Петиционные кампании православных верующих Урала против закрытия храмов в конце 1950 - середине 1980-х гг.

С 1917 года и практически до конца 1980-х гг. советское государство методично боролось против религии и религиозности граждан. Одной из эффективных форм такой борьбы считалось закрытие учреждений религиозного культа – церквей, мечетей и молельных домов. Однако и сами представители власти, и наблюдатели за рубежом отмечали странные последствия «войны» с религией. Так, заместитель председателя Совета по делам религий при Совмине СССР И. И. Бражник в середине 1960-х гг. писал, что «…незаконное, поспешное закрытие церквей только увеличило религиозность» [1, л. 24]. А британский советолог В. Ко-ларц однажды сказал, что существуют «две России»: официальная – Россия пятилетних планов и спутников и неофициальная – Россия верующих людей [2, л. 91]. Одним из маркеров сохранявшейся религиозности была активная позиция верующих в вопросе о сохранении количества культовых учреждений, которые были для них очагами поддержки религиозной жизни.

Выявление специфики взаимоотношений верующих и советского государства, форм их социального взаимодействия не только позволяет более полно реконструировать региональную историю церковно-государственных отношений, но и существенно дополняет ее сведениями о трансформации церковно-приходской жизни православного населения Урала под влиянием антирелигиозной политики государства.

Основными источниками для статьи послужили документы Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ), содержащие данные по истории православия на Урале в послевоенный период. Важным видом документов являются отчеты уполномоченных Совета по делам Русской православной церкви при Совете Министров СССР, а с 1965 г. – Совета по делам религий при Совете Министров СССР. Последний возник путем объединения Совета по делам РПЦ и Совета по делам религиозных культов. Кроме того, в своем исследовании мы опираемся на документы Российского государственного архива новейшей истории (РГАНИ), которые отражают данные, в т. ч. статистические, о состоянии церковной жизни в СССР. В процессе написания работы были также задействованы документы региональных архивов: Объединенного государственного архива Челябинской области (ОГАЧО), Центра документации общественных организаций Свердловской области (ЦДООСО). В первую очередь, это делопроизводственная документация партийных организаций (протоколы партийных собраний, справки, отчеты).

Обзор литературы

Многие стороны региональной истории религиозной жизни в СССР до настоящего времени являются недостаточно разработанными в научном плане. Большинство исследований посвящено изучению феномена советской атеистической пропаганды, анализу основных направлений, форм и методов проведения антирелигиозных кампаний [3, 4]. В них недостаточно внимания уделяется вопросам изучения самих советских верующих, их коллективного поведения и практик приспособления и сопротивления. Данная тема нашла свое отражение в некоторых общих публикациях, посвященных сопротивлению советского населения авторитарной системе [3], а также в специальных трудах по истории антирелигиозных кампаний, религии и православной церкви в СССР [5].

В целом в большей степени исследовано сопротивление верующих антирелигиозным кампаниям в довоенный период. В трудах А. С. Калининой, Н. В. Довгяло не только присутствует описание событий, но и предпринимаются попытки классификации форм сопротивления верующих. По мнению Калининой, к активным относятся выступления против закрытия храмов, коллективные прошения об открытии религиозных зданий, прошения об освобождении из-под ареста священнослужителей, исполнение религиозных обрядов вопреки запретам; к пассивным – призывы к бегству на территорию других стран, коллективные невыходы на работу во время религиозных праздников, отказы от социальной помощи государства, уклонение от участия в общегосударственных мероприятиях (например, в переписи населения) [6, с. 181–203]. Н. В. Довгяло делит протестные практики верующих на легитимные и нелегитимные. К первым он относит всевозможные жалобы, добровольный сбор средств для поддержания храмов, материальную помощь священнослужителям, строительство и ремонт молитвенных зданий, ко вторым – утаивание доходов, антисоветскую деятельность, преподавание религии, открытые выступления против антирелигиозных мероприятий советской власти и другие [7, с. 51]. История борьбы православных верующих в послевоенный период представлена в совместной работе Ю. В. Гераськина и А. Ю. Михайловского, рассматривающих проблему на примере Рязанской области. Исследователи фиксируют типичные формы протеста, охватывающие спектр от анонимных писем с прямой критикой партийногосударственного курса по отношению к Церкви до открытых конфликтов с властями [8, с. 63–69]. Существующая историография демонстрирует как недостаток эмпирических исследований, раскрывающих проблему на примере разных территорий, так и потребность интеграции знания о протестных практиках верующих в общеисторический контекст эпохи.

В связи с этим предпринята попытка вписать изучаемые феномены в сложившуюся историографическую традицию, рассматривающую СССР послесталинского периода как общество динамичного противостояния «населения» и «власти». В его рамках шел поиск путей модернизации негибкой авторитарной системы, оставшейся после смерти И. В. Сталина. В существующей историографии подчеркивается также, что многие протестные формы, фиксируемые историками для рассматриваемого периода, были продолжением сложившихся практик сопротивления, использовавшихся населением ранее.

Методы исследования

В данной статье обобщен уральский материал о протестах верующих против сокращения количества церквей в конце 1950 – середине 1980-х гг. и охарактеризованы особенности протестных практик с точки зрения исторической конфликтологии. В частности, в американской социологии (Л. Козер) конфликт рассматривается как одна из форм социального взаимодействия, которое при определенных условиях может иметь не только деструктивные, но и конструктивные (интегративные) последствия. Интегративная функция конфликта заключается в сплочении коллектива, установлении и поддержании нормативных и физических границ группы, установлении неформальной иерархии, в том числе выявлении неформальных лидеров [9, с. 24], что позволяет объяснить феномен усиления религиозной активности советских граждан вопреки ожидавшимся результатам антирелигиозных кампаний. В одной из ключевых монографий, посвященных проблеме конфликтных взаимоотношений «населения» и «власти», В. А. Козлов характеризует, опираясь на историософские построения А. С. Ахиезера и А. В. Оболонского, достаточно патриархатный порядок конфликтов в СССР. В частности, он пишет о том, что протесты советских граждан чаще всего были направлены на конкретных представителей власти или конкретные институты или организации, а не на систему в целом, участники конфликтов нередко проявляли аполитичность и стратегическую лояльность по отношению к существующей власти [3, с. 32–34].

Результаты и дискуссия

Закрытие храмов и монастырей стало одной из наиболее радикальных форм борьбы против религиозности в СССР во второй половине ХХ в. Как отмечает В. А. Козлов, хрущевское время было этапом, когда население страны пытались увлечь обещаниями «немедленного коммунизма» и возвращения к ленинским идеалам. Активная пропаганда близкого коммунистического будущего происходила под аккомпанемент усиленной борьбы с «религиозными пережитками». Так, 16 октября 1958 г. Совет Министров СССР принял постановление «О монастырях в СССР», согласно которому предполагалось в 1959–1960 гг. сократить «путем укрупнения» 29 монастырей и скитов из 63 имеющихся на территории СССР. Уже к августу 1960 г. было закрыто 25 монастырей и 5 скитов [7, с. 262–266]. По данным диссидентских изданий, к 1975 г. в СССР действовало лишь 7500 церквей, была закрыта практически половина церковных учреждений, восстановленных в годы Великой Отечественной войны [10, с. 191]. В регионах, как отмечает Т. А. Чумаченко, «…местные власти “трудились” столь напряженно, что Совет принял решение рассматривать вопросы о снятии с регистрации религиозных обществ ежедневно, по вторникам» [11, с. 87]. В результате методы «ликвидации» напоминали кампанию по закрытию монастырей и церквей в 1920-е гг.: монашествующие насильно развозились по «местам, выбранным ими для проживания», церкви закрывались, демонстративно снимались колокола и кресты, разбивались иконостасы.

Масштабная антицерковная кампания (1958– 1964 гг.) натолкнулась на стихийные протесты верующих по всей стране, нередки были случаи открытого сопротивления представителям местной власти. На Урале к началу 1960-х гг. было зафиксировано свыше 50 фактов выступлений верующих. К середине 1960-х гг. их число увеличилось вдвое [12, л. 24].

Стихийные протесты проходили примерно по одному и тому же сценарию: сначала без учета мнения верующих органами исполнительной власти решался вопрос об изъятии здания храма под зернохранилище или дом культуры. Из здания выносили без описи всю церковную утварь и начинали его переоборудование. Это вызывало стихийное собрание верующих, которые требовали открыть храм и вернуть изъятые церковные ценности. Иногда степень возмущения толпы приводила к дракам с представителями местных властей, как это было в православной общине с. Быньги Свердловской области [13, л. 26]. Верующие из с. Молебка Пермской области собрались в ограде закрытой церкви после того, как местные власти повесили на ее ворота замок, и пытались самовольно проникнуть в опечатанный храм. На следующий день около 15 жителей села собрались на площади у здания местной администрации и демонстративно, на глазах у чиновников, стали проводить богослужение, стоя на коленях [14, л. 30]. Случалось, что выступавшие с протестом верующие добивались успеха. Так, в 1959 г. в Чишминском районе Башкирской АССР несколько рабочих во главе с прорабом приступили к разбору кирпичной ограды сельского храма. Спустя короткий промежуток времени из ближайших к храму домов выбежало несколько женщин, которые начали сбрасывать погруженный в грузовик кирпич. На звуки набата у храма собралась большая толпа, угрожавшая рабочим и прорабу расправой, если они не перестанут разбирать ограду [15, л. 23]. Рабочие вынуждены были покинуть село ни с чем.

Высокая степень неопределенности ситуации с культовыми учреждениями, распространение слухов об их массовом закрытии лишь подогревали конфликты верующих с властями. В 1960-е гг. возникали все новые очаги протестов. Административные, силовые способы давления на верующих вызывали ответное открытое сопротивление. В марте 1960 г. драматические события разыгрались в г. Златоусте Челябинской области. При участии уполномоченного Совета по делам Русской православной церкви В. Г. Салова в городе была ликвидирована церковь. Здание было снесено бульдозерами за час, перед этим из церкви было поспешно вывезено культовое имущество. Это вызвало возмущение верующих и даже «…распространение паники» [3, с. 266]. Слухи о событиях в Златоусте дошли до Челябинска, где практически одновременно был отобраны регистрационные справки у духовенства и прекращена служба в Свято-Симеоновском храме. В результате в течение 10 дней из Челябинска в Москву, в Совет по делам Русской православной церкви, приехали три делегации верующих. Властям пришлось пойти на частичные уступки и возобновить службу в челябинском соборе [16, л. 7].

В состоянии отчаяния и безысходности верующие охотно группировались вокруг местных православных лидеров из числа наиболее активных мирян. Среди лидеров стихийных выступлений, как правило, преобладали люди пожилого возраста, в основном женщины, которые с присущей им эмоциональностью остро реагировали на случаи несправедливости в отношении себя и единоверцев [17, л. 27]. Когда в одном из сел Оренбургской области 3 августа 1964 г. сгорело здание сельской церкви, верующие заподозрили в организации пожара местные власти. На следующий день толпа верующих (примерно 12 человек), возглавляемая П. И. Кукарцевой (56 лет), М. П. Подосинниковой (60 лет) и С. И. Масловой (63 года) направилась в сторону сельсовета с гневными выкриками: «Местные власти творят произвол в отношении нас - верующих. В Конституции же сказано, что верить в Бога у нас не запрещено, призываем вас закон соблюдать!» [18, л. 12]. Вдоволь накричавшись возле сельсовета, верующие вернулась к месту пожара: кто -то из присутствующих принес туда псалтырь и другие духовные книги, люди их читали, молились и даже окропляли пожарище святой водой, позже к ним присоединилось еще несколько прихожан бывшей церкви из соседних сел. Такая своеобразная «сидячая забастовка» продолжалась несколько дней. Аналогичные протесты были зафиксированы и в отчетах пермского уполномоченного Совета по делам Русской православной церкви [19, л. 20].

Борьба верующих за церкви во многом носила дуальный характер. Стихийные выступления против закрытия культовых зданий соседствовали с массовой практикой подачи ходатайств об открытии ранее закрытых и долгое время пустующих церквей. Письма верующих во властные структуры и связанные с ними заявления, жалобы и протесты являлись важнейшим каналом взаимоотношений простых граждан с центральной и местной властью в сфере религиозной политики. Эта форма «взаимодействия» с властью сложилась уже в довоенный период и закрепилась в практиках верующих как легитимная с момента институ-циализации Русской православной церкви в совет- ском государстве в разгар Великой Отечественной войны. Усилившаяся в момент драматических испытаний религиозность населения, а также общая либерализация позиции сталинского руководства по отношению к церкви привела к превращению подачи заявлений верующих об открытии храмов в массовое явление.

В конце 1950 – середине 1960-х гг. петиционные кампании стали устойчивой формой протеста против антицерковных мероприятий советской власти. Протестные практики верующих вписываются в общие образцы, характерные для конфликтов «населения» с «властью», о которых пишет В. А. Козлов. Так, с ограничениями церковной жизни верующие пытались бороться жалобами на «административные перегибы». Основными нарушителями законности в письмах и жалобах верующих предстают низшие властные инстанции. Высказывания о том, что все делает местная власть, а в центре об их действиях даже не догадываются, были типичными объяснениями ситуациями для большинства советских верующих. Локальных руководителей обвиняли в жестокости и издевательствах над простыми людьми. По мнению советских верующих, они проявляли сепаратизм, отказывались признавать распоряжения центра. «Пишите, сколько хотите. Все ваши жалобы – макулатура. Я имею неограниченную власть. Скажу слово, и по моему слову земной шар перевернется. Вел себя с нами цинично, дерзко, грубо», – так жаловались верующие Оренбургской области на местного прокурора Пономарева. Далее эти же верующие писали: «При ссылке на газетную статью В. А. Куроедова, председателя Совета по делам религий, прокурор Пономарев сильно возмутился: «Что нам этот Куроедов! Пошел он! Он нам не закон». Вот сейчас подожжем вашу церковь, пусть все сгорит» [20, л. 19]. И, как это было и раньше, жалобы на местных бюрократов направлялись представителям высшего руководства страны.

Притеснение верующих на местах приводило к кризису доверия к советской власти в целом: «С чем связано это издевательство над людьми, почему органы власти, гласно объявив им их права, толкнули верующих, чтобы они просили открытия церкви, а потом отказывают им. Неужели у нас нет ни одного справедливого органа, который может встать на защиту закона. В семьях этих стариков растет молодое поколение, которое видит эти нарушения, с каким сознанием они могут развиваться?» – писали верующие из Башкирской АССР [12, л. 10].

Брежневское руководство, отказавшись от наиболее одиозных действий, тем не менее не стремилось к нормализации отношений с верующими. В ответ развернулась настоящая петиционная «война» с чиновниками. Верующие использовали практику сопротивления, которая ино- гда была эффективной даже в условиях хрущевской «войны с религией». Безусловными лидерами в создании массовых писем были жители крупных городов, они были лучше подкованы в правовых вопросах (многие из них признавались, что перед тем как обращаться с официальными обращениями в органы власти, они знакомились с юридической литературой, имевшейся в фондах городских библиотек) [2, л. 17]. В середине 1960 – конце 1970-х гг. прихожане религиозных общин Свердловской, Пермской, Оренбургской и Челябинской областей направили в Генеральную прокуратуру СССР более 200 жалоб на действия местных властей, причастных к вынесению решений по передаче храмов верующим [2, л. 14]. В середине 1980-х гг. в Совет по делам религий пришло более 1000 писем о возращении зарегистрированным православным сообществам церковных зданий, закрытых под предлогом сноса как аварийных (Свердловская область – 320 заявлений, Пермская область – 278, Оренбургская область – 276, Челябинская область - 270, Курганская область – 226) [21, л. 58]. Значительный рост жалоб свидетельствует как о накопленном опыте сопротивления у верующих, так и о деградации репрессивных механизмов авторитарного режима.

В конце 1970 – середине 1980-х гг. стала распространяться особая категория писем, в которой откровенно критически оценивалась советская религиозная политика и крайне резко критиковались мероприятия властей в отношении верующих. Критика власти в жалобных текстах строится по образцу правозащитных кампаний: употребляются такие языковые конструкции, как «нарушение социалистической законности», «произвол в области прав человека». Верующие апеллировали к общим ценностным ориентирам советского послевоенного общества, которые пропагандировались в официальном дискурсе. В письмах сообщалось, что «…добросовестные и честные труженики, примерные семьянины и патриоты страны, которые хотят молиться за Родину, подвергаются дискриминации единственно за то, что они верующие» [22, л. 36].

Выводы

В условиях авторитарной политической системы коммуникация протестных групп с властью часто принимала характер массовых жалобных кампаний, петиций и «писем во власть». Материалы петиционных кампаний верующих демонстрируют, с одной стороны, активное использование легитимных практик сопротивления антирелигиозным кампаниям в СССР, сформировавшихся на протяжении длительного периода. Аргументация протестных писем строилась в соответствии с выявленным исследователями каноном жалобных писем, апеллировавших к советской конституции, социалистической законности и возлагавших вину за «перегибы» на представителей мест- ной исполнительной власти. Борьба верующих против сокращения количества церквей хоть и не меняла генеральную линию партии в отношении религии и Церкви, но все-таки выступала корректирующим фактором в конфликте «населения» и «власти», служила своеобразным индикатором настроений среди верующих, оказывала на власть определенное дисциплинирующее воздействие. В ряде случаев ликвидацию культовых учреждений удавалось приостановить и даже добиться решения об отмене. За наиболее одиозные «перегибы» местные власти получали выговор от вышестоящих инстанций и обвинялись в администрировании. Так, многочисленные сообщения «о грубом отношении к верующим» были поддержаны Генеральной прокуратурой [6, с. 642]. Петиционные кампании в результате приводили к административной сдержанности локального руководства.

Исследование проведено при финансовой поддержке следующих организаций и грантов: Государственное задание Министерства науки и высшего образования Российской Федерации [номер    госрегистрации    № АААА-А20-

120072890030-2] (проект № FENU-2020-0021).