Партийный контроль за деятельностью историков в Новосибирском академгородке (1970 год)

Kuznetsov I. S. Party Control of Historians in the Novosibirsk Academgorodok (1970). Vestnik NSU. Series: History and Philology , 2021, vol. 20, no. 1: History, p. 136–148. (in Russ.) DOI 10.25205/1818-7919-2021-20-1-136-148

В настоящее время история СО РАН, Новосибирского научного центра (далее ННЦ) вызывает растущий интерес не только историков, но и широкой общественности. Это в немалой степени обусловлено ролью названных научно-образовательных структур в развитии социально-культурной жизни региона и страны в целом. Очевидно, что будущее России в современном мире, в постиндустриальном, информационном обществе, в значительной мере определяется ее научно-образовательным потенциалом. С этой точки зрения интеллектуальные ресурсы, сконцентрированные в Сибири, представляются фактором глобального значения и важным условием успешного развития нашей страны. Все это заслуживает дополнительной фундаментальной оценки с учетом осуществляемого в настоящее время радикального реформирования академической науки и всего отечественного научно-образовательного комплекса.

Актуальность темы обусловлена также ролью исторической науки в современном социуме вообще и конкретно в советскую эпоху. Известно, что познание прошлого, адекватное усвоение исторического опыта имеют большое не только научное, но и практическое значение. Формирование верных исторических ориентиров способствует успешной реализации государственной политики. Одним из ярких примеров такого рода может служить поворот в пропаганде и в отношении к истории, развернувшийся накануне и в ходе Великой Отечественной войны. Напротив, неспособность правящих кругов и «интеллектуальной элиты» адекватно интерпретировать исторический опыт, усугубленные конформизмом и сервилизмом исторической науки, способствуют дезориентации общественного сознания со всеми вытекающими отсюда тяжелыми последствиями. Весьма важно, что в настоящее время руководство нашей страны последовательно выступает за объективное изучение всей «тысячелетней» истории России, против различных ее искажений.

С этой точки зрения особый интерес представляет деятельность ученых-историков в новосибирском Академгородке с учетом специфики его не только как места жительства и работы сотрудников СО АН / РАН, но и уникального социально-культурного феномена. При этом следует иметь в виду, что в рассматриваемый период значение сибирского наукограда выходило далеко за рамки одной из научно-организационных структур. Тогда он имел всероссийскую и мировую известность, воспринимался как «город будущего» и «оазис свободы». В связи с этим даже, казалось бы, не столь уж масштабные события, касающиеся этого локального социума, представляются весьма значимыми в общероссийском ракурсе.

Главная особенность историографической ситуации в изучении данной темы определяется отсутствием на сегодняшний день обобщающих трудов не только о взаимоотношениях историко-научного сообщества ННЦ с властными структурами, но и в целом о развитии исторической науки в этом кластере АН СССР / РАН. Более того, даже отдельные аспекты данной проблематики (скажем, история гуманитарного факультета НГУ, Института истории, филологии и философии СО АН, далее ИИФФ) изучены слабо. Это особенно бросается в глаза в сравнении с исследованием истории научно-образовательных структур ряда других регионов. Скажем, исторической науке и образованию в Томском университете посвящена монография [Хаминов, 2011].

Казалось бы, с кардинальной трансформацией социально-политической системы в нашей стране, устранением идеологических ограничений условия для исследования интересующей нас темы должны были радикально измениться в лучшую сторону. Однако эта потенциальная возможность пока не реализована в должной мере, о чем рельефно свидетельствует фундаментальный исторический очерк к 50-летию СО АН СССР / РАН. Исторической науке здесь посвящено около страницы, причем основная часть этого текста освещает успехи археологов, из которых называются академики А. П. Окладников, А. П. Деревянко и В. И. Мо-лодин. Из других достижений сибирских историков в рассматриваемом труде упоминаются многотомные труды «История Сибири», «История рабочего класса Сибири», «История крестьянства Сибири», а также отмечается значение археографических экспедиций под руководством Н. Н. Покровского [Российская Академия наук…, 2007. С. 253–254].

Наиболее обобщающая картина исторических исследований в нашем регионе дается в «Исторической энциклопедии Сибири», где помещен обширный текст «Историография Сибири». Он представляет собой комплекс очерков, подготовленных группой авторов, об изучении различных периодов и проблем истории Сибири [Историческая энциклопедия Сибири, 2009. С. 671–702]. Однако развитие исторической науки здесь, как и было заложено в концепцию данного издания, рассматривается сугубо с точки зрения исследовательской проблематики, а институциональные и политико-идеологические аспекты почти не затрагиваются.

Определенным исключением в этом плане является входящий в названную публикацию очерк В. А. Ильиных «Крестьянство и сельское хозяйство». Так, характеризуя «доперестроечную» историографию данной темы, названный автор показывает значительное воздействие политико-идеологических факторов на труды историков [Там же. С. 688].

Значимым событием в изучении темы стала публикация книги ветерана НГУ профессора В. Л. Соскина, в которой синтезированы качества мемуаров и исследовательской работы [Соскин, 2008]. Рассматриваемая книга отличается богатством фактического материала, принимая во внимание, что автор был в гуще описываемых событий. Что особенно ценно в контексте исследуемой темы, названный автор прослеживает воздействие на деятельность историков различных властных структур, описывает в этой связи ряд острых ситуаций. Вместе с тем ряд значимых эпизодов такого рода не нашел отражения на страницах данной книги, в частности события 1968 г. и последовавший прессинг в отношении М. М. Громыко, Л. М. Горюшкина и позднее Ю. М. Марченко. При этом следует иметь в виду специфику источниковой базы данного ценного труда: он основан преимущественно на личных воспоминаниях. В момент написания книги мемуарист, как он сам сообщил автору настоящей статьи, не располагал соответствующей документацией, в том числе материалами партийной организации ИИФФ СО АН.

Значительную ценность в контексте исследуемой темы представляют также работы, посвященные отдельным отраслям исторической науки и некоторым историкам, – в наибольшей степени это касается археологии и академика А. П. Окладникова. Ряд ценных свидетельств о политико-идеологических аспектах деятельности этого выдающегося ученого содержится в публикациях академика В. И. Молодина [2013; 2015]. Наиболее же обстоятельным трудом об А. П. Окладникове, да и вообще о ком-либо из историков, работавших в ННЦ, является работа А. К. Конопацкого. В ее втором томе описывается новосибирский период биографии А. П. Окладникова, при этом, хотя основное внимание уделяется его экспедициям и научным трудам, сформулирован и ряд значимых положений о нем как научном лидере и политике [Конопацкий, 2001; 2009].

Автор справедливо подчеркивает: «Оценивая вклад А. П. Окладникова в развитие гуманитарных наук в Сибири, можно сказать, что он сделал все, что было возможно в тех условиях. Когда сила партийного начальства распространялась на все сферы деятельности, Алексей Павлович смог “выруливать”, защищая интересы института и не вызывая серьезного недовольства со стороны партийного руководства. А оно не только не жаловало особо ученых как носителей вольнодумства и свободомыслия, но под особым контролем держало гуманитариев» [Конопацкий, 2009. C. 190–195].

Из числа других историков особое внимание привлекли политико-идеологические аспекты деятельности известного исследователя советского крестьянства Сибири профессора Н. Я. Гущина. Это, видимо, объясняется и особой политической актуальностью трудов названного историка, и его общественным статусом (в 1960-е гг. он некоторое время был заведующим кафедрой истории КПСС НГУ, секретарем университетского партийного комитета, затем деканом гумфака). Дополнительный интерес к этой фигуре связан и с тем, что ему в свое время пришлось столкнуться с особенно резким прессингом со стороны историков-консерваторов, что нашло отражение в ряде чрезвычайно показательных документов, – по существу, доносов (см.: [Ильиных, 2004; Кузнецов, 2009] и др.).

Как видим, на сегодняшний день деятельность историков в новосибирском Академгородке, а тем более их взаимоотношения с властно-идеологическими структурами подверглись лишь фрагментарному исследованию. При этом в названных публикациях приводится минимальный фактический материал о партийном контроле над историко-научным сообществом Академгородка, и нигде не упоминается ключевой документ такого рода, который публикуется здесь.

Недостаточное внимание в трудах по истории СО АН / РАН к гуманитарным наукам, видимо, в немалой степени объясняется их реальным местом в ННЦ. В свое время автор первой и единственной обобщающей работы по истории нашего наукограда – профессор Принстонского университета (США) П. Джозефсон обратил внимание на диспропорции здесь в развитии различных наук. Однако и сам этот автор весьма избирательно подошел к повествованию о тех или отраслях научного знания, в частности практически ничего не сказал о гуманитари-стике [Josephson, 1997. P. 156].

Видимо, не будет ошибкой констатация того факта, что в ННЦ гуманитарные науки всегда находились на положении «бедного родственника». В годы становления Академгородка, в «эпоху Лаврентьева», это можно объяснить следующими факторами. Во-первых, «отцы-основатели» Академгородка были типичными представителями сциентистского, технократического сознания. Они верили во всесилие «настоящей науки» (в первую очередь математики и физики) и не воспринимали всерьез гуманитариев. Во-вторых, в то время «обществоведы» – не без оснований – рассматривались как «агенты влияния» партийно-идеологических структур. Всем еще были памятны «дискуссии» по проблемам генетики, теории относительности и т. п., поэтому имелись немалые опасения относительно повторения такого рода акций. В-третьих, после низвержения главного «покровителя» М. А. Лаврентьева – Н. С. Хрущева сибирский Город науки все более терял расположение правящих кругов и свое «привилегированное» положение. В этом процессе властные верхи использовали те или иные проявления идеологической «крамолы» в Академгородке. Пытаясь минимизировать такого рода риски, руководство СО АН не избегало соблазна «переводить стрелки» на гуманитариев, которые представлялись не только учеными «второго сорта», но еще и идеологически сомнительными людьми.

Своей кульминации эта тенденция достигла после известных событий 1968 г. – «фестиваля бардов» и «письма сорока шести». Видимо, пытаясь «обелить» себя, руководство СО АН выдвинуло идею перевода гуманитарного факультета НГУ в Красноярск под предлогом его «нерентабельности» (слишком много преподавателей на такое небольшое число студентов). Эту идею декларировал М. А. Лаврентьев и поддержал ректор НГУ С. Т. Беляев. Из числа ведущих ученых против выступили лишь академик А. Д. Александров и чл.-корр. А. А. Ляпунов.

В такой чрезвычайной ситуации свое веское слово сказали партийные органы, – против решительно высказался секретарь партийного комитета НГУ В. А. Демидов. Виктор Александрович в то время был доцентом главной обществоведческой структуры нашего вуза – кафедры истории КПСС, а с 1974 по 1996 г. являлся ее заведующим (с 1989 г. она стала именоваться кафедрой политической истории, а с 1993 – истории России). Наше поколение помнит его как человека довольно консервативных убеждений, но при этом он имел решитель- ный, бойцовский характер. Тем не менее, как представляется, его позицию в данном остром конфликте вряд ли можно объяснить только личными качествами. Хотя документальные свидетельства по этому поводу отсутствуют (в те времена тоже существовало «телефонное право»!), логично предположить, что позиция парткома поддерживалась, а быть может, и инициировалась обкомом КПСС.

Конечно, было бы наивно представлять деятелей обкома, таких как его первый секретарь Ф. С. Горячев или второй секретарь (ответственный за идеологию) М. С. Алферов, в роли «покровителей» гуманитарных наук. Здесь могли сыграть свою роль два фактора. Во-первых, стремление областного руководства воспользоваться ситуацией, чтобы усилить вмешательство в дела СО АН, которое в предшествующие годы обладало относительной независимостью от партийного начальства. Во-вторых, партийные органы рассматривали гумфак НГУ как «машину» по подготовке «идеологических кадров», поскольку все остальные новосибирские структуры (Высшая партийная школа, Педагогический институт), естественно, не давали такого «качественного продукта».

В принципе это был правильный курс: постепенно выпускники гумфака составили значительную часть преподавателей вузовских «идеологических» кафедр, – в первую очередь истории КПСС, а также в какой-то мере философии и научного коммунизма. Это был важный канал партийного влияния, поскольку данные предметы преподавались студентам всех специальностей, причем, весьма обстоятельно, – скажем, история КПСС изучалась в течение трех семестров! Кроме того, сотрудники указанных кафедр обычно выдвигались на ответственные общественные должности (например, возглавляли вузовские партийные организации) и широко привлекались к лекционной работе среди населения. Вдобавок к этому ряд представителей гумфака заметно усилил кадры штатных партийных функционеров. Так, доцент В. И. Варющенко возглавил лекторскую группу обкома (в то время важнейшую идеологическую структуру), один из выдающихся выпускников данного факультета В. А. Миндолин в течение ряда лет руководил Советским райкомом КПСС, а в 1990 г. стал первым секретарем обкома, другой его выпускник Е. А. Вавилин – вторым секретарем. Еще целый ряд питомцев гумфака в разные годы были заметными фигурами в партийном и комсомольском руководстве Советского района.

Как видим, позиция партийных органов в отношении историко-научного сообщества Академгородка не была однозначной. В принципе, партийные инстанции рассматривали историков как «идеологических бойцов» и считали себя вправе вмешиваться в их научную деятельность. Публикуемый документ ярко выявляет эту «охранительную» функцию, содержит довольно резкие выпады против уважаемых ученых.

При этом следует в полной мере представлять общий исторический контекст происходивших событий. Как известно, во второй половине 1960-х гг., особенно после подавления «пражской весны», в политике правящих кругов СССР усилились консервативные тенденции. Помимо прочего, это выразилось в преследовании тех или иных проявлений инакомыслия. Охранительные меры в отношении гуманитарной интеллигенции вошли в историю под образным названием «трапезниковщины», поскольку многие связывали их с С. П. Трапезниковым. Этот известный историк заведовал отделом науки ЦК КПСС и лично дружил с Л. И. Брежневым. Названный деятель зарекомендовал себя как последовательный консерватор, однако, разумеется, не он определял основную линию (так же в свое время говорилось о «ежовщине»).

В те годы развернулся прессинг в отношении «очернительства» (работы В. П. Данилова о коллективизации, А. М. Некрича о Великой Отечественной войне), а затем и против еще более умеренного свободомыслия – так называемого «нового направления». Понятно, что в этих условиях наши обкомовские деятели, сами «выросшие из сталинской шинели», охотно осуществляли прессинг в отношении ученых Академгородка.

Однако, думается, нет оснований преувеличивать остроту ситуации. На примере попытки «изгнания» гумфака из НГУ уже подчеркивалась неоднозначность позиции партийных ин- станций. Кроме отмеченных мотивов их реакции на «идеологическую крамолу», следует иметь в виду еще один: слишком раздувать «охоту на ведьм» также было рискованно. Во-первых, тогда Академия наук еще была весьма влиятельной структурой, с которой нельзя было запросто поссориться. Во-вторых, выявление «опасной ереси» означало признание несостоятельности собственной «идеологической работы».

Характерно, что в публикуемом документе после всех инвектив в адрес «ошибающихся» не фигурировали какие-либо санкции в отношении директора ИИФФ А. П. Окладникова или конкретных «провинившихся». О том, что это нетривиальный факт, свидетельствует его сравнение с событиями начала 1980-х гг. Речь идет о реакции партийных органов на доклад академика Т. И. Заславской, вошедший в историю под образным названием «Сибирского манифеста» (апрель 1983 г.). Он имел значительный резонанс, в том числе на Западе, и стал своего рода первой наметкой последующих рыночных реформ. В постановлении бюро Новосибирского обкома КПСС от 13 сентября 1983 г. это событие преподносилось следующим образом: «Управление по охране государственных тайн в печати Новосибирского облисполкома отказало в публикации доклада в открытой печати. После этого он был опубликован в Институте экономики и организации промышленного производства в количестве 70 экземпляров с грифом “для служебного пользования”. В результате несоблюдения элементарных правил обращения с подобного рода материалами в институте допущена утеря двух экземпляров доклада. В августе с. г. появились выдержки из него в зарубежной буржуазной прессе с комментариями антисоветского характера» 1.

В итоге – беспрецедентный случай в истории нашей науки! – бюро обкома объявило строгий выговор сразу двум академикам – А. Г. Аганбегяну (директору названного института) и Т. И. Заславской. Впрочем, этим «репрессии» и ограничились – названные «корифеи науки» остались на своих местах, а при Горбачеве и Ельцине стали основными теоретиками «перехода к рыночной экономике».

В рассматриваемом же постановлении не обнаруживается ничего подобного. Следует иметь в виду, что и в последующие годы обкомовские деятели «держали нос по ветру». Характерна в этом смысле история с докладной запиской «О некоторых нездоровых тенденциях в идеологической и воспитательной работе на гуманитарном факультете Новосибирского государственного университета» 2. В сентябре 1973 г. ее направил в обком КПСС один из преподавателей-историков гумфака, который не отличался особым интеллектом и не пользовался уважением студентов. Комиссия по проверке этого доноса, назначенная обкомом, не поддержала основные обвинения в адрес руководства факультета. В итоге ректор НГУ С. Т. Беляев к всеобщей радости уволил этого доцента (тот был в НГУ совместителем, а штатным сотрудником – в ИИФФ).

Кроме ранее отмеченных факторов, на такой исход конфликта могли повлиять еще два обстоятельства. Во-первых, к тому времени острота борьбы с «инакомыслящими» уже прошла, большинство их примирилось с «новыми правилами игры», а партийным органам не было никакого резона раздувать огонь. Во-вторых, доносчик не учел, что «вип-персоны» гумфака – декан И. А. Молетотов и зав. кафедрой истории СССР Н. Я. Гущин – не были «беспомощными овечками». Они имели опыт работы в партийных органах, сохраняли там связи (а Молетотов, видимо, еще и с КГБ). Так что этот «орешек» оказался «бдительному товарищу» не по зубам.

В 1970 г., когда принимался публикуемый документ, ситуация существенно иная – борьба с «крамолой» еще в самом разгаре.

Обращаясь далее к непосредственной характеристике публикуемого текста, следует подчеркнуть, что в практике Новосибирского обкома он являлся самым обширным документом, посвященным деятельности гуманитариев Академгородка, да, пожалуй, и всего Сибирского отделения АН. В связи с этим можно предположить, что, кроме задачи «идеологического контроля» за данной группой научного сообщества, публикуемое постановление преследовало еще одну цель: в контексте ранее отмеченного противостояния обкома КПСС и СО АН нанести еще один удар «сибирской академии» – в ее самое уязвимое место.

Как следует из публикуемого источника, основное внимание и наиболее существенные нарекания здесь адресованы именно историкам, что вполне понятно: они занимали доминирующее положение в единственном гуманитарном НИИ Академгородка, а их труды, как представлялось «идеологическим контролерам», было оценить проще, чем работы, скажем, философов, а тем более филологов.

Характеризуя публикуемый документ, следует подчеркнуть, что мы не располагаем исчерпывающими данными об обстоятельствах его появления. В принципе, порядок подготовки такого рода текстов был следующий: назначение комиссии для изучения вопроса, ее доклад на заседании бюро соответствующего парторгана, прения и лишь в итоге – принятие постановления. Однако с конца 1950-х гг. в партийном делопроизводстве установилась практика, когда фиксировался лишь финальный документ – постановление.

Среди документов, хранящихся в ГАНО, нам встретилось единственное исключение из такого рода сценария. Речь идет о протоколе заседания бюро Советского райкома КПСС от 17 мая 1973 г. по «делу СКБ ГИТ», где зафиксированы выступления участников этого обсуждения 3. Возможно, такой делопроизводственный казус обусловлен исключительной «щекотливостью» ситуации: ведь на заседании разбиралось «дело» чл.-корр. Б. В. Войцеховского – лауреата Ленинской премии, «любимца» М. А. Лаврентьева.

Отмеченные особенности партийного делопроизводства, разумеется, несколько затрудняют интерпретацию публикуемого документа, – как видно из текста данной вступительной статьи, порой, не располагая всей совокупностью фактов, приходится в большей мере руководствоваться объективной логикой событий. Тем не менее, как представляется, данная публикация дает значительные возможности для раскрытия механизма партийного контроля за деятельностью историко-научного сообщества в новосибирском Академгородке.

Публикация осуществляется по упрощенным правилам издания исторических источников. Нумерация листов архивного документа приводится в круглых скобках.