П.Д. Успенский как русский последователь У. Джеймса и его классификация «мистического»

A.I. Herzen State Pedagogical University of Russia, St. Petersburg, Russia, ,

мешало ему занять особое место в истории русской философской мысли. Предложенные им уникальные философско-антропологические и гносеологические идеи в последние десятилетия стали рассматриваться не только отечественными, но и зарубежными авторами. Среди них: Дж. Вебб (Webb, 1980), В.В. Кравченко (2022), Г. Лахман (Lachman, 2004), А.Б. Ровнер (2002), В.П. Руднев (2010), П. Паттерсон (Patterson, 1997), Ю.В. Шичанина (2006). Об одном из аспектов такого малоизвестного наследия П.Д. Успенского и пойдет речь в данной статье.

П.Д. Успенскому принадлежит одна из ранних в истории философской мысли попыток рационально осмыслить феномен мистического опыта. Он даже предложил свою классификацию «мистического». Здесь следует вспомнить, что к концу XIX – началу XX веков религиозный и «мистический» опыт действительно представлял собой крайне малоизученное явление. Несмотря на своеобразный «оккультный ренессанс»1, начавшийся во второй половине XIX века с выхода трудов французского оккультиста Элифаса Леви и последовавшего за ним роста в определенных кругах популярности ряда оккультно-мистических сообществ («Золотая заря» С.Л.М. Мазерса и «Серебряная звезда» А. Кроули в Англии; Ж. Энкоса (Анкоса) и его «школы» во Франции; теософских кружков Ч. Ледбитера и Р. Штейнера в Германии и Е. Блаватской в России), попыток рационального осмысления «мистического» предпринималось крайне мало.

Среди трудов, стремившихся к осмыслению «мистического опыта» именно как психологического феномена, отчетливо можно выделить лишь труды У. Джеймса «Многообразие религиозного опыта» (2019) и американской школы психологии религии в целом (школа Университета Кларка); в некоторой, весьма относительной степени З. Фрейда, предложившего одну из первых в истории попыток осмыслить религию как феномен, порожденный особенностями устройства человеческой психики; труд Р. Отто «Идея священного» (2008), где он ввел категорию «нуминозное» в философию религии, хотя его работа относится в большей степени к традиции феноменологии, чем к психологии религии. Далее следует отметить труды выдающегося психолога К.Г. Юнга.

Содержание исследования . В деле рационального осмысления «мистического опыта» П.Д. Успенский позиционировал себя как последователя У. Джеймса, ссылаясь на последнего и цитируя его в двух основных трудах раннего периода творчества (до встречи с Гурджиевым (до 1915 г.)): «Третьем органоне» (1911 г.) и «Новой модели вселенной» (завершена до 1914 г.). П.Д. Успенский предлагает довольно любопытный проект (начатый в 1900 г.), названный им «экспериментальная мистика» (Успенский, 1993: 320‒359), практическая часть которого заключалась прежде всего в проведении ряда экспериментов со сном и самогипнозом (описанных им в соответствующих разделах) в попытках искусственно воссоздать «мистический опыт», а также проверить возможности физического «ясновидения» (с целью увидеть нечто без помощи зрения: например, фотографию или игральную карту в конверте, что-либо за стеной или на большом расстоянии и т. п.) (Успенский, 1993: 344).

Объектом его исследования становится «мистическая» литература того времени (он ознакомился практически со всеми существующими книгами, посвященными оккультизму, теософии и спиритизму), к которой он призывает относится скептически, но в то же время не отбрасывать ее с предубеждениями как фикцию, поскольку в ней можно отыскать следы глубоких истин психологического характера. П.Д. Успенский подчеркивает в каждом из своих трудов, во избежание неверного истолкования, свое убеждение в том, что ключом к пониманию «мистического опыта» является исследование еще не изученных свойств психики (и что «мистический опыт» является, соответственно, формой проявления специфических свойств сознания, а не чего-либо трансцендентального).

В «Третьем органоне» мистический опыт трактуется как особая форма познания мира, в которой задействованы формы сознания, недоступные и незадействованные в обыденной жизнедеятельности (Успенский, 1992: 198). В «Новой модели вселенной» П.Д. Успенский утверждает: « В настоящей книге слово “мистика” будет употреблено только в психологическом смысле, т. е. в смысле особых состояний сознания , идей и концепций мира, непосредственно вытекающих из этих состояний » (Успенский, 1993: 30; подчеркнуто мной – Д.А.). В этой же книге приводится и классификация «мистического» в соответствии с результатами проведенных экспериментов, которые, по убеждению П.Д. Успенского, являются ключом к пониманию именно особых состояний сознания.

В период 1910‒1911 гг. П.Д. Успенский, в соответствии с результатами своих исследований, сформулировал ряд тезисов, которые, по его мнению, могут быть проверены научно (Успенский, 1993: 321‒322), и предлагает соответствующую классификацию «мистицизма» и «магии». Получившаяся классификация «мистического» или всех проявлений «необычных и сверхнормальных сил человека» (Успенский, 1993: 321) выглядит следующим образом:

• 1.    Объективная «магия».

• 2.    Субъективная «магия».

• 3.    Мистика.

Проще всего начать рассмотрение предложенной классификации с т. н. «объективной магии», поскольку ее возможность отрицается. Под «объективной магией» П.Д. Успенский подразумевает всю совокупность утверждений о возможности воздействовать на людей и предметы без помощи обычных средств: т. е. утверждаемые некоторыми оккультными и теософскими кружками способности к телепатии, телекинезу, видению «духов», «аур», влиянию на «астральный мир», погоду и т. п. Утверждения о возможности подобных феноменов П.Д. Успенский, хотя и не спешит классифицировать как намеренный обман, но приходит к однозначному выводу о том, что подобных феноменов никогда еще не было зарегистрировано в рамках научного эксперимента, следовательно, никаких научных свидетельств возможности «объективной магии» не существует и, по-видимому, не будет получено никогда (Успенский, 1993: 322, 343‒344).

«Субъективная магия» в классификации П.Д. Успенского – это, соответственно, «воображаемая магия», т. е. явления, которые могут быть охарактеризованы как магические, но при этом с оговоркой, что в действительности они происходят в сознании «мага», а не в физической реальности. В отличие от «объективной магии», существование «субъективной» в некоторой степени реально. Во всяком случае, если под реальностью подразумевать субъективное восприятие «мага». К ней могут быть отнесены такие феномены, как искусственно вызванные «сны наяву», которые были ошибочно приняты за реальность; мысли, проникшие из собственного подсознания, принятые за «мысли духов» и т. п. явления.

В качестве примера «субъективной магии» П.Д. Успенский разоблачает французского гипнотизера Альберта де Роша. Последний утверждал, что под влиянием гипноза он способен вызывать из памяти любого желающего воспоминания о его «прошлых жизнях» (Rochas, 2011). П.Д. Успенский высоко оценивает труд де Роша за материал, который, по его убеждению, очень точно описывает некоторые механизмы процесса формирования снов, что представляет немалую ценность для психологии. Однако, набравшись опыта в собственных исследованиях снов, П.Д. Успенский сразу же оценивает «мистическую» часть труда де Роша как самообман. «Прошлые жизни» испытуемых де Роша оказывались всего лишь формой бессознательного внушения, «автором» которой оказывался сам гипнотизер, не желающий замечать этого (Успенский, 1993: 311‒312).

Скептической критике подверглись и представители популярных в конце XIX века теософских сообществ. Так, П.Д. Успенский, сравнивая результаты своих экспериментов с аналогичными практиками очень популярных в то время теософов Чарльза Ледбитера и Рудольфа Штейнера, утверждал: « Единственная разница заключалась в том, что я не верил своим переживаниям, тогда как в “хроники Акаши” верили и её авторы, и их читатели. Очень скоро мне стало ясно, что ни в этих, ни в других переживаниях нет ничего реального. Всё в них было отражённым, всё приходило из памяти, из воображения » (Успенский, 1993: 333). То же самое касается и трансовых состояний, описываемых как «ясновидение» в оккультной литературе.

Попытки подтвердить путем научного эксперимента такие способности, как видение событий прошлого или будущего, или возможность видеть без помощи глаз, «неизменно кончались неудачей» (Успенский, 1993: 344). Кроме того, они сталкивались с определенными противоречиями между детальными описаниями «Атлантиды» или «Шамбалы» у теософов и явной неспособностью применить «ясновидение» для решения даже простейших практических проблем в настоящем (например, описать обстановку в соседней комнате). В результате эксперименты П.Д. Успенского не привели ни к чему, кроме окончательного убеждения в том, что подобные феномены являются лишь игрой воображения, хотя они и могут восприниматься как реальные с точки зрения того, кто их испытал лично (следовательно, в попытках теософов построить свою философско-мистическую систему все же не было намеренного обмана) (Успенский, 1993: 343‒346).

В итоге П.Д. Успенский приходит к выводу, что явления «субъективной магии» родственны гипнозу и самогипнозу. «Субъективная магия», таким образом, оказывается в определенных пределах реальна, но ее ценность сомнительна, поскольку, по существу, она является фактически самообманом или внушением.

Последним пунктом классификации П.Д. Успенского является «мистика». Следует прежде всего сказать, что мистический опыт отделяется П.Д. Успенским от «субъективной магии» как состояние, наиболее отличительной чертой которого является ощущение присутствия некоего «сверхсознания» или Бога. Очевидно, что описание этого состояния как «присутствия Божественного» наиболее характерно скорее для монотеистических религий, чем для оккультизма и теософии. Эксперименты со сном и самогипнозом привели к убеждению, что большинство религиозных и околорелигиозных практик преследуют фактически ту же самую цель, что и экспериментальное вызывание необычных состояний сознания, – привести человека в трансовое состояние сознания, переживание мира в котором интерпретируется как «магическое» или «мистическое»

уже самой религиозной традицией (Успенский, 1993: 322‒323). Исторически именно мистический опыт выдающихся людей становился началом религиозной традиции: « Религии не создаются при помощи разума. Мистические переживания понятны только в мистических состояниях » (Успенский, 1993: 31).

Опорой П.Д. Успенского в данном отношении становится труд У. Джеймса «Многообразие религиозного опыта», а основным методом – сравнительное религиоведение: « Если мы откажемся от религиозной и философской точек зрения и попробуем сравнить описание мистических переживаний у людей, принадлежащих к совершенно разным расам, религиям и эпохам, мы обнаружим в этих описаниях поразительное совпадение, которое невозможно объяснить единообразием методов подготовки или сходством в образе мыслей и чувств » (Успенский, 1993: 30).

Ссылаясь как на труд У. Джеймса, так и на результаты собственных экспериментов, П.Д. Успенский заключает, что факты существования специфических состояний сознания, которые в религиозных традициях обычно трактуются как «мистический опыт», можно считать достоверно установленными. Однако сами по себе они не являются доказательством их «мистического источника» – Бога, Абсолюта. «Мистический опыт» действительно обладает способностью радикально преображать мировоззрение испытавшего его индивида, он даже может привести к самой глубокой и искренней вере в Бога («чувство присутствия божества», как характеризовал его У. Джеймс), однако сама по себе трактовка пережитого является уже скорее попыткой рационально переосмыслить свое мировоззрение, следующей за самим фактом мистического переживания. В результате одно и то же переживание может быть описано в совершенно разных категориях: «Религиозный человек воспользуется привычными формулами своей религии и будет говорить о распятом Иисусе, Деве Марии, Пресвятой Троице и т. п. Философ попытается передать свои переживания на языке метафизики, привычном для него, и станет говорить о “категориях”, “монадах” или, например, о “трансцендентальных качествах”^ Теософ расскажет об “астральном мире”, спирит поведает о душах умерших…» (Успенский, 1993: 326) и т. д.

Язык описания мистического опыта оказывается для П.Д. Успенского не столь уж значимым. Важнее было то, что состояние «мистического опыта» обладало весьма необычными характеристиками, ценными с точки зрения исследования сознания и познавательных способностей. В частности, это состояние отличалось концентрацией сознания на собственном содержимом, сосредоточением внимания на конкретной мысли, недостижимой в «обыденном» состоянии сознания. С практической точки зрения это свойство оказывалось очень ценным инструментом для самоисследования сознания: изучение структуры сознания и происхождения конкретной мысли, наблюдение за потоком мысли как бы «со стороны» и т. п., подобно практике дхараны в буддизме или йоге.

В итоге «мистический опыт» определяется П.Д. Успенским как «метод получения идей в необычном состоянии сознания» (Успенский, 1993: 342‒346), который становится фактически третьей формой познания после традиционных – чувственной и рациональной. Его ценностью является то, что благодаря исследованию «мистических состояний» можно понять особенности устройства человеческого сознания, недоступные психологии ранее. Более того, эти исследования вообще могут стать началом «нового метода в психологии» (Успенский, 1993: 357).

Как показывает дальнейшая история мысли, П.Д. Успенский оказался абсолютно прав в этом предположении: в начале XX века действительно начала складываться традиция рационального исследования мистического опыта на стыке философии сознания, религиоведения и психоанализа. Рациональный подход к исследованию мистического опыта занимает значимое место в двух важнейших школах психологии XX века: школе К.Г. Юнга (исследования которого параллельно с исследованиями шаманизма М. Элиаде доказательно опровергли все попытки медицины XIX века «списать» мистический опыт на психопатологию) и школе трансперсональной психологии С. Грофа. Своего рода «промежуточную» позицию между религией и наукой в середине XX века заняли исследования мистического опыта «философов-одиночек» Ж. Батая, Т. Мертона, А. Уоттса. Любопытно в этом отношении то, что П.Д. Успенский определяет «мистический опыт» как «третью форму познания», это оказывается почти идентично определению «внутреннего опыта» у Ж. Батая, который также трактует его как особую форму познания (Батай, 1997: 28‒35).

В настоящее время самой значимой попыткой обобщить психологические исследования религии школ К.Г. Юнга и С. Грофа можно считать труды выдающегося отечественного религиоведа Е.А. Торчинова (2000).

Труд У. Джеймса, несомненно, сыграл ключевую роль в развитии всей парадигмы исследований религии, основанной на трактовке последней как прежде всего психологического феномена, что характерно для работ всех вышеупомянутых авторов. На основании изложенного можно утверждать, что и П.Д. Успенский (несмотря на то, что не получил широкой известности) может быть отнесен к этой традиции как один из ее пионеров.

Ключевыми выводами , до сих пор не получившими отражения в немногочисленных исследованиях философского наследия П.Д. Успенского, можно считать следующие:

• 1.    В ранний период творчества (до 1915 г.) П.Д. Успенский, несмотря на интерес к оккультной и теософской литературе, не являлся философом-мистиком. Его метод исследования и осмысления феномена «мистического» характеризуется требованием экспериментальной проверки изучаемого явления. Во всяком случае, таков подход, представленный главным образом в «Новой модели вселенной»: отказ признавать возможность «магии» или «ясновидения» без проверки в рамках научного эксперимента, трактовка мистического опыта как сугубо психологического феномена, что совсем нехарактерно для мистицизма.

• 2.    П.Д. Успенский является одним из первых в мире мыслителей, высоко оценивших труд У. Джеймса «Многообразие религиозного опыта» и откликнувшихся на предложенную новаторскую парадигму исследования религиозного. Подход П.Д. Успенского к феномену «мистического» как к явлению психологической природы, критическое отношение к теософским и спиритическим обществам своего времени за недобросовестность и поспешность в их выводах, характеризует его ранние труды как выполненные в стремлении рационально осмыслить «мистическое».