Правовые традиции и инновации в транзитивном обществе

Транзитивность является закономерностью исторического развития человеческого общества, но не каждый транзитивный период завершается переходом на принципиально новый уровень развития общества. В истории есть много примеров обратного транзита, который приводил к возвращению общества к уже отжившим социальным формам. Транзитивный период – это сложный этап общеисторического процесса, который может быть осознан не только как процесс, но и как особая функциональная система, имеющая свой уклад, элементный состав и закономерности существования. Как социальное явление, транзитивность охватывает все стороны жизни общества, включая правовое бытие.

Поскольку транзитивность затрагивает все сферы социальной эволюции, исследование этой проблематики возможно лишь на основе междисциплинарной методологии постклассической направленности, прежде всего, сформировавшихся в рамках социологической феноменологии права коммуникативной1 и конструктивистской теории2. Это позволяет выявить интенции правового развития общества и определить вектор его трансформации в условиях социального транзита с учетом как внутренних факторов динамики правовой реальности, так и внешних социокультурных детерминатов.

Транзитивное общество можно охарактеризовать как определенный этап развития общества, которому свойственна существенная трансформация всех или большинства социальных институтов, ценностей и норм, предопределяющих возникновение но- вых социальных структур и изменений в организации управления обществом3. При этом необходимо учитывать, что транзитивное общество не всегда выступает лишь кратким разрывом в ткани исторического развития в условиях перехода от одной стабильно функционирующей государственно-правовой системы к другой, как это характерно для революционных событий, – оно может представлять собой относительно длительный период в развитии общества, государства и права, который характеризуется отсутствием констант и ориентацией на постоянное совершенствование.

В современном мире транзитивность все больше приобретает черты сущностной характеристики социального развития. Усиление темпов социальных изменений обусловливает восприятие инновационности в качестве необходимого условия функционирования как общества в целом, так и отдельных его элементов, включая государственный механизм и правовую систему. Для западной политологии особенно значимыми эти процессы являются при переходе от традиционного или тоталитарного общества к демократическому, что сопровождается изменением не только бытийного, но и ценностного уровня4. При этом ориентация на сохранение традиций, напротив, рассматривается чрезвычайно негативно, в качестве средства противодействия прогрессу. Примером может служить борьба за равноправие в США и ее юридический компонент – критическая расовая теория, для которых сохранение традиционной правовой системы воспринимается как поддержание расовой сегрегации5.

Однако транзитивность общества предполагает состояние перехода не в какой-то одной сфере жизни или в отдельной социальной группе, а всестороннюю и глобальную в национальном масштабе трансформацию, которая охватывает изменение экономической, социальной, политической и правовой системы. При этом право как нормативный компонент экономической, социальной и политической систем не только претерпевает изменения вместе с ними, но и способно само стать драйвером изменений6. В этом случае осуществляется целенаправленное воздействие не только на общественные отношения, но и на сознание и поведение индивида (адресата правовой коммуникации) с целью их изменения в намеченном адресантом направлении, хотя характер подобных трансформаций зависит от особенностей правовой коммуникации в транзитивном социуме7.

Несмотря на то что традиционность в праве, а именно сохранение определенных элементов и характеристик права в процессе перехода к новому этапу развития, является стабилизирующим фактором правовой системы, дискретный характер правового развития в транзитивном обществе обусловливает отказ от традиции, зачастую не только формально, но и реально. Это связано с тем, что правовая традиция воспринимается в качестве консервативного элемента, который препятствует правовому прогрессу. Следовательно, разрыв с традицией должен гарантировать беспрепятственное осуществление правовых инноваций.

При этом инновационность выступает критерием целесообразности правового развития и рассматривается как средство повышения качества законодательства и эффективности правового регулирования в целом8. Однако речь идет, прежде всего, о позиционировании инновационного развития и разрыва с традицией. Главным становятся не реальные потребности общества, а их образ, сконструированный в сознании политической элиты, которая опирается на социально-философскую, политическую или правовую доктрину, в т.ч. заимствованную, зачастую без учета ее соответствия интересам социума9. Эта доктрина становится теоретической основой правовой политики не только на уровне актов стратегического планирования10, но и на уровне законодательст- ва. Поддержка этих инноваций обществом прямо пропорциональна степени доверия к власти и фигурам, ее персонифицирующим.

Персонификация доверия к носителям власти обусловливает необходимость постоянно подпитывать легитимацию законов их ориентацией на удовлетворение текущих потребностей социума, что влечет за собой увеличение числа нормативных правовых актов не столько стратегического, сколько тактического характера, направленных не только на детализацию нормативного массива, но и на формирование в общественном правосознании убеждения, что государство, реагируя на малейшие потребности человека, стремится их удовлетворить. Даже при принятии кодексов основное внимание уделяется детальной проработке особенной части как наиболее отвечающей на тактические задачи. Подобное направление правовой политики можно обозначить как ситуатив-ность законодательства, поскольку речь идет об ориентации не на целенаправленное правовое развитие, а на решение «сиюминутных» вопросов.

Следствием ориентации на конкретизацию и детализацию нормативного массива является существенное увеличение числа нормативных правовых актов (законодательный активизм), между которыми возникают многочисленные коллизии. Выход из этой ситуации предлагается, во-первых, в форме внесения изменения в действующие законы при принятии нового закона комплексного характера. Примером может служить Федерльный закон «Об образовании в РФ»11, в тексте которого предусмотрена необходимость изменения более чем в 250 действующих нормативных правовых актов (ст. 110). Во-вторых, в осуществлении регуляторной гильотины12, сопровождающейся сокращением числа нормативных правовых актов, а следовательно, сокращением коллизионности нормативного массива.

Акцент на усиление легитимности правовой системы как одно из проявлений правовой политики в транзитивном обществе порождает новые формы правовой коммуникации, придания ей горизонтального характера. С одной стороны, легальность законодательства априори предполагает наличие в обществе вертикальной коммуникации, при которой политическая элита (адресант коммуникации) транслирует гражданину-адресату правовую информацию о правилах поведения, осуществление которых гарантирует правовое поведение человека и поддержание правопорядка в обществе. С другой стороны, в транзитивном обществе размываются понятия адресанта коммуникации и транслируемой им правовой информации.

Во-первых, средством легитимации права и власти при этом является широкое привлечение социальных сил к разработке за-конопроектов13. Речь идет не только об использовании лоббирования или групп давления, но и о создании при государственных органах различных комиссий консультативного характера, которые должны принимать непосредственное участие в разработке и обсуждении проектов нормативных правовых актов не только подзаконного уровня, но и законов. Кроме того, возможно вынесение законопроектов на всенародное обсуждение14 или даже их утверждение голосованием первичных собраний граждан, как это было предусмотрено в Конституции Франции 1793 г.15 (ст. 58–60).

Во-вторых, происходит усложнение процесса правотворчества, включение в него нетрадиционных форм и этапов. При этом речь может идти об использовании как правового моделирова-ния16, так и правового эксперимента17, которые артикулируются политической элитой как дополнительное средство усиления легитимации права.

В совокупности это ведет к усилению кризисного состояния правовой системы, для которой характерна не только значительная рискогенность как отдельных нормативных правовых актов, так и нормативного массива в целом, но и законодательная ин-фляция18. Стремление к расширению правового воздействия на сознание и поведение субъектов права, которое призвано усилить поддержание правопорядка, зачастую имеет противоположный эффект. Чрезмерное число нормативных регуляторов и неспособность государства в условиях транзитивности обеспечить их полную реализацию как легитимными, так и принудительными средствами, порождает недоверие к нормативным способам поддержания правопорядка и преодоления или снижения конфликтности в обществе. Следствием этого становятся поиски альтернативных путей поддержания бесконфликтного сосуществования, в частности обращение к социальному праву19. В свою очередь государство, стремясь легализовать неформальные средства разрешения конфликтов, узаконивает возможность использования неформальных средств разрешения социальных конфликтов, которое при этом становится способным порождать юридические последствия. Примером такой ситуации может быть введение ме-диации20.

Однако подобная правовая политика может иметь и отрицательный результат. При отсутствии целенаправленности в правовом регулировании подобные действия воспринимаются в обществе как показатель слабости государства и влекут еще большее недоверие к позитивному праву и усиление рискогенности правового развития в целом21. Примером могут служить многочисленные антиправительственные выступления и гражданские войны в государствах Центральной Африки22, порождаемые негативным отношением народа к власти, несмотря на стремление последней сконструировать образ правопорядка по европейскому образцу, широко используя для этой цели законодательный активизм.

Применительно к России в силу ее фронтирного положения23 транзитивность приобретает существенную специфику, которая не является исключительно воспроизводством западного социального и правового опыта, а скорее представляет собой собственный путь.

Первой особенностью транзитивности российского общества является его ориентация на прогресс, что продиктовано не столько опытом или уровнем социального, в т.ч. экономического, политического и правового, развития, сколько доктриной. Это можно было наблюдать в России времени Ивана Грозного и Петра I. Аналогичная ситуация наблюдалась в первые десятилетия советской власти. Данная тенденция определяет и развитие постсоветской России.

Транзитивность в правовой сфере включает в себя не только деконструкцию реальности, но и ретроспективный учет как собственно исторического прошлого нашей страны, так и его рефлексии в сознании различных социальных групп, прежде всего, политической элиты, выступающей адресантом правовой и социальной коммуникации и определяющей вектор общественного развития в современной России. Именно этот фактор в значительной мере определяет усиление документов стратегического планирования, прежде всего, принятых Президентом РФ, в правовом регу-лировании24. Будучи реализацией права на определение основ внутренней и внешней политики, эти акты все приобретают большее значение именных указов российского императора XVIII – начала XX вв., которые были призваны регулировать наиболее важные стороны общественной жизни. Как отмечал Н. М. Коркунов, посвятивший специальное исследование проблемам соотношения указа и закона, особенностями указа является содержание общих правил при существенно меньших требованиях к юридиче- ской технике25. Эти особенности могут быть отнесены и к принимаемым Президентом РФ стратегиям и концепциям, которые определяют основные направления развития России и в значительной степени детерминируют сохранение трансгрессивного состояния российского общества. Речь идет, прежде всего, о синтезе традиций и инноваций, о проведении социальных и политических преобразований не только при сохранении социальных, в т.ч. правовых, ценностей, но и с целью их дальнейшего сохранения и укрепления. Примером такой ситуации может служить реформирование российской правовой системы, начатое конституционной реформой 2020 г.26.

Второй особенностью правовой транзитивности российского общества является специфика развития законодательства, в т.ч. принятие и изменение кодифицированных актов. Можно выделить несколько моментов, характеризующих этот процесс: 1) принятие нормативных актов обусловлено правовой доктриной, в т.ч. сформулированной в актах стратегического планирования; 2) частичные изменения актов обусловлены трансформацией социальных потребностей; 3) принципиальные изменения актов вызваны не только потребностями, но и доктриной. В совокупности это свидетельствует о примате в правотворчестве ситуативности над целенаправленностью.

Попытки исправить данную ситуацию с помощью актов стратегического планирования являются паллиативными и не способны изменить общую закономерность. В определенной степени успешным опытом преодоления ситуативности в пользу целенаправленности правотворчества можно считать правовую реформу 2020–2022 годов, начатую изменениями в Конституцию РФ, носящими стратегический характер и ставшими теоретической основой для трансформации общих частей отраслевых кодексов.

Третьей особенностью транзитивного развития в современной России следует считать ее перманентный характер, начало которому было положено революционными событиями 1917 года. Внешним выражением правового развития на всех периодах стало кризисное состояние правовой системы, причины которого находились в предшествующем периоде, и стремление политической элиты преодолеть его с помощью правовых инноваций и отказа от правовой традиции. Этот процесс продолжается до настоящего времени, хотя в нем можно выделить несколько периодов, которые существенно различались целеполаганием.

• 1.    Период Гражданской войны и военного коммунизма, ознаменованный провозглашением перехода к бесклассовому и бес-правовому обществу, означал отказ от правовой традиции не столько онтологически, сколько аксиологически. Регулирование общественных отношений приобрело ярко выраженный ситуативный характер с акцентом на неюридические средства, в частности правосознание.

• 2.    Период нэпа, для которого было характерно активное государственное строительство и законодательный активизм, сопровождался принятием новой конституции и отраслевых кодексов. Фактически речь шла об инновационном развитии права на онтологическом уровне, хотя при этом аксиологически можно наблюдать преемственность с предшествующим периодом (не случайно большевистское руководство не рассматривало нэп в качестве долгосрочной перспективы).

• 3.    Для сталинского периода характерной чертой стало верховенство ценностного компонента в правовой системе. При формальном сохранении кодифицированных актов предшествующего периода их применение наполнялось принципиально иным смыслом. Одновременно большое внимание уделялось текущей правотворческой деятельности, которая не только приобрела характер законодательного активизма, но и сопровождалась привлечением к этой деятельности представителей общества. Попытка перейти от ситуативности к целенаправленности путем принятия новой Конституции и разработанных на ее основе проектов отраслевых общесоюзных кодексов не увенчалась успехом не только в связи с началом Великой Отечественной войны, но и в силу методологического противоречия общему направлению транзитивного правового развития. Время Великой Отечественной войны и послевоенное восстановление народного хозяйства не привело к существенным изменениям в правовом развитии, которое по-прежнему было ориентировано на примат аксиологического начала над онтологическим. При этом еще больше усилилась ситуативность законодательства.

• 4.    Попыткой выхода из состояния транзитивности стала кодификация конца 1950 – начала 1960-х годов, которая имела целенаправленный характер. Однако ряд наблюдений показывает, что речь все же шла об очередном транзитивном этапе: во-первых,

• 5.    Эпоха застоя ознаменовалась еще большим усилением доктринального примата над законом и ситуативностью правового регулирования, которые сопровождались расширением вмешательства в процесс правотворчества и правоприменения социальных сил, прежде всего в виде КПСС.

• 6.    В период перестройки произошел отказ от роли правовой доктрины в формировании правовой системы и переход на принципы частноправового регулирования, совмещение правовых традиций и инноваций в пользу инноваций.

• 7.    Для периода 1990–2006 годов характерно конструирование новой правовой системы в форме отраслевой кодификации с акцентом на ситуативное регулирование, смещение акцента в правовом развитии с традиций на инновации.

• 8.    В 2007–2020 годах происходит расширение роли правовой доктрины в правовом регулировании, сочетание ситуативного и стратегического направлений правового развития, синтез традиционных и инновационных компонентов правового развития как равных, интеграция частноправового и публично-правового регулирования.

• 9.    В 2020 году начался новый период развития России, который можно рассматривать как реализацию стремления политической элиты преодолеть транзитивность и перейти к стабильно функционирующим государственному механизму и правовой системе. Хотя еще сохраняется значительная роль доктринальных актов в правовом регулировании, реформа законодательства была начата внесением стратегических изменений в Конституцию РФ. Последовавшие затем изменения в отраслевых кодексах и федеральных законах комплексного характера были направлены на конкретизацию конституционных положений к отдельным сферам правовой жизни. В совокупности это свидетельствует о движении от ситуативности к целенаправленности правового регулирования.

цели правового развития были вновь подчинены политической доктрине; во-вторых, был провозглашен отказ от традиции в пользу инноваций; в-третьих, характерный для этого времени законодательный активизм был все же выражением не целенаправленности, а ситуативности; в-четвертых, принятия новой Конституции как вершины правовых инноваций на пути преодоления транзитивности не произошло.

Четвертой особенностью транзитивности в России является сочетание традиций и инноваций, при формальном верховенстве последних. Во-первых, ориентация на правовой прогресс априори предполагает акцент на инновационный характер развития, что должно выражаться если и не в отказе от правовых традиций, то в их существенной трансформации. Во-вторых, для России характерно консервативное уважение к традициям, которое имеет не столько онтологический, сколько аксиологический характер27.

Это можно наблюдать и в правовом развитии, для которого характерно амбивалентное отношение российских граждан к законодательству. С одной стороны, патриархально-патерналистское правосознание обусловливает этатистское отношение к законодательству, которое воспринимается как наиболее оптимальное средство регулирования общественных отношений, способное обеспечить удовлетворение не только социальных и культурных, но и экономических интересов человека и общества. С другой стороны, персонификация власти порождает недоверие к действующим законам, которые воспринимаются лишь в качестве способа удовлетворения интересов политической элиты. При этом даже участие в правотворчестве широких слоев общества не рассматривается как повышение легитимности законодательства в силу априори существующего в социальном сознании образа нелегитимной власти. Степень нелегитимности власти в сознании социума, как показывают социологические опросы, обратно пропорциональна близости органа публичной власти к обществу28, что дает возможность человеку непосредственно наблюдать ее взаимодействие с индивидом. Поэтому наиболее высокая степень доверия к решениям Президента РФ, что вполне соответствует традиционному отношению к главе государства как наиболее справедливому субъекту власти29. Соответственно доверие к инновациям и их поддержка в обществе зависит не от их целесообразности или необходимости, а от того, кто персонально заявил о их проведении. Ярким примером могут служить инновационный характер посланий Президента РФ Федеральному Собранию РФ30, трансляция которого в СМИ обеспечивает восприятие провозглашенных идей не только в качестве правовой доктрины, но и как законодательную инициативу.

В целом транзитологический анализ развития российского государства и права XX – начала XXI века показывает, что состояние перехода перманентно присуще нашему обществу. Речь идет не столько о временном состоянии транзита как перехода от одной стабильно функционирующей государственно-правовой системы к другой, сколько о трансформации предшествующего транзитивного состояния государственных и правовых институтов. На некоторых этапах исторического развития трансформация может выглядеть относительно целенаправленной, однако уже в процессе осуществления сформулированных ранее целей и задач может происходить их корректировка, подчас существенная, которая вносит хаотические черты как в процесс, так и в его результаты. При этом достаточно сложно обозначить, что непосредственно можно рассматривать в качестве результатов, так как окончание одной тенденции в рамках трансформации может перерасти или стать начальной точкой следующего направления изменения. В этой ситуации особую роль играет законодательство, призванное не только транслировать гражданам как адресатам коммуникации информацию о правилах, соблюдение которых по мнению политической элиты (адресанта), необходимо для поддержания бесконфликтного сосуществования и правопорядка в целом, но и формировать ценностные ориентации граждан, необходимые для гармонизации всех уровней правовой реальности. Признание этого факта в процессе правотворчества позволит более эффективно использовать законодательство, ориентируясь не столько на ситуативное удовлетворение социальных потребностей, сколько на целенаправленную стабилизацию правового регулирования.

Таким образом, транзитивное общество характеризуется существенной трансформацией всех или большинства социальных институтов, ценностей и норм, непосредственно воздействуя на правовую реальность. Правовое развитие транзитивного общества характеризуется приматом доктрины в развитии правовой системы, законодательным активизмом, ситуативным характером законотворчества, доступом социума к правотворчеству, отказом от правовой традиции, кризисной рискогенностью. Разрыв с традицией при этом рассматривается как средство позиционирования новых ценностей, которые являются не только легальными, но и легитимным, и как условие инновационности социального и правового развития. Цивилизационные особенности России обусловили специфичный характер ее транзитивности. Во-первых, транзитивность можно рассматривать как сущностную черту развития российской историко-правовой реальности в XX – начале XXI века. Во-вторых, не происходит полного отказа от правовой традиции. Напротив, инновации выступают не как разрыв, а как развитие традиции.