Поведенческие стандарты в системе частноправовых отношений

Каждый субъект гражданского правоотношения характеризуется активным диалектическим единством сознания, воли, намерений и деятельности. Действия и поступки, совершаемые в гражданском обороте, неотделимы от личностного восприятия окружающей юридической действительности, от когнитивных и психоэмоциональных процессов в сознании физического лица, ставшего участником того или иного гражданского обязательства. Именно наличие ярко выраженного субъективного фактора, отражающегося в юридически значимом поведении субъектов, является одним из специфических признаков частноправовых отношений, возникающих между частными лицами, в первую очередь отношений с участием граждан. Сочетание субъективного фактора и совершаемого лицом действия формирует понятие юридически значимого поведения, без оценки и учета которого невозможны как высококачественное регулирование гражданских правоотношений, так и эффективная правоприменительная деятельность.

Возрастание научного и практического интереса к поведенческой составляющей в гражданском обороте, начавшееся в середине 60-х годов прошлого века, привело к формированию экономической концепции так называемых «поведенческих финансов» (behavioral finance), раскрывающей степень влияния когнитивных и психоэмоциональных факторов на принятие управленческих и инвестиционных решений. Ученые, следующие обозначенной позиции, подвергали сомнению эффективность законов, которые не позволяют дать прогноз и объяснить экономические явления, возникающие вследствие иррациональных действий физических и юридических лиц. Аналогичные тенденции были характерны для социологии и психологии, где концепция бихевиоризма постепенно стала одним из векторов развития современной доктрины.

Объективная необходимость формирования соответствующей теории в юриспруденции была осознана еще в римском частном праве, когда правовое значение категории «поведение» нашло свое отражение в принци- пе venire contra factum proprium, направленном на защиту прав и интересов субъекта гражданских правоотношений от последствий его противоречивого, непродуманного и непоследовательного поведения. Приведенная максима явилась первоосновой формирования таких правовых механизмов и принципов, как эстоппель, отказ от права, злоупотребление правом, обход закона, заблуждение и многие другие. Названные категории, нашедшие определенные формы отражения в гражданском законодательстве РФ, нуждаются в анализе, обсуждении и развитии, поскольку каждая из них в той или иной мере соответствует когнитивно-психологической составляющей поведения физических лиц, определяющей масштабы, направления и эффективность их участия в гражданском обороте. Механическая имплементация далеко не всегда не приводит к созданию эффективно действующего правового механизма. Правовая сущность многих заимствованных понятий и институтов настолько «чужеродна» национальному правопорядку, что фактически они не находят должного места в российской правоприменительной практике.

Фиктивное правовое наполнение обусловлено принципиальными различиями между континентальной и общей системами права, имеющимися не только в отношении отдельных категорий и институтов, но и на уровне таких концептуальных юридических понятий, как «правоотношения», «субъекты», «правовые принципы», «поведение» и др. Отмеченные факторы обусловливают необходимость решения вопросов, связанных с правовым наполнением содержания названных институтов не только в материальном, но и в процессуальном праве, так как их применение предполагает использование специальных средств и методов доказывания, условий привлечения широкого круга третьих лиц и др. Каждая из названных выше категорий, характерных для системы общего права, неразрывно связана с субъективным фактором, поэтому их исследование и оценка должны предваряться выявлением правовой сущности частноправового отношения, его признаков и структурных элементов.

Частноправовое отношение в системе правового регулирования, его квалифицирующие признаки и структурные элементы

Структура частноправового правоотношения в «укрупненном формате» идентична в различных отраслях и состоит из субъекта, объекта и предмета правового регулирования, однако значимость и содержание данных элементов варьируются в зависимости от правовой теории, главенствующей в науке.

В зарубежной доктрине относительно правоотношения существуют четыре основные теории. Первые три базируются на общетеоретических течениях: нормативизме, институционализме и теории, основанной на характеристике правовых отношений. Представители первой теории критикуют понятие правоотношения как отношения между физическими лицами. Так, Кельзен считает ключевым моментом связь между нормами, а правоотношение рассматривает как способ представления права [42, р. 496]; Хохфельд преобразовал правоотношения в логическую взаимосвязь между правами, обязанностями, свободами и полномочиями [39, р. 25], а Фуллер в своей статье о формировании права на основе взаимодействия между людьми склонялся к выводу о том, что юридические отношения между людьми логически предшествуют норме, однако это взаимодействие является фактическим, а не в рамках закона [12, c. 129]. В свою очередь, в Брюссельской школе права придерживаются позиции, в соответствии с которой наблюдение за взаимодействиями позволяет выявить связывающие их элементы, что и является частью закона в его общем значении.

Авторы, придерживающиеся второй концепции, рассматривают правоотношение как понятие, характерное для определенных отраслей и поэтому не относящееся к общей теории права, называя в первую очередь отношения, направленные на распределение собственности и дополнительных благ: при этом правовые нормы, по их мнению, есть следствие универсальных человеческих знаний о справедливости и гармонии [20, р. 87].

Третья теория основана на догматическом подходе к праву, характерном для некоторых представителей немецкоязычной правовой док- трины. Так, в частности, Э. Ахтерберг определил совокупность правовых отношений как правовой порядок [17, S. 32], а А. Сомек подчеркнул важность правовых отношений, которые позволяют каждому поставить себя на место контрагента, особенно во время судебного разбирательства [54, p. 72].

Четвертое доктринальное учение исходит из того, что любые правоотношения представляют собой в первую очередь отношения между людьми [18, p. 320]. Такое определение предполагает трехэтапный подход к квалификации отношений в качестве правовых, в рамках которой последовательно выясняются следующие вопросы: какие отношения являются ключевыми; какие интересы и ценности в них затрагиваются; что побудило субъектов вступить в данные правоотношения и, наконец, чем характеризуется их положение – автономностью или зависимостью [9, c. 100].

Значительно сложнее классифицировать теории, разработанные учеными вне западной правовой традиции, в государствах, где закон тесно связан с религией или моралью. Например, еще в Древнем Египте богиня справедливости Маат «призывала» учитывать специфику взаимоотношений при поиске юридических решений. В традиционных правовых системах отчетливо выражается поиск социальной гармонии и учет взаимоотношений сторон. Это особенно верно в отношении концепции Гири в Японии, базирующейся на идее социального долга в контексте человеческих отношений.

В начале XXI века в ряде исследований, схожих по предмету, целям и задачам, были выделены следующие доктринальные перспективы в подходах к определению права: ценность, норма, факт [60, р. 270; 53, р. 147; 33, р. 217; 35, р. 117]. В контексте названных подходов все вышеописанные характеристики стали малофункциональными, поскольку в настоящее время происходит смешение не только закона с конкретными фактами, но ценности правовой и ценности социальной, нормы и закона и т.д., что не позволяет выработать единую доктринальную теорию относительно содержания такой категории, как правоотношение.

Для его создания («построения») необходимы следующие элементы: субъекты; независимость и автономность; форма, отражающая намерения; норма, регулирующая отношение;

права и обязанности участников, объект и причина их вступления в отношения (цель, преследуемая участниками). Некоторые ученые рассматривают правоотношение в его развитии, поэтому в состав его субъектов включаются не только непосредственно стороны, но и те лица, которые так или иначе влияют на судьбу контракта – судьи, арбитры, нотариусы и т. д. Как отмечал Г. Павлакос, две партии создают новую ситуацию, которая является своего рода третьей сущностью (две вместе – это больше, чем две партии по отдельности) [47, c. 275]. Так и с правоотношением: две стороны создают правоотношение, которое получает иное содержание, чем первоначальная воля двух сторон и их представления по отдельности [30, р. 19].

Другой элемент – это автономность, к которой стороны должны стремиться, в том числе в случае взаимозависимости. Правовые отношения – это справедливое расстояние между автономными сторонами и другими участниками, что исключает отношения без срока или без возможности выхода из него [49, р. 278].

Специальная форма правоотношения существовала всегда, при этом часто она проходила через символизацию процесса его возникновения [26, р. 9]. В настоящее время соглашения, совершенные в письменной форме, заменили по своей юридической сути любые действия, символизирующие установление договорных отношений.

Норма как элемент правоотношения подразумевает существование правила, которого в равной степени должны придерживаться все его субъекты. В любом правоотношении всегда присутствует процессуальный аспект, поскольку оно развивается с течением времени. Этот стандарт установлен с учетом ценностей, в основном – стремления к автономии, а также независимости стороны, обладающей полномочиями. В теории права исторически сложились два направления, которые определяют первичность возникновения права или нормы друг по отношению к другу [36, р. 46]. Норма также может выходить за пределы правовых отношений и образовываться в рамках других правоотношений, и достаточно часто правовой стандарт поведения создается извне – в отношениях, подлежащих интерпретации [19, р. 9].

Правовые отношения всегда имеют определенную цель: товары в отношениях купли-продажи, услуга в соглашении по предоставлению услуги, образование в отношениях в сфере науки и образования, судебное разбирательство в процессуальных отношениях, государственная услуга в отношениях гражданства и т. д. Правовые отношения, связанные с объектом, исключенным из гражданского оборота, по общему правилу юридической силы не имеют.

Основания возникновения различных правоотношений, в отличие от целей, преследуемых их субъектами, могут быть как законными, так и незаконными. Так, в некоторых юрисдикциях фиктивный брак, заключенный для получения вида на жительство, может быть расторгнут, а не признается изначально недействительным. Правовые отношения – это динамический механизм с постоянными транзакциями, касающимися сторон, действия каждой из которых должны соответствовать критерию законности.

Отсутствие в современной цивилистике однозначного подхода к детерминации правоотношения обусловлено широким спектром правоотношений, существующих внутри данной категории. Со времен римского частного права в доктрине неоднократно поднимался вопрос о дифференциации правоотношений на публичные и частные, в основе которой лежит тезис, что право не может одинаково регулировать отношения, предметом которых является частный интерес (персональное благо), и отношения, возникающие по поводу общественного интереса (публичного блага) [2, c. 1–25].

Континентальная система права исходит из градации, оказывающей влияние на методы правового регулирования, учет субъективной составляющей, размер ответственности, основания освобождения от ответственности и иные правовые последствия [21, р. 9]. В общем праве вопрос о дифференциации права на публичные и частные отрасли возник после вхождения Великобритании в Европейский союз, что с необходимостью потребовало имплементации регламентов и директив ЕС в национальное право. Однако в настоящее время сложно говорить о формировании доктринальной осознанности данной классификации, гораздо больше внимания представители теории права уделяли во- просам соотношения права ЕС и национального права [44, р. 1117].

Тем не менее различие между публичным и частным правом всегда присутствовало, будучи весьма громоздким как в континентальном праве, так и в юрисдикциях общего права. В доктрине также нет устоявшегося похода к вопросу о сущностной необходимости такого деления: например, Кельзен считал различие «бесполезным» для «общей систематизации права» [42, р. 124], а Поль Веркуйл заметил: «Если право – ревнивая любовница, то различие между публичным и частным – как неблагополучный супруг, который всегда существует, но как организующий принцип он по-прежнему терпит неудачу» [57, р. 75].

Вопрос о разграничении правоотношений находится не только в теоретической, но и практической плоскостях, что обусловлено комплексным объединением норм [15, c. 19]. Несмотря на однородность, присущую одной отрасли права, юридические образования имеют «кочевой характер» и нередко заимствуются другими отраслями. В случаях межотраслевой имплементации необходимо определять возможность заимствования, ее степень и уровень, поскольку институты, основанные на свободе и равенстве сторон, не могут быть внедрены в публичные отрасли права без сущностной модификации; однако существование категории, имеющей концептуально разное содержание в разных правовых отраслях, противоречит принципу правовой определенности и существенно усложняет коммерческий оборот.

На самых высоких уровнях абстракции публичное право – это закон, относящийся к государству, – например, конституционное разделение властей, административное регулирование или вертикальные отношения между правительством и отдельными лицами в той мере, в какой правительство возлагает на отдельных лиц обязательства перед ним – например, уголовное право; или прямо наделяет последних правами или полномочиями – например, законы, предписывающие правительству сдержанность или требующее позитивного государственного вмешательства, необходимого для защиты прав личности, и многие другие аспекты [50, рр. 866–867].

Парадигма частного права предполагает возможность вмешательства государства в пра- воотношения исключительно в контексте содействия горизонтальным сделкам между частными лицами по соглашению, добровольно заключенному субъектами гражданского оборота. Очевидно, что, если государство отходит от чисто посреднической роли и заменяет свободу договора режимом, изобилующим ограничениями и нормативными императивами, оно становится все более патерналистским, а это стирает грань между частным и публичным правом. Например, в некоторых странах, таких как Германия, конституционная защита основных прав в целом распространяется на сделки между частными лицами, что зачастую стирает границу между вертикальными и горизонтальными правовыми отношениями [58, р. 89].

Поскольку органы государственной власти защищают общественные интересы в целом, а не частные интересы отдельных лиц, публичное право считается областью «распределительной справедливости», справедливого распределения материальных благ между членами общества. Это позволяет публичному праву использовать широкий спектр методов для обеспечения соблюдения своих стандартов, включая лицензирование бизнеса, разрешение на сделки в рамках антимонопольного регулирования, административные санкции и уголовное преследование. Общим для этих методов является ведущая роль государства и его органов в контроле за соблюдением и обеспечением стандартов поведения с использованием коллективных ресурсов. Предполагается, что методы правоприменения обеспечивают ex ante соблюдение правовых норм и предотвращают их нарушение, но, как правило, они не предоставляют средств правовой защиты потерпевшим сторонам, за исключением отдельных случаев.

Традиционно частное право ассоциировалось с регулированием отношений между формально свободными и равноправными лицами, причем существующие между ними различия, например с точки зрения переговорной силы, не имели значения. Приведенная позиция была поставлена под сомнение развитием частного права во второй половине ХХ века, связанным с влиянием политических аспектов на частноправовую деятельность хозяйствующих субъектов, а также развитием деликтного права, в котором предполагается высокая степень вовлеченности публично-правовых институтов.

В то же время основная этико-социальная концепция частного права как права, которое ориентируется на справедливость отношений между сторонами, до сих пор остается актуальной [14, c. 89]. Действующие в настоящее время частноправовые нормы определяют межличностные права и обязанности в отношениях между индивидами как самоопределяющимися агентами, где индивидуальные права дополняются средствами правовой защиты. Современное договорное право, например, гарантирует свободу сторон от навязываемых им контрактов, принимает во внимание их переговорные позиции и охраняет стороны от убытков, предоставляя им средства правовой защиты. Деликтное право, в свою очередь, защищает индивидуальные права на здоровье и свободу от любого противоправного причинения вреда, предоставляя возможность получить компенсацию за причиненный вред и тем самым «восстановить» нарушенное состояние [10, c. 139].

Частное право использует государственные ресурсы не для контроля за соблюдением установленных требований, а для обеспечения применения компенсационных средств правовой защиты физических лиц. Таким образом, имущественное право обычно действует ex post, т. е. только после нарушения стандарта поведения или нормативного предписания. В отличие от публичного права, использующего сдерживающие средства, такие как штрафы, превышающие фактические убытки истца, частное право обычно предусматривает систему восстанавливающих средств, которые уравновешивают конкурирующие интересы сторон таким образом, чтобы истец не пострадал в финансовом отношении в результате правонарушения, совершенного ответчиком.

При анализе вопроса о критериях и последствиях разграничения права на частное и публичное необходимо привести слова В. Ф. Яковлева о том, что публичное и частное право не должны противопоставляться друг другу, их разделение не должно возводиться в абсолют, поскольку частное право бессильно без публичного, а публичное без частного – беспредметно, так как ему будет нечего охранять [16, c. 14]. Для построения эффективной системы правового регулирования любому государству необходимо выстроить качественный баланс публичного и частного права, который позволит:

во-первых, учесть исторические, идеологические и экономические особенности страны; во-вторых, ограничить вмешательство публичного элемента в частную сферу, что может быть критично с точки зрения сохранения баланса интересов; и, в-третьих, обеспечить надлежащее терминологическое заимствование. При этом заимствование не может быть тотальным, разрушающим суть частных или публичных отношений, а именно такая тенденция нередко прослеживается в дискретных терминах, наполнение которых зависит от субъективного судейского восприятия.

В структуре частноправового отношения традиционно выделяются договорные обязательства, внедоговорные обязательства и вещные права, при этом внедоговорные и договорные отношения ориентируются на активное взаимодействие сторон, в то время как вещные права, регулирующие отношение субъекта к «вещи», строятся на пассивном взаимодействии собственника с третьими лицами.

Договорные отношения основываются на принципах волевого начала, когда в основе возникновения обязательства лежит инициатива его участников. Элемент осознанности и вовлеченности субъектов в процесс формирования обязательства позволяет в большинстве случаев не осуществлять учет вины сторон. На стадии исполнения субъективный фактор определяется в контексте соответствия или несоответствия поведения стороны правовым общепризнанным стандартам, существующим в рамках закона или договора.

Объединяющим фактором внедоговорных обязательств является источник их возникновения – они возникают вне согласованной воли сторон, в противовес свободному волеизъявлению, которое является детерминирующим юридическим фактом в договоре [1, c. 17]. Основанием таких обязательств становится причинение вреда или неосновательное получение выгоды, возмещение или возврат которых и порождает правовую связь. Реализация деликтного обязательства предполагает использование правовых механизмов, отличных от механизмов договорного регулирования, по причине отсутствия добровольности и невозможности принятия и оценки коммерческого риска, поэтому возникает необходимость оценить намерения причинителя вреда для квалификации его вины, являющейся базовой составляющей деликта.

Специфика правового происхождения деликта позволяет говорить о появлении новых элементов в составе субъективного фактора, учет которых не релевантен в договорных отношениях, таких как должная забота, способность использовать знания с целью оценки риска негативных последствий и вероятности их наступления, особая категория разумности (профессиональный стандарт знаний). Помимо этого, деликтные отношения рассматривают субъективный фактор в качестве объекта правоотношения, поскольку, в отличие от договорных обязательств, компенсации подлежит не только физический и материальный вред, но и моральный.

В современной правовой действительности можно выделить несколько ключевых критериев, позволяющих провести дифференциацию внутри частноправовых отношений (между договорными и внедоговорными отношениями):

• 1.    Обязанности сторон в договорных отношениях основаны на свободе волеизъявления, поэтому их источником является договор; роль нормы в договоре носит комплементарный характер и применяется по причине возникающего договорного пробела. Обязанности сторон, возникающие в рамках деликта, имеют нормативный характер и должны быть прямо или косвенно определены законом [29, р. 725].

• 2.    Моментом возникновения деликтного правоотношения является совершенное лицом нарушение, до возникновения которого правовой связи между сторонами не имелось. В договорных обязательствах, напротив, нарушение контракта, как правило, относится к финальной стадии развития правоотношений, поскольку для согласования воли сторон необходимо их активное взаимодействие, которое предполагается задолго до нарушения условий договора. Таким образом, допущенное стороной нарушение – основание для применения средств правовой защиты, но не для возникновения правоотношения [51, р. 92]. Отмеченное различие влияет на течение сроков исковой давности, поскольку в отношениях, возникающих вследствие причинения вреда, срок начинает исчисляться с момента его причинения, в то время как в контракте начало срока сопряжено с нарушением контракта, негативные последствия которого, как правило, наступают позже.

• 3.    Правовое регулирование деликта и договорного обязательства преследует различные цели. В случае с деликтом основная задача – возместить потерпевшему причиненный ему вред, в то время как для сдерживания противоправного поведения существуют нормы публичных отраслей права. Материальная составляющая компенсации вреда также является сдерживающим фактором противоправного поведения. Задачей правового регулирования договорных отношений является обеспечение выполнения договорных условий и предотвращение нарушение контракта. Эффективные средства правовой защиты и возможность их оперативной реализации заменяют попытку правовой профилактики договорных нарушений. Государству нет необходимости продумывать и внедрять сложный механизм сдерживания неисполнения обязательств, если большинство негативных последствий могут быть самостоятельно нивелированы участниками. Данные различия влияют на способы и средства правовой защиты, применяемые в деликтах и в договорах.

• 4.    В деликтных обязательствах действует концепция отдаленности и предсказуемости ущерба, задачей которой является расчет вероятности причинения вреда, основанный на особенностях объекта и знаниях субъекта. Предсказуемость негативных последствий требуется в момент совершения противоправного деяния, в то время как в договоре предсказуемость причинения убытков вследствие нарушения его условий предполагается уже на этапе заключения договора. Что касается вероятности, то деликт предполагает более высокий стандарт знаний по отношению к участникам внедоговор-ных обязательств, поэтому ответственность наступает и за маловероятные результаты противоправного действия.

• 5.    Разделительной гранью между деликтами и договорными отношениями является также субъективное восприятие сторонами последствий своего поведения. Так, в 1988 г. при рассмотрении спора Forsikringsaktieselskapet Vesta v Butcher¹ палата лордов пришла к сле-

• дующему выводу: халатность как элемент субъективной оценки последствий своего поведения оценивается на общих основаниях во всех случаях, в то время как в договорных отношениях вопрос об оценке халатности возможен только тогда, когда в договоре была прямо закреплена обязанность сторон проявлять осторожность. Важным правовым результатом данного спора стала подтвержденная возможность параллельной ответственности в рамках деликта и по контракту.

Практическая значимость различных доктринальных подходов неизбежно меняется с развитием общественных отношений. Вопрос о дифференциации правовых отраслей на публичные и частные давно не вызывает научной полемики, поскольку сформированные в доктрине критерии позволяют с высокой степенью точности определять принадлежность той или иной отрасли к публичной или частной сфере. В свою очередь, структура и предмет конкретных правоотношений предопределяют степень и объем вовлечения субъективного элемента в его возникновение и последующее развитие.

Как уже отмечалось, разграничение правоотношений основано на решении вопроса о том, какое благо защищает правовая норма – общественное или персональное. При этом защита любого интереса требует определенных государственных расходов на осуществление оптимального правового регулирования, с одной стороны, и на поддержание функции государственного преследования по отношению к нарушителю – с другой.

В качестве правовой категории общественное благо предполагает следующие постулаты:

• –    нарушение общественного блага представляет собой правовой вызов обществу, влекущий применение государственного принуждения;

• – общественное благо – исключительно значимое социальное явление (большинство государственных запретов связаны с религиозными правовыми источниками и известны с древних времен);

  – защита общественного блага требует существенных финансовых затрат, которые не могут возлагаться на пострадавшую сторону, поэтому государственное преследование нарушителей осуществляется за счет государственного бюджета, что предполагает большую ва-

• риативность в выборе средств выяснения обстоятельств дела государственными структурами, осуществляющими функции стороны в процессе;

  – наличие специального механизма сбора релевантной информации заранее ставит другого участника в позицию слабой стороны, поскольку он не обладает методами, доступными государственному агенту;

  – процессуальная «слабость» «негосударственной» стороны обусловила необходимость установления преференциального режима, в основе которого лежит презумпция невиновности, перекладывающая бремя доказывания вины на «сильную» сторону.

В отличие от публичных отраслей частное право защищает персональный интерес, который направлен на восстановление положения сторон в индивидуальном порядке и на первоначальном этапе не нуждается в государственном принуждении. Юридическое равенство сторон означает и их процессуальное равенство, т. е. возможность использовать одинаковый правовой инструментарий. С целью восполнения отдельных процедурных пробелов или противоречий активно применяются принципы равенства, состязательности, справедливости и т.д., препятствующие возникновению процессуального дисбаланса, который появляется при дискриминационном положении одной из сторон. Важную роль в предотвращении подобных явлений играют и специальные механизмы процессуального упрощения, в первую очередь установленные законом презумпции – специфические допущения, не требующие специальных средств доказывания и принимаемые за основу разрешения возникшего спора.

В рамках исследования соотношения и различий частных и публичных правоотношений наибольшее значение имеют две противоположные презумпции: невиновности и вины.

Применение презумпции невиновности характерно для публичного права по причинам процессуального дисбаланса в правах сторон и средствах доказывания. Процедурной задачей при рассмотрении споров, вытекающих из публичных правоотношений, является установление субъекта, причинившего вред общественному благу, и выявление его отношения к этому общественному благу (насколько он хотел причинить ему вред или осознавал возмож- ность причинения вреда своими действиями). При этом информированность субъекта о характере соответствующего общественного блага не влияет на возможность привлечения его к ответственности, поскольку знание закона пре-зуюмируется.

Второе допущение – презумпция вины – представляет собой правовую конструкцию, основанную на предположении о том, что лицо, не исполнившее обязательство, действует осознанно и понимает последствия своих поступков, что существенно упрощает процессуальную позицию второй стороны. Поскольку вина рассматривается как основание для ответственности, именно публичные отрасли активно формируют ее содержание. В гражданском законодательстве РФ вина презюмируется как в обязательственных (например, ст. 401 ГК РФ), так и в деликтных отношениях (ст. 1064 ГК РФ).

Как уже отмечалось, частноправовое отношение возникает и формируется с целью защиты персонального блага как части общественного блага (например, защита частной собственности конкретного лица в контексте правового обеспечения защиты собственности в целом). При этом защита абсолютных прав осуществляется в парадигме, предполагающей способность лица отличить свое имущество от чужого и выбрать модель поведения, не затрагивающую интересы другого собственника.

В случае с обязательственными отношениями персональное благо, подлежащее защите, определено в соглашении с контрагентом, поэтому при неисполнении договорных обязательств вопрос об отношении стороны к негативным последствиям такого неисполнения не возникает. Более того, необходимость доказывания факта личного восприятия происходящего, то есть отсутствие вины в своих действиях, существенно ослабляет процессуальную позицию нарушителя обязательства, поэтому в большинстве случаев не возникает необходимость в установлении факта наличия или отсутствия вины.

Таким образом, применение презумпции вины, с одной стороны, исключает дисбаланс процессуальных обязанностей сторон и используемых ими средств доказывания, но, с другой стороны, сокращает набор легальных механизмов установления действительного намерения сторон. Отказ от повсеместного доказывания вины нарушителей гражданских обязательств обусловил необходимость внедрения в частноправовые отношения институтов, которые отражают субъективное восприятие участниками правоотношения его содержания, задач и последствий. При этом значимость субъективных составляющих зависит от того, насколько данное частноправовое отношение связано с публичными элементами (например, деликты), поэтому гражданское право нередко пользуется отдельными категориями налогового, таможенного и антимонопольного права.

Презумпция вины в гражданском праве является элементом общей концепции презумпции, которая распадается на две составные части: процессуальную и материальную. При этом если в уголовном праве наблюдается единство процессуальной и материальной составляющих, то в гражданском праве ситуация иная: в процессе остается презумпция невиновности, заложенная в принципах гражданского судопроизводства, а в материальном праве речь идет о презумпции вины.

Наличие противоположных презумпций в публичном и частном праве имеет не только процессуальное, но и сущностное значение, поскольку в них по-разному наполняется содержание вины [6, c. 278]. Предельное внимание к вине как основанию ответственности усовершенствовало систему и способы оценки субъективных факторов (речь идет об отдельных элементах вины, таких как свободная воля, мотив, цель и т. д.). Так, уголовное право оценивает поведение лица с различных правовых ракурсов, что в гражданском праве фактически недостижимо, во-первых, из-за презумпции вины, которая предполагает, что лицо, нарушая персональное благо, осознает его наличие, и, во-вторых, вследствие участия в частноправовых отношениях юридических лиц, к которым концепция вины применима условно [4, c. 38].

На основании вышесказанного делаем выводы.

• 1.    Основой разделения права на публичное и частное является общественное благо, подлежащее защите. Все остальные различия обусловлены методами, средствами и способами защиты общественного блага. Негативное влияние на гражданско-правовое отношение несопоставимо с последствиями причинения вреда

• 2.    Вопрос о разграничении правоотношений на частные и публичные находится не только в теоретической, но и практической плоскостях, что обусловлено комплексным объединением регулирующих их норм. Несмотря на однородность, присущую одной отрасли права, юридические образования имеют «кочевой характер» и нередко заимствуются другими отраслями. В случаях межотраслевой имплементации необходимо определять возможность заимствования, ее степень и уровень, поскольку институты, основанные на свободе и равенстве сторон, не могут быть внедрены в публичные отрасли права без сущностной модификации. Однако существование и применение категории, имеющей концептуально разное содержание в разных правовых отраслях, противоречит принципу правовой определенности и существенно усложняет коммерческий оборот.

• 3.    Частноправовое отношение представляет собой устойчивую во времени и пространстве юридическую (формальную) связь между субъектами права, сформированную на основе норм частного права и согласованных субъектами условий. Данное определение, охватывающее различные отрасли частного права, следует рассматривать в качестве общетеоретической конструкции, отражающей существенные признаки рассмотренного феномена. Возникновение частноправового отношения обусловлено свободой воли участников правоотношения, выбирающих по своему усмотре-

• нию и в своих интересах модель поведения, содержание и структуру правовых связей. Поэтому при возникновении споров между сторонами объективно необходимы выявление и оценка влияния субъективного восприятия обстоятельств, связанных с данным правоотношением, на поведение его участников.

• 4.    Парадигма частного права предполагает возможность вмешательства государства в частноправовые отношения исключительно в контексте содействия горизонтальным сделкам, заключаемым частными лицами по своей инициативе для достижений преследуемых сторонами правовых целей. Очевидно, что с отходом от чисто посреднической роли и заменой свободы договора правовым режимом, изобилующим ограничениями и нормативными императивами, государство становится все более патерналистским, а грань между частным и публичным правом постепенно стирается. С целью обеспечения законности, правопорядка, а также гарантий осуществления, охраны и защиты прав и интересов участников таких правоотношений предлагается скорректировать действующую систему нормативных актов, позволяющих легально осуществлять государственное вмешательство в частноправовые отношения, ограничив такое вторжение ситуациями, когда возникшие между сторонами отношения противоречат принципам частного права.

• 5.    Независимо от вида правоотношений в структуре оснований ответственности их участников присутствует вина (в форме умысла и неосторожности), однако ее квалификация, способы установления и доказывания зависят от «ценности» общественного блага, подлежащего правовой защите. Негативные последствия для общественного блага нарушений гражданско-правового обязательства несопоставимы с последствиями причинения вреда общественному благу в публичном праве, поэтому во втором случае государство использует механизм государственного воздействия и принуждения для выявления виновной стороны и комплекс системы процессуальных средств доказывания, направленных на защиту государственного или общественного блага. В частных отраслях процедура установления вины процессуально упрощается путем введения в договорные обязательства принципа презумпции вины и формирования в деликтных обязатель-

• ствах вариативности риска, предвидимости возможного вреда и действий, предпринятых с целью его предотвращения. При этом презумпция вины основана на допущении, что лицо осознавало характер и последствия своих действий, поскольку основой любого обязательства является волевой акт участников правоотношения.

общественному благу в публичном праве, поэтому государство применяет весь имеющийся у него механизм воздействия и принуждения для выявления виновной стороны. Учитывая правовую асимметрию в доступе к процессуальным средствам доказывания, частное право развивается в двух направлениях: организация справедливого и равноправного процесса; формирование системы средств материального права, компенсирующих сложности определения вины. Оценка субъективных факторов в частноправовом отношении строится на иных подходах. Презумпция вины исходит из предположения, что вина не существенна для квалификации нарушений в обязательствах, поэтому проще исходить из ее наличия, чем задействовать сложный процессуальный механизм, необходимый для ее доказывания.

Принципы частного права и стандарты поведения субъектов обязательств

Ранее рассмотренное разнообразие персонифицированного блага, подлежащего защите в частноправовых отношениях, и значительное отступление от учета вины в подавляющем большинстве случаев стали предпосылкой формирования принципов частного права. Так, например, общее торговое право Европы1 содержит следующее положение: «Добросовестность и честная деловая активность определяется как стандарт поведения, характеризующийся честностью, открытостью и учетом интересов другой стороны сделки». Обращает на себя внимание тот факт, что принцип сформирован через стандарт поведения, который воспринимается как стремление реализовать определенную идею человеческого совершенства независимо от моральных представлений сторон.

Существование правовых принципов обусловлено несколькими факторами: изменение нормативно-правовой базы происходит медленнее развития общественных отношений, поэтому отсутствие легального определения правовых принципов позволяет судебным органам наполнять их новым содержанием в зависимости от сущности выявленного правового пробела или возникшей правовой коллизии. Другим фактором является необходимость противопоставить формализму учет субъективной воли сторон или действительное волеизъявление сторон, которое не нашло должного воплощения в обязательстве [7, c. 35].

Правовая абстракция принципа позволяет выполнить его ключевые функции, однако осложняет процесс разграничения одного принципа от другого [3, c. 161]. Наличие различной правовой интерпретации в нормативных актах и судебных решениях приводит к смешению детерминирующих критериев. Термины, используемые для конкретизации принципа, часто носят не правовой, а общесоциальный характер и толкуются в правовом ключе по-разному, в связи с чем наблюдается содержательное пересечение принципов добросовестности, разумности, справедливости, принципа баланса интересов и др.

Необходимость определить и разграничить названные принципы тесно связана с правовыми последствиями, которые возникают в связи с их нарушением [11, c. 110]. Другие принципы, такие как свобода договора и автономия сторон, тесно связаны со всеобъемлющей доктриной либерального перфекционизма и предопределяют широкое усмотрение сторон и свободу правового выбора [8, c. 89]. Негативными последствиями реализации данного принципа являются злоупотребление правом и обход права, выявление которых невозможно без оценки целей, намерений и мотивов сторон. При этом некоторые авторы утверждают, что принцип свободы договора и принцип добросовестности и честной деловой практики являются противоположными принципами, поэтому, поддерживая одновременно принцип и его контр-принцип, частное право в конце концов будет иметь нейтральную основу [37, р. 163].

Попытка сформулировать принципы права через стандарты поведения является следствием придания частному праву эффекта моделирования, поскольку в этой ситуации право разъясняет, какими должны быть субъекты правоотношений (например, независимыми, активными, честными или добросовестными лицами). Частноправовое мышление, направленное на поиск рациональных ответов на юридические вопросы, подразумевает исключительную приверженность определенной моральной концепции человека [25, р. 450], о чем свидетельствуют обязанность добросовестного и честного ведения дел, доктрина несправедливой эксплуатации (использование положения другой стороны путем получения чрезмерной выгоды или несправедливого преимущества) и недействительность контрактов на основания выявления признаков безнравственности одной из сторон.

В процессе формирования названных признаков национальные правопорядки столкнулись с определенными вызовами [46, р. 17], первый из которых касается уровня общности. Для соблюдения принципа правовой определенности и баланса интересов принципы не должны быть слишком общими и абстрактными, с чрезмерно широкой сферой применения. Гораздо более «практичными» являются принципы промежуточного уровня абстракции, которые в состоянии объяснить и согласовать юридическую доктрину для определенной сферы, но отнюдь для всего договорного права [31, р. 97]. Слишком общие и всеобъемлющие принципы могут привести к игнорированию необходимости внутренней диверсификации в рамках частного права [48, р. 215]. Возможно, эти принципы частного права должны быть расположены на неконституционном уровне обычного частного права при условии соблюдения Конституции (включая ее горизонтальное действие), что, например, могло бы «конкретизировать» и обосновывать концепцию права.

Следует подчеркнуть, что при обсуждении основополагающих международных принципов частного права любой перфекционизм может быть проявлен только на локальном уровне (например, концепция несправедливой эксплуатации) либо ограничиваться такими ценностями, как рациональность [28, рр. 14–20].

Способом реализации и толкования принципов права является формирование стандарта поведения. При характеристике данного понятия следует обратиться к рассмотренному в 2007 г. спору между Société thermale и Министерством экономики, финансов и промышленности Франции на предмет применения налога на добавленную стоимость (НДС) к депозитам, собранным Société thermale на бронировании гостиничных номеров и удерживаемым после отмены некоторых из этих бронирований. Дело касалось характера вкладов в гостиничном сек-торе1, относительно которого возник вопрос, может ли выплата депозита клиентом рассматриваться как часть вознаграждения за услуги, предоставленные владельцем гостиницы. Суд постановил, что обязательства клиента по опла- те и владельца гостиницы по предоставлению жилья вытекают непосредственно из контракта, а не из внесения депозита, и обосновал свое решение общими принципами гражданского права, в соответствии с которыми каждая договаривающаяся сторона обязана соблюдать условия своего контракта и выполнять свои обязательства по нему.

Следовательно, обязательство по выполнению одного контракта не возникает из заключения другого соглашения. В таких случаях общие принципы гражданского права действуют как неписаные фоновые принципы для толкования письменного вторичного права. Рассматривая данное дело, суд просто постулировал существование примененного принципа, не уточняя, где конкретно данный принцип был закреплен.

Суды традиционно не предпринимают попыток предоставить какую-либо эмпирическую (в сравнительном праве) или рациональную (в естественном праве) основу для признания общего принципа частного права [41, р. 85]. С одной стороны, во многих государствах признается, что права и обязанности сторон договора могут существовать даже после истечения срока его действия, например в случае оговорок о недопустимости конкуренции, которые могут составлять «постдоговорные отношения». С другой стороны, тот факт, что контракт был полностью исполнен, вследствие чего договорные отношения прекратились, необязательно означает, что породивший такое обязательство контракт больше не подлежит рассмотрению, примером чего является расторжение контракта вследствие ошибки или мошенничества, когда условия контракта, ставшие их последствием, могут иметь обратную силу.

Рассмотренные принципы не являются общепризнанными: некоторые государства (в частности, Великобритания и многие страны общего права) не признают принцип добросовестности как общеобязательный, а другие государства, несмотря на включение общего запрета неосновательного обогащения, не требуют компенсации после расторжения контрактов за частичное исполнение.

В 2010 году в Германии рассматривалось дело E. Friz, связанное с инвестицией физического лица в фонд недвижимости. В рамках данной инвестиции был заключен договор о партнерстве, общий объем инвестиций при этом составил 384 044 марки. По истечении 10летнего периода Е. Фриц решил выйти из договора о партнерстве и потребовал возврата инвестиций в полном объеме. Перед судом встал вопрос о последствиях данного решения для инвестора, фонда и остальных участников партнерства. В соответствии с решением суда, выход из партнерства не имел бы ретроактивного эффекта (эффект ex tunc) в том смысле, что потребитель может вернуть все свои инвестиции, оставив любые имеющиеся убытки своим партнерам. В соответствии с логикой суда, стоимость его инвестиций на дату выхода из партнерства могла быть меньше, поскольку он должен был участвовать в убытках этого фонда (эффект ex nunc).

Приведенное судебное решение привлекает внимание соотношением и балансом принципов национального и общеевропейского уровней [52, c. 117]. Так, суд мог сослаться на национальные принципы Grundsätze der fehler-haften Gesellschaft (принцип неполноценного партнерства) и Grundsätze über den fehlerhaften Gesellschaftsbeitritt (принцип неполноценного присоединения к партнерству), которые указывают на отсутствие ретроактивного эффекта в партнерствах, однако суд решил применить общие принципы права – баланса интересов и справедливого распределения рисков между заинтересованными сторонами.

Такие правила предлагают инвестору, отказавшемуся от членства в закрытом фонде недвижимого имущества, учрежденном в форме партнерства, возможность вернуть свою долю, принимая на себя часть рисков, присущих любым капитальным вложениям фонда, что позволяет другим партнерам или сторонним кредиторам в подобных обстоятельствах не нести негативных финансовых последствий выхода из общества одного из партнеров после подписания контракта, в котором они изначально не были стороной. Рассмотрев национальные принципы, суд решил, что они предназначены для обеспечения справедливого разделения рисков между сторонами «в соответствии с общими принципами гражданского права». В данном случае суд перешел к уравновешиванию интересов сторон, модель которого можно сформулировать следующим образом: эффективная защита – это не то же самое, что макси- мальная защита, и, если при рассмотрении дела не требуется максимальной защиты стороны, неизбежен учет других частных интересов.

Важной особенностью правил, применимых только в отношениях между бизнесом и потребителями, является то, что они направлены на защиту прав отдельной категории субъектов. Однако, несмотря на существование высокого уровня защиты потребителей, из этого требования или принципа effet utile не следует, что защита потребителей должна быть абсолютной или хотя бы максимальной. Другие интересы и цели также играют роль, и они традиционно уравновешиваются в общих принципах [56, р. 320].

В современной цивилистике относительно природы общих принципов права представлено множество различных теорий. Принципам отведена центральная роль в некоторых известных теориях права, особенно в концепции Р. Дворкина «закон как целостность» [32, р. 109]. Автор проводит четкое различие между принципами и правилами. Согласно его позиции, правила имеют характер «все или ничего», а принципы играют важную роль в поиске правильного ответа на любой вопрос: когда действующие нормативные акты не дают однозначного ответа, суды должны найти принцип, который обеспечивает разрешение дела в рамках политической и правовой морали.

Правовые позитивисты, в свою очередь, отрицают существование принципов: по их мнению, там, где заканчивается закон, суды обладают дискреционными полномочиями; все, что рассматривается в доктрине в качестве принципа, в действительности представляет собой толкование существующих положений, осуществляемое в рамках судебного усмотрения. Однако некоторые ученые, например Коулман и Харт, признают существование принципов в той мере, в какой признанные источники права ссылаются на них [27, р. 147].

Что касается правовой природы и атрибутов принципов, то, в соответствии с общим подходом, независимо от источников, предусматривающих данный принцип (закон или прецедент), принцип должен учитываться и применяться, поскольку он не зависит от его толкования и дальнейших характеристик.

Для общих принципов права характеры три функции: интерпретация (secundum legem), за- полнение пробелов (praeter legem) и исправление (contra legem) [52, р. 133]. Названные функции совпадают с тремя традиционными функциями добросовестности – важным источником неписаного частного права, созданного судьей, в традиции гражданского права. Функции принципов обусловлены необходимостью для суда совершать определенный набор действий при применении абстрактных правил (т. е. статутов и кодексов) к конкретным делам.

Рассмотренные выше споры, в которых суд прямо ссылался на общие принципы гражданского права, являются случаями толкования директив ЕС в контексте этих принципов [59, c. 182], однако ни одно из дел не было пересмотрено на основании противоречия общим принципам права, в связи с чем некоторые авторы указывают на отсутствие общих для всех принципов гражданского права, что исключает их корректирующую роль для правоотношения [44, р. 1120].

Общие принципы гражданского права способствуют развитию особого режима сдерживания воздействия рыночных (экономических и политических) механизмов на частноправовые интересы. С помощью принципов все частные интересы легко уравновешиваются и могут непосредственно «вступить в игру». Например, суд может ссылаться на принцип обязательной силы договора или на контр-принцип свободы договора [40, р. 905].

Тесную связь между принципами и согласованностью подчеркивает и теория права и государства: общие принципы гражданского права должны способствовать тому, чтобы международное частное право стало более согласованным с национальным правом отдельных государств, и если эта согласованность не обходится слишком дорого с точки зрения национального суверенитета, то, безусловно, любой судебный орган должен приветствовать данный подход. Общие принципы гражданского права из-за их гибкого и неформального характера, позволяющего им действовать более чем на одном уровне управления, могут внести важный вклад в согласованность и сближение частных видов законотворчества на национальном, европейском и глобальном уровнях.

При этом общие принципы гражданского права могут способствовать не только вертикальной согласованности многоуровневой сис- темы частного права, но и ее горизонтальной согласованности. Национальные законодатели в рамках своего отраслевого правового подхода создали мозаику из существенно различающихся «кусочков» частного права [43, р. 57], где даже такие базовые понятия, как «ущерб» или «потребитель», определяются по-разному в разных областях.

Являясь общественным регулятором, принципы права создают предпосылки к формированию определенных стандартов поведения, при этом речь идет не только об общих требованиях действовать добросовестно и честно и проявлять должное внимание к интересам контрагента. Задача стандартов более утонченная: минимальный учет вины, с одной стороны, и необходимость дать оценку поведения субъекта, с другой, привели к тому, что в стандарте были закреплены нормы по следующим позициям: как субъект должен был действовать в этой ситуации; и будет ли допущенное им отклонение от этой модели основанием для наступления негативных правовых последствий в виде ответственности; причем суд не должен оценивать убеждение, мотивы, намерения субъекта – у него есть четкая правовая форма, в которой последовательность действий подчиняется определенному алгоритму.

Наиболее ярко это прослеживается в отраслях, находящихся «на стыке» частного и публичного права. В публичных отраслях определение унифицированной модели поведения привело к формированию профессиональных стандартов, т. е. моделей поведения, рекомендуемых или обязательных для лиц определенных профессий1.

Формирование стандарта, в свою очередь, тесно связано с пониманием правового поведения и его квалифицирующих признаков, среди которых выделим критерий социальной значимости: если субъект совершает некие действия в своих интересах, никак не затрагивая права третьих лиц, это безусловное поведение, не подчиненное праву. Правовое поведение должно быть осознанным, что исключает из периметра рассмотрения детей и недееспособных лиц. Поведение должно быть урегулировано нормами права, что коррелирует с идеей о социальной значимости правового поведения, поскольку обычное поведение не включено в сферу правового регулирования. Только правовое поведение влечет юридические последствия [5, c. 171], т. е. имеет социальную значимость, в противном случае оценить наличие или отсутствие фактора «существенность последствий» достаточно сложно.

Поскольку поведение представляют собой совокупность действий субъекта, направленных на достижение определенной цели, признаки, присущие субъекту, «транслируются» при квалификации его сознательного и волевого поведения, поэтому вторым критерием правового поведения является его субъективность. Иными словами, совершая действие, лицо осознает, какой эффект это действие будет иметь для общества [13, c. 210]. Правовой характер поведения, в свою очередь, означает, что правовое регулирование социального блага влияет на субъекта через его волю и отношение к последствиям своего поступка или действия. Формирование концепции вины, т.е. понимания противоправного характера своих действий, детерминирует значимость правового характера в стимулировании определенных стандартов поведения, характерных именно для этого общества.

Наличие четкой регламентации модели поведения является третьим критерием, поскольку объединяет внешние и внутренние характеристики поведения и позволяет оценить пределы и эффективность правового вмешательства в деятельность субъекта. При этом следует различать пределы субъективного права, границы которого определяются законом, и пределы осуществления права, границы которого определяются субъектом по своему усмотрению через такие категории, как мораль, осмотрительность, добросовестность, нравственность, разумность. Исходя из специфики и методов правового регулирования (диспозитивного и императивного), на первом уровне дифференциации можно выделить две категории правового поведения: правомерное и противоправное.

С точки зрения регламентации правомерные действия субъекта находятся чаще в зоне свободного усмотрения, поэтому задачей права является определение границ дозволенного. Противоправное поведение подвергается более серьезному анализу и гораздо более жесткой регламентации: закон не только определяет допустимую модель поведения, но и устанавливает запрет на определенные действия. Признаки правонарушения, в свою очередь, позволяют разграничить противоправные действия между собой, например между уголовным преступлением, административным нарушением и т. д. Значение такой дифференциации обусловлено юридическими последствиями в форме ответственности, учитывающей в разном объеме степень и характер вины нарушителя.

Критерии, позволяющие отграничить одно правовое поведение от другого и правовое поведение от неправового, свидетельствуют о необходимости учета всех характеризующих их факторов, поскольку ошибка в квалификации может повлечь применение к субъекту неадекватных или несоразмерных мер ответственности, из чего следует вывод: чем выше пределы ответственности частных лиц, тем больше внимания должно уделяться анализу субъективных параметров их поведения.

Дифференциация поведения на противоправное и правомерное создает предпосылки для выделения и характеристики субъективной составляющей в частноправовых отношениях. Квалификация поведения в качестве противоправного приводит к характеристике субъективного элемента как критически важного, поскольку нарушено значимое социальное благо, вследствие чего для применения мер ответственности принципиально важно понимание целей и мотивов нарушителя и его отношения к своим действиям. Если поведение лица носит правомерный характер, необходимости в таком учете не возникает, поскольку нарушения общественного блага не произошло, однако на последующих этапах, особенно в отношениях с участием юридического лица, учет субъективной составляющей, с одной стороны, объективно необходим, а с другой – невозможен в аналогичном для физического лица формате. Именно названные факторы послужили основанием для разработки стандартов поведения, определяющих правила поведения в определенной ситуации и указывающих на факторы, свидетельствующие об осознанности и волевом характере совершаемых субъектом действий, и именно стандарты поведения формируют правовую альтернативу вины.

Правовой «почвой» для поведенческого стандарта являются различные вариации таких субъективных характеристик, как должная осмотрительность, разумность, доверие, наличие специальных знаний, причем последняя характеристика также является основанием для формирования профессионального стандарта поведения. Наиболее наглядно такой подход иллюстрирует стандарт поведения, сформированный как принцип «caveat emptor» – «пусть покупатель будет бдителен» [24, р. 63]. В его первичной формулировке использован субъективный критерий – бдительность, который не является традиционным для правовой доктрины, однако его использование в приведенной формулировке делает ее содержательно емкой. Во-первых, он возлагает на покупателя обязанность соблюдать должную осмотрительность, а это означает, что последующие ссылки на недобросовестность продавца или незнание информации будут несостоятельны. Во-вторых, стандарт предполагает набор особых действий покупателя, совершение которых свидетельствует о проявлении такой осмотрительности. В-третьих, наличие специального принципа или поведенческого стандарта предполагает наличие и особых механизмов защиты, к которым, в частности, относятся заверения, гарантии, индемнити и др.

Существование названных механизмов призвано сгладить негативные последствия от асимметрии информации в отношении предмета договора, которая априори существует в сделках купли-продажи. Не имея возможности проверить все данные о приобретаемом товаре, покупатель, который должен проявить бдительность и осмотрительность, попросит соответствующих заверений и гарантий у продавца. Специфика заверений очевидна уже из названия, поскольку предполагает принятие некоторых фактов «на веру» без дополнительной проверки. Этот элемент доверия, в свою очередь, обусловлен избыточными знаниями у одной стороны и минимальными знаниями – у другой [22, р. 322].

Еще один стандарт поведения сформировался в корпоративном праве – в отношениях между единоличным органом управления и учредителями. В государствах англосаксонской системы права правоотношения с участием единоличного исполнительного органа управления и акционеров рассматриваются как корпоративное агентирование. Поскольку агентская схема предполагает участие агента в правоотношениях с третьими лицами в интересах принципала (в данном случае – компании), она также предъявляет повышенные требования к стандарту доверия, оказываемого директору.

Возмещение убытков, понесенных генеральным директором от действий третьих лиц, осуществляется при наличии следующих условий: директор должен действовать добросовестно и в интересах компании [55, р. 1]. Его поведение признается соответствующим заявленным требованиям, если он действовал согласно указаниям, полученным от акционеров, имеющих контроль в компании, или если его действия носили самостоятельный характер, но были одобрены акционерами. Характеристика его действий с позиций корпоративного стандарта поведения означает, что, проявляя свою волю, директор должен действовать добросовестно в отношениях как с владельцами компании, так и с третьими лицами, исходя из приоритетности интересов компании над собственными. Если директор действует в соответствии с указаниями акционеров, его персональная воля минимальна и при квалификации его поведения презюмируется, что он действовал добросовестно и в интересах собственников.

Таким образом, в рамках агентской теории принципиальное значение имеет характер осуществления юридических действий: в пределах полномочий или при их превышении. В первом случае ответственным за такие действия становится юридическое лицо или его акционеры (в зависимости от того, кто давал поручение), а во втором – директор.

С учетом высоких требований в рамках корпоративных поведенческих стандартов был создан институт номинальных директоров, призванный несколько «понизить планку». Применение данного института наиболее целесообразно при реализации схем владения и управления активами в офшорных юрисдикциях с английской системой права. Согласно сложившейся практике, номинальный директор выполняет свои функции исключительно в рамках указаний акционеров и при совершении действий, выходящих за пределы этих указа- ний, директор несет ответственность. Для холдингов такая возможность означает серьезное преимущество офшорных юрисдикций.

Центральное место в исследовании правовой природы взаимоотношений между органами юридического лица и ответственности членов совета директоров и директора занимает вопрос квалификации правоотношений, возникающих между акционерами, членами совета директоров и директором. От его решения зависят условия и порядок привлечения представителей коллегиального и единоличного исполнительного органов к ответственности.

Данный вывод подтверждается не только толкованием нормативных правовых актов, но и судебной практикой. Так, Высший Арбитражный Суд РФ неоднократно указывал на то, что в случаях превышения полномочий органом юридического лица (ст. 53 ГК РФ) при заключении сделки норма пункта 1 статьи 183 ГК РФ «Заключение сделки неуправомоченным лицом» не подлежит применению. В такой ситуации в зависимости от обстоятельств дела суду необходимо руководствоваться статьей 168 «Недействительность сделки, не соответствующей закону или иным правовым актам», статьей 174 «Последствия ограничения полномочий на совершение сделки» ГК РФ с учетом положений постановления Пленума ВАС РФ от 14 мая 1998 г. № 9 «О некоторых вопросах практики применения статьи 174 Гражданского кодекса Российской Федера-ции»1.

Таким образом, акцент в части оснований привлечения к ответственности сводится к оценке волевой составляющей и соответствию действий директора требованиям доверительных отношений. Несмотря на то что в большинстве гражданско-правовых отношений волевой элемент не учитывается, поскольку в отношении праводееспособных лиц он презюмируется, особый характер отношений между единоличным исполнительным органом и учредителями делает директора «зависимым», обязанным в ряде случаев воплощать волю учредителей, а не свою собственную.

Примеры отраслевых поведенческих стандартов свидетельствуют о смещении акцента на различные субъективные факторы. Так, если в первом случае основой модели поведения была осмотрительность, требующая от стороны активных действий, то в корпоративных отношениях – волевой элемент и добросовестность.

Межотраслевой поведенческий стандарт формируется при реализации концепции сильной и слабой стороны в правоотношениях [38, р. 35]. Задача данного правового подхода – защитить сторону, которая обладает ограниченным объемом знаний, в результате чего не может сделать квалифицированный выбор [23, р. 57]. Концепция создает квазиинформацион-ную дееспособность, когда субъект в условиях недостаточности информации не может оценить все правовые последствия, которые может повлечь его выбор. Частичное внедрение принципа презумпции невиновности для таких случаев могло бы дестабилизировать гражданский оборот, поэтому правовое регулирование пошло по пути создания дополнительных обязанностей для сильной стороны, сформировав модель поведения, несоответствие которой освобождает слабую сторону от ответственности и переносит бремя риска неправильного выбора на сильную сторону.

Знания и доступ к информации имеют ключевое значение также в определении профессиональных стандартов во внедоговорных обязательствах, стороны которых, обладающие определенной компетенцией, должны действовать соответствующим образом. Во избежание сомнений относительно круга обязанностей тех или иных лиц в настоящее время стандарты поведения принимаются в форме актов рекомендательного характера, в том числе на уровне международных организаций. Несмотря на диспозитивность таких стандартов, они играют весомую роль при определении знаний, наличие которых презюмируется у стороны и на отсутствие которых она не сможет впоследствии ссылаться при определении мер ответственности.

В доктрине предпринимались попытки сформулировать определение непрофессионального поведения при осуществлении одного или нескольких неправомерных действий, одного или нескольких актов безнравственности, моральной распущенности или ненадлежащего поведения в отношении слабой стороны [34, р. 90]. Достаточно часто квалификацию поведения участников с точки зрения соблюдения профессиональных стандартов судебные органы формируют при разрешении трудовых споров. Например, если рассматривается спор о незаконном увольнении, причиной которого стало отсутствие лояльности к работодателю, оспаривание локальных актов и т.д., то поведение работодателя будет оценено как непрофессиональное, а распространение ложной и негативной информации о работодателе, нарушение требований, предъявляемых корпоративными нормами, может быть квалифицировано как несоответствующее трудовым стандартам поведения.

Проведенный анализ позволяет подвести следующие итоги.

• 1.    Разнообразие персонифицированного блага, подлежащего защите в частноправовых отношениях, и значительное отступление от учета вины в подавляющем большинстве случаев стали предпосылкой формирования принципов частного права. Применение общегражданских правовых принципов, которые, представляя определенный уровень правовой абстракции, тем не менее способны качественно заполнять имеющиеся правовые лакуны, является важным способом организации эффективного правового регулирования. Именно принципы сформировали факторный анализ субъективных элементов, влияющих на правовое отношение. Такие принципы, как добросовестность, разумность, справедливость, активно используются в формировании поведенческих стандартов, которые с помощью простого алгоритма действий позволяют осуществлять объективный анализ субъективной составляющей частноправового отношения.

• 2.    Общие принципы гражданского права могут способствовать не только вертикальной согласованности многоуровневой системы частного права, но и ее горизонтальной согласованности. Являясь общественным регулятором, принципы права создают предпосылки к формированию определенных стандартов поведения, выходящих за рамки общих требований действовать добросовестно и честно и проявлять должное внимание к интересам контрагента. Стандарт поведения позволяет эффективно решать вопрос о том, каким образом субъект

• 3.    Предпосылкой выявления и характеристики субъективной составляющей в частноправовом отношении является дифференциация поведения его сторон на противоправное и правомерное. Квалификация поведения в качестве противоправного приводит к характеристике субъективного элемента как критически важного, поскольку в случае нарушения значимого социального блага для применения мер ответственности необходимо установление целей и мотивов нарушителя, его отношения к своим действиям и их последствиям. Если поведение лица носит правомерный характер, необходимость в таком учете не возникает, поскольку нарушения общественного блага не произошло. Однако на последующих этапах, особенно в отношениях с участием юридического лица, учет субъективной составляющей, с одной стороны, объективно необходим, а с другой – невозможен в аналогичном для физического лица формате. Именно названные причины послужили основанием для разработки стандартов поведения, определяющих правила поведения в определенной ситуации и указывающих на признаки, свидетельствующие об осознанности и волевом характере совершаемых лицом действий.

должен был действовать в конкретной ситуации и является ли допущенное им отклонение от представленной в стандарте модели основанием для наступления негативных правовых последствий в виде ответственности. При этом суд располагает четкой правовой формой последовательности действий субъекта, подчиненной определенному алгоритму, нарушение которого является основанием для привлечения его к ответственности.

Заключение

Таким образом, формирование стандартов может привести к желаемому юридическому результату и тем самым повысит доверие к праву в целом. С другой стороны, правовые стандарты должны одинаково восприниматься и толковаться всеми, кому адресована конкретная правовая норма.

Как известно, помимо морали, право призвано в определенной степени отражать разумность, осмотрительность и иные личностные качества физических лиц, ставших субъектами правоотношений, но их учет не должен привести к психологизации правовых отношений. На- пример, гражданское процессуальное право с помощью создания специальных процедур направлено на сдерживание эмоциональной составляющей поведения участников процесса, что должно помогать в рассмотрении дела и в подготовке судебного решения.

Представляется бесспорным, что учет всех психологических особенностей индивидов в рамках правового регулирования и судебной практики объективно невозможен. Задача права заключается в поиске общих моментов в правовых и социальных связях [45, р. 25], которые призваны регулировать частные правоотношения с помощью обобщенных категорий, понятий и критериев. Там, где учет персональных особенностей критичен, законодатель максимально наделяет государственные службы ресурсами, позволяющими в необходимых случаях формировать индивидуальные характеристики; однако в подавляющем большинстве частных отношений законодатель, напротив, пытается избежать излишней персонализации процесса и идет по пути его унификации и упрощения.