Последнее крымское нашествие на Москву в изображении русских публицистов конца XVI - первой трети XVII веков

В июне—июле 1591 г. недавно занявший крымский престол Гази-Гирей II совершил поход на Москву, оказавшийся в длительной истории двусторонних отношений последним. Перипетии этого нашествия, предпринятого татарами после значительного перерыва, получившие широкое отражение в русском летописании XVII в., запечатлелись и в публицистике кануна Смутного времени и 1620-х гг.

В написанной патриархом Иовом в годы «державства» Бориса Годунова, видимо, вскоре после его коронации, Повести «о честнем житии» Федора Ивановича быстрый разгром крымцев близ Москвы считается как проявлением «благочестия и добродетельного исправления» «крестоносного» царя, так и доказательством военного таланта «изрядного правителя» «Великия Росии» Бориса1.

В представлении Иова хан² двинулся на Москву по «совету» со шведским королем («яко да во едино время от обеих стран на благочестие (Россию. — Я. С. ) ополчатся»)³, узнав, что русские войска, посланные «немецкие (шведские. — Я. С. ) области воевати», находились тогда в Новгороде «и во всех пределех его». Как читаем в Повести, «скверный царь», располагавший крупными силами, и не только своими, но и «иных многих язык»⁴, направился прямо к Москве, обходя другие города, да и села (якобы полагая, что если возьмет русскую столицу, «тогда и сим всем могу одолети»). Борис Годунов, который в оценке первого московского патриарха был «к бранному ополчению зело искусен»⁵, чтобы

Вып. 8. 2016

Последнее крымское нашествие на Москву в изображении русских публицистов конца XVI — первой трети XVII веков защитить «царствующий град» от «паганых варвар», по приказу Федора Ивановича собрал войско (хотя многие ратные люди были посланы в Новгород, а другие не ведали о татарском вторжении) и велел устроить «окрест всех далних посадов град древян»6, расставить пушки и пищали на городских стенах, а в окрестностях Москвы — в поприщах двух «или мале вдалее поставити град, обоз нарицаемый … на колесницах», внутри которого разместились воины, орудия и «многие бранные хитрости», а также церковь во имя Преподобного Сергия Чудотворца с иконой Богородицы (ПСРЛ 1965: 10—12). Если верить Иову (в то время находившемуся в Кремле), на следующий день, в субботу, Федор Иванович, предавшись молитвам, послал Бориса Годунова против татар, и этот «великий и изрядный воевода» в ожидании «злочестивых» расположился на реке Котле, в поприщах пяти от Москвы; 4 июля, в воскресенье (этот день правитель провел в обозе) шло сражение; и тогда, и ночью по «воинству» хана стреляли пушки с городских стен и из всех монастырей7. Гази-Гирей II, понеся немалые потери, к вечеру прибыл в Воробьево8 (что в поприщах трех от Москвы), и увидев отсюда, с «зело превысоких гор», русскую столицу, услышав «стреляние» пушек, испугался и в ужасе бежал, не дожидаясь наступления утра9, бросив пленных, а на пути, в реке, даже собственный возок. Узнав на рассвете о бегстве татар (которые, дабы облегчить себе возвращение, оставляли многие вещи), Борис Годунов послал сообщение об этом Федору Ивановичу, молившемуся тогда в соборной церкви у иконы Владимирской Богоматери, а затем «вся по ряду» и сам рассказал государю об отступлении хана и «храбром ополчении» русских. Участники боев, начиная с правителя и бояр, были щедро награждены «преславным» царем, велевшим и основать Донской монастырь на месте расположения «обоза» (ПСРЛ 1965: 13—15)10.

Источниками приведенных сообщений Иова11, отчасти повторяющих официальные данные, можно считать и его собственные воспоминания, и (ввиду наличия ряда хронологических определений) известия патриаршей летописи, в которой, быть может,

Вып. 8. 2016

отразились и показания отдельных воевод — участников столкновений с крымцами на подступах к Москве летом 1591 г.12

В Хронографе второй редакции говорится о том, что 20 июля того года13 к русской столице подошел крымский «царь» и «стоял на Котле два дни»14; против татар Федор Иванович отправил воевод во главе с Борисом Годуновым, и хан «съ людми московскими дела не поставил15 и побежал от Москвы посрамлен»16, — утверждает публицист (ПЛДР 1987: 322)17. В действительности Подмосковье стало ареной боев, в том числе весьма ожесточенных, хотя генеральной битвы, подобной, скажем, Молодинской, и не произошло.

Заметке о появлении крымцев близ «царствующего града» в Хронографе предпослано еще несколько сообщений такого рода за 1584/85—1587/88 гг.: о выделении удела младшему сыну Ивана IV Дмитрию, разгроме «заговора» князей Шуйских, сооружении в Москве Царева (Каменного или Белого) города, учреждении патриаршества, Шведском походе Федора Ивановича; с данной заметкой сопоставимы известия об угличском деле и смерти наследника Грозного18. Эти известия, вероятно, почерпнуты создателем «русских» статей Хронографа из краткого летописца (Скрынников 1981: 35; Солодкин 2008: 195, 197).

В «Истории вкратце» Авраамия Палицына, «Словесах …» князя И. А. Хворостинина, «Летописной книге» (Повести о Смутном времени), редактировавшейся князьями И. М. Катыревым-Ростовским и С. И. Шаховским, о крымском нашествии 1591 г. на Москву не упоминается, хотя в последнем из этих произведений сказано об угрозе вторжения Гази-Гирея вскоре после того, как Борис Федорович сделался «скифетродержателем»19.

Зато во Временнике дьяка Ивана Тимофеева (Ивана Кола Тимофеева сына Семенова) этому нашествию, которое произошло почти одновременно с гибелью царевича Дмитрия и «занеглинеским пожаром Борисовых зажигальников», посвящен целый раздел, содержание которого поздний редактор передал, не поступившись точностью, следующим образом: в «приход» татар под Москву Борис Годунов в обозе стоял», а «как крымсково царя Бог победил», правитель из обоза «ходил к Москве … и мешкал в городе три дни, а рать вся дожидалась в обозе, чтобы царь подале ушол»; через три дня Борис с ратью «ходил с Москвы, … сказал государю: гонял за царем до Серпухова и побил»20 (Временник 1951: 9, 34). По словам Тимофеева, в «агарянско нахождение … с восток … даже пред моя забрало

Вып. 8. 2016

Последнее крымское нашествие на Москву в изображении русских публицистов конца XVI — первой трети XVII веков внешняя граду приближитися» удалось хану, чего «николиже тако бывающу»21. Следом во Временнике сказано, что «православное … ополчение («земля нашея собрание») тогда находилось на берегу Москвы—реки, «близ внешних забрал» в обозе — гуляй-городе; «таковое остенение» (подробно описанное во «всесложении» Тимофеева), как «глаголют ведцы»22, изобрел М. И. Воротынский — «вправду сиглитик (боярин. — Я. С.) велик при цари», которого «бранному делу по всему сказуют … бывша искусна»23. В обозе, — сообщает дьяк, — находились Борис Годунов и подвластные ему «благородием великия (т.е. знатные24. — Я. С.) достойноправителя вся» (Временник 1951: 14, 35, 37—39, 121).

В тимофеевской «хартийце» подобно «писанию» Иова о «миропреподобном» Федоре Ивановиче констатируется, что «сыроядные» устрашились сотрясавшего землю и небо ночного пушечного грохота25 (к которому были непривычны), раздавшегося со всех «каменноогражденья твердынь», и бежали, достигнув уже до наступления утра Серпухова на Оке; ханское «пришествие» оказалось «по всему безпакостно». «Молнеобразное блистание ото оружных сосуд», как известил татар пленный (то была, пусть и на время, «грехопростительная ложь»), выражало радость по поводу прибытия в Москву многочисленного войска из Новгорода и Пскова, и, поверив «сказателю», «неверные», пришедшие «нашю пленовати землю», внезапно для всех бежали так, будто и не появлялись у «царствующего града» (Временник 1951: 36—37). В представлении замечательного публициста «измаилтяне», достигнув окрестностей русской столицы, стало быть, поспешно отступили, устрашившись не только артиллерийской канонады (Державина 1951: 383; Скрынников 1981: 90; Скрынников 1983: 63), но и значительных подкреплений, которые получили русские, оборонявшие гуляй-город26.

С отступлением хана «санолюбный» «архиначалник» Борис, — повествует Тимофеев, — возвратился в Москву с «великими», и эти бояре-«ласкатели» («словоласкатели») сообщили царю и патриарху, что правитель «нечестиваго своим промыслом от царствия (Москвы. — Я. С. ) отогна»; три дня Годунов провел там в «славоутвержении» и «раздаянии» наград (доставшихся, хотя явно не по заслугам, и воинам)²⁷, а когда ему стало известно про

Вып. 8. 2016

появление Гази-Гирея у Ливен28, тогда «любославия рачитель» в надежде получить еще большую честь решил преследовать крымцев.

Считающийся «образцом изысканности» (Ключевский 1989: 169) рассказ Тимофеева содержит и боле резкие выпады по адресу Годунова: «лжехрабрый», не осмелившийся «во время ополчения (пребывания рати у стен Москвы. — Я. С. ) не огражден стати» и преследовать «нечестивых» «с места … обознаго», опасаясь разгрома», «славоловитель», лишь через три дня, которые провел в Москве, двинувшийся к Серпухову — уже тогда, когда о «богоборном царе» не было и слышно²⁹; «лестцы» же заявляли, будто «погнанием побиен бе» хан Борисом, «пестун» «преблаженного» государя, таким образом, одержал новую «преславную победу над татарами. Явно тенденциозно изображая их преследование, дьяк находит, что целью основания Донского монастыря являлось прославление надменного и «злоковарного» «ближника» «святожительного» Федора Ивановича (Временник 1951: 40— 43, 60, 475—476, комм. 119).

«Слогателя» Временника обычно причисляют к участникам боев с крымцами под Москвой (Буганов и др. 1981: 50; Корецкий 1986: 182). (Впрочем, утверждение, что дьяк служил тогда в Пушкарском приказе (Корецкий 1986: 182; Скрынников 1981: 90; Скрынников 1983: 63), — не более чем предположение (Солодкин 2002: 14), сведения такого рода относятся лишь к 1598 г. (Корецкий 1986: 182; Павлов 1988: 195; Писаные законы России 1995: 197)). На взгляд В. И. Корецкого, повествуя о «агарянском» вторжении в том же году, когда сгорела Москва и был убит царевич Дмитрий, Тимофеев обращался и к воспоминаниям очевидцев, скорее всего из окружения Воротынских (Корецкий 1986: 189, 202, 214). Но память о боярине, отличившемся при взятии Казани и разгроме войск Девлет-Гирея I близ Молодей, наверняка сохранилась не только среди его родственников и их приближенных (В[ерещагин] 1905: 43; Зимин 1986: 180; Корецкий 1981: 237, 238; Корецкий 1986: 76, 101; Корецкий, Морозов 1984: 213—214; ПСРЛ 1978: 187, 188, 192, 224, 225). К тому же о прославленном военачальнике «списателю», вероятно, было известно понаслышке30. Недаром, как читаем во Временнике, князь Воротынский — «составитель» гуляй-города (что, повторим, должно считаться заблуждением) — жил «при державе предварших царей»31 (Временник 1951: 39, 65, 66, 71, 73, 102—104, 133).

Неосновательными представляются и соображения В. И. Корецкого о том, что о татарском вторжении 1591 г. во Временнике рассказывается по источнику, использованному в старшей редакции Нового летописца, — «Истории о разорении русском» (Солодкин 2002: 144—145).

Повествование Тимофеева об этом нашествии перекликается со строками Временника, посвященными Серпуховскому походу нового московского «деспода»³². Оказывается, тот, узнав от посла Федора Ивановича в Крым³³ про «небытие царево на Русь … ополчився ратью противу токмо имени царя (Гази-Гирея II. — Я. С. )», устремился, как и прежде, на «не исходящих на брань», и дошел до Серпухова, где «на едином месте …, не поступая», провел два месяца. Там располагавший многочисленной армией и артиллерией Борис устрашил

Вып. 8. 2016

Последнее крымское нашествие на Москву в изображении русских публицистов конца XVI — первой трети XVII веков прибывших на берег Оки ханских посланцев, которым заявил о готовности «сопротивитися» их повелителю. Одержав «тщетную победу»34, новый самодержец со славой вернулся в столицу (как и в 1591 г.) (Временник 1951: 57, 58). Пристрастность этих суждений очевидна: в первые недели после избрания брата «мнихоцарицы» Александры на трон не было уверенности в том, что опять занявший накануне крымский трон Гази-Гирей II сохранит мирные отношения с преемником «святым сопричастного» государя35 (Виноградов 2010: 415; Зимин 1986: 224, 226, 227; Скрынников 1981: 139—140).

Итак, русские публицисты времени «межъусобной брани» и первых «послесмутных» лет нередко интересовались обстоятельствами крымского нашествия середины «миропреподобного царствия» Федора Ивановича. При этом если патриарх Иов подчеркивал военные доблести правителя, которого оценивал столь же апологетически, как и недавно скончавшегося «преблаженного» венценосца, то в оценке Ивана Тимофеева, писавшего, в частности, «ради Борисовых многих обнажения злоб» (Временник 1951: 44, 48, 56, 59, 63, 65, 77) спустя не одно десятилетие, Годунов проявил тогда притворную храбрость, не рискнув, к примеру, преследовать хана сразу после его отступления от Москвы, вызванного лишь страхом, внушенным татарам артиллерийским огнем и ложным известием о подходе на выручку русскому войску крупных подкреплений из Новгорода и Пскова.