Правовой режим наследственного договора в контексте защиты обязательной доли

Наследственный договор – сравнительно новая конструкция в российском праве – становится объектом интенсивных научных дебатов, затрагивающих вопросы его юридической природы, сферы применения и соотношения с традиционными институтами наследования. Осмысление ограничений договорной свободы, защита прав социально уязвимых наследников, а также проблемы правоприменения в контексте изменяющихся территориальных юрисдикций требуют комплексного анализа. Цель исследования – выявление доктринальных противоречий и обоснование направлений развития законодательства о наследственном договоре.

Предмет научных споров вокруг наследственного договора охватывает ряд ключевых аспектов: определение его правовой природы (с возможностью одностороннего отказа сторон), допустимость безвозмездных обязательств наследника, его правовая квалификация в сравнении с завещанием (расцениваемым как скрытая форма договорного волеизъявления), ограничения на оборотоспособность имущества (невозможность залога и запретадарения), а также необходимость реформирования конструкции договора, включая запрет на односторонний выход из обязательств и легализацию залоговых механизмов.

Анализируя указанные доктринальные противоречия, необходимо перейти к рассмотрению позиций ряда учёных, отстаивающих идею о превалировании наследственного договора над завещательным распоряжением, что вызывает обоснованные сомнения в контексте принципа свободы завещания. В одном из актуальных обзоров доктрины А.В. Ерлингоми Д.Д. Соловьевым подчёркивается, что «наследственный договор должен иметь приоритет перед наследованием по завещанию» [2, с. 88]. Подобную позицию занимает и кандидат наук Т.В. Коноплянникова, утверждая, что «в иерархии оснований наследований данный акт занимает лидирующее место» [3, с. 250]. Оба тезиса смешивают действующие концепции «договорной природы» и «юридической силы», игнорируя при этом принцип свободы завещания.

Законодательство Германии, например, § 2289 BGB, действительно закрепляет приоритет договора. Российское законодательство не устанавливает приоритета между наследственным договором и завещанием: ст. 1118 Гражданского кодекса Российской Федерации (далее – ГК РФ) закрепляет модель одностороннего волеизъявления наследодателя, в то время как ст. 1140.1 ГК РФ вводит наследственный договор в правовую систему как равноправный механизм распоряжения будущим имуществом. В данном случае «приоритетность» определяется только лишь хронологией, когда последнее распоряжение наследодателя по времени может отменить предыдущее (ст. 1130 ГК РФ), а не «силой» договора.

Можно даже предположить существование приоритета завещания над законом (ст. 1111 ГК РФ) как частной воли над диспозитивной нормой закона о наследовании или приоритета наследования по завещанию над наследованием по закону. Тем не менее приоритета между наследственным договором и завещанием быть не может, так как это разные юридические формы, несопоставимые по конструкции: это как сравнивать акт дарения и договор аренды. Кроме того, договор не может отменить автоматически завещания, если они не противоречат друг другу, однако по законодательству Германии (§ 2289) договор обладает отменяющим эффектом.

Необходимо отметить что правовые режимы Германии (§ 2303 Германского гражданского уложения) и Франции сохраняют неприкосновенность обязательной доли, в том числе и при наличии наследственного договора, подтверждая тем самым актуальность институционального контекста. Таким образом, экстраполяция немецкого подхода к отечественной правовой системе не уместна, так как такой взгляд игнорирует принцип свободы завещательных распоряжений.

В контексте невозможности прямого переноса зарубежных правовых концепций возникает необходимость осмысления отечественных особенностей наследственного договора, включая дискуссионные вопросы о равенстве сторон, поставленные в отечественной литературе. На уровне теоретического обобщения Т.В. Коноплянникова также высказала тезис о том, что «принцип, закон закрепляет равенство возможностей, признаваемых и обеспечиваемых гражданским правом» [3, с. 251]. Однако наследственный договор (ст. 1140.1 ГК РФ) позволяет наследодателю устанавливать дискриминационные условия, что противоречит равенству наследников по закону (ст. 1141-1145 ГК РФ). Судебная практика показывает случаи исключения наследников из числа бенефициаров. Необходимы гарантии, например, нотариальная проверка, для защиты прав всех участников.

Отметим, что при обладании равной правоспособностью и свободой заключения договора, договорная диспозиция всё же ассиметрична: наследодатель формирует условия, а наследник может лишь согласиться на них или отказаться. Таким образом, воля сторон наследственного договора не создаёт правовое равенство, как это выражено в договорах аренды или купли-продажи. Следовательно, введение такого принципа в качестве признака конструкции наследственного договора носит, скорее, формально-правовой признак, чем содержательный. Стоит всё же сделать различие между равенством в конструктивной инициативе в договорном процессе и равенством сторон в формальном смысле гражданской правоспособности.

Разграничив понятийные основания равенства сторон в наследственном договоре, логично обратиться к проблеме соотношения договорной автономии и императивных гарантий обязательной доли. Существует точка зрения (исходя из ч. 6 ст. 1140.1 ГК РФ), что обязательные наследники «при заключении наследственного договора не теряют своей силы» [3, с. 250]. Тем не менее в практике возникают ситуации, когда имущество полностью распределено по договору, и обязательная доля оказывается фиктивной.

В силу положений ст. 1149 ГК РФ право на обязательную долю ограничено категориями наследников, обладающих особым социальным статусом: не- совершеннолетние и нетрудоспособные дети, нетрудоспособные супруги, родители, а также иждивенцы наследодателя. Между тем в подобных научных позициях прослеживаются не вполне корректное расширительное толкование: авторы включают в сферу действия нормы представителей первой, второй и восьмой очередей наследования, что противоречит как буквальному содержанию закона, так и его телеологической направленности. Упущено и то, что само по себе право на обязательную долю не реализуется автоматически – оно должно быть заявлено и подтверждено документально. При этом удовлетворение доли может происходить не только в натуре, но и посредством денежной компенсации или предоставления эквивалентного имущества, как это допускается ч. 3 ст. 1149 ГК РФ. Существенную проблему представляет также отсутствие в праве чётко регламентированного механизма реализации обязательной доли в контексте наследственного договора. Возникающее противоречие между договорной автономией и императивной защитой уязвимых наследников, вероятно, может быть преодолено через институциональное закрепление компенсационного механизма или включение в договор условия об исключении определённого имущества из его состава.

В свете изложенного научный тезис автора страдает чрезмерной генерализацией, поскольку нарушает принцип правовой точности в нескольких аспектах. Во-первых, допускает неправомерное расширение перечня лиц, обладающих правом на обязательную долю, за пределы нормативно закреплённого круга в ст. 1149 ГК РФ. Во-вторых, игнорирует диспозитивные возможности реализации этого права, включая формы денежного удовлетворения. В-третьих, упрощает сложный баланс между свободой наследственного распоряжения и императивными ограничениями,предназначенными для защиты прав социально уязвимых наследников, которым, несмотря на возможное ограничение объёма получаемого имущества, гарантируется судебная защита, прямо предусмотренная ч. 4 ст. 1149 ГК РФ.

Сторонники гибкого наследственного регулирования полагают, что правовой режим обязательной доли сдерживает развитие договорных форм и нарушает принцип диспозитивности.По этой причине кандидатом наук М.В. Коноховым утверждается, что данный механизм «выполнил свое предназначение, и может быть постепенно упразднен» [4, с. 119]. Однако отмена без альтернатив может лишить защиты наиболее уязвимых членов семьи.

Отмечается, что «в отечественной правовой системе очевидна проблема дискриминации детей в контексте получения обязательной доли наследства» [1, с. 71]. Анализируя нормы германского права, включая § 2333 BGB, кандидат наук Д.В. Лоренц аналогич- ным образом обосновывает позицию, согласно которой заключение наследственного договора «исключает применение положений об обязательной доле» [5, с. 73], тем самым трансформируя саму концепцию защитных механизмов наследников в пользу принципа договорной свободы.

Предложения учёных могут создать непреодолимые риски для защищаемых законом категорий наследников. В связи с этим стоит принять во внимание, что предлагаемый к деинституализации правовой монумент социальной справедливости и семейной солидарности (ст. 1149 ГК РФ) защищает нетрудоспособных близких родственников, выполняя функцию обязательной доли. Эта норма наделена императивностью и гарантирует социальную защиту уязвимых лиц. Его упразднение только нарушит баланс между ними свободой распоряжения имуществом: наследник получит возможность, например, оставить несовершеннолетнего ребёнка наследодателя без средств к существованию. Вместо обезличивания социально-правового значения обязательной доли считаем целесообразным, напротив, максимально детализировать механизмы её учёта в наследственных договорах. Это можно сделать, например, через снижение обязательств наследника пропорционально доле. Кроме того, можно ввести модель согласования долей или договорного урегулирования с обязательным наследником.

В контексте поиска способов интеграции обязательной доли в структуру наследственного договора логично перейти к анализу концепций, направленных на её обход посредством наследственных фондов. Кандидаты юридических наук С.Б. Серенко и Н.В. Пугачева ставят перед собой задачу нейтрализовать права обязательных «наследников, имеющих право на обязательную долю в наследстве» [6, с. 85] путём создания наследственного фонда. В данном случае конструкция наследственного фонда применяется только в целях нейтрализации закона. Принимая во внимание такую возможность (п. 5 ст. 1149 ГК РФ), суд тем не менее может восстановить нарушенное право на обязательную долю, выяснив, что фонд был открыт именно для такой цели. Так как институт обязательной доли имеет конституционно-социальную природу, его лишение будет оспорено в суде как злоупотребление правом. В связи с этим можно сделать вывод, что предложенная учёными стратегия оспорима и не является законным способом обхода прав наследников на обязательную долю.

Закрепляя вывод о недопустимости обхода обязательной доли, целесообразно перейти к исследованию вопроса о границах применения общих норм обязательственного права к наследственному договору. В этой связи ряд учёных делают вывод о том, что к наследственному договору невозможно применение

«в полной мере общих положений об обязательствах» [2, с. 90] как к особенной сделке. Статья 307 ГК РФ не исключает наследственный договор из сферы обязательственного права и допускает применение общих норм, если специальные правила отсутствуют. Пример иллюстрируют следующие положения:

• •    залог и поручительство могут применяться в случае, если положения ст. 1140.1 ГК РФ не содержат запрет на обременение имущества;

• •    смерть наследодателя не может прекратить

обязательства наследника согласно ст. 418 ГК РФ;

• •    отношения между наследником и наследода телем могут регулироваться соглашением об алиментах (ст. 99 СК РФ), создавая при этом дуализм правовых режимов.

Следовательно, если договорное право предполагает передачу имущественных прав, то ввиду отсутствия запрета на уступку в ГК РФ можно вести в договор положение об уступке, равно как и запрет цессионной передачи, что только подтверждает положения ст. 388 ГК РФ относительно договорной свободе сторон. В связи с этим уступку нельзя считать нарушением воли законодателя [2, с. 89]: она может быть ограничена соглашением сторон, но не может быть запрещена в целом.

Таким образом, перечисленные тезисы игнорируют гибридную природу наследственного договора, который сочетает в себе элементы наследственного и обязательственного права. Однако частичное применение общих норм всё же допустимо.

Установив допустимость сочетания элементов наследственного и обязательственного права в конструкции наследственного договора, логично перейти к анализу дискуссионных предложений по снижению рисков его оспаривания путём вовлечения всех наследников. Содержательное обоснование рассматриваемой точки зрения приводится в исследовании С.Б. Серенко и Н.В. Пугачева, которые считают, что риск оспаривания наследственного договора существенно снижается, «если в договоре участвуют все потенциальные наследники» [5, с. 85]. Рассуждение о том, что участие всех наследников в наследственном договоре нейтрализует риски правового спора и укладывается в рамки свободы договора (ст. 421 ГК РФ), представляется правовой иллюзией. На момент заключения договора невозможно предвидеть всех субъектов будущего наследования, включая, например, детей, рождённых после смерти наследодателя, что прямо следует из содержания ст. 1116 ГК РФ. Кроме того, даже прямое участие обязательных наследников в договоре не аннулирует их право на обязательную долю, закреплённое в ст. 1149 ГК РФ и подлежащее судебной защите независимо от условий договора. Следовательно, конструкция, основанная на всеобщем включении наследников, не обладает аб- солютной юридической устойчивостью и не устраняет действие ограничений публичного порядка, в том числе связанных с режимом общей собственности супругов и правами нетрудоспособных иждивенцев.

Выявление устойчивости публичных гарантий при заключении наследственного договора закономерно приводит к анализу научных позиций, отстаивающих идею о безграничной свободе сторон. В контексте действующего законодательства кандидатом наук Н.Г. Шатверяном и Е.А. Сбитневой обосновывается мнение, что стороны наследственного договора «могут договориться вообще о чём угодно, законодатель не ограничивает стороны договора в выборе обязательств» [9, с. 49].

Кандидат наук В.И. Смирнов и А.О. Хаймано-ва недооценивают публичные ограничения наследственного договора, утверждая, что он предоставляет наследодателю «неограниченное право распоряжаться своим имуществом» [8, с. 924]. Высказывания учёных противоречат конституционным принципам равенства и защиты семьи (ст. 19, 38 Конституции РФ). Публичные ограничения (ст. 1149 ГК РФ) защищают уязвимых наследников, предотвращая произвол. Игнорирование этих норм искажает правовой режим договора, требуя доктринального подхода, гармонизирующего свободу волеизъявления с конституционными гарантиями.

Кроме того, несмотря на декларируемую гибкость наследственного договора, утверждение о неограниченности воли сторон не выдерживает проверки на соответствие действующему законодательству. Во-первых, обязательная доля в наследстве сохраняет своё действие в силу ч. 6 ст. 1140.1 ГК РФ и положений ст. 1149 ГК РФ. Во-вторых, правовой режим совместной собственности супругов, предусмотренный ст. 256 ГК РФ, может ограничивать возможность свободного распоряжения активами, входящими в наследственную массу. В-третьих, ст. 1116 ГК РФ фиксирует закрытый перечень наследников, включая детей, которые могут родиться после смерти наследодателя, что также влияет на структуру договорных отношений. Таким образом, пределы договорной свободы в сфере наследственного планирования очерчены рядом существенных публично-правовых ограничений.

Необходимо обратить внимание, что при заключении наследственного договора между супругами может возникнуть устойчивая коллизия в вопросах совместной собственности согласно положениям ст. 256 ГК РФ. Такой договор способен ограничить права пережившего супруга в отношении обязательной доли, гарантированной ст. 1149 ГК РФ.

Также стоит отметить, что отождествление воли наследодателя с правовой вседозволенностью ведёт к заблуждению, что наследодатель имеет пра- во действовать в ущерб интересов других сторон договора. Тем не менее п. 12 ст. 1140.1 ГК РФ позволяет наследодателю распоряжаться имуществом только при условии компенсации причинённых им убытков другой стороне, а п. 6 данной нормы гарантирует права на обязательную долю в отношении социально не защищённых лиц, злоупотребление правом (ст. 10 ГК РФ) со стороны наследодателя может быть основанием для оспаривания договора. На основании вышеизложенного можно сделать вывод, что воля наследодателя ограничена правовой конструкцией договора и публично-правовыми гарантиями.

Разграничение свободы воли наследодателя и публично-правовых ограничений логично подводит к рассмотрению вопросов о характере обязательств сторон в наследственном договоре.

В опубликованной юридической интерпретации вопроса кандидатом наук Л.В. Осиповой в соавторстве с Е.А. Тихоновой выделяется мысль, что «наследственный договор является односторонне обязывающим» [7, с. 193]. Данная позиция обоснована тем, что наследник в отличие от других наследников и третьих лиц наделён большими правами. Стоит обратить внимание учёных на то, что понятие «односторонне обязывающий договор» может применяться в рамках гражданско-правовой квалификации только в случаях, когда обязательства лежат исключительно на одной стороне, а вторая сторона при этом полностью освобождается от встречныхдействий.Эта точка зрения подтверждается положениями п. 1 ст. 1140.1 ГК РФ, указывающими на взаимность обязанностей сторон наследственного договора как имущественного, так и неимущественного характера. Можно отметить, что у наследодателя есть обязанность компенсировать убытки в случае отказа от исполнения договора (п. 10 ст. 1140.1 ГК РФ), а стороны при этом имеют возможность установить иные встречные действия, в том числе пожизненное содержание, уход, а также исполнение волеизъявлений.

Таким образом, тезис относительно того, что наследственный договор можно считать односторонне обязывающим, является доктринально спорным и юридически уязвимым. При этом большинство современных авторов не учитывают обязанность наследодателя компенсировать последствия отказа от исполнения условий наследственного договора возможность взаимных обязательств и диспозитивность норм. В этой связи можно сделать вывод, что наследственный договор по своей конструкции можно отнести к двустороннему, условно-обязывающему договору с элементами отлагательности, но никак не к «односторонне обязывающему» договору в его классическом смысле.

Вывод о двусторонней конструкции наследственного договора логично подводит к необходи- мости изучения проблем его правового действия в трансформационных юрисдикциях. Созданная модель распоряжения имуществом на случай смерти посредством наследственного договора обусловлена правовыми коллизиями в отношении имущества, приобретенного на территориях с измененным правовым статусом на примере Республики Крым. Суды первой, апелляционной и кассационной инстанций обосновали свой отказ в удовлетворении иска тем, что наследственные договоры были заключены в 2008 году на территории Украины, поэтому регулируются украинским законодательством и положения п. 9 ст. 1140.1 ГК РФ не применимы в данном случае1. Тем не менее данная позиция требует критического осмысления.

Согласно положениям ст. 1149 ГК РФ обязательная доля является императивной нормой, которая защищает социально уязвимых наследников. Украинское законодательство на момент заключения договора (ГК Украины, ст. 1241) также предусматривало обязательную долю, но условия её реализации имели некоторые отличия. Суд не проводил сравнительный анализ норм, чтобы выявить существующие противоречия. Украинское право не допускает расторжения наследственного договора из-за обязательной доли, что создаёт конфликт с российской публичной политикой, защищающей таких наследников. Пункт 9 ст. 1140.1 ГК РФ прямо предусматривает расторжение наследственного договора при жизни сторон в связи с выявлением лиц с обязательной долей. Судами был проигнорирован тот факт, что после присоединения Крыма к России договоры подлежали перерегистрации. Это могло означать необходимость приведения их в соответствие с российским правом, включая защиту обязательной доли. Суд формально сослался на отсутствие обратной силы закона № 217-ФЗ2, но при этом не было учтено, что обязательная доля – непрерывная гарантия, действующая на момент открытия наследства, а не заключения договора.

Истица указывала на нарушение процессуальных норм (ч. 2 ст. 56 ГПК РФ) из-за отказа суда первой инстанции в удовлетворении ходатайств. Кассационный суд отклонил эти доводы, сославшись на право суда определять значимость обстоятельств. Однако если доказательства касались права сына на обязательную долю (например, подтверждение нетрудоспособности), их игнорирование могло повлиять на исход дела. Кассационный суд правомерно отказался переоценивать доказательства (ст. 379.6 ГПК РФ), однако не было проверено, корректно ли суды нижестоящих инстанций применили коллизионные нормы и учли ли принцип приоритета защиты обязательной доли.

Суды интерпретировали п. 9 ст. 1140.1 ГК РФ как неприменимый к «украинским» договорам, не учтя, что данная норма направлена на защиту обязательной доли вне зависимости от времени заключения договора. Если украинское законодательство не содержит аналогичного механизма, суд, по нашему мнению, должен был:

• 1.    Установить, противоречит ли отсутствие такой нормы российскому публичному порядку (ст. 1193 ГК РФ).

• 2.    Применить российское право, если защита обязательной доли признается фундаментальным принципом.

Вместо этого суд механически применил украинское законодательство, не оценив последствия для прав сына истицы. Суд кассации сослался на принцип правовой определенности, запрещающий пересмотр решений без существенных нарушений. Однако этот же принцип требует, чтобы суды обеспечивали защиту гарантированных законом прав, включая обязательную долю. Игнорирование императивных норм российского права в пользу формального соблюдения процессуальных сроков ставит под сомнение справедливость решения.

В проводимом анализе судебного дела мы приходим к следующим выводам.

• 1.    Судебное решение в деле № 88-12855/2020 принято с нарушением норм материального и процессуального права, в частности, неправильным применением п. 9 ст. 1140.1 ГК РФ и ст. 12, 56, 67 ГПК РФ.

• 2.    Появление обязательного наследника представляет собой существенное изменение обстоятельств, влекущих возможность изменения или расторжения наследственного договора для соблюдения публичных интересов.

• 3.    Игнорирование необходимости защиты обязательной доли снижает правовую устойчивость наследственного договора как инструмента согласования имущественных интересов сторон.

• 4.    Формальный подход к оценке применимого права без анализа действительных правовых последствий нарушает фундаментальные принципы правосудия, заложенные в ст. 6 ГПК РФ.

• 5.    Для обеспечения единообразия судебной практики представляется необходимым официальное разъяснение Верховного Суда РФ относительно применения положений п. 9 и 10 ст. 1140.1 ГК РФ в контексте возникновения обязательной доли.

• 6.    В долгосрочной перспективе развитие правоприменения требует выработки баланса между ав-

• тономией воли сторон при заключении наследственного договора и необходимостью соблюдения социальных гарантий обязательного наследования.

Кроме того, представленный кейс демонстрирует системную проблему в правоприменении: формальное следование коллизионным нормам в ущерб защите гарантированных прав. Устранение дисбаланса требует не только корректировки законодательства, но и формирования новой судебной доктрины, признающей примат социальных гарантий над договорной стабильностью. Реализация предложенных тезисов позволит избежать аналогичных коллизий и укрепит доверие к правовой системе Российской Федерации в условиях геополитических трансформаций.

Обобщение результатов анализа судебной практики позволяет констатировать существование системных противоречий между договорной свободой и публично-правовыми гарантиями в наследственном праве.

В этой связи обоснованным представляется выработка конкретных предложений, направленных на совершенствование регулирования наследственных договоров с учётом необходимости защиты обязательной доли. Их можно сформулировать следующим образом.

Принцип «динамической привязки» для наследственных договоров. Наследственные договоры, заключенные под иностранной юрисдикцией, но перешедшие под действие российского права, должны подвергаться ревизии на соответствие отечественным императивным нормам. Критерием должна стать не дата заключения, а момент открытия наследства, что обеспечит защиту обязательной доли как элемента публичного порядка.

Доктрина «обратной силы гарантий». Принцип обеспечения обязательной доли для социально уязвимых наследников, закреплённый в ст. 1149 ГК РФ, должен иметь безусловное преимущество над договорной стабильностью. Такой подход соответствует мировой практике, признающей недопустимость ограничения гарантированных прав путём формальных ссылок на внутренние нормы национального законодательства.

Процессуальные новации. Предлагается дополнить ст. 56 ГПК РФ положением об обязательном истребовании доказательств, касающихся императивных норм (например, подтверждение права на обязательную долю). Это минимизирует риски судебных ошибок в коллизионных делах.

Создание прецедентовдля территорий с измененным статусом. Целесообразно разработать руководящие разъяснения Верховного Суда РФ, устанавливающие единообразный подход к наследственным договорам, заключенным до смены юрисдикции. Пример: аналогия с Постановлением Пленума Вер- ховного Суда РФ № 9 от 29.05.20123, где разъяснено применение норм о наследовании в условиях правопреемства.

Проведенное исследование выявило необходимость системной модернизации института наследственного договора в российской правовой системе, направленной на устранение коллизий между договорной свободой и защитой обязательной доли социально уязвимых наследников.

Научная новизна работы заключается в обосновании «динамической привязки» наследственных договоров, требующей их пересмотра в соответствии с национальными императивными нормами на момент открытия наследства, а не заключения соглашения. Это позволяет адекватно учитывать права социально уязвимых наследников. Для совершенствования правового регулирования требуется нормативная детализация пределов свободы распоряжения имуществом по наследству, закрепление приоритета защиты обязательной доли в случаях коллизионных норм, а также развитие судебной практики в направлении признания социального характера обязательной доли важнейшим элементом публичного порядка.

Авторами исследования предложен механизм пропорционального снижения обязательств наследника при учете обязательной доли, что позволяет сохранить баланс интересов без полного аннулирования договора.

Впервые в научном обороте предложено применение доктрины «обратной силы гарантий», обеспечивающей приоритет защиты обязательной доли над принципами стабильности договорных конструкций. Для устранения правовых дисбалансов необходимо внести изменения в гражданское законодательство, установить специальное регулирование для наследственных договоров, заключённых в условиях смены юрисдикции, а также внедрить процессуальные механизмы обязательного истребования доказательств, подтверждающих права уязвимых наследников, в судебные процедуры.

Также авторами сформулирована идея «договорного исключения» – механизма, позволяющего наследодателю резервировать часть имущества вне договора для соблюдения обязательной доли, что минимизирует риски оспаривания. Для практической реализации необходимы поправки в ст. 1149 ГК РФ, фиксирующие приоритет обязательной доли над условиями договора, и введение обязательной нотариальной проверки соглашений на соответствие публичному порядку.

Для минимизации судебных споров критически важно разработать руководящие разъяснения Верховного Суда РФ, закрепляющие приоритет защиты обязательной доли над формальной стабильностью договора, а также внести изменения в ст. 1140.1 ГК РФ, предусматривающие обязательное уведомление наследников о наличии договора и их правах на судебную защиту. Устранение асимметрии волеизъявления сторон требует введения презумпции злоупотребления правом при попытках наследодателя ограничить обязательную долю через наследственный фонд или иные схемы.