Полянкинские «клады» (послесловие)

Немногие нумизматические находки на Боспоре последних десятилетий вызвали столько публикаций и ссылок в специальной литературе, как «клады», обнаруженные при раскопках на поселении Полянка, что в Крымском Приазовье. И это при том, что ни один из них не был так мистически знаменит, как Пу-ленцовский клад; далеко им и до мирмекийского золота и электра; да и по численности монет – это совсем не самые первые «собрания». Однако же интерес к ним не пропадает. А почему? Да потому, что уж очень как-то с ними много неясного. Разнится их («кладов») число, неодинаковое приводится и количество монет, а уж обстоятельства находок и вовсе противоречивы, как, впрочем, и их интерпретация в многочисленных упоминаниях и даже особых статьях. Это в немалой степени – следствие все того же пресловутого человеческого фактора. Автор, много лет посвятивший раскопкам этого памятника, да и вообще исследованию античных древностей Крымского Приазовья, «с глубоким прискорбием» (дальше читатель поймет почему) должен лишний раз повторить известную истину: «Хочешь что-то сделать хорошо – делай сам». Однако вместе

1 Исследование выполнено при финансовой поддержке Российского научного фонда, проект № 23-18-00088 «Начало противостояния Востока и Запада. Борьба Митридата VI с Римом и судьбы народов Таврии и Синдики в позднем эллинизме», project/23-18-00088/

с тем верно и другое: «De mortuis aut bene, aut nihil», впрочем, не отменяющее и еще одну сентенцию: «De mortuis, [sicut de vivis] nil nisi verum». Но обо все по порядку. Раскопки упомянутого поселения велись Восточно-Крымской экспедицией ИА АН СССР в 1984–1987 гг., а затем с большим перерывом все той же экспедицией ИА РАН с 2006 г. вплоть до настоящего времени. Первые четыре года отрядом, непосредственно работавшим на памятнике, руководил покойный В. К. Голенко, сын, если кто не помнит, довольно известного в 50–70-е гг. прошлого века нумизмата К. В. Голенко.

На сегодняшний день можно говорить о том, что данное городище раскопано не менее чем на 85 % его площади, и материалы этих исследований, включая основные категории индивидуальных (в том числе нумизматических), да и массовых находок, изданы главным образом автором настоящей статьи. Что же касается непосредственно «кладов», то их в разное время обработали и ввели в научный оборот помимо упомянутого В. К. Голенко такие известнейшие специалисты, как Н. А. Фролова, М. Г. Абрамзон, а также С. А. Болдырев и С. А. Коваленко (список всех соответствующих основных публикаций см.: Коваленко , 2010. С. 203–204, сноски № 1–3 и далее). Но, как уже отмечалось, ряд обстоятельств, а равно и выводов остаются либо неясными, либо вообще спорными.

Итак, начнем с того, что у читателя всех перечисленных трудов, в том числе и автора этой статьи, не сложилось четкого представления: сколько же всего было «кладов». Опираясь здесь и в остальных «случаях» на должную архивную документацию, а равно – собственную память и полевые материалы, утверждаю, что их было не два, а три. Два небольших клада – были обнаружены в процессе раскопок в 1984 г., третий – самый большой и известный – на следующий год. Следующий вопрос: количественный состав «кладов». Он несколько разнится у всех «публикаторов», и это неслучайно. Дело в том, что В. К. Голенко, непонятно по какой причине, частично смешал монеты, по крайней мере, из двух маленьких, а, вероятно, частично и большого «кладов», а 50 экземпляров, самостоятельно отреставрировав, передал в отдел нумизматики ГИИМ им. А. С. Пушкина. Почти все остальные хранятся в собрании Керченского музея древностей (см. подробнее: Там же. С. 204–206). Почему «почти»? Да потому, что, согласно описям находок, прилагаемых к соответствующим Отчетам ВКАЭ за упомянутые годы (архив автора и архив ИА РАН Р. I. № 10358, 11846. С. 76 и 129), их количество изначально было следующим: 37 экз., 33 экз. и 1140 экз. (соответственно: № 77–113 и 114–146 (1984 г.) и под единым номером 449 за 1985 г.). Однако в тексте тех частей отчетов за 1984 и 1985 гг., которые были посвящены раскопкам на поселении Полянка и написанных В. К. Голенко, указано иное число монет: или не вполне определенное (1984 г.) или 1160 (см. ниже). Напомним, последняя по времени сводка-публикация этих кладов содержала информацию о 1111 монетах большого клада и 70 монетах ( Абрам-зон, Фролова , 2007–2008. С. 255, 274–275). Добавив к этим 1181 экз. упомянутые 50, получаем 1231 экз. Согласно же нашим данным, всего первоначально должно было быть 1210 или 1230. Итак, скорее всего, количество монет в кладе 1985 г. действительно было 1160, а не 1140, и в текст Описи вкралась ошибка. Погрешностью в одну монету можно, видимо, как бы пренебречь.

Теперь о местах находок. Первый «клад» происходит из т. н. помещения № 1. Но прежде чем охарактеризовать сопутствовавшие ему «обстоятельства», еще раз напомним, что раскапывавшийся в 1984–1985 гг. и отчасти в 1986 г. северо-западный участок поселения по своей топографии, стратиграфии, планиграфии и особенно планировке и качеству строительных остатков сильно отличался от тех, что были исследованы во все последующие годы. Это самая крайняя, низменная и как бы зажатая между относительно высоким прибрежным скальным массивом и береговым обрывом часть котловины – полянки, занятая поселением. Она была очень тесно, скорее хаотично, чем по какому-то плану, застроена небольшими, а то и совсем маленькими по площади «помещениями», назначение которых (жилье, мощеные дворики, кладовки, загородки/укрытия для скота) далеко не всегда можно определить даже предположительно. Их как будто бы разделяли узенькие, кривые проходы-улочки. Разбивка на местности строений при этом была самая непрямолинейная. Стены их в большинстве случаев искривленные. Качество кладок очень многих – весьма невысокое, хотя сохранность доходила до нескольких рядов, т. е. 0,5–1 м, а кое-где и более. «Мно-гоэтажность», совершенно очевидно, не предполагалась. При этом отметим почти сплошные, плотные каменные завалы, перекрывавшие все эти строения, и малочисленность по большей части фрагментированных находок. Однако при всем этом примечательно, что именно отсюда происходит большая часть всех найденных на городище «поздних» (вторая четверть I в. до н. э.) монет ( Масленников , 2019. С. 412–415) и (в силу особых обстоятельств – см. ниже) вообще целых предметов.

Итак, помещение № 1 в целом не являлось исключением из только что охарактеризованных. На полу (довольно-таки качественном), покрытом слоем (до 0,05 м) горелого, золистого грунта, возле прохода в соседнее помещение № 4 (дворик?) лежала верхняя часть квадратной зернотерки из твердого розоватого камня, три пирамидальных грузила из необожженной глины, пряслице из дна лепного сосуда, фрагмент дна сероглиняной «мегарской» чашки с клеймом мастера (?) Деметрия, разбитый сероглиняный же с «лощением» двуручный тонкостенный кубок, венчик и двуствольная ручка светло-красноглиняной амфоры, стенки и ручки еще одной, но уже светлоглиняной амфоры с двуствольными ручками и фрагменты не менее десятка лепных чаш, мисок и горшков. У самого прохода – обломки еще одного лепного горшка с 19 медными монетами. Остальные были разбросаны поблизости ( Масленников , 1985а. Р. I. № 10358. С. 17).

Смежное «помещение» (№ 4), несколько большее по площади, скорее всего, являлось маленьким внутренним двориком, который выходил (на юге) на частично вымощенную улочку. Глиняный пол прослеживался и здесь, но следов горения на нем не выявлено. Отсюда происходят: отдельные фрагменты светлоглиняной же амфоры с двуствольными ручками, венчик и части двух-трех лепных горшков, мелкие кости каких-то животных. В северо-западном углу было собрано еще 33 медные монеты, по-видимому, первоначально также находившиеся в лепном горшке (Там же. С. 20). Несомненно, это было уже второе их скопление («клад»).

Наконец, обстоятельства третьего «клада» (самые примечательные) таковы. Это крохотная «сегментовидная» в плане, скорее клетушка, нежели «помещение» («радиус» изнутри равнялся примерно 1,1–1,5 м), была устроена в углу двух стен в северо-восточной части достаточно большого, сплошь вымощенного двора, располагавшегося в нескольких (5–7) метрах к северо-западу от вышеописанных построек. Собственно, образующая ее стена – это всего лишь довольно грубая загородка, в которой, впрочем, имелся проход шириной около 0,76 м, открывавшийся на юг (на двор) посредством некоего порога из двух плоских камней. На полу прослежен тонкий слой золистого рыхлого грунта и песка с включением раковин морского «гребешка» (cordium), а также лепной рюмковидный светильник-курильница, фрагментированный сероглиняный, темнолощеный двуручный тонкостенный кубок, четыре глиняных пирамидальных (ткацких?) грузила, обломки не менее трех лепных горшков и три камня-терочника (?) из твердой породы. «Помещение» это, кроме юго-западного угла, было раскопано еще в 1984 г. При доследовании оного в следующем году была обнаружена почти целая (отбита часть горла с венчиком) стоявшая вертикально (врыта в грунт пола на 0,15 м) светлоглиняная (в описи, однако, указана красно-глиняная?ǃ) амфора с двуствольными ручками (Масленников, 1985а. I. № 10358. С. 23; 1985б. Р. I. № 11846. С. 98–99), в которой содержалось 1160 (?ǃ) медных монет. Таким образом, решительно все в данном случае говорило, что это помещение могло быть чем угодно, только не жилым строением. А чем же? Уж не еще ли одним домашним, вернее квартальным, святилищем? Исходя из местных (приазовских) аналогий, хорошо известных благодаря раскопкам автора и характеризовавшихся такими общими признаками, как подсыпка пола песком и морскими раковинами, наличие светильников-курильниц (в том числе лепных), кубков или чаш, возможно, грузил и загадочных, аккуратно обработанных изделий из твердых пород камня – разновесов (?), реже монет и терракот, – это вполне себе могло быть. В таком случае амфору с деньгами можно рассматривать, как… Но об этом чуть позже.

Типология и хронология монет (все они – медь) подробно разобраны и описаны вышеперечисленными авторами-специалистами, и нам по этому поводу нечего добавить. Другое дело: интерпретация и датировка «кладов». Именно «кладов», т. е. времени тезаврации. С собственно монетами все понятно. Самые поздние из них: чеканка Асандра – архонта. Высказывалось в этой связи, как известно, лишь три мнения. В. К. Голенко полагал, что сокрытие «кладов», а равно и гибель поселения Полянка «приурочены» ко времени противоборства Фарнака и Асандра (47/46 гг. до н. э.) (Голенко, Масленников, 1987. С. 51–52), и затем не отказывался от этой гипотезы. Н. А. Фролова в своей первой полной публикации этого «собрания» предложила иную дату: после 21/20 гг. до н. э. То есть вскорости после смерти Асандра (Фролова, 1998. С. 50–60). Эта точка зрения, судя по последовавшим работам наших ведущих нумизматов, вроде бы как возобладала. Следуя ей, С. И. Болдырев, специально занимавшийся монетным делом Боспора на рубеже эр, полагал возможным «подтянуть» эту дату к событиям воцарения на Боспоре Полемона I (Болдырев, 2002. C. 56–57). Автор же данной статьи также, практически сразу, отодвинул время тезаврации «кладов» и гибели/оставления поселения Полянка на середину последней четверти I в. до н. э. (Масленников, 1995. С. 158–167). И впоследствии в целом ряде своих работ уже не отходил от этого утверждения. По-видимо-му, устраивала такая хронология и других исследователей митридатовского и постмитридатовского Боспора (Сапрыкин, 2002. С. 115). Некоторое время назад С. А. Коваленко, вернувшись к данному вопросу, как нам представляется, вполне обоснованно предложил несколько иную и датировку (44/43 гг. до н. э.), и трактовку рассматриваемых «кладов». Да и критика им взглядов своих предшественников (В. К. Голенко, Н. А. Фроловой и заодно М. Г. Абрамзона) кажется теперь нам достаточно аргументированной (Коваленко, 2010. С. 206–208). Ведь, действительно, даже при всей соответствующей специфике денежного обращения на Боспоре трудно как-то, подчеркнем, именно в данном случае объяснить столь долгое (почти треть века) бытование вышедших из употребления денег. Тем более, что монет более поздних преемников Митридата при раскопках всего поселения выявлено было лишь две, в то время как примерно синхронных «кладам» более десятка (Масленников, 2019. С. 411–415). Причем, как уже писалось, это имело место почти исключительно в той же, что и «клады», северо-западной части памятника. Конечно, это обстоятельство можно «списать» за счет совершенства технического оснащения «кладоискателей» именно в последние годы («все выбили…»). Но ведь металлодетекторы применялись и в экспедиции, благодаря чему на большом раскопе удалось обнаружить несколько десятков монет, правда, почти исключительно домитридатовского периода. (Опять-таки: или «чернушники» постарались, или в последние десятилетия жизни на поселении его обитатели были исключительно скупы/бедны, но вместе с тем аккуратны и внимательны и денег не теряли.)

Итак, приходится все-таки признать, что интересующие нас «клады» моложе поселения Полянка. Вернее – «образовались» за несколько десятилетий до его гибели или оставления жителями. Сделать это автору было довольно трудно, как в силу «привычки», так и потому, что теперь становится сложнее объяснить время и причины прекращения жизни в данном населенном пункте. Собственно, и прежнюю датировку «кладов» мы приурочивали к Полемону I как бы с «натяжкой», синхронизируя их («клады») с прекращением функционирования т. н. общественного святилища (помещение № 11), которое, в свою очередь, как уже неоднократно отмечалось рядом исследователей, было опять-таки как бы синхронно и аналогично по своим находками известному сакральному комплексу середины последней четверти I в. до н. э. – «усадьбе» Хриса-лиска на Таманском п-ове ( Сокольский , 1976. С. 102, 109; Масленников , 2006. С. 75; из последних работ укажем: Журавлев, Ломтадзе , 2022. С. 59–96). При этом, однако, надо заметить, что, по мнению соответствующих специалистов (Т. А. Ильина, Г. А. Ломтадзе и Д. В. Журавлев), эту схожесть все-таки нельзя переоценивать. Иными словами, при более тщательном и профессиональном сравнительном анализе (такая работа уже началась) от абсолютной тождественности и одновременности вышеотмеченных комплексов находок следует все-таки отказываться. Вот, к примеру, мнение специалиста по коропластике (Т. А. Ильина), которой автор выражает свою благодарность: 1 – схожесть ряда терракот из святилища на Полянке и в доме Хрисалиска следует считать лишь модой на данные сюжеты и типы. Прямых аналогий очень немного; 2 – хронологическим репером (нижней датой) полянкинского комплекса можно считать маски Диониса и Менады. В целом же его смело можно датировать второй четвертью – серединой I в. до н. э.

Но еще важнее в наших хронологических «подвижках» другое обстоятельство: реальный и конкретный археологический контекст, в частности, в отношении только что упомянутого помещения/святилища, да и всех – связанных с «кладами». Что мы имеем в виду? А вот что. Анализ стратиграфии, планиграфии и общей планировки городища в конечном итоге убедил нас, что прямоугольная, как бы обособленная постройка (помещение № 11 – святилище) со входом в южной стене, кстати, тщательно заложенным, не могла функционировать позднее некоего (а реально – событий, связанных с появлением «кладов») времени, поскольку именно район этого входа был плотно застроен новыми помещениями, просуществовавшими действительно до 12–8 гг. до н. э. Само же святилище было, как мы уже не раз предполагали, как бы сакрально законсервировано ( Масленников , 2010. С. 243–251). Отголоски такой практики в соответствующей античной традиции вроде бы имеются. Примечательно, что на площади непосредственно к северу, отчасти северо-западу и северо-востоку от святилища, в отличие от прочей территории памятника, следов последующих перестроек практически нет, зато явные признаки внезапного разрушения и запустения наличествуют. Итак, получается, что наши «клады» появились все-та-ки раньше эпохи Полемона I и их существование, точнее – то, что они дошли до нас, можно объяснить счастливой археологической случайностью. (Их наверняка обнаружили бы еще обитатели данного поселения, если бы масштабно разбирали завалы, или уже наши современники, будь у них металлоискатели в середине 80-х гг. прошлого века.)

И, наконец, последний вопрос: так чем же являлись полянкинские «клады», и почему мы столь упорно ставим это слово в кавычки? Напомним, уже первоначально В. К. Голенко, а вслед за ним и автор этих строк, да и другие, писавшие об этом нумизматическом феномене, предлагали рассматривать первые два (по В. К. Голенко и др., – один) – как домашнюю «кассу». А большой клад в амфоре (ни фото, ни даже рисунка которой не сохранилось к великой досаде и стыду автора) – чем-то вроде поселенческой казны, «общака», может быть, даже не выданного жалованья местным военным поселенцам или наемникам. Особенно тщательно последний вариант был проработан в неоднократно цитированной статье С. А. Коваленко ( Коваленко , 2010. С. 209–210). Не так давно автор настоящей публикации предложил еще одну «трактовку» большого «клада»: собрание вышедших из употребления монет, подготовленное для переплавки или перечеканки ( Масленников , 2019. С. 414–415). Археологических примеров такого рода «сборов» нам, вроде бы, неизвестно, но соответствующая письменная традиция о подобной практике на Боспоре в эпоху поздних Спартокидов существует (Polyaen., Strateg. VI, 9, 1). Итак, в свете всего вышесказанного проще, как нам представляется, все же остановиться на следующем. Действительно, два малых монетных «клада», скорее всего, являлись чем-то вроде частнодомашних копилок (а может, следуя С. А. Коваленко: недавно выданным жалова-ньем/ями?), которые некто второпях «расплескал», выбегая из своего жалкого жилища, или обронил вместе с лепным горшком (а в чем же еще хранить медьǃ), либо даже в попытке схватить сразу два таковых… споткнувшись о порог… Деньги же в амфоре (ее тип, судя по описанию, в любом случае не противоречит довольно широкой дате: 63 г. до н. э. – начало I в. н. э., обоснованной

С. Ю. Внуковым) ( Внуков , 2003. С. 36–46, 53–54, 143–147кк), действительно могли быть общинной казной, невыданным жалованьем или что, конечно, менее вероятно, неким «подношением», но в любом случае, оставленными на хранение в одном из локальных/квартальных (?) святилищ, да так и не востребованными. Так или иначе, но деньги никто не прятал специально. В амфоре они вообще были как бы на виду. Поэтому сам термин «клад» в смысле чего-то сознательно укрытого, спрятанного в данном случае/случаях, вообще не подходит. Отсюда и наши кавычки. Но кладом как воплощением внезапной полевой археологической удачи, пожалуй, посчитать эти монетные находки можно.

Остается последний вопрос: чем было вызвано (а все три «клада» демонстрируют некое нумизматическое и археологическое единство) их появление? 63 г. до н. э. с его известным («летописным») землетрясением отпадает сразу. Противоборством Фарнака и Асандра – по той же причине, как уже писалось, тоже. С. А. Коваленко предложил вариант с неким боспоро-варварским конфликтом в первые годы правления Асандра ( Коваленко , 2010. С. 208) еще до укрепления им боспорского пограничья, чему есть и письменные (Strab., VII. 4, 6), и археологические (отсылаем читателя к довольно многочисленным, в том числе недавним, публикациям о древних валах и башнях Керченского п-ова) свидетельства. Что ж. Может быть. А может, с учетом упоминавшихся сплошных каменных завалов, особенно мощных в также неоднократно указанном районе поселения, и последующих довольно масштабных перестройках на нем в целом, впрочем, не затронувших, как тоже уже писалось, по какой-то причине именно эти места, предположить еще одно землетрясение? Крымское Приазовье – весьма и весьма сейсмоактивный район. А местоположение помещений с «кладами» – у самого подножия скалистого холма – было в этом плане, пожалуй, самым опасным… Да и святилище зря что ли «законсервировали»? (Не гневи боговǃ) Впрочем, беда, как известно, одна не приходит… Вот, пока как-то так.

«Ну, не совсем…» – должно быть, скажет дотошный читатель. И он будет прав. Ведь несколько странно, что жизнь на поселении продолжалась еще лет тридцать, причем без заметного перерыва, а деньги так никто и не выкопал из развалин… Да, ладно бы, – «по мелочи», а то ведь полную посудину… забыли. Неужто, некому было вспомнить? А кто ж его знает. С этими кладами-то, с ними завсегда все как-то странно, не по-людски…