Пискаревский летописец как источник по истории русско-крымских отношений 1570-х - 1590-х гг.

Вып. 9. 2017

Пискаревский летописец как источник по истории русско-крымских отношений 1570-х — 1590-х гг.

Пискаревский летописец (в дальнейшем — ПЛ), являющийся крупнейшим из летописных памятников частного происхождения позднесредневековой России1, содержит довольно обширные статьи о крымских нашествиях 1571, 1572 и 1591 гг. на Москву, а также Серпуховском походе Бориса Годунова. Источники и степень достоверности трех первых из этих статей определяются историками далеко не однозначно.

Согласно ПЛ, в 1570/71 г. хан (имеется в виду Девлет-Гирей) «пожег посады» у Тулы, затем Серпухова, и переправившись через Оку, двинулся к Москве, куда и воеводы — князь И. Д. Бельский «с товарыщи» — «пошли изо всех городов»; царь Иван, собиравшийся в Серпухов, услышав о появлении татар возле Оки, «побежал в Слободу, а ехал на Бронницы да в Слободу (позднее она названа Александровой. — Я. С. )», откуда намеревался отправиться в Кирилло-Белозерский монастырь (ПСРЛ 1978: 197), после же отхода крымцев вернулся в столицу. Ее, по словам летописца, хан «выжег всю, в три часы вся згорела, и людей без числа згорело всяких», включая «радных», т. е «начальных». Так, князь И. Бельский «приехал з дела (боя, который произошел на лугу за Болотом (Корецкий 1981: 237). — Я. С. ) к себе на двор», и в погребе у своей сестры «Васильевой жены Юрьевича (Голицына. — Я. С. ) … задохся со всеми», князя Н. П. Шуйского в давке на Живом мосту насмерть заколол «Татева человек (холоп. — Я. С. ) ножем». Тогда же взорвались «две стены городовых: у Кремля пониже Фроловского мосту (он упоминается в рассказе о Лжедмитрии I. — Я. С. ) против Троицы» и «в Китае против Земского двора» (в ПЛ есть заметка о постройке в начале царствования Бориса Федоровича нового Земского двора за Неглинной, «блиско Успленского вражка, у мосту»); под этими стенами «было … зелие», и многие погибли. Отойдя от Москвы, — продолжает анонимный книжник, — хан прислал к Ивану Васильевичу послов «по выход», но тот, нарядившись «в сермягу, бусырь да в шубу боранью», как и бояре, заявил, что «так де меня царь (Девлет-Гирей. — Я. С. ) зделал! Все де мое царство выпленил и казну пожег, дати де мне нечего царю» (ПСРЛ 1978: 191—192, 194, 202, 207; Тихомиров 1979: 246). Последнее свидетельство скорее всего легендарно (Горсей 1990: 177—178, комм. 43; Скрынников 1969: 128, прим. 7; Солодкин 2008: 110; Тихомиров 1979: 239), как и многие другие известия, сохраненные летописной компиляцией середины XVII вв. Недавно Т. М. и В В. Пенские вразрез с обширной историографической традицией сочли явно пристрастной, запечатлевшей слухи «очерняющей» Ивана IV версию, в том числе ПЛ, о бегстве царя при подходе татар к Москве, полагая на основании записок английского дипломата и предпринимателя Дж. Горсея, что «яростивый» государь находился тогда в столице, но решил оставить ее² (Пенская, Пенской 2017: 8). Однако, как заметили и эти белгородские исследователи, аналогичное имеющемуся в ПЛ указание на бегство Грозного с опричниками из Бронниц (села Коломенского уезда), минуя Москву, в Александрову слободу и Ростов налицо в летописной записи, дополняющей Никоновский свод по списку Оболенского³.

Интересующее нас показание ПЛ имеет аналогии в других источниках. Заметим также, что, как писал хан Грозному, «был б в тебе срам и дородство, и ты б пришел бы против нас» (Скрынников 1969: 126, 129, прим.; Соловьев 1989: 588). О смерти И. Д. Бельского создатель «записок москвича» (по определению О. А. Яковлевой), легших в основу оригинальной

Вып. 9. 2017

части ПЛ, видимо, сообщил, следуя летописцу князей Голицыных⁴ (Солодкин 2002: 85, 88; Солодкин 2008: 92, 93). Вполне достоверным представляется летописное известие о взрыве двух городовых стен столицы «в приход» Девлет-Гирея. В СВ, восходящем к тому же протографу, что и ПЛ, сказано о намерении Грозного в 1571 г. бежать не только «в Кирилов», но и «на Вологду»⁵ (Солодкин 2008: 50, 51; Тихомиров 1979: 229; Яковлева 1955: 147). В относящейся к началу XVIII в. старшей редакции летописца Ивана Слободского читаем о том, что тогда, когда Девлет-Гирей подошел к Москве, Иван Васильевич, который «помышляше (ехать. — Я. С. ) в Поморские страны», находился в Вологде, откуда из-за «мора великого» возвратился в столицу⁶ (ПСРЛ 1982: 195, 197; Шмидт 1974: 351). Кстати, и в так называемом МЛ (второй четверти XVII в.), и Костровском летописце подобно указанным «запискам москвича» есть упоминание о пребывании царя в Новгороде в пору Молодинской битвы⁷ (ПСРЛ 1978: 192, 225; Тихомиров 1979: 229).

Дж. Горсей же о событиях, предшествовавших его первому приезду в Россию (1573 г.), в том числе московской трагедии 24 мая 1571 г., писал по устным рассказам (Севастьянова 1974b: 14; Севастьянова 1990: 22—23; Горсей 1990: 177, комм. 42) (недаром Девлет-Гирей именуется в «Путешествиях …» англичанина Шигалеем), хотя мог обращаться и к запечатлевшему эту трагедию произведению своего соотечественника Дж. Стоу8. К тому же известия «Путешествий …» за вторую половину 70-х — 80-е гг. XVI в. часто достовернее, нежели хронологически более ранние (Севастьянова 1974a: 78, 80). Отметим также, что утверждение Дж. Горсея, будто при подходе «скифского царя» к Москве Грозный бежал к Троице-Сергиеву монастырю, а затем к Вологде (Горсей 1990: 56, 57), следует признать неверным.

Стало быть, восходящее к сочинениям князя А. М. Курбского представление о том, что во время первого нашествия Девлет-Гирея на Москву Иван IV не заезжал туда (по пути из Серпухова в Ростов), может считаться вполне правдоподобным (Зимин 1986: 101; Зимин 2001: 271; Скрынников 1969: 126; Соловьев 1989: 587; Платонов 2001: 144).

Согласно следующей после разобранной статье ПЛ — «О приходе цареве (крымского хана. — Я. С. ) на Молоди», в 1571/72 г. татарский властитель, «виде … гнев Божий над Рускою землею», «росписал» ее, «комуждо что дати, как при Батые»⁹. Девлет-Гирей опять направился к Туле, где «посады пожег» (что, напомним, сделал и годом прежде), а потом «к берегу», возле которого, в Серпухове, стояли «воеводы изо всех полков» во главе с князем М. И. Воротынским, и они хана не пропустили; тогда Дивей мурза (лучший крымский военачальник) «пошел … вверх по Оке и против Дракина¹⁰. По свидетельству анонимного «списателя», воеводы, «бився» с татарами, разными дорогами двинулись к Москве «и с обозом и пришли за три часы до царева приходу»¹¹. На Молодях воеводы «обоз (гуляй-город. — Я. С. ) поставили, и ров выкопали, и травитися стали», многих крымцев перебили и, в том числе Дивея (его, о чем больше нигде не сообщается, «взяли в сторожевом полку у князя

Вып. 9. 2017

Пискаревский летописец как источник по истории русско-крымских отношений 1570-х — 1590-х гг.

Ивана Шуйсково»), ширинских князей, астраханского царевича пленили. Через два дня хан отступил, и если бы этого не случилось, — находит летописец (возможно, передавая суждения участников «преславной» для русских битвы), — «быть было великой беде», ибо «в полкех учал быти голод людем и лошедем великой»12. По утверждению безвестного книжника, хан «пошел тотчас назад», узнав от гонца (которого пытал и казнил), посланного «к воеводам з грамотами в обоз» князем Ю. Токмаковым, оставленным в Москве царем, дабы «сидели безстрашно: а идет рать наугородцкая многая»13. Наконец, «повестописец» счел нужным сообщить, что Дивей, отправленный к Грозному в Новгород, «тамо скончася» (ПСРЛ 1978: 192). Вслед за М. Н. Тихомировым можно полагать, что летописный рассказ о повторном нашествии Девлет-Гирея на Москву (как думалось Г. Д. Бурдею, вполне достоверный) основан на устных преданиях (Бурдей 1963: 52, 56, 69; Тихомиров 1979: 239).

Под 7102 (1593/94) г. в ПЛ рассказывается о новом «приходе крымского царя (имеется в виду Казы (Гази)-Гирей. — Я. С. ) к Москве»¹⁴. По словам летописца, явно напоминающим первые строки рассказа о Молодинской битве, хан вторгся «со многою силою и с великими похвалами на Русскую землю, хотя разорити християнство, аки древний Батый». Как и в 1571 г., «крымский царь» «посады пожег» у Тулы (но «граду не доспе ничего») и Серпухова, где «перелез» Оку¹⁵. «Благоверный и христолюбивый» Федор Иванович решил не бежать из Москвы на Белоозеро, как прежние великие князья (ранее, однако, как и во многих летописях (Карамзин 1989a: 45, 113), сказано, что они спасались от татар «на Костроме» (ПСРЛ 1978: 129, 132, 157, 175))¹⁶, а приказал воеводам, расположившимся со всеми полками за берегом и на берегу, «идти наперед царя (Казы-Гирея. — Я. С. ) к Москве» и остановиться «в обозе», т.е. гуляй-городе (Временник Ивана Тимофеева 1951: 37—39; ПСРЛ 1965: 11— 12). Крымцам удалось разбить отряд князя В. И. Бахтеярова-Ростовского на Пахре, и хан прибыл в Коломенское, где разбил ставку «на лугех». Утром, — продолжает летописец, — татары подошли к обозу, и «день весь травилися» от Воробьева до Котла¹⁷, после чего Казы-Гирей вернулся к Коломенскому¹⁸.

Как сообщается в ПЛ (о чем мы не прочтем в иных источниках), ночью «некой боярской человек¹⁹ еде лошадей поити и оторвася у него конь, и он ста вопити: «Переймите конь!». Из-за страха в обозе и «во всех городех на Москве (Кремле, Китае, Белом, Каменном или Царевом, Деревянном. — Я. С. )» началась «стрельба многая отвсюду; и осветиша городы все от пушек» (Временник Ивана Тимофеева 1951: 35—36; Корецкий, Морозов 1984: 216; ПСРЛ 1965: 13), и «от многаго крику и шуму побежа царь (крымский. — Я. С. ) тотчас с

Вып. 9. 2017

великою боязнию и тое ночи Оку перелез»20. Хан пытался овладеть Дедиловым, но безуспешно21. Воеводы, по указанию летописца, преследовали татар до Серпухова и были щедро пожалованы «святоцарем» Федором (ПСРЛ 1978: 197), о чем сообщали и другие книжники, да и «списатели» «разрядов».

Наконец, в ПЛ сказано о том, что в 1597/98 г., вскоре после избрания Бориса Годунова на трон, новый московский государь приказал крымским послам, явившимся «с великою грозою и со многими похвалами на Рускую землю», быть в Серпухове, куда и сам выступил «со многою силою», и двинулись полки «из городов з берегу и из украиных», разместившись «по обе стороны вверх и вниз» по Оке на протяжении 40 верст. Царь Борис, обосновавшийся «на Нарском устье» этой реки, в невиданном прежде «полотняном граде» (Временник Ивана Тимофеева 1951: 57—58; ПСРЛ 1978: 238), «велел во всех станех класти многие огни и стрельбу учинити пищальную великую многую», и удивленных этим ханских посланцев «отпустили» в Крым «с великою грозою» (ПСРЛ 1965: 51; ПСРЛ 1978: 201). В приведенном рассказе, который находит аналогии в других источниках (Зимин 1986: 226—227), опять-таки чувствуются впечатления очевидца, хотя о «великой грозе», причем в обоих случаях, упоминается явно понаслышке.

Итак, автор «записок москвича» (вероятно, дьяка или подьячего), явившихся главным источником ПЛ в статьях, отразивших события последней трети XVI в., рассказывая о трех крымских нашествиях на российскую столицу и угрозе татарского вторжения в первые месяцы царствования Бориса Годунова, воспроизвел устные предания и толки, но подчас передал собственные впечатления либо привел данные, известные ему от московских приказных, почему степень достоверности летописных известий весьма неоднозначна.