Пародия на символизм А. Блока в прозе Михаила Зощенко

Parody; symbolism; crisis of individualism; A. Blok; M. Zoshchenko.

Имя А.А. Блока в литературном наследии М.М. Зощенко встречается не реже, чем имена Н.В. Гоголя и А.П. Чехова. Самым ранним аналитическим материалом Зощенко о Блоке считается книга «На переломе» (1919– 1920), где Блок метафорически назван «печальным рыцарем», символизирующим кризис индивидуализма и образ «неживого человека». Приводим отрывок из книги: «Вся почти литература наша современная о них, о безвольных, о неживых или придуманных. Гиппиус, Блок, Ал. Толстой, Ремизов, Ценский – все они рассказывают нам о неживых, призрачных, сонных людях» [Зощенко 2015, 31].

Во втором варианте «На переломе» происходит изменение отношения автора к поэту. В разделе «Кризис индивидуализма» параграф «Трагический рыцарь» заменен параграфом о творчестве М. Арцыбашева, раздел «На переломе», содержащий анализ поэмы «Двенадцать», переименован в «Побежденный индивидуализм». Внесенные коррективы позволяют говорить о дискуссионном отношении Зощенко к Блоку – от неположительной оценки кризиса индивидуализма к одобрению победы над индивидуализмом. Наблюдение показывает, что Зощенко, наверное, замечает у Блока идею пути, имеет в виду творческую эволюцию от культа индивидуализма к его преодолению, «от личного к общему, от уединенной созерцательности к восприятию широкого круга действительности» [Максимов 1981, 29].

Художественная реализация темы пути частично проявлена в «сменах-чередованиях женских образов – от Прекрасной Дамы (ее реализация, феноменология) до Катьки из «Двенадцати» [Максимов 1981, 29], от облика «ангела» до «ведьмы» по фазам: «“Прекрасная дама”, “Незнакомка”, увы “знакомая” многим» [Белый 2011, 381]. Мотив метаморфозы женщин красной нитью проходит почти через три периода идейно-художественных исканий Блока, через его эстетику символизма.

В стадии тезиса идеологическое наполнение Прекрасной дамы обозначает романтическое стремление к мировой гармонии и космосу под влиянием философии души мира / вечной женственности В.С. Соловьева. В периоде антитезиса мир представляется хаосом. Прекрасная дама во многих стихах оказывается земной женщиной и воплощением тьмы. В фазе синтеза особенностью эстетики является демистификация – изображение Прекрасной дамы в образе реальной женщины Катьки и появление «человека “общественного”» [Блок 1963, 344]. Мотив любви носит постепенно демистификационный характер: от устремленности к утопической гармонии (Прекрасная дама), через сомнение (Незнакомка) к признанию действительности, противостоящей фантазии (Катька).

По поводу темы блоковской любви, обнаруженной в первых двух фазах, Зощенко делает иронические замечания в книге «На переломе»: «Много раз был поэт в “розовых цепях” у женщин: и у Прекрасной Дамы, и у Незнакомки… А в блеклые весенние ночи, когда так все таинственно, казалось поэту, что он влюблен не в простую обычную женщину, а в принцессу, да и эта принцесса не принцесса, а мечта, греза, виденье бесплотное» [Зощенко 2015, 34].

Пародия на эстетику блоковского символизма, тяготеющего к таинственности и иллюзорности любви, разработана в повести «М.П. Синягин (Воспоминания о Мишеле Синягине)».

Герой – как бы эпигон Блока – «многое понимал, любил красивые безделушки и поминутно восторгался художественным словом. Он сильно любил таких прекрасных, отличных поэтов и прозаиков, как Фет, Блок, Надсон и Есенин <...>. И в особенности, конечно, под влиянием исключительно гениального поэта тех лет А.А. Блока» [Зощенко 2008, 274–275].

Из повествования мемуариста мы узнаем, что под влиянием Блока Мишель влюблен в неизвестную женщину. Цитируем стих, выражающий влюбленность Мишеля в таинственную даму:

Оттого-то незнакомкой я любуюсь. А когда Эта наша незнакомка познакомится со мной,

Неохота мне глядеть на знакомое лицо, Неохота ей давать обручальное кольцо... [Зощенко 2008, 278–280].

Свадьба Мишеля с Симочкой представляет собой пародию на тему блоковской любви. Симочка – противоположный Прекрасной даме образ, названный героем «провинциальной курочкой». Комический свадебный сюжет резко противопоставлен стремлению героя к возвышенной красоте. Диссонанс между идеалом и реальностью скорее ироничен, чем трагичен, это доказывает, что любовь Мишеля покоится на химерической основе, из этого проистекает еще мотив унижения.

В сравнении с Симочкой Изабелла в начале сюжета более близка к Прекрасной даме. Однако женские образы не статичны, а подвижны на сюжетном уровне: их восприятие развивается по изменениям психологического состояния героя. Во время духовного кризиса Мишеля Симочка представляется Прекрасной дамой (теперь Симочка становится символом космоса и гармонии), Изабелла – незнакомкой и «гадиной и корыстной канальей» [Зощенко 2008, 310]. Эмоциональный поворот от восхищения Прекрасной дамой к осознанию факта является пародией Зощенко на блоковскую тему любви. При описании встречи Мишеля и Симочки автор, выступая в роли жестокого разоблачителя, детально рассказывает читателю о старости героини. Это, кажется, намеренная попытка автора уничтожить все химерические надежды. Интертекстуальное включение блоковского женского образа служит напоминанием о влиянии старой культуры дворянства на интеллигенцию, о несостоятельности фантазии в жестокой реальности.

Пародия «направлена не только на, но и против прототекста, удачная пародия является действенным способом литературной борьбы, которая способствует эволюционному развитию литературных форм и жанров» [Лушникова 1995, 66]. Пародия на блоковскую эстетику содержит скрытые размышления Зощенко о проблематике литературного наследования, о творческом потенциале интеллигенции и направлении развития послереволюционной литературы. Поэтому, на наш взгляд, внутренней мотивацией повести «М.П. Синягин (Воспоминания о Мишеле Синягине)» является поиск нового типа художественного творчества, отражающего современную жизнь. Высокая оценка Зощенко реалистического изображения революции в поэме «Двенадцать» дана как некая надежда на новое направление в литературе: «А. Блок написал поэму “Двенадцать” о новом Петербурге, о Петербурге после октября 17-го года. И в этой героической поэме казалось все новым, от идеи до слов. <…> Тут уже новые слова, новое творчество, и не оттого, что устарели совершенно слова, и мысли, и идеи наши, нет, оттого, что параллельно с нами, побочно, живет что-то иное, может быть и есть – пролетарское» [Зощенко 2015, 39–40]. Открытие поэтом нового содержания и новой формы литературы, по мнению Зощенко, предлагает возможность развития пролетарской литературы в ситуации, когда современная литературная молодежь пребывает в творческом упадке, трафаретно подражая старым формам и прежнему строю речи, из которых ушло основание – сама реальная жизнь.

Критическое отношение Зощенко к старой культуре прослеживается в письме к М. Горькому: «Я всегда, садясь за письменный стол, ощущал какую-то вину, какую-то, если так можно сказать, литературную вину. Я вспоминаю прежнюю литературу. Наши поэты писали о цветках и птичках...» [Зощенко 2015, 144]. Подчеркиваем, что Зощенко не отрицает укрепление связи с классической традицией и сам берет питательную почву у Гоголя, Чехова и др. Авторское неодобрение состоит в формальном перенесении классического произведения без адаптации к требованиям эпохи, по его словам, «у нас до сих пор идет традиция прежней интеллигентской литературы, в которой, главным образом, предмет искусства – психологические переживания интеллигента. Надо разбить эту традицию потому, что нельзя писать так, как будто в стране ничего не случилось» [Зощенко 2015, 72]. Будучи активным участником дискуссий о направлении развития новой литературы, Зощенко пишет статьи «Основные вопросы нашей профессии», «Литература должна быть народной», «О литературном искусстве» и т.п. Суть этих статей можно свести к социально-практической значимости литературы: создание для современных читателей новой литературы, интегрирующей художественный опыт прошлого в современную деятельность, новая литература должна «формировать то, что не сформировано прежней литературой», «построить такой мир и такую речь, которые не то что были бы тождественны с подлинной жизнью», она должна быть рассчитана «на читателя нашего времени, а не на читателя, умершего до революции» [Зощенко 2015, 78]. В новой литературе должен быть создан «сильный и цельный новый человек» [Томашевский 1990, 23].

В книге «На переломе» присутствует обсуждение крайностей индивидуализма, характерных для современной литературы. Первая из них относится к животному началу в человеке – «“все позволено”, радость его жизни – в искании утех и наслаждений». Противоположная крайность представлена в типе «неживого человека», связанного с образом Блока; его характеристикой являются «пустота, смертная тоска и смерть» [Зощенко 2015, 31]. Эти два типа персонажей созвучны образам «зверя» и «неживого человека», они позже получают продолжение и развитие в «Мишеле Синягине».

В художественном мире Зощенко животное начало нередко означает свойства, эмоции, реакции, связывающие человека с животным миром, такое определение исходит из оппозиций: зверь – человек, животное – человеческое, инстинкт – разум, природа – культура. Животное начало (или образ «зверя») имеют следующие черты:

• 1.    варварство. «…В этой стране полудиких варваров, где за человеком следят, как за зверем» [Зощенко 2018, 50];

• 2.    приобретение чувства животных и животного инстинкта, склонность к нецивилизованному укладу жизни. «Ему уже рисовались картины, как он живет в полузаваленной землянке, среди грязи и нечистот, и как ползком, как животное, на четвереньках вылезает из своей норы и отыскивает пищу» [Зощенко 2018, 78];

• 3.    внешний и физический животный поступок, такой как бесцельное бегство, обгрызание ногтей. Эти поступки обычно представляют собой некую аутоагрессию вследствие невроза, ответную реакцию на стрессовую ситуацию и проявление инстинкта смерти. Например, Мишель временами, «как волк, бегал по своей комнате, кусая и грызя свои ногти» [Зощенко 2018, 312]. При невыносимом отчаянии герой подсознательно пытается чем-то заместить внутреннее напряжение;

• 4.    маниакальные жесты, крики, подражание звукам животных вместо речи. Душевное страдание и тревога в этом контексте лишают персонажей способности высказаться вербально, взамен того – молчание. Тетка Мишеля «порхала по комнате и, подбегая к зеркалу, гримасничала и кривлялась, посылая неизвестно кому воздушные поцелуи» [Зощенко 2018, 300];

Другой тип – «неживой» человек, типичными свойствами которого являются:

• 1.    пассивность, безжизненность и воля к смерти. «Он лежал в рыхлом снегу. Сердце его переставало биться. Ему казалось, что он умирает» [Зощенко 2018, 36];

• 2.    выпадение из социальной системы, превращение в «лишнего» человека. Мишель после революции переживает безработицу, утрату имущества, семьи, любви и окончательно превращается в «лишнего» человека;

• 3.    погружение в грезу и проявление безжизненности. Согласно наблюдениям Т.В. Кадаш, «“неживые” люди лишены чувства реальности. Мир, в котором они живут, – в значительной мере мир иллюзорный» [Кадаш 1995, 37]. Опираясь на это утверждение, добавим, что на «неживого» интеллигента накладывается и образ «мечтателя»;

• 4.    духовное оцепенение и сознательное избегание воспоминаний о прошлом. «Спокойствие и ровное душевное состояние не покидали Мишеля. Он как бы потерял старое представление о себе. И, приходя домой, ложился спать, не думая ни о чем и ни о чем не вспоминая» [Зощенко 2018, 311–314];

Показано, что образы «зверя» и «неживого человека» совместимы с образами «мечтателя» и «лишнего человека».

В повести «М.П. Синягин (Воспоминания о Мишеле Синягине)» немало рассуждений о проблеме воспоминаний. Мотивы забвения и памяти занимают важное место в описании душевной драмы интеллигентов, причем они даны в экзистенциальной ситуации и в то время, когда в человеке проявлены «животное» и «неживое». Память о прошлом вызывает животный инстинкт и животный поступок, а забвение – символ безжизненности, «утраты знания о мире» (А. Блок).

За мучением интеллигентов как будто слышно страдание самого писателя: «Мне мешали воспоминания. Я постоянно помнил какие-то вещи» [Зощенко 2015, 289].

Для Зощенко преобразование жизни и человека – важная литературная задача. Писатель всегда с высокой литературной ответственностью желает, чтобы литература могла оказывать воздействие на нравственную жизнь и выполнять свою функцию «социальной педагогики» (М. Горький). В его прозе актуальна идея социалистической перестройки внутреннего мира человека. Зощенко пытается стать социальным реалистом, по его мнению, помимо метода реалистического изображения действительности понятие социалистического реализма включает в себя и целеустремленность автора, вовлекающую читателя в круг «социалистических идей», «работу над сознанием читателя, вовлечение читателя в данную тему и идею» [Зощенко 2015, 64].

Кроме того, биография Мишеля описана в мемуарном жанре в хронологическом порядке. Автор стремится придать повести эффекты документальности и объективности. В мемуарном жанре важные социальные события обычно проецируются на историю отдельной личности, оказывая значительное влияние на траекторию человека. Мемуары и биографические произведения предоставляют возможность понять и воссоздать прошлое, в них отражаются эпохи и определенные поколения людей. Зощенко сознательно стилизует «Воспоминания о Мишеле Синягине» под мемуары, возможно, желая показать, что интеллигенты, подобные Мишелю, были типичны для своего времени и что их трагедия имела реальную социальную основу. Нужно также добавить, что в самом обращении к мемуарам есть ирония. Повествователь создает биографию не героя, великого поэта, а маленького человека, неудачника. М.О. Чудакова пишет: «В своей частной жизни герой действует как бы под диктовку блоковской поэзии» [Чудакова 1979, 188]. Жизнь и творчество Блока превращается в имплицитный интертекст, оправдывающий трагизм судьбы Мишеля. Любопытно, что «тему гибели старой России Зощенко сталкивает каждый раз с философией Блока» [Чудакова 1979, 188]. Блок становится представителем интеллигенции переходного периода, когда остро вставала проблематика кризиса существования и преобразования интеллигентской прослойки.

Блок назван А.В. Луначарским «последним крупным художником русского дворянства» [Луначарский 1963, 465], и это небезосновательно. Поэт живет во времена великих потрясений и «переоценки всех ценностей» [Магомедова 2017, 139]. Типичными чертами эпохи являются острейшие противоречия, идеологические конфликты, судорожная борьба за старое и страстное влечение к новому [Максимов 1981, 17]. «Перелом-ность и кризисность этого периода остро переживалась современниками Блока» [Магомедова 2017, 140]. Стихи Блока фиксируют трансформацию эпохи, охватывая такие темы, как развитие литературных направлений, смена мировоззрения и эстетических систем, преобразование человека и жизни в новое время, духовные искания и выбор пути интеллигенции. Биография Блока становится материалом исследования внутреннего мира интеллигенции в период культурно-исторического перехода. Пародия на символизм, наряду с реминисценциями из биографии Блока и отсылкой на его идентичность интеллигенции, вносит в текст Зощенко многоплановую конструкцию смысла.