось, что во многих национальных регионах крестьяне удельной деревни коренной национальности проживали в основном в уездах, в которых размеры наделов по закону были определены ниже, чем для уездов с преимущественно русским населением. Естественно, у первых средние губернские душевые наделы и были меньше. В Чувашии же, наоборот, жители удельной деревни коренной национальности получили наделы большие, чем русские крестьяне [46]. Учитывая сказанное, во многих случаях следует скорректировать и устоявшийся в историографии вывод, что после отмены крепостного права помещичьи крестьяне получили земли меньше, чем удельные. Действительно, например, в среднем по Вологодской губернии после реформы удельные крестьяне имели 6,9 дес. на душу, помещичьи – 5,4 дес. Но сравнения по одноименным уездам, напротив, нередко показывают, что наделы помещичьих крестьян были больше, чем удельных. Так, в Вологодском уезде после отмены крепостного права помещичьи крестьяне получили на душу 4,3 дес. угодий, удельные – 2,9 дес., в Грязовецком уезде помещичьи – 4,7 дес., удельные – 4,3 дес. [47].

При изучении реформы 26 июня 1863 г. остается ряд вопросов и вне проблемы наделения крестьян землей, которые требуют специального или дополнительного анализа. По нашему мнению, необходимо уточнить оценку отмены «временно обязанного состояния», как сугубо положительного явления. Ведь в этом случае увеличивалась общая сумма выплачиваемых крестьянами платежей, что совершенно не учитывается в существующих трудах.

Остается недооцененным факт, что помещики получили выкуп по номиналу, в том числе узаконенную часть от государства, которое, в свою очередь, возмещало свои затраты с крестьян с лихвой – ежегодно по 6 % от суммы в течение 49 лет. При отмене же крепостного права в удельной деревне министерство финансов России выплачивало удельному ведомству все выкупные платежи по такой же схеме – «по 6 коп. на рубль выкупного капитала, ежегодно» в течение 49 лет [48]. При этом удел не нес затрат даже на сборы указанных средств.

Общепринято, что реформа 1863 г. затянулась на Севере и была завершена в 1869 г. Но в архивных [49] и опубликованных [50] документах на протяжении 70 – начала 80-х гг. XIX в. упоминаются «временно обязанные удельные крестьяне» (или «временно обязанные уделу крестьяне») наряду с «бывшими удельными крестьянами». Данные факты требуют объяснения, так как временно обязанное состояние для удельных крестьян не предусматривалось по закону, но в Вологодской губернии к началу 1880-х гг. они составляли почти треть населения бывшей удельной деревни.

И, наконец, в исторических трудах не акцентируется внимание, что до отмены крепостного права в удельной деревне сложился достаточно отлаженный механизм хозяйствования. Проведение реформы нарушало эти отношения, что подчас воспринималось крестьянами болезненней, чем прочие «несправедливости» реформы. Такой анализ может послужить определенным элементом в дискуссии, которая не утихает вокруг идей Б.Н. Миронова [50].

Таким образом, в исследовании реформы 1863 г. остается еще ряд недостаточно изученных аспектов. Среди них на первое место выходит стержневой сюжет любых аграрных реформ – разрешение земельного вопроса. Без объективного освещения этого вопроса невозможно правильно оценить ни значение отмены крепостного права в удельной деревне России, ни эволюцию пореформенной жизни в ней. История реформы 1863 г. нуждается в специальных региональных и обобщающих исследованиях.