Повтор как художественный прием в литературе стиля "плетение словес": к вопросу о заимствовании гимнографических тропов

Повтор – одна из самых ранних фигур художественной речи, восходящая, по мысли А. Н. Веселовского, к греческому эпосу и особенно характерная для славянских литератур [3: 76]. Его суть – в регулярном воспроизведении идентичных языковых элементов. Различают метрические, звуковые (рифма, аллитерация, ассонанс), морфологические, или деривационные, лексические (анафора, эпифора, рефрен, припев) и синтаксические повторы1.

В гимнографии повтор встречается очень часто. Думается, повторы в греческих литургических произведениях генетически связаны с худо жественными повторами античной литературы и риторики, поскольку древнейшие гимнографические тексты имеют связь с проповедями таких знаменитых воспитанников античной риторической школы, как Иоанн Златоуст, Василий Великий и Григорий Богослов2. Оригинальные же произведения древнерусской литературы заимствуют повтор как фигуру речи из богослужебных произведений и используют ее так же, в тех же контекстах, что и древние гимнографы. Предлагаем рассмотреть сначала повторы в литургических произведениях, а затем в агиографии.

Повторы в гимнографии являются важной составляющей амплификации и выполняют усилительно-выделительную функцию при антитезе. Можно разделить гимнографические повторы на две группы: сочетающиеся с амплификацией и сочетающиеся с антитезой. Проанализируем оба вида. Прием амплификации как основной для богослужебных произведений был бы невозможен без лексических повторов: сосредоточивая мысль на каком-то событии евангельской истории и распространяя описание этого события, гимнограф неизменно использовал лексический повтор. Это позволяло ему, с одной стороны, удержать мысль, что так важно при расширении описания, а с другой – украсить текст тем или иным ключевым словом и тем самым углубить его понимание. Повтор в средневековой литературе, в отличие от новой, воспринимался чисто эстетически – как игра слов. Многие средневековые повторы сейчас показались бы нам тавтологией, тогда как ранее они, очевидно, украшали произведение и доставляли реципиенту эстетическое удовольствие.

ПОВТОР В БОГОСЛУЖЕНИИ СТРАСТНОЙ СЕДМИЦЫ (ПО РУКОПИСИ ЦВЕТНОЙ ТРИОДИ)

Службы Страстной седмицы – одни из самых ярких в художественном смысле литургических текстов. Для анализа мы выбрали утреню Великого четверга – воспоминание Тайной вечери. В Евангелии от Иоанна тайная вечеря описана довольно подробно: воспроизведены последние наставления Иисуса. Другое важное событие этого вечера, предательство Иуды, евангелисты описывают очень скупо – как произошедшее не на глазах учеников и потому не поддающееся описанию с подробностями. Гимнограф же особенное внимание обратил именно на сюжет предательства и рассказ о нем расширил амплификацией. Так, три тропаря подряд в каноне посвящены тому, что Христос указывает на предателя среди учеников. Все они – амплификация, при помощи которой расширяется короткий евангельский рассказ. В каждом из тропарей повторяется слово «предатель» и однокоренные слова. Тропари также украшены рефреном:

«Покиваа главою Иуда злҍ продзря подвизвшеся, подобно время искы предати Судию на осуждение , иже всех есть Господь и Богъ отецъ нашихъ.

Самъ Христос другомъ вопиаше: “Единь пре-дастъ мя”. Веселие забывше, тугою и страхом одер-жими бяху: “Кто сей есть, скажи, – глаголюще, – Боже отецъ нашихъ.

Иже со мною руку свою в солило вложитъ дерзо-стию, тому обаче добро бы врат житийских пройти ни-колиже: се же рек, являаше Богъ отецъ нашихъ”»3.

В стихирах на хвалитех гимнограф еще больше заостряет внимание на моменте предатель- ства, добавляя к повторяющемуся слову «предатель» еще одно – «льстец». Это обусловлено соотнесением стихир на хвалитех с иудиным целованием. Здесь автор использует повтор однокоренных слов в очень близкой позиции, что отражает средневековое восприятие эстетики повтора:

«Иуда предатель льстивъ сый, лукавымъ лобзаниемъ предаеть Спаса Господа…»⁴.

«Иуда, рабъ и льстецъ <…> последоваше бо Учителю и в себҍ поучашеся на предание , глаголаше въ себҍ: предамъ Сего <…> Отдастъ цҍлование и предасть Хри-ста…»⁵.

В одной из стихир на хвалитех использован прием амплификации в совокупности с фигурой повтора (в тексте подчеркнуты различные виды повтора):

«Днесь Иуда нищелюбиа съкрывает лице и лихоимства открывает образ: не ктому о нищихъ печется, не ктому миро продаетъ грҍшныя, но небесное миро, и от него усвояет сребренники. Течет ко иудеям, гла-голетъ беззаконнымъ: “Что ми хощете дати, и азъ вам предамъ Его”. О, сребролюбия предателя ! Добру куплю творитъ, куплю к воле купующихъ , непро-даемого куплю творитъ, не скупъ является въ ценҍ, но яко раба бҍжащаго продает : обычна бо крадущимъ помҍтати съвещаннаа. Нынҍ поверже святая псомъ ученикъ, бҍсование бо сребролюбия на своего Владыку бҍситися сотвори его. Егоже искушения бҍжимъ, зовуше: долготерпҍливе Господи, слава Тебе»⁶.

При помощи амплификации гимнограф описывает тот фрагмент, который в Евангелиях подан очень коротко: сговор Иуды с иудеями. Стоит отметить, что в древнегреческом языке, как и в русском, слова «продать», πωλούν, и «предать», προδίδει, несколько схожи между собой. На игру и повторы схожих по звучанию слов в греческой, коптской и сирийской гимногра-фии неоднократно указывал С. С. Аверинцев [1: 112–117]. В частности, он подчеркивал использование Романом Сладкопевцем соседствующих слов «преданный» и «проданный» по отношению ко Христу в каноне на Иуду Предателя [1: 116].

Повторы играют также роль выделения ключевых слов: тот или иной гимн концентрирует внимание реципиента на каком-то одном понятии, предлагает его рассмотрение с разных сторон, и ключевые слова наиболее удобны для этого сосредоточивания на конкретной идее. Так, первая песнь канона на Великий четверг акцентирует внимание на славе Христа: рассказ о начале Его крестного пути должно предварять многократное прославление. Эта мысль в первой песни звучит рефреном в ирмосе и тропарях, все они заканчиваются словами: «Славне бо про-славися Христос Богъ нашь»7. Обращает на себя внимание невозможное по меркам современного языка соседство слов «Славно прославися», которое в средневековом тексте выполняет функцию усиления. Здесь оно служит, кроме прочего, аллюзией на радостный гимн Великой Субботы, который исполняется на вечерне между паремиями и имеет рефрен «Славно бо прославися»8. Паремийный тропарь в силу своей праздничной приуроченности и указанию на его многократное исполнение9 является одним из самых узнаваемых в богослужении. Использование его конечной фразы «Славно прославися» в начале страстных служб, в частности в первой песне канона на Великий четверг, играет важную роль в общей композиции Страстных богослужений. Именно повтор сообщает ему то исключительное звучание, из-за которого оно становится легко узнаваемым.

Практически каждый тропарь канона имеет, по меньшей мере, дважды повторяющиеся слова. Так, в третьей песни один из тропарей при помощи повторов акцентирует внимание на неразумности Иуды:

« Безуменъ муж, иже предатель, – Своимъ учени-комъ предрекл еси, незлобе, – и не имат р азумҍти сия. И яко безуменъ сый не имат разумҍти . Обаче во Мнҍ пребудете, и вҍрою утвердитеся»¹⁰.

Девятая песнь канона построена на смешении разных значений лексемы «слово». Здесь вспоминается о том, что Христос – это воплотившееся Слово, что тайная вечеря – это Его последнее слово, в смысле наставление, Его ученикам, что сами ученики понесут слово о Нем во вселенную. Эта игра на совмещении смыслов начинается еще в ирмосе:

«Учреждениа Владычня и бесмертнҍи трапезы на горничнҍм месте высокими умы, вҍрнии, приидите, насладимся, возшедша Слова , от словесе научившеся, Егоже величаем»¹¹.

Последующие тропари как бы подхватывают эту словесную игру и продолжают ее развивать:

«Идите, – ученикомъ Слово рече, – Пасху на гор-ничнҍм мҍсте, юже умъ утверди, ихже тайно уча, устроите бесквасным истинным словом , твердое же благодати величайте.

Содевая Отецъ преже вҍкъ премудрость, ражает Мя в начатокъ путем, въ дела созда, яже нынҍ тайно тво-римаа: Слово бо не сый естеством, гласы усвоая, егоже нынҍ прияхъ»¹².

Итак, повторы в гимнографических текстах выполняют несколько функций: усилительную, выделительную, в частности, с их помощью автор выделяет ключевые слова, композиционную, когда гимнограф при помощи повторов закрепляет основную мысль внутри большой амплификации, и жанрообразующую, например, в жанре канона. Все эти особенности литургических повторов заимствовались славянами и повторились, в первую очередь, в оригинальных богослужебных произведениях.

ПОВТОРЫ В ТРИОДИ

КОНСТАНТИНА ПРЕСЛАВСКОГО

Одним из первых гимнографических произведений, написанных славянами, являются дополнения к триоди Константина Преславского. Болгарский книжник, переводя постную Триодь, дописал в будничные трипеснцы несколько своих тропарей, которые по стилю и основной идее не отличались от оригинальных. Так поэти-кальные особенности византийской гимнографии органично входят в оригинальные славянские песнопения. В дописанных Константином тропарях широко представлены антитезы и повторы, характерные для византийской Триоди:

«Раи Адам затвори неудержанием си,

Вторыи же Адам , Христос Бог мои, отверзи и постом.

Темже и весело приимем»13.

Повторяя имя «Адам», гимнограф вводит противопоставление ветхого Адама и Христа, характерное для средневекового мировосприятия. В этом же тропаре обращает на себя внимание слово «весело» по отношению к обетованному Раю. Здесь оно встречается впервые, но во многих последующих тропарях оно повторяется, становясь ключевым словом в произведении Константина: автор, очевидно, подчеркивает идею о радости великопостного подвига:

«Елико мы, вернии, приимҍмь весело поста вход И масло веселия главы си помажемь, не сҍтующе, Но воспевающе: Господа поите и прҍвозносите» (Попов: 238).

И далее:

«Съмыслъно лица своа веселою водою омыемь, Вопиюще: Отче нашь, Иже еси на небесехъ, остави Прҍгрҍшениа наша, поющихъ Тя, Христе, во вҍк» (Попов: 289).

Думается, повторение слова «весело» также входит в антитетическую парадигму: пост традиционно ассоциируется с печалью как временем покаяния. Называя его «веселым», гимнограф указывает на внутреннее значение: приближение к Богу, очищение, предощущение Пасхи. Соединение антитезы и повтора, а также введение в текст неявного противопоставления – традиционные для византийской гимнографии литературные приемы, заимствованные Константином Преславским.

Повтор используется гимнографом и для усилительно-выделительной функции. Так, святость начинаемого постного подвига описана при помощи повторения корня -свящ-:

«Братие, се врҍме наста прҍосвященьнаго поста, Священьно его приимем, дҍлы добрыми сьврьшающи…» (Попов: 396).

Ту же функцию играет повтор в следующем тропаре, посвященном идее покаяния: повторяется слово «окаянный»:

«Рҍки слез ми даруи, Спасе милостиве, да измыю душу мою, Окаанную , и сердце же си, окаанное грҍхы…» (Попов: 397).

Чаще всего идея покаяния подчеркивается при помощи повторов корня -грҍх- :

«Ныня прежде исхода твоего, душе моя грҍшная , Прилежно со сльзами возопии: сьгрҍших къ Тебҍ, Господи, Богу единому» (Попов: 405).

При помощи повторов Константин Преслав-ский делает акцент на том, что пост – хорошее время, чтобы положить начало праведной жизни:

«Кыи начаток сотвориши, душе моя, како же почнеши Плакати ся, грҍшнаа , все житие вь грҍсехъ живуще, Но еже отступи ти от гр ҍ хь» (Попов: 402).

Эта идея подчеркивается в дальнейших тропарях указанием на то, что хорошо начатый пост будет иметь славное окончание:

«Сетуи ты, душе, и плачи ся горько Христови,

Молящи ся безгрҍшьно скончати поста течениа

И воскресения святаго доити, Христа Бога славящее» (Попов: 404).

Повтор также используется автором, чтобы упорядочить каноны внутри недельного цикла. В канонах на среду и пятницу ключевым словом является «Крест». Обычно у Константина оно связано также с повтором семы «свет» в таких словах, как «сиять», «заря», «лучи» и т. д.:

« Сияет Крест, и мир весь озаряется ,

Имже немощнии препоясашася силою» (Попов: 407).

«Аще на месте Крест возружень есть,

Но шлет весде лючю свою, въсего мира просвҍтовая » (Попов: 409).

В канонах на четверг обычно повторяется слово «апостолы», поскольку этот день традиционно считается посвященным их памяти:

«Имуще апостолы святии область грҍхы раздрешати наша, Узы моя раздрешите…»

(Попов: 416).

Итак, Константин Преславский заимствовал из византийских литургических произведений основные литературные приемы: повтор и, реже, антитеза. Его творчество – это самое начало оригинальной славянской литературы, заимство- ванные им тропы навсегда вошли в обиход славянских гимнографов, а позже – проповедников и агиографов.

ПОВТОРЫ В МИНЕЕ (НА ПРИМЕРЕ СЛУЖБЫ МИТРОПОЛИТУ ПЕТРУ, СОСТАВЛЕННОЙ МИТРОПОЛИТОМ КИПРИАНОМ)

В качестве примера рассмотрим еще один оригинальный богослужебный текст чуть более позднего периода – службу святому Петру, митрополиту Киевскому, составленную митрополитом Киприаном. Художественный повтор в этой службе – один из основных приемов. Особенно выделяется использование повтора для выделения ключевых слов. Очевидно, такими ключевыми словами является для автора словосочетание «земля Русская», которое многократно используется в произведении:

«Кыими похвальными веньци увяземь святителя <…> реку многых чудесъ, земля Рускоя веселяща те-ченьми?..

Приидите, верных сбори, псаломскы въсплещемь руками <…> въспевающе похвалу земли Русстей …»¹⁴

«Ты проявилъ еси, Владыко, последнему роду нашему чудотворца святителя Петра, земли Рустей ут-верждение…»¹⁵

Митрополит Петр, как известно, был первым иерархом, который перенес свою кафедру в Москву из Владимира, куда она временно переместилась из разрушенного монголами Киева. В связи с этим гимнографу особенно важно подчеркнуть единство «Русской земли» при том, что на глазах у архиереев того времени формируется два новых государства, так что гимнограф уже не вправе именовать владения митрополита собственно Русью или каким-то иным именем, он обозначает только территорию – только землю.

Воспевая митрополита Петра, Киприан, очевидно, стремится сосредоточить внимание реципиента на представлении о нем как о хорошем пастыре и управителе: он постоянно повторяет слова «правило», «пастырь» и «стадо» или «овцы». Как правило, одно и то же слово повторяется в пределах одного тропаря или стихиры, что усиливает эстетический эффект повтора. Тропари или стихиры с повторяющимся словом соседствуют друг с другом. Это свидетельствует о сознательном использовании повтора как художественного тропа с целью усиления и выделения:

«Великый пастырь всех, Христос, овцам тя, блажен-не, показа своим пастыря и учителя…

Великый человекомъ Пастырь и Спаситель от Девы яко человекъ приходит. Пучиною щедрот Вифлеемь уготовися. Пастыри, въспевайте обьщее възведение, вещающе концемъ»16.

Здесь в двух соседствующих тропарях канона, на «Славу…» и «И ныне…», по два раза используется слово «пастырь», причем в разных значениях: это и Христос, и Петр, и просто иерархи церкви. Таким образом, подчеркивается идея о единстве пастырского служения и о подражании Христу в этом.

Художественный повтор появляется в тексте службы и вне связи с ключевыми словами: он украшает стихиры и тропари, акцентирует внимание реципиента на той или иной идее, выраженной в конкретном песнопении. Так, в тропаре восьмой песни канона трижды повторяется корень -добр - в очень близком соседстве:

«…Подобникъ показася изрядный Пастуха добраго , избравъ своя Его добро детели добре »¹⁷.

То, что в современном литературном произведении было бы воспринято как тавтология, являлось украшением, имело функцию эстетического воздействия.

Аналогично в стихирах на хвалитех повторяется корень -венец- :

• «…и ныне сугубых венець от Венц одавца приим»¹⁸.

В одном из тропарей шестой песни обращает на себя внимание повтор слов «воспевать» и «общее»:

«Мужие и священници срадуются намъ днесь, общему отцу празднующе, съгласують убо и воспевают вькупе общаа , истиннии безмолвьници и прости – вси обще тебе въспевают , предстателю вькупе и учителю»¹⁹.

Единоначатие слов «срадуются» и «согласуют» в этом тропаре призвано подчеркнуть идею единого прославления святителя, так же как и слово «общее». Это тоже элемент художественного повтора на фонетическом и морфемном уровнях.

В той же песни можно наблюдать использование корневого повтора:

«Чадо порочное азъ единъ бых, отче, страстьми скверными , воистинну недостоинъ добраго ти, славне, и красного празнованиа. Но ты, очистивъ мою скверну , преподобне, душевную, покажи мя вечери твоей до-стойна»²⁰.

Использование анафоры как одной из разновидностей повтора особенно ярко отражено в икосе:

«Новый чудотворець явися <…> съгласно зовем ти сице: Радуйся, страстей темных прогонитель! Радуйся, света бестраснаго дом! Радуйся, бесовьськыя раздру-шивъ козни! Радуйся, аггельськыя веселя чины! Радуй- ся, высото боговидениа чистаа! Радуйся, глубино сми-рениа, болезни омывая!..»21

Начиная каждую синтагму с восклицания «Радуйся!», так называемого хайретизма, гим-нограф традиционно соотносит икос с жанром акафиста. Знаменательно, что во времена митрополита Киприана акафист переживал свое возрождение и только начинал входить в обиход [4], так что заимствование из акафиста является не столько традиционной жанровой формой, сколько аллюзией на входивший тогда в употребление акафист – текст для келейного чтения.

Итак, митрополит Киприан широко использует повтор как художественное средство для усиления, выделения какой-либо идеи, для сосредоточения на ключевых словах. Корневой повтор нередко используется для украшения песнопения – в качестве своеобразной игры слов. Повтор, кроме того, призван подчеркивать противопоставления и служить средством конкретизации тех или иных описаний. Так, идея пастырства конкретизируется при помощи повторов слов «правило» или «отец». Эти слова указывают на такие аспекты пастырства, как поучение собственным примером и родственная, отеческая любовь.

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ПОВТОР В РУССКОЙ СРЕДНЕВЕКОВОЙ АГИОГРАФИИ

Все аспекты использования художественного повтора были вполне усвоены агиографией, что свидетельствует об определенной преемственности этого жанра от гимнографии. Рассмотрим в качестве примера Житие Сергия Радонежского. Характерным признаком стиля «плетение словес» является так называемый семантический повтор, то есть повтор слов, имеющих одинаковые семы. Как правило, этот вид повтора связан с оригинальной синтаксической конструкцией, характерной для исследуемого стиля, – нанизыванием синонимов, обозначением какого-то лица, предмета или понятия не конкретным словом, а целым рядом слов с тождественными или близкими значениями. Цепочки синонимов или синонимичных словосочетаний, сближающие стиль агиографии с гимнографическим (см. об этом подробнее: [2]), особенно характерны для предисловия к Житию и Похвального слова Сергию Радонежскому. В тех главах Жития, где говорится о мирском периоде жизни Сергия, тавтологические перечисления встречаются значительно реже. Первый длинный синонимический ряд встречаем в главе «О пострижении святого»: «…того уединение, и дръзновение, и стенание, прошение и всегдашнее моление… слезы теплыя, плаканиа душевнаа, молитвы непрестаныа, стояниа неседальнаа…»22. Такое длинное перечисление словосочетаний с общей для них семой «горячая молитва» призвано привлечь особое внимание читателя к данному моменту, в то время как при описании мирской жизни Сергия автор удерживается от введения в текст риторических длиннот и сам считает начало своего произведения несколько затянутым: «Не зазрите же ми грубости моей, понеже и до зде писах и продлъжих слово о младенстве его, и о детьстве его, и прочее о всем белецком житии его…» (ЖСР: 309). Это распределение семантических повторов в тексте демонстрирует монашеское миросозерцание автора. Для агио-графа мирской период жизни Сергия, безусловно, важен и нуждается в изложении, но несравненно важнее монашеское житие преподобного, которое должно быть описано возвышенно, наиболее украшенным стилем.

Разновидность семантического повтора - корневой повтор, на базе которого могут возникать и развертываться текстовые словообразовательные гнезда, сквозные для произведения в целом²³. Агиограф многократно прибегает к этому художественному средству:

«Бог наш великодатель, и благых податель, и богатых даров Дародавец»; «…родися от родителя добрород-ну…» (ЖСР: 290). «Тешитася и утешитася! Се бо дарова вама Бог тешениа…» (ЖСР: 396).

Корневые повторы делают прозу более звучной и поэтичной, заставляя слова эхом звучать в предложении. В Житии Сергия Радонежского они служат средством усиления и утверждения какой-то мысли. Так, например, подчеркивается доброта и благородство Сергия:

«Отрок же предобрый, предобраго родителя сын… иже от родителей доброродных и благоверных про-изыде, добра бо корене добра и отрасль расте, добру кореню… якоже сад благородный показася, и яко плод благоплодный процвете, бысть отроча добролепно и благопотребно…» (ЖСР: 304).

Настойчивое утверждение одного и того же качества через два-три корня ( -добр- , -благ- , -род- ) максимально концентрирует внимание читателя на этой характеристике Сергия. Кроме того, корневой повтор нередко служит созданию противопоставлений: «…неудобь исповедимую по -вемь повесть, не вема, елма же чрез есть нашу силу творимое» (ЖСР: 287). Противопоставлены друг другу «неудобь исповедимая» и «повесть», «не вема» и «повемь». В других местах: «Сице может мое омрачение просветити и мое неразумие вразумити» (ЖСР: 289); «…како плотяни сущее, бесплотныя враги победиша…» (ЖСР:

• 327). Этот прием так же, как повтор синонимов и синонимических сочетаний, роднит Житие Сергия с гимнографическими текстами, поскольку на повторении и противопоставлении однокоренных слов построены многие образные выражения богослужебных произведений, например, один из тропарей канона Иоанну Крестителю: «Неплодьствующя мя безплодием, всеблаженне, сотвори дҍлателя добродҍтелей благочадие присно приносити…»²⁴.

Корневой повтор выполняет в Житии еще одну функцию: с его помощью автор подчеркивает взаимонаправленность действий субъекта и объекта, как правило, человека и Бога или земного человека и небесного, то есть святого: «Весть бо Господь славити славящая Его и благословляти благословящая Его…» (ЖСР: 285); «нъ обаче сподоби мя принести похвалы тебе [Сергию], приносящему мольбы о моей худости къ Христу Богу нашему» (ЖСР: 272); «славящая Мя бо… Аз прославлю… лепо бо нам того похвалити; похвала бо его… нам паче спасение духовное содевает…» (ЖСР: 272). Повтор в приведенных примерах заостряет внимание на содействии и взаимодействии небесного и земного: насколько дольнее движется к горнему, настолько горнее спускается к дольнему. Такое словоупотребление может иметь сакральный смысл и отправлять читателя к богословским текстам, часто оперирующим подобными противопоставлениями. Сравним с известной формулой, толкующей воплощение Сына Божия: «Бог вочеловечился, чтобы человек обожился».

В отдельных случаях целый абзац или целая глава Жития пронизаны однокоренными словами, вследствие чего образуется важное для данного фрагмента словообразовательное гнездо с вершиной в определенном слове: «слава», «свет», «дар» и т. п. Так, в первом абзаце Жития многократно встречаются слова с корнем -слав- , -благ- , чему В. Н. Топоров посвящает отдельную главу своей работы [5: 356–366]. Глава Жития Сергия Радонежского «О пострижении святого» содержит различные слова с корнем -един- , так что вся она подчиняется одной мысли – об уединении:

«…еже единому в пустыни сей жительствовати и единьствовати и безмлъствовати…» (ЖСР: 311); «…и оставляет его [Сергия] въ пустыни единого безмлъ-ствовати и единьствовати…» (ЖСР: 311); «…желанием вжелах сего, еже житии ми единому в пустыни, без всякого человека…» (ЖСР: 312); «…того [Сергия] уединение и дръзновение…» (ЖСР: 313).

Многократное повторение слова должно способствовать уяснению его смыслов и формированию устойчивого образа Сергия как отшельника.

Акцентуация корня -един- может быть рассмотрена и как аллюзия на труд Дионисия Ареопа-гита «Об именах Божиих», где слово «единица» представлено в качестве одного из имен Боже-ства²⁵.

Еще одна разновидность семантических повторов – повтор тропов (в первую очередь, метафор), обладающих общими семантическими компонентами или построенных по одинаковой схеме. Особого внимания в Житии Сергия заслуживают те тропы, с помощью которых Епифаний описывает преподобного. Автор, изображая Сергия, вводит в текст многочисленные образные выражения, эпитеты, сравнения. При этом каждой главе или совокупности глав присущи свои повторяющиеся тропы, то есть в каждой главе Сергий предстает перед нами несколько иначе, чем в предыдущей. Это дает возможность проследить представления агиографа о святости и формировании личности святого.

В предисловии Епифаний чаще всего связывает образ Сергия с понятием дара:

«…должни есмы благодарити Бога о всем, еже даро-ва нам такова старца свята…» (ЖСР: 285); «слава Богу о неизреченном Его даре…» (ЖСР: 285); «…поистине велико то [присутствие Сергия] есть нам от Бога даро-вася…» (ЖСР: 285).

Сергий для Епифания – это дар от Бога нашей грешной земле. Завершая главу, автор еще несколько раз повторяет корень -дар- , прибегая к корневому повтору и еще раз останавливаясь на той же мысли: «Той бо есть Бог наш Вели-кодатель, и благых Податель, и богатых даров Дародавец» (ЖСР: 289).

Также в предисловии представление о Сергии связано в Житии с понятием пользы: «…то кая потреба толикую и таковую плъзу [память о Сергии] въ забытие положити…» (ЖРС: 289); «…велит в след жития его [Сергия] ходити и от сего примет ползу» (ЖСР: 283) и т. д. Повтор слова «польза», практически всегда сопутствующего в начальных строках Жития упоминанию о Сергии, закрепляется тут же цитатой из Лавсаика (и одновременно из Жития Марии Египетской), которая получает значение ключевой фразы для предисловия: «Тайну бо цареву лепо есть таити, а дела Божия проповедати добро есть и полезно…» (ЖСР: 283). Знаменательно, что понятия дара или пользы как средства для начальной обрисовки образа преподобного в последующих главах Жития встречаются со значительно меньшей частотностью.

В главах, описывающих детство и отрочество святого, встречаются эпитеты «благородный», «чудный» или «дивный», «избран- ный» и особенно «добрый» или «благой»: «Сий предобрый и вседоблий отрок…» (ЖСР: 306); «добрый же отрок достоин бысть даров духовных…» (ЖСР: 306) и т. д. Автор подчеркивает, что именно доброта, то есть «благость» в средневековом понимании этой лексемы, является началом святой жизни. Кроме того, в главах о жизни юного Сергия неоднократно возникает слово «знамение», вся мирская жизнь Сергия пронизана божественными указаниями на будущий славный подвиг. Каждый рассказ о таких «знамениях» автор завершает одной и той же фразой: «…еже и бысть» (ЖСР: 303, 304, 306, 308), обращая внимание читателя на тот период, когда пророческие предзнаменования исполнятся. Фраза «еже и бысть», несколько раз возникающая в начальных главах, звучит как рефрен, выполняя функции организации и поэтизации текста. Кроме того, повтор данного рефрена имеет и скрытую функцию некоего психологического воздействия на читателя. Автор обращает внимание читателя не на то, о чем говорится сейчас, а на то, что будет после, во время монашеского жития Сергия, то есть в тот период жизни, который для автора как монаха обладает несравненно большей ценностью. Автор всегда устремлен к тому, что случится («еже и бысть») в последующем.

В той части текста, где описывается иноческий и игуменский периоды жизни святого, агиограф использует два эпитета: «блаженный» и «преподобный». Они становятся постоянными для центральных глав произведения и последовательно чередуются друг с другом. Слово «преподобный» возникает, когда говорится о юношеском желании Сергия постричься: «Сам же преподобный юноша зело желаше мнишеско-го жития» (ЖСР: 311). Очевидно, что для автора преподобие и блаженство – неотъемлемые качества иноческой жизни; до монашества назвать человека преподобным нельзя: «добрый» отрок превращается в «преподобного» только после пострига. Наконец, в Похвальном слове Сергию встречаем большое разнообразие метафорических наименований святого. Похвальное слово, написанное Епифанием, довольно продолжительно и отличается особенной риторической украшенностью. Оно заключает в себе похвалу Сергию, описание братской скорби по нему, молитвенные воззвания к нему и к Богу самого автора и примеры молитв к Сергию других людей. Здесь агиограф использует большое количество поэтических иносказаний, которые можно разбить на несколько групп по признакам, переносимым на образ Сергия.

Во-первых, это иносказания со световой символикой: «…яко луча, тайно сиающи и бли-стающи…»; «…яко светило светлое възсиа посреди тмы и мрака…»; «яко звезда незаходи-маа…» (ЖСР: 322). Тропы, с помощью которых Сергий изображается как источник света, имеют самую большую частотность у Епифания. В картине мира писателя XV века светонос-ность является главным качеством святого. Помимо красивого поэтического образа, такие метафоры несут в себе скрытый смысл – намек на сакральное понимание света, которое особенно важно для периода второго южнославянского влияния. Во-вторых, автор связывает представление о Сергии с понятием благоухания: «…яко кадило благоюханное, …яко яблоко добровонное, яко шипок благоюханный, …яко ароматы благоюхания, яко миро излианное…» (ЖСР: 322). В-третьих, встречаем описания внутренней красоты Сергия посредством сравнений с цветами и деревьями: «…яко цвет прекрасный, …яко сад благоцветущ, …яко кипарис при водах, яко кедр, иже в Ливане…» (ЖСР: 322). В-четвертых, автор сравнивает Сергия с драгоценными металлами и камнями, в чем снова можно видеть указание на внутреннюю красоту: «…яко злато посреди бръния, …яко измарагд и сапфир пресветлый, …яко камень честный…» (ЖСР: 322). В-пятых, встречаем иносказания, где общей семой является стойкость: «…яко град нерушим, яко стена непод-вижима, яко забрала тверда…» (ЖСР: 322). В-шестых, употреблены слова с общей семой «плодоносность»: «…яко виноград плодоносен, яко гроздь многоплоден, …яко маслина плодовита…» (ЖСР: 322).

Кроме того, представления о Сергии связаны с понятием сладости: «…яко сладкый источник…»; «…кто слыша добрый его и слад-кый ответ, не насладися когда сладости словес его…» (ЖСР: 321). Наконец, Сергий представлен как тайна, глубоко сокрытая от посторонних глаз: «…яко оград заключен…, яко врътоград затворен, яко запечатленный источник…, яко луча, тайно сиающи…» (ЖСР: 322).

На основании этих наблюдений можно выделить несколько понятий, которые для автора неотделимы от представления о совершенстве: светоносность, благоуханность (ср. с выражением, присущим гимнографии: «…в воню благоухания духовнаго…»), красота, драгоценность, твердость, плодоносность, сладость и тайна (по- нятия расположены в порядке убывающей частотности употребления их в тексте). Епифаний сравнивает Сергия с неким таинственным источником света, благоухания, сладости, стойкости, который приносит благие плоды, – так можно резюмировать наблюдение образных средств, к которым прибегает агиограф в Похвальном слове Сергию.

Итак, повтор тропов в повествовании позволяет проследить движение образа Сергия:

ПРЕДИСЛОВИЕ: Сергий как дар свыше, данный людям для их пользы.

ГЛАВЫ О МИРСКОЙ ЖИЗНИ СВЯТОГО: Сергий как добрый, чудный, избранный отрок.

ГЛАВЫ О МОНАШЕСТВЕ СВЯТОГО: Сергий как блаженный и преподобный, Сергий-пастырь.

ПОХВАЛЬНОЕ СЛОВО: образ Сергия связан с представлениями о свете, благоухании, сладости, красоте, тайне и плодоносности.

Таким образом, система повторов в стиле «плетение словес», и в частности в агиографии этого стиля, важна для определения ключевых слов и понятий, актуальных для философской картины мира автора. В Житии Сергия Радонежского представлена система повторов, позиции и сочетания которых определяют стилистические особенности произведения и его образную систему.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Обилие повторов, вариантов, параллелей становится тем художественным приемом, который во многом определяет писательский метод агиографа и обусловливает особенности стиля «плетение словес». Этот метод, несомненно, заимствован средневековыми агиографами из гим-нографии, влияние которой, таким образом, было несомненно очень велико. Это обусловлено как богослужебной практикой средневековых книжников, то есть частотой восприятия литургических текстов, так и их несомненной лиричностью и высокой утонченностью. Повтор, сопряженный с приемами антитезы и амплификации, позволяет автору подчеркнуть особенно важные моменты жития, усилить выразительность текста через апелляцию к литургической поэзии. Изучение повтора как художественного тропа, заимствованного из гимнографии, позволяет иначе взглянуть и на природу украшенного стиля, и на писательскую задачу автора, и на развитие средневековой литературы в целом.