Персуазивные стратегии, тактики и приемы речевого воздействия судьи в художественно-правовом дискурсе (на материале англоязычного романа И. Макьюэна "Закон о детях")

Материалом исследования является остросоциальный роман британского писателя И. Макьюэн «Закон о детях» [18], в котором при создании событийно-сюжетного плана произведения использовались материалы реальной судебной практики. Тематическим ядром романа являются моральноэтические вопросы семейного права, этикорелигиозные разногласия между представителями разных конфессий и персонифицированные морально-психологические искания судьи Фионы Мей, касающиеся вопросов права, личности и общества, воспитания детей, жизни, смерти, моральной и физической свободы. Интеграция единиц художественного текста и языковых маркеров юридического дискурса, репрезентирующих особенности правовой этики, стилевые нормы судоговорения, причастные к судебному речевому знанию, создают гибридный формат дискурса, в котором язык становится инструментом власти и социального воздействия.

Ключевой концепт произведения - эмансипация, осуществляемая в широком смысле в процессе реализации права человека на свободу и независимость. В рассматриваемом романе данная категория находит выражение в различных аспектах социальной и семейной жизни: эмансипация женщин в их желании участвовать в общественной жизни наряду с мужчинами, получать образование, заниматься профессиональной карьерой; эмансипация мужчин в их стремлении получить право воспитывать ребенка без участия матерей; эмансипация несовершеннолетних подростков, желающих до достижения совершеннолетия самостоятельно принимать жизненно важные решения. Под эмансипацией понимается не только освобождение от злого влияния, подчинение исключительно установленным правилам и законам, выход из-под влияния родителей, но также защита со стороны иного лица, действующего на основании этих законов: «There, in court, with the authority and dignity of her position, she offered him, instead of death, all of life and love that lay ahead of him. And protection against his religion...» [18, с. 212]. В фокусе внимания в рамках настоящей статьи находится эмансипационная деятельность судьи Фионы Мей, направленная на освобождение подростка Адама Генри от религиозных верований его семьи. Среди направлений ее деятельности следует выделить несколько этапов: заработать доверие подростка, убедить в ошибочности принимаемого решения, продемонстрировать другую сторону жизни, вынести окончательное судебное решение. Поставленные перед ней задачи осуществляются в рамках определенного коммуникативного регистра посредством конкретных речевых стратегий, тактик и приемов воздействия на реципиента, которые в художественно-правовом дискурсе позволяют выявить особенности поведенческой модели судьи, отражающей ее профессионально-значимые качества. Трансфер знания, маркирующего особенности речевого воздействия, представляет собой перенос знания о частных характеристиках свободного речетворчества и судоговорения, применяемых в реальном судебном процессе, в художественный нарратив с целью моделирования образа судьи-эмансипатора, выявления ее функций и полномочий, продиктованных судебным процессом, но при этом интегрированных в персонифицированную концепцию поведения, в основе которой лежит идея освобождения подростка от внешних вредоносных влияний.

Постановка проблемы и методология исследования

В нашем исследовании художественноправовой гибридный дискурс рассматривается как когнитивно-дискурсивное и речевое образование, построенное на интеграции концептов и языковых маркеров юридической сферы и художественного нарратива с целью изучения лингвопрагматического механизма речевого взаимодействия персонажей. Предмет исследования – речевые стратегии, тактики и приемы персуазивного (убеждающего) воздействия, участвующие в формировании и концептуализации категории «эмансипация». Актуальность изучения гибридного дискурса связана с когнитивными технологиями трансляции знания от «известного к неизвестному» как стратегией обмена информацией между различными «профессиональными сообществами» [4, 7–8; 13, с. 43]. По мысли исследователей, «взаимопроникновение и интеграция характеристик тех или иных типов дискурса порождает качественно новый формат дискурса, не сводимый к сумме его составляющих» [11, 16], где под дискурсом (в том числе гибридным) понимается система смыслов, сформированная «совокупностью средств их речевого выражения и синергийно мобилизующая функциональный потенциал на пути к аттрактору (коммуникативной цели, содержанию-намерению автора)» [10, с. 23–24]. Целью исследования становится выявление значимости изучения речевого взаимодействия персонажей в теории трансфера юридического знания в художественный нарратив и ставится вопрос о роли речевых стратегий и тактик в организации смысловой системы гибридного дискурса, ее эволюции и модификации, репрезентирующей категорию «эмансипация». Методы исследования, которые использовались для достижения поставленных задач, включают структурносемантический метод, метод контекстуального анализа, метод сплошной выборки, концептуальный анализ. Структурно-семантический метод в теории трансфера знания позволяет проследить изменения значений внутри синтаксических еди- ниц (в частности сентенционального знака) в связи со структурно-синтаксической организацией предложения и в рамках семасиологического направления, включающего такие частные методики исследования, как компонентный и дефиниционный анализ слова. Метод контекстуального анализа также находит применение в настоящем исследовании, так как функционально-семантическая специфика единиц гибридного дискурса исследуется в тесной связи с конситуацией языковой единицы и в теории трансфера знания способствует выявлению новых смыслов. Метод сплошной выборки позволяет выявить лексические единицы разного уровня, репрезентирующие категорию «эмансипация» в пространстве художественно-правового дискурса. Концептуальный анализ призван обобщить результаты проведенных наблюдений с точки зрения различных аспектов (структурно-синтаксическая организация высказывания, лексикосемантический аспект, прагма-функциональный потенциал высказывания) и завершить задачи описания не только используемых речевых стратегий, тактик и приемов персуазивного воздействия, но и сформулировать положения о возможных изменениях в структуре концепта «эмансипация», созданной в пространстве художественного нарратива.

Стратегии, тактики и приемы речевого воздействия исследуются в работе с позиции их лингвопрагматического потенциала осуществлять одну из функций языка – убеждение. При этом под пер-суазивностью мы понимаем способность языковых единиц различного уровня оказывать влияние на ментальный мир реципиента. По словам Дж. Малхолланда, американского активиста за гражданские права и свободы, «… language can influence thought itself, and can also be used to offer opinions, state facts, suggest attitudes, create moods, attack or defend views, and so on, any of which could be persuasively used for some purpose [19, с. 15]». Следует отметить, что в сферу речевого воздействия включается не только «воздействие на человека при помощи речи с целью побудить его сознательно принять нашу точку зрения» [12, с. 66], но и «передача знаний от одного участника к другому» [2, с. 11], при котором «вводятся новые знания и модифицируются уже имеющиеся» [2, с. 12]. Речевое воздействие (вернее, взаимодействие) есть двусторонний процесс, состоящий из речевой регуляции со стороны говорящего и изменения состояний слушающего. Как отмечают Т.А. ван Дейк и У. Кинч, стратегии представляют собой «фундаментальный компонент нашей когнитивной способности осуществлять речевые акты» [20, с. 49] и «имеют отношение к «выбору», позволяющему человеку достичь целей взаимодействия» [3, с. 272]. Отметим, что мы разграничиваем понятия «коммуникативная стратегия» и «речевая стратегия» с той точки зрения, что речевая стратегия предполагает использование исключительно вербального инструментария. Речевая стратегия – сверхзадача поэтапного планирования достижения поставленной цели через непосредственное речевое воздействие. Выявление единой речевой стратегии предполагает выявление нескольких разнонаправленных субстратегий как реализацию отдельных этапов речевого воздействия. Тактику следует определить как «одно или несколько действий, которые способствуют реализации стратегии», или как «некое речевое действие, направленное на решение одной задачи в рамках одной стратегической цели» [6, с. 110; 9, с. 14]. В то время как стратегия реализуется с помощью одной или нескольких тактик, тактика, в свою очередь, «обретает свою форму с помощью приема» [9, с. 14]. Под лингвопрагматическим потенциалом вербального общения понимается функциональная нагрузка языковых средств.

Являясь подвидом делового дискурса, юридический дискурс статусно ориентирован. Он представляет собой речевое взаимодействие представителей социальных групп или институтов друг с другом, с людьми, реализующими свои статусноролевые возможности в рамках сложившихся общественных институтов. По замечаниям В.И. Карасика, «признак социального статуса является одним из компонентов прагматического значения наряду с признаками оценки, модальности, эмо-тивности, стилистического регистра и др.» [7, с. 5]. С этой точки зрения мы можем говорить о существовании некоторого коммуникативного регистра судьи («restricted language»), маркированного статусной позицией и выполняющего персуазивную функцию и реализуемого в определенном репертуаре языковых средств и приемов речевого взаимодействия. По мнению Дж. Ферса, «restricted languages – limited types of a major language, … contextually situated,… characterized by special (or micro) glossaries, grammars and styles… » [15, с. 98]. Кроме того, «they [restricted languages] also operate on discourse level, in discourse analysis and stylistics: the separation of the study of grammatical relations from the study of the patterns and designs of words, sentences and the longer elements of discourse which is properly called discourse analysis or stylistics, also helps in the characterization of such restricted lan-guages» [16, с. 125; 17, с. 12]. Как вариант языка, употребляемый в определенной сфере деятельности, характеризующийся собственным лексикограмматическим наполнением, коммуникативный регистр речи судьи Мей в исследовании гибридного художественно-правового дискурса призван объективировать корреляционные связи между двумя реалиями: художественная картина мира и гражданское судопроизводство по семейным делам. Вслед за Г.А. Золотовой, Н.К. Онипенко и М.Ю. Сидоровой мы выделяем возможность существования пяти коммуникативных регистров: репродуктивный, информативный, генеритивный – при моно-логизации речи; волюнтивный и реактивный – в диалогичной речи персонажей [5, с. 398–407].

С позиции выявленных регистров судья Фиона Мей как эмансипатор в судебном процессе может играть следующие роли: 1) судья-человек, способный делиться собственным опытом; 2) судья-информатор, доводящий до сведения подопечных важную информацию; 3) судья-знаток, апеллирующий к важным фактам о судебных делах; 4) судья-командир, эксплицирующий открытые волеизъявления; 5) судья-реципиент, выполняющий роль адресата.

Подводя итог вышесказанному, подчеркнем, что коммуникативный регистр речи судьи Фионы Мей представляет собой динамический аспект ее речетворчества, характеризующийся механизмами статусно-ролевого регулирования, различными формами речевого воздействия (диалог и монолог), определенным репертуаром языковых средств, призванных осуществить реализацию персуазивных речевых стратегий и тактик.

Реализация персуазивных стратегий, тактик и приемов речевого воздействия в коммуникативном регистре речи судьи

К основным стратегиям персуазивного воздействия в романе И. Макьюэна «Закон о детях» мы относим субстратегию кооперации с целью установления контакта, сбора информации о личной жизни реципиента, высказывания собственного мнения, выражения похвалы и др. Второй этап реализации стратегии персуазивного воздействия сводится к субстратегии давления как способу переубеждения посредством апелляции к чувствам, неблагоприятным последствиям, вере. Предпосылкой освободительного движения подростков от влияния родителей становится собственный опыт судьи Фионы Мей. В молодости она имела обыкновение приезжать в гости к тете: «… The house was pleasingly chaotic, a liberation from her motherʼs airless polished domain in Finchley… Her emancipation had much to do with the fact that her visits were infrequent and never longer than three weeks. If she stayed longer… She might have married Keith, the lead singer and harmonica player with a withered arm whom she shyly adored… This was an encounter with risk and riotous fun she was never to experience again, and it remained inseparable from the idea of Newcastle… It could not have been replicated in London, the seat of her professional ambitions… » [18, с. 146–147]. Эмансипация судьи-подростка в контексте неразрывно связана с приятным беспорядком в доме, мятежной и рискованной веселой жизнью, замужеством с любимым человеком. В персонифицированной концепции поведения судьи Мей важное место занимает ценностная составляющая воспитания детей, тот результат, который должен быть достигнут силами родителей и судьи. В рассмотрении судебного дела о форме образования для двух девочек она перечислила некоторые важные составляющие, цели, к которым может быть направлено воспитание ребенка: «… She listed some relevant ingredients, goals towards which a child might grow. Economic and moral freedom, virtue, compassion and altruism, satisfying work through engagement with demanding tasks, a flourishing network of personal relationships, earning the esteem of others, pursuing larger meanings to oneʼs existence, and having at the centre of oneʼs life one or a small number of significant relations defined above all by love» [18, с. 15]. Таким образом, результатом эмансипации должна стать «экономическая и нравственная свобода» и «работа, приносящая удовлетворение через решение серьезных задач». Важность свободы, по мнению судьи, заключается в возможности двигаться вперед. Исследуя семантику слова freedom, необходимо заключить, что нравственная и моральная свобода ребенка выражается в отсутствии не только нежелательного внешнего воздействия, но и душевного спокойствия, разного рода болевых ощущений.

Значимость субстратегии кооперации проявляется в сокращении дистанции и интимизации пространства. Данная субстратегия находит выражение в нескольких тактиках речевого воздействия, например, тактике собственной дискредитации: «Then she added, “But itʼs not always. There can be group delusions. People who donʼt know each other can be gripped by the same idea. That certainly happens in courts of law”… “Some years ago in this country children were taken away from their parents by the authorities, and the parents were prosecuted for what was called satanic abuse… Everyone piled in against the parents. Police, social workers, prosecutors, newspapers, even judges. But it turned out there was nothing. No secret rituals, no Satan, no abuse… Eventually, everyone came to their senses and was very ashamed…”» [18, с. 100–101]. В качестве основного психолингвистического приема, обладающего высоким прагма-функциональным потенциалом и иллокутивной силой, становится создание «мы-группы». Судья Фиона Мей презентует себя как человека, способного, как и все другие судьи, допускать ошибки. Концепт «всеобщее заблуждение» (group delusion) включает понятия, репрезентированные языковыми маркерами юридического дискурса – satanic abuse, prosecute, court of law, а также единицами художественного текста, создающими ассоциативно нагруженный образ судебного разбирательства, – gripped, ashamed, pile in. Исходя из семантики деривата delude – mislead the mind or judgment, lead astray in belief, deceive и из ситуационного контекста, Фиона Мей апеллирует к роли родителей как соучастников заблуждения, противопоставляя судебным органам иную «мы-группу». Цель эмансипационной деятельности судьи – избавление подростка от жестокого обращения родителей, номинация которого имеет не-прямое называние в контексте (for what was called satanic abuse). Выбранная судьей речевая тактика, выполняющая информативную функцию, представленная в приеме создания «мы- группы», в расширенном контексте рекуррентна: барристер в суде, доктор, лечащий Адама, и судья Фиона Мей едины и в судебном процессе: «Berner and Carter appeared to be colluding in the grisly facts for the benefit of the parents. It was a reasonable line of approach and Fiona didnʼt intervene. Carter said slowly, ”It will be distressing… Renal failure is a possibility. Some patients lose their sight. Or he may suffer a stroke, with any number of neurological consequences. Cases differ. The only sure thing is that it would be a horrible death”» [18, с. 67]. С помощью выбранного приема речевого воздействия в рамках тактики собственной дискредитации в художественный нарратив транслируется знание о формировании единой позиции представителей судебной власти как необходимом условии в процессе освобождения людей от вредного влияния окружающих. Отметим, что такие качества монологизированной речи судьи как информативность, образность, интенсивность, экспрессивность, институциональность становятся маркерами информативного коммуникативного регистра речи.

Адам Генри в глазах представителей судебной власти – человек исключительной умственной проницательности: «His manner, his humour, had an element of the silliness that can accompany high intelligence. And it was self-protective. He was surely very frightened. It was time to talk him down» [18, с. 105]. Тактики похвалы, апелляции к интересам подопечного, мнению родных и близких помимо установления контакта направлены на переключение внимания подростка на положительные эмоции: «When Fiona was back in her chair she didnʼt return to her intended question. Instead she nodded towards the sheets of paper among the debris on the bed. ʻI hear youʼve been writing poetryʼ. She had expected him to reject the prompt as intrusive or condescending, but he seemed relieved to be diverted and she thought his manner was sincere, completely undefended. She also noted how quickly his mood shifted» [18, с. 107]. После прочтения Адамом одного из его стихов Фиона Мей выражает восхищение в контексте: «ʼThat would be marvelous. You may have future as a poetʼ. He saw through this and smiled. ʻWhat do your parents think of your poems?ʼ–ʼMy mum loves them, my dad thinks they are okay but they use up the strength I need to get better… He had such a hunger in his look, such longing for her approval that she hesitated. Then she said, ʻI think it shows a touch, a very small touch, mind, of real poetic genuisʼ… ʻThe shape, the form of it, and those two short lines balancing things out, youʼre low then youʼre saved, the second overcoming the first, I liked that. And I liked the blacksmithʼs strokes… ʻAnd it is very condensed, the way some of the best short poems areʼ… ʻI suppose itʼs telling us that out of diversity, out of a terrible time, something good can come. Isnʼt that right?» [18, с. 110–111]. В качестве стилистических приемов речевого воздействия выступают эмфатические модели предложений, включающие перечисление, анафорический повтор, парцелляцию, экспрессивно-оценочные атрибуты (marvelous, real poetic genius, the best short poems), сравнение (the way some of the best short poems are). Особой аргументированностью обладают предложения со структурами I think, I suppose. Перечисленные приемы речевого воздействия становятся эффективным методом влияния, способом освобождения подростка от негативных эмоций и транслируют информацию о человеческой составляющей в персонифицированной модели поведения судьи – желании узнать о личной жизни подопечного. Создание в данном отрывке «я-контекста» как психолингвистического приема речевого воздействия тесно связано с реализацией репродуктивного коммуникативного регистра речи через представление субъекта, который находится в локусе описываемого им события; судья констатирует лишь только то, что непосредственно видит, слышит или чувствует. Следует отметить, что концепты «семья», «здоровье», «жизнь» обладают «аргумен-тативным зарядом» и являются частотными ценностными доминантами в судебном дискурсе.

При помощи тактики самопрезентации авторитета судья Мей дает понять подростку, что окончательное решение будет принадлежать ей: «Fiona was attentive, she held the boyʼs gaze, nodded occasionally, and when at last there was a natural pause, she stood and said, ʻJust to be clear, Adam. You do realize that itʼs for me alone to decide whatʼs in your best interests. If I were to rule that the hospital may legally transfuse you against your wishes, what will you think?ʼ… ʻIʼd think My Lady was an inter- fering busybodyʼ…» [18, с. 114]. Такие речевые стилистические приемы как условно-сослагательные конструкции, помогающие взглянуть на ситуацию с позиций здравого смысла [8, с. 118], имплицитное воззвание к разуму (you do realize), эмфатическая конструкция (itʼs for me alone to decide), апелляция к мыслительной деятельности (what would you think) сосуществуют в контексте с целью модификации характера эмансипационной деятельности судьи. Лексико-семантический компонент, представленный выражением may legally transfuse и словами realize и think, приобретает немаловажное значение в реализации тактики речевого воздействия. В слове realize присутствует сема полного понимания того, что авторитет судьи в глазах подростка неоспорим: become fully aware of (something) as a fact [14], таким образом, у Адама нет иного выхода, как подчиниться. Глагол think, наоборот, употребляется с целью «смягчения» требования: think – used in speech to reduce the force of a statement, or to politely suggest or refuse something [14]. С позиции волеизъявителя судья Мей становится в позицию реципиента, желающего услышать мнение подростка, но при этом апеллирует к законности принятого ей решения. Надо заметить, что продуктивность выбранной ею тактики «высвечивается» в реакции подростка – шутливом «interfering busybody».

Последние две иллюстрации становятся ярким примером реактивно-волюнтивного коммуникативного регистра речи судьи.

В процессе коммуникативного воздействия у представителей судебной власти в романе частотной становится тактика дискредитации религии: «ʻHis views are those of his parents. They are not his own. His objection to being transfused is based on the doctrines of a religious cult for which he may well become a pointless martyr ʼ» [18, с. 68]. Главной составляющей эмансипационной деятельности судьи, барристера и других сторонников судебного процесса становится убежденность в тщетности и ненужности подобного поклонения религиозному культу: «The lad was clever and articulate, but still very young. ʻA child shouldnʼt go killing himself for the sake of religionʼ» [18, с. 82–83]. Критическая оценка происходящего заключена в слове pointless : if you say that something is pointless, you are criticizing it because it has no sense [14]. Экспрессивность сказанному придает стилистический прием оксюморона « he may well become a pointless martyr » как для создания парадоксального эффекта, так и для усиления критической оценки.

Ярким примером генетивного коммуникативного регистра в вербальном взаимодействии с подопечным становится тактика авторитарного принятия решения судьи, представляющая собой результат ее личных обобщений и умозаключений: «“He is without doubt an exceptional child…He possesses exceptional insight for a seventeen year old.” …“However, I am not ultimately influenced by whether he has or doesnʼt have a full comprehension of his situation. I am guided instead by the decision of Mr. Justice Ward, as he then was, in Re E (a minor), a judgment also concerning a Jehovahʼs Witness teenager…”That observation was crystallized in the clear injunction of the Children Act of 1989…”» [18, с. 121]. Посредством слова crystallize возникает ассоциативный образ процесса принятия решения, в котором юридическая сила прецедента при рассмотрении похожих судебных дел не вызывает сомнения. Таким же твердым является решение судьи, основанное не на факте понимания подростком его ситуации, а на авторитетном мнении судьи Уорда «в бытность его на этом посту»: crystallize – become fixed and definite in someone's mind [14]. Лексические повторы «exceptional child», «exceptional insight» эксплицируют ее положительное мнение о подростке, его уме и будущих перспективах. Окончательность решения судьи Мей транслирует оборот «ultimately influenced». Проследим продолжение речи судьи Мей при вынесении судебного решения: «I take ʻwelfareʼ to encompass ʻwell-beingʼ and ʻinterests.ʼ Iʼm also bound to take into account Adamʼs wishes. As Iʼve already noted, he has expressed them clearly to me, as has his father to this court…That he is prepared to die for his religious beliefs demonstrates how deep they are. That his parents are prepared to sacrifice a dearly loved child for their faith reveals the power of the creed to which Jehovahʼs Witnesses adhere. ʻAgain she stopped and the public gallery waited. ʻIt is precisely this power that gives me pause, for Adam, at seventeen, has sampled little else in the turbulent realm of religious and philosophical ideas… I do not believe that Adamʼs mind, his opinions, are entirely his own…He must be protected from such a decision. He must be protected from his religion and from himself… In my judgment, his life is more precious than his dignity. ʻConsequently, I overrule the wishes of Adam and his parents…» [18, с. 122–123]. Пассивная конструкция (be prepared for) и эмфатическая модель придаточного предложения (how deep they are) выражают жизненную позицию родителей и Адама, в основе которой лежит слепое следование религиозным убеждениям. Адъективированный оборот речи (turbulent realm of religious and philosophical ideas) из уст судьи Мей репрезентирует неустойчивость религиозных и философских воззрений в жизни человека, которые изменяются с течением времени или изначально не создают твердую основу для спокойной жизни: turbulent – characterized by conflict, disorder, or confusion; not stable or calm [14]. Как следствие, основная цель эмансипации подростка, репрезентированная открытым волеизъявлением (he must be protected), – защита от подобных «турбулентных» заблуждений, навязанных религией его родителей, главным результатом которой становится сохранение жизни подростка. Синтаксический прием параллелизма совместно с антитезой (protect from religion – protect from himself) эксплицируют размышления судьи Мей, которые в произведении динамичны.

Помимо проиллюстрированных примеров, в романе выявлены и иные персуазивные тактики и приемы речевого воздействия – тактика консолидации, тактика уточнения, тактика признания, тактика предложения совместного действия и др. в рамках субстратегии кооперации; а также тактика апелляции к чувствам подопечного, тактика интимидации (устрашения), тактика апелляции к вере и др. в процессе реализации субстратегии давления.

Выводы

Подводя итог вышесказанному, подчеркнем, что речевое взаимодействие персонажей в художественно-правовом дискурсе становится одним из аспектов речевого портрета героя и вносит смыслообразующие оттенки в его целостный образ. В гибридном дискурсе, на стыке художественной картины мира и реальной судебной практики, становится возможным обнаружить и проанализировать личностные и профессиональные характеристики персонажа, его ценностную парадигму, описать особенности персонифицированной модели поведения, которые находят отражение в судоговорении и повседневном коммуникативном поведении через стратегии, тактики и приемы речевого взаимодействия. Используемый лексико-семантический компонент высказывания и его структурносинтаксическая организация в рамках приема речевого воздействия могут содержать как эксплицитные, так и имплицитные характеристики; в создании речевого портрета участвуют единицы всех языковых уровней, своим взаимодействием закрепляя и усиливая полученный эффект.

Среди персуазивных стратегий, тактик и приемов речевого воздействия нами были проиллюстрированы несколько тактик в процессе реализации двух субстратегий, что дает возможность прийти к умозаключению о существовании «полирегистро-вой структуры речи» судьи [1, с. 302], подчиненной целевой аудитории, статусно-ролевым нормам общения, профессиональным полномочиям в судебном процессе. Своего рода «монтаж» коммуникативных регистров речи судьи варьируется от информативно-репродуктивного и генетивного до реактивно-волюнтивного с маркированными кон-ситуацией стилистическими и психолингвистическими приемами. Использование эмфатических моделей предложения, императивно-вопросительных конструкций, анафорических повторов, приема синтаксического параллелизма, парцелляции, сравнительных, адъективированных и метафорических оборотов усиливают экспрессивность речи судьи. Создание «мы-группы» манифестирует принцип кооперации и консолидации с другими представителями судебной власти. Апелляция к мыслительной деятельности через лексико-семан- тический компонент высказывания, использование условно-сослагательных конструкций, обращение по имени к своему подопечному, похвала и эмоционально-окрашенная лексика создают образ не только судьи-человека, но и стратега-эмансипатора, имеющего в своем арсенале различные техники влияния на психологическое состояние и ментальный мир подростка.

В формировании категории «эмансипация» в художественно-правовом дискурсе речевая деятельность судьи становится вербальным механизмом осуществления власти. Непосредственно в судебном процессе эта функция языка неоспорима. В художественной картине мира читатель становится наблюдателем того, как непосредственно язык обыденного нейтрального разговора в некоторых контекстах является примером того, как референциальный компонент уходит на задний план, а эмотивные компоненты активно эксплуатируются судьей с целью переубеждения подростка.

Заключение

В судоговорении и свободном речетворчестве представителя правовой сферы активно используются когнитивные, психологические, социальные и собственно речевые стратегии, тактики и приемы переубеждения, маркированные высоким лингвопрагматическим потенциалом. К основным конституирующим признакам речевого механизма воздействия в рамках выделенных стратегий, тактик и приемов речевого воздействия следует отнести когнитивную природу коммуникации, обусловленность целями и намерениями судебной власти, ситуативный контекст, характеристики участников общения и прагма-семантическую нагрузку дискурса. Созданный в романе речевой портрет судьи в аспекте персуазивного речевого механизма воздействия на участников судебного процесса построен на взаимовлиянии стилистики художественного текста и ораторского мастерства судебного деятеля.