Парадигма поствизантийской традиции региональных этносообществ Евразии: историко-философский аспект

Ученый-гуманитарий сегодня ставит в основу исследования не только формальный подход, но и подробный анализ духовной и социальной ситуации того времени, что понимается с необходимостью выбора определенной культурной позиции. На современном этапе и история, и философия задают вопрос: есть ли такое общество, в котором настоящая ось этнической идентичности всей социосферы является вы- раженной принципом преемственности как важным основанием бытия? В этом контексте мы рассматриваем исторические модели преемственности региональных традиций и некоторые философско-исторические концепции анализа судьбы Евразии как позитивное и парадигматическое значение для формирования интегративного подхода в области изысканий гуманитарных наук. В частности, очень важно решить проблему понимания роли византийской цивилизации в характеристике российского историко-культурного наследия, ее элементы, функции, которые интенсивно проанализированы в новейших историографии и культурологии. В основном все сводится к системным составляющим этого явления: древнему восточно-христианскому компоненту и традициям имперского государства и права, политической идее первого универсального христианского государства.

В аспекте выявленных проблем росси-еведческие (советологические) исследования, активно проводились различными теоретиками современности от Д. Биллингтона до С. Хантингтона. Однако детальное изучение факторов влияния в евразийском культурно-политическом континууме (Хартленде) «византинизма» и «россиян-ства» (термин Д. Андреева) сегодня имеет решающее значение. На наш взгляд, проблема «византийского наследия» в позднем византийском и поствизантийском пространствах культурной ойкумены, а также последовательное изучение различных аспектов влияния диалогичности культур этносов Волжско-Причерноморского региона, позволит нам стать ближе к пониманию существования устойчивых структур диалога традиций народов Евразии, которые существовали в прошлом и не ушли от исторической перспективы. Однако, идеи, которые были когда-то единой в конструкции (симфония, универсализм, регионализм, имперскость и т. д.) не должны быть признаны девальвированными во всех отношениях. По своей сути, они могут содержать определенные новые настройки традиций народов и государств, которые являются продуктивными для нынешних условий.

Обзор литературы

Исследование аксиологической парадигмы развития культуросферы общества в плане диалогичности бытия имеет важное значение в контексте подходов к совре- менным проблемам гуманитарного знания (М. М. Бахтин, В.С. Библер, М. С. Каган, В.В. Ильин, Л. Н. Столович и др.); изучение исторического сознания общества имперских регионов (С. П. Карпов, С. А. Иванов, П. И. Жаворонков, Д. Норвич и др.); основные тренды трансформаций культур (Н. М. Арсентьев, В.К. Кантор, Е. В. Мочалов, Дж. Томлинсон и др.). Основу нашего исследования составляют нарративные составляющие данных документов, определяющих особенности государственной политики в области культуры, человеческих ценностей и общества в целом. Российская система диалога традиций, хотя в последнее время происходят фундаментальные трансформационные изменения, стремится найти более стабильную позицию целей и приоритетов в концептуальном плане.

Представляется актуальным историко-философский анализ понятия духовнокультурного пространства «поствизантийской ойкумены», которое широко изложено в патристическом наследии, неорелигиоз-ных трудах и исторических произведениях. Понятие этнос как универсальная церковь – кафолический мир, представленное в трудах Евсевия Кесарийского, стало основой для нового мировоззрения народов в Евразии и нашло отражение еще в трудах ранневизантийских историков, философов и богословов, таких, как Иоанн Ефесский, Прокопий Кесарийский, Аммиан Марцел-лин и др. Среди наиболее известных памятников византийской традиции после Византии следует отметить произведения Лаоника Халкодондила, Евгения Булгариса, Ю. Крижанича и др., которые определяют социально-нравственный вектор развития поствизантийского мира, особенно это касается «фанариотского» периода истории эллинизма, Анатолии, Руси и Балкан. Наследие традиции «византийства» было адаптировано в трудах мыслителей поствизантийской эпохи Максима Грека, Пахомия

Логофета, Иосифа Волоцкого, Кирилла Лукариса, Косьмы Этолийского, вплоть до Паисия Святогорца.

Многие современные ученые, наметившие путь будущих научных исследований в области феномена византийской цивилизации, указывают на раскол и плохое знание ключевых вопросов, связанных с историей взаимоотношений религии и политики. Весьма важным становится вопрос «Неужели так мало изучена эта проблематика?». Нам кажется, что ссылка на источники, которые уже внесли в научный оборот выдающиеся исследователи конца XIX – начала XXI в., способна оказывать воздействие на процессы трансформаций научных изысканий на новом витке развития.

Актуальность проблемы

Анализ проведенных исследований в духовно-культурной плоскости выявляет ряд проблем. Во-первых, имеется существенный разрыв между высокой социальной значимостью формирования ценностно-семантических основ концептуализации бытия традиционных этносов и слабой практико-эмпирической проработкой проблемы. Во-вторых, в работах обозначен четкий дискурс нахождения традиции на стыке между практической необходимостью сформировать духовные и культурные ценности и недостаточным представлением в социогуманитарной науке целостного подхода развития аксиологической парадигмы традиций. В-третьих, диссонанс между объективно существующей потребностью в формировании основных ценностей традиционного, в частности передаточного механизма наследия ученого, теоретика, педагога, наставника, и неосведомленностью об этой потребности на всех уровнях современной системы культурного бытия общества.

Необходимость разрешения этих противоречий определяет проблему исследования, которая заключается в поиске эффек- тивных институциональных условий для формирования будущего диалога культур и традиций при приоритете духовно-нравственных ценностей национальной истории, являющихся основой стабильного развития общества. Вопрос важен в свете тенденций радикализации неорелигиозного мышления общества, ваххабизации и постсекуляризма в молодежных кругах социумов Евразии.

Результаты

Культивирование и имплантация новых культурных стандартов – это занимательная тактика трансформирования социумов, но до того предела, пока они не станут разрушительными для национальной культуры и не обрушат граждан в социальный хаос. Опыт боснийского кризиса среди югославов достаточно показателен: радикальный ислам не предоставляет другим идеям право на сосуществование «на своей территории» [24, с. 11].

Как известно, во все века жизни Византийской империи в византийском образовании и воспитании сохранялась господствующая древняя парадигма творческого «таксиса-порядка», преемственности, сродни китайскому конфуцианскому уважению к памяти прошлого (например, если хочешь пожелать врагу зла, пожелай ему перемен). Вполне четко и конкретно эта позиция была выражена в исследовании истоков византийской и русской социальноантропологической тематики профессором Е. В. Мочаловым: византийцы парадигматику «христианского сознания выразили с наибольшей полнотой» [15, с. 16]. Тогда и перспективы его трансформаций наиболее отчетливо проявляются в преломлении все-ленскости анализа проблем русской философии.

Византийская парадигма и традиции соборности отличались высоким уровнем традиционализма, канонизированного всеми явлениями духовной и художественной культуры со времен античности, спиритуализмом (подчеркивающим первенство духовности). Специфика развития византийской культуры была определена учеными через ряд вопросов, связанных с определением места и роли имперской традиции в обществе, модерировавших религиозную сферу в больших масштабах, в частности в регионах юрисдикции Вселенского патриархата.

Русский мыслитель ХХ в. Н. О. Лосский утверждает тезис о том, что в духовной традиции византийцев и россиян было слишком много алгоритмов различной культурной жизни народов. Религиозные элементы культурного наследия общества в поствизантийскую эпоху являлись определяющим фактором в психологическом настроении людей, их образе мышления, хозяйственной структуре, образе жизни и традициях государств (так называемой румили милле-ти в султанской Турции).

Византийский гуманизм постулировал в поздневизантийский период многие проблемы философии и культуры Возрождения (И. П. Медведев). Этот период увидел доминирование иерархической символики в творчестве европейских мыслителей, достаточно вспомнить случай с «Ареопаги-тиками» (Н. Кузанский). И если античная культура была «культурой мифа», по терминологии А. Ф. Лосева, то византинизм ставит в центр сознания нравственный самоконтроль личности – логос. В литературно-философском наследии мыслителя той эпохи появился типичный для византийской традиции упор на первенство духовных ценностей в жизни человека, особенно отчетливо можно увидеть в знаменитой строфе Иоанна Дамаскина из «Идеомелио-на на отпевание усопших»:

...О кратости века помысливши… помолитесь… о душе

Ни богатства, ни славы не возьмем мы…1

В Византийской империи преемственность имперской специфики духовной традиции от античного Рима проявилась в архитектуре и литературе, когда строились церкви Святой Софии и писались гимны Романа Сладкопевца. В тот момент сформировавшаяся связь времен прошлого и будущего, как виделось византийцам, получила некое представление об универсальности стран, народов и традиций [10, с. 98].

Восточно-православная нравственная традиция, в отличие от католической, западной, никогда не делилась на различные категории разумного, интеллектуального творчества и концептов веры: развитие обязательная для верного толкования бытия космоса и человека-микрокосма для ромея как догматическо-богословская данность, прошедшая практику. В указанном плане С. С. Аверинцев отмечает, что к себе и к другим общинам Западная Европа отождествляла христианскую традицию как собственную, включающую «не только античное наследие, но и некоторую специфическую модальность его усвоения» [17, с. 18]. Фокус внимания западно-христианских мыслителей не был обращен к вопросам космологии и общей онтологической картины мира, в отличие от византийцев, но для философии Запада важной оставалась проблематика юридизма. Как справедливо отмечает М. Хальбвакс, при разделении церквей в Европе, утверждается тенденция «цезарепапизма» и секуляризация социума, когда «духовное все больше подчиняется земному» [18, с. 241].

Из Византии на Русь была трансплантирована парадигма культурного универсализма и имперскости, то истолкование новозаветной этики, утверждавшее требование жить по «логике единства во множе- стве» Кирилла и Мефодия, чей комментарий «Проглас на евангелия» в балканских и славянских языках был широко распространен в Болгарии, Боснии, Сербии, Черногории, Молдово-Валахии и России. Как считают современные исследователи, византийцы и славяне имели целостное мировоззрение, в частности комплексно и ие-рархично подходили к феномену духовного сознания личности, рассматривая многосо-ставность его «ноутерической» части. Верными считаем положения В. В. Бычкова о роли типовых византийских традиций духовной культуры, что привело к упорядочению в среде культур славяно-христианского мира-системы ценностей этико-эстетического мировосприятия: идеи православной антроподицеи «были восприняты и пережиты первыми славянскими мыслителями как откровение» [2, с. 19].

Идеи православной этики (любовь-добро-та, сотрудничество, соборность, преемственность от Византии) стали для славян и других народов алгоритмом культурсозидательной деятельности. Большая роль в этом процессе принадлежит самоотверженному творчеству преподобного Сергия Радонежского (XIV в.) и его последователей, принявших традицию смирения и душевного преображения от исихастского идеала византийцев. Отечественный исследователь проблем духовности Л. А. Шумихина указывает, что верным признаком диалогизма россиян и других этносов является доминирование «чувствительности, превалирующей над разумом» [21, с. 60]. Чувственность созерцания как основания нравственной и культурной жизни Руси и России составляют духовные традиции у россиян и сегодня, когда центр общественной жизни – рациональное обоснование общественной и культурной жизни.

Сложность и нелинейность процессов аккультурации в славянских регионах была одним из вызовов византинизму в Европе. Византийцы решали культурсозидательные проблемы нетривиально. В качестве примера можно привести свидетельства духовного подвижничества из «Жития св. Саввы Сербского»: «...он строил из дерева, а где и того не мог, ставил крест» [20, с. 23]. В то же время византийские духовные традиции инкорпорировались в Россию не только из греческой культурной почвы, но и из болгарско-южнославянской, о чем свидетельствует «Слово некоего калоугера о чтении книжном» [20, с. 223]. Культурное наследие балканских народов оказало значительное влияние на Россию, достаточно отметить так называемое второе «южнославянское влияние» в Московской Руси, но процесс осложнялся этническим и религиозным разнообразием региона и довольно нестабильными культурными позициями самой элиты народов Балкан.

Интуиция русского мыслителя XIX в. К. Н. Леонтьева довольно показательна и проницательна. Философ верно характеризует позицию мимикрийности и коллаборационизма геокультурной политики Болгарии, иллюзорность идеологии и структуры, единство славян, а многие прозрения относительно «братушек-славян» оказались на протяжении веков пророческими [3, с. 151]. Византийская парадигма культурного творчества народов России-Руси была ценным и постоянным источником развития культурных традиций этносов Северной Евразии в русской семантической обработке как «русский византинизм» (по Г. В. Флоровскому).

Византийские ученые были довольно чуткими наблюдателями геополитических тенденций и этнодемографических изменений «социального ландшафта» в Северной Евразии, достаточно упомянуть труды известных ромейских исследователей Маврикия Стратегоса, Льва Диакона, Ласкариса

2 См.: Культура Византии. XIII – первая половина XV в. – М., 1991. – С. 382.

Кенана, Георгия Плафона и др. В политико-географическом трактате «Исправления некоторых высказываний Страбона» при характеристике Восточной Европы отмечается ряд областей нашей страны2. Россия сохранила самобытный культурный характер и утверждала реальный пример толерантности к обычаям многих этносов, проживавших рядом с русскими.

Византийский историк Н. Григора о православной традиции Руси в XIV в. писал оптимистично: россияне «наполнены горячей ревностью божественной...» [23, с. 513]. Примерно в ту же эпоху весьма комплиментарно о русских высказывались многие византийские деятели от патриархов Филофея Кокиноса и Афанасия до императора Иоанна Кантакузина.

В применении методов трансляции и аккультурации имперской духовной традиции Византия в полиэтнической среде Поволжья в XIII–XIV вв. под властью тюркско-исламских государств обретает прочное положение [8]. Вселенский патриарх Константинополя проявил известную миссионерскую толерантность и получил обширные сведения о приволжских этносах и их психологии: империи удалось разработать целостную и гибкую идеологию миссионерской работы, осуществляемой благодаря смелости, инициативе и открытиям энтузиастов [6, с. 286].

Феномен «поволжской Гардарики» не только сохранил транзитную торговлю, но и укрепил позиции исламизированной традиции этносов региона [16, с. 102]. Одновременно благодаря византийской и русской миссионерской деятельности в Поволжье «православие до какой-то степени пустило корни в Орде» [6, с. 287].

Согласно духовной традиции культуры «византийской ойкумены» наблюдалось стремление наладить мирный симбиоз различных этнокультур. По свидетельству современного ученого Н. Митрохина, в центре России до сих пор сохранились относительно исламизированные «…Татар-стан и Башкортостан» [14, с. 444].

В условиях укрепления российского влияния в регионе Приволжья ряд тюркских этносов – мусульман и буддистов – был обращен в христианство в православной форме. С точки зрения миссионерской работы даже представители христианского духовенства считали важным использовать мусульманскую формулу, которая не противоречит христианству. Не случайно автор отмечает, что опыт Поволжья уникален в их специфических укладе и традициях, проявляющихся в диалоге культур [5, с. 293]. В этих условиях российская аккультурация повлияла на все аспекты бытия социума: обычаи, ремесла, религиозность и т. д. Обращение к истокам важно, поскольку придает импульс «континуитету бытия» человека современности – духовности социума, что весьма показательно. Одновременно, как заметил К. Н. Леонтьев в своих трудах о «византизме», воздействие вестернизирующего фактора культуры было порой «разрушительным» [9, с. 55].

Обсуждение

В силу исторических тенденций России предстоит учитывать многообразное этнокультурное наследие. Фактор религиозности и сегодня самый значимый в общественной жизни. В многочисленных исследованиях, проводимых в регионах, внимание обращается на актуальность духовного фактора во всех сферах бытия российской социокультурной реальности. Один из отличительных трендов современной культуросферы социумов – ее дисперсия и фрагментированность. Именно российский духовный опыт позволяет преодолеть указанные факторы, включая верификацию культурсозидания в регионах.

Современный исследователь С. А. Иванов аргументировано констатирует укрепление просветительской роли византинизма в основном регионе Золотой Орды

(Поволжье), он отмечает, что византийцами «…была основвна епископия, получившая наименование сарайская…» [6, с. 284].

Византия сосредоточила влияние по периметру своего пограничья, посылая к славянам духовные миссии. Одним из первых стал славянский миссионер Константин-Кирилл, прозванный Философом. Кирилл был образцом выдающегося философа и богослова в регионе расселения славянских ортодоксов, что справедливо отмечено в исследованиях. Он также внес вклад в создание софийской традиции в древнеславянских и древнерусских духовных культурах. Историк философии М. Н. Громов указывает, что «софийность как духовная зрелость» стала «ключевым [образом] для понимания древнерусской философии как образно-художественного, эстетического выражения мудрости» [4, с. 17].

На Балканах, в среде южных славян Сербии и Болгарии, культурсозидание проходило в соответствии со строгими византийскими канонами. По мысли С. В. Лурье, русские также переняли у византийцев многое, но переживали свой драматический опыт [11, с. 129].

В спорах и столкновениях теологических и религиозно-философских точек зрения (К. Н. Леонтьев, В. С. Соловьев, Н. А. Бердяев, Г. В. Флоровский) относительно падения Византийского государства отмечается тот факт, что Византия погибла в 1453 г. из-за проводившейся политики отказа от самосовершенствования и униатского компромисса, расколовшей поздневизантийское общество. Трагедия состояла в том, что поступательный ход общественного развития вступал в противоречие с косными, традиционными формами государственного управления [1, с. 110]. Ни одна государственность не смогла выдержать в истории столь длительного и изощренного давления извне. Упорное нежелание ре-цептировать византийскую идентичность в Европе в качестве одной из основ культурного бытия регионов и этносов оказа- лось фатальным и близоруким. Вплоть до ХVIII столетия турецко-исламские орды атаковали западные города, включая Вену. А владыка империи Османов планировал превратить собор святого Петра в Риме в конюшню для своей кавалерии.

Согласно К. Н. Леонтьеву, византийское наследие в Европе – в сущности, проявление духовного преемства и легитимности многих народов. На Руси: «…система византийских идей создала величие наше» [9, с. 57]. Сегодня опасность представляют не столько изменения количественные, сколько духовно-культурные перемены, которые полностью разрывают цивилизационную преемственность. Можно согласиться с позицией В. М. Межуева в том, что «своей культурой» называется та, с которой человек ассоциирует родной язык, место происхождения и проживания, а также «традиции, сохраняющиеся в его памяти» [13, с. 150].

Там, где наблюдалось распространение римско-латинской религиозной и культурной парадигмы духовной жизни (например, последствия такого проникновения на южнорусские земли после принятия Брестской унии 1595 г., до сего дня влияют на судьбы духовного единства славян, они все еще разрушительны и дезинтегративны (сербо-хорватский конфликт, украинская деструкция и др.). Современные внутриев-ропейские религиозно-конфессиональные коллизии также важны [14, с. 427].

Дезинтеграция культурного диапазона проявления духовных традиций государств и сообществ не является исторически чем-то новым. Этот печальный процесс для некоторых обществ является естественным явлением, особенно для постимперских систем низкой эффективности. Сохранение духовного и культурного единства на пространстве Северной Евразии становится вызовом современности, причем не менее важным, чем укрепление «прочности Евросоюза», в XXI в. выживание такого широкого контекста в уни- тарной форме маркеров идентичности кажется маловероятным. Историк русской философии М. А. Маслин справедливо замечает, что ортодоксия не всегда является отличительной чертой русского человека, в русской философии существуют как рационалистические, так и мистические, религиозные и атеистические направления [12, с. 28].

В дискурсе «поствизантинизма» раскрываются некоторые из источников «традиционализма» отношений диалога в отечественных культурах разных эпох (Русь, Российская империя, СССР, РФ), в которых ритуалы, обряды, весь стиль жизни были направлены на то, чтобы человек ощущал себя частью чего-то более важного (церковь, религиозная община, братство и т. д.). Данной проблеме большое внимание уделяют многие современные историки, философы и другие гуманитарии. В этом плане они значительно превосходят западный уровень социогума-нитарных исследований отечественной истории. Отсюда, в частности, и растущий интерес к духовной культуре России.

Сегодня организованный процесс духовной реабилитации этнокультур, основанный на укреплении структурных возможностей ценностных механизмов преемственности социумов, выступает как необходимое условие актуализирования традиций, имеющих общий религиозно-культурный источник по отношению ко всем ценностям морали человечества в конкретно-исторической практике Европы. По мнению Дж. Бекфорда, важным обстоятельством современной духовно-культурной жизни является мультикультурализм [22, с. 128]. Указанные факторы носят разноплановый характер.

Трансформационные процессы культур и социумов в Европе и появление других полиэтнических субрегионов в бывшем Советском Союзе достаточно показательны в процессах новейшей этнокультурной идентификации регионов (Каталония, Силезия, Валлония, Шот- ландия, Моравия, Нагорный Карабах). Исследователь С. Г. Кара-Мурза констатирует факт мозаичности современного культурного бытия человека и общества [7, с. 72].

Культурная революция и направленное уничтожение традиций необходимы, чтобы подготовить социальную среду к новейшей реальности. Восточноевропейские элиты одновременно вели идеологическую борьбу против так называемых «остатков национализма», «имперскости» и «отсталой культуры». Напротив, важно было наполнить культурное бытие новым качественным началом, приобщив этносы к глобализированным трендам. Как свидетельствует судьба восточноевропейских постимперских обществ, искусственное наполнение духовной жизни их этнических групп и общин оказалось хрупким и формальным.

Заключение

Сегодня, отвергая позицию об обскурантизме Византии, византинисты не соглашаются и с той, которая рассматривает византинизм не локальным историческим явлением, а цивилизационной парадигмой, чьи черты оказывали подавляющее влияние на все страны, входившие в орбиту «византийского сообщества» (термин Дм. Оболенского). Стоит отметить, что в вышедших византологических исследованиях ХХ – начала ХХI в. (работы Ф. И. Успенского, З. В. Удальцовой, С. П. Карпова, Д. Колети-са, Ш. Диля, Т. Шпидлика и др.) ограниченность обоих подходов была преодолена.

Византийское наследие утверждает именно парадигму самостоятельного, притом универсального утверждения духовных основ бытия социума. Указанные факторы являются общезначимыми, когда человечество переживает коренные трансформации. Историческая ситуация сегодняшнего дня ставит народы и цивилизации перед очередным выбором пути развития. В указанных обстоятельствах важно учесть опыт и духовное наследие прошлого.