«Процедуры потребления» государственного порядка чукчами (по материалам конца XVIII - XIX вв.)

Российские власти, осуществляя действия, направленные на приведение чукчей в подданство, так и не достигли окончательно своей цели: чукчи не стали исправными плательщиками ясака, не перестали торговать с американцами, не уверовали во Христа [1, с. 102-128, 135-152; 2]. Возникает вопрос: почему действия государственной власти приводили не совсем к тому, чего эта власть добивалась?

На данную особенность отношений колонизатора и колонизируемых обратил внимание М. де Серто, приводя в пример коренное население Америки. Исследователь писал: «…давно изучена та двойственность, которая подтачивала изнутри “успех” испанских колонизаторов, завоевавших индейские народности: эти индейцы, подчиненные и даже изъявляющие согласие, делали из ритуальных действий, репрезентаций и законов, которые им навязывались, нечто иное, нежели то, что изначально рассчитывали получить завоеватели» [3, с. 41]. Причиной этого феномена, по мнению автора, был «способ использования» навязываемого индейцам порядка [4, с. 41]. Они не отвергали и не меняли его, но подрывали его изнутри. Индейцы «были другими, даже находясь внутри колонизации, которая “ассимилировала” их внешним образом» [5, с. 4142]. В результате «использование ими господствующего порядка осуществлялось в обход власти, которую у них не было средств отвергнуть: они уклонялись от нее, оставаясь внутри сферы ее действия. Сила вносимого ими отличия состояла в “процедурах потребления”» [6, с. 42].

Полагаем, что схожим образом можно описать и отношения представителей российской власти и чукчей. Добавим только, что использование коренным населением навязываемого порядка происходило не только в обход власти, но и в интересах самих «пользователей». В связи с этим предлагаем сделать предметом анализа «процедуры потребления» чукчами порядков, внедряемых Российским государством.

Одним из способов осуществления контроля над коренным населением было действие через местных лидеров - богатых стадовладельцев, крупных торговцев, владельцев байдар. Фактически это была политика косвенного управления, аналогичная той, которую проводила Великобритания в своих колониях [7, с. 37]. Представители государственной власти выбирали среди чукчей глав семейно-хозяйственных коллективов, так называемых эрымов [8; 9, с. 173] (старост, тойонов). Через них осуществлялся сбор ясака. Они вносили ясак за всех своих «подчиненных», то есть членов семьи [10, с. 388].

Так как избранные начальники были людьми состоятельными, плата налога не была для них обременительной. К тому же за внесение ясака предполагались «подарки» от русского царя, которые порой превышали стоимость самого налога [11, с. 139, 141]. Более того, чукчам разрешалось вносить его нерегулярно, в любом размере и любыми шкурами. В результате внесение ясака воспринималось чукчами как обменные действия, в которых заинтересованы обе стороны, а не как проявление признания чукчами над собой русской правительственной власти [12; 13, с. 144].

Помимо этого, сам характер власти эрымов в чукотских стойбищах и поселках являлся не совсем тем, чего ожидали русские чиновники. Последние рассчитывали, что влияние избранных старост будет стабильным и даже наследственным; что их власть будет распространяться на достаточно большие территории – целые области; что авторитет их среди местного населения будет неоспорим.

В реальности все получалось несколько иначе. А.В. Олсуфьев, например, писал, что «чукотский тайон, несмотря на внимание к нему нашего начальства и на получаемые знаки отличия, не имеет для них ни малейшего значения. Хотя сам тайон, благодаря медалям и расшитому кафтану, приобретает некоторую заносчивость, но этим он только раздражает своих соплеменников, которые в глаза смеются над ним и его фиктивной властию и нередко грозят ему физической силой, проявление которой только и уважается чукчами» [14, с. 108–109]. Упомянутый тойон получил свое звание по наследству, но, растеряв стадо, нажитое его дедом и отцом, то есть показав себя нерадивым хозяином, человеком, лишенным «оленного счастья», утратил вместе с ним и влияние.

Полагаем, что русские с их представлениями о «вертикальной иерархии» [15, с. 33] не учитывали пластичность власти у чукчей, которая зависела от многих факторов. Оказываемое внимание и почет со стороны русских был лишь одним из таких факторов, который в совокупности с другими (например, физической силой, богатством, хорошим родственным «капиталом») мог действительно обеспечить человеку большой авторитет. Но ни масштабы его влиятельности, ни ее территориальная и временная протяженность не могли быть четко определены, так как они зависели в целом от конкретной жизненной ситуации.

В качестве примера можно привести историю Амвраоргина, который был чукотским эрымом во времена экспедиции колымского исправника, Г.Л. Майделя, в конце 1860-х гг. Уже его дед и отец были очень состоятельными и влиятельными оленеводами [16, с. 142, 146; 17, с. 94–95]. Амвраор-гин сохранил и даже расширил богатства и влияние, нажитые его дедом и отцом. Его авторитет основывался на хорошей славе его предков, огромном процветающем стаде (по сведениям Г.Л. Майделя, оно насчитывало 40 000 голов), грамотной политике родства (он выгодно сосватал своих сына и дочерей за богатых чукчей), физической силе и ловкости, в частности умении владеть копьем, а также знаках внимания, оказываемых ему русскими чиновниками [18, с. 95, 97].

Тем не менее даже такому очевидному лидеру не все чукчи желали подчиняться. Его влияние ограничивалось группой оленеводов, кочевавших в районе рек Большого и Малого Анюев [19, с. 97]. Береговые чукчи с мыса Пээк, например, ничего не хотели о нем знать, несмотря на настойчивые убеждения Г.Л. Майделя признать Амвраоргина их главой [20, с. 96].

Колымский исправник был последовательным сторонником политики косвенного управления. Он считал, что вся трудность подчинения чукчей связана с отсутствием у них признанных начальников больших родов или территорий [21, с. 90–94]. Его идеалом было сделать из Ам-враоргина главного чукотского эрыма. Для достижения этой цели он использовал различные средства. Во-первых, Г.Л. Майдель одаривал Амвраоргина и его родственников и друзей подарками [22, с. 192]. Во-вторых, если кто-либо из чукчей хотел встретиться с колымским исправником, то должен был просить Амвраоргина организовать встречу. В-третьих, Г.Л. Майдель делал выговор тому, кто представлялся начальником, указывая такому человеку, что он может считать себя только помощником Амвраоргина [23, с. 101]. То есть он всячески давал понять остальным чукчам, что русские считают Амвраоргина главным среди чукчей и все взаимодействие должно происходить через него.

Однако все его старания не привели к желаемым результатам. Амвраоргин, как и его отец, мог распространять свое влияние только в рамках своего семейно-родственного коллектива и на ближайшие соседние хозяйства. Более того, в 1881 г. Амвраоргин умер и его должность унаследовал его сын – Афанасий Амраургын. «Он еще больше, чем отец, старался служить самодержавию, но скоро разорился, потерял оленей и уже не пользовался никаким почетом и авторитетом у соплеменников», последние посмеивались над его притязаниями [24, с. 248].

Таким образом, идея строгой наследственности власти и, соответственно, наследственности подданства, внедряемая представителями государственной идеологии, также не прижилась у чукчей. Ведь власть, которой обладал тот или иной человек, какой бы большой она ни была, зависела от многих факторов. Многие из них были связаны с личными харизматическими качествами лидера. «Зафиксировать» распределение власти у чукчей оказалось невозможно. Власть сохраняла свою пластичность. Более того, русские порядки становились очередным средством, обеспечивающим данную пластичность.

Амвраоргин, как, впрочем, его дед и отец, использовал в своих интересах действия представителей российской власти. Знаки внимания со стороны русских давали ему материальное и символическое превосходство в рамках локального сообщества. Чукчи в XIX в. уже не могли обходиться без «русских» товаров, таких как чай, табак, железо, оружие и т. д. В связи с этим налаженные связи с русскими ценились среди чукчей. Они служили «социальным капиталом» человека, часто «представляемым символически» и конвертируемым в «экономический капитал» [25]. Символические подарки в виде медалей, кортиков, кафтанов, официальных документов являлись гарантом того, что их обладатель пользуется уважением у русских и находится с ними в дружеских отношениях.

Чукчи выстраивали свои отношения с русскими именно по модели дружеских, причем понимаемых как личные связи конкретных людей, основанных на реципрокности, или взаимности. В качестве иллюстрации можно привести поведение тойона Имлерата, бывшего проводником и помощником капитана И.И. Биллингса и его экипажа в конце XVIII в. Когда капитан прибыл в его стан, то был встречен очень гостеприимно. Хозяин обменялся с И.И. Биллингсом рубашками в знак их союзничества [26, с. 238]. Капитан, в свою очередь, щедро наградил чукчу различными подарками: он «подарил старшине Имлерату 5 пуд табаку, 3 пуда стеклянных пронизок, 2,5 пуда железа, наковальню, большой молот, два топора, десять наилков и разных мелочных вещей, как то: ножей, ножниц, зеркал, игол и прочего. Имлерат пожелал иметь ружье, которое и дали ему, одно из казенных, с малою частию пороха и дроби. Сверх того выпросил он еще листовой меди» [27, с. 239]. Имлерат же обещал всячески содействовать капитану в его делах. Подойдя к нему и взяв его за руку, чукча торжественно сказал: «Мы, старики, объявляем, что по всему нами примеченному предприятия ваши будут счастливы и кончатся с желаемым успехом. Бог в первый еще раз послал к нам русских с дружеским намерением и для пользы нашей. Вы желаете узнать моря и земли наши и наградить нас щедро; мы же будем навсегда вашими неразрывными союзниками» [28, с. 241].

Дружество понималось прагматически. Чукчи использовали свою дружбу с русскими в своих интересах. Так как русские заводили дружбу прежде всего с людьми уважаемыми и влиятельными, то многие чукчи стремились такими и предстать перед ними. По крайней мере, чукотские старшины всегда пользовались данным преимуществом при взаимодействии с русскими людьми.

Например, некоторые представляемые Г.Л. Майделю чукчи характеризовались Амвраор-гином как «очень уважаемые люди». Они всегда просили у исправника бутылку водки. Русский чиновник не мог отказать в оказании им чести получше их угостить [29, с. 213]. Чукчи поняли иерархическую структуру, которая присутствовала в мировосприятии чиновника и определяла его действия в ходе коммуникации с местными жителями, и использовали ее в своих интересах.

Показательно также поведение одного чукчи, посетившего корабль Ф.П. Врангеля. Он пришел в сопровождении еще двух местных жителей и объявил, что является главой чукотских племен. В конце встречи он просил «походатайствовать, чтобы белый царь прислал ему железный котел и мешок табаку» [30, с. 294–297]. Чукча фактически воспроизвел насаживаемую русскими идею о щедрости и заботе русского царя над своими подданными, особенно теми, кто занимает более высокую в государственной иерархии позицию.

Не случайно, что «почти все гости» корабля «выдавали себя за старшин и требовали подарков более других». Путешественники шли на поводу у местных жителей, так как формально поведение последних соответствовало понятной и близкой им идее «иерархичности». В результате весь запас табака путешественников «весьма скоро истощился» [31, с. 297]. Чукчи, таким образом, используя логику колонизатора, манипулировали им.

Манипулировать пытались и посетители шведского корабля «Вега». А.Е. Норденшельд описал нескольких чукчей, которые настойчиво демонстрировали свой статус глав общин [32, с. 102–103, 159–163, 259, 342–343]. Мореплаватель высказывал сомнения по поводу их притязаний [33, с. 102–103]. Однако для нас не столь важно, насколько широко распространялась власть этих людей и кто был у них в подчинении. Здесь важно отметить, что они хотели показать себя перед членами экипажа корабля начальниками, представителями русской администрации и даже предъявляли документы, подтверждавшие их статус [34, с. 160]. Взамен они ждали особого к себе отношения, выражавшегося в повышенном внимании и подарках.

Данная логика внедрялась «на чукотскую почву» самими русскими. С одной стороны, чиновники, путешественники, миссионеры активно пользовались практикой преподнесения подарков, часто принимавшей форму обмена, с целью установления доброжелательного контакта с чукчами [35, с. 141–142, 144; 36, с. 280, 289; 37, с. 178, 294; 38, с. 238–241]. В обмен на подарки русские получали мясо, одежду, сведения, услуги и пр.

С другой стороны, русские, как мы видели, искали начальников, чтобы одарить их наиболее щедрым образом. Чукчи уловили эту связь, тем более что она выражалась символически: ценные подарки и знаки отличия в виде медалей, свидетельств, кафтанов сопутствовали друг другу и даже предполагали друг друга. Уже в 1791 г. зашиверский земской исправник Баннера в своем рапорте якутскому коменданту Козлову Угренину подчеркивал необходимость награждения чукотских тойонов. Он сам наградил чукотских тойонов «из казны кортиками, а за неприсылкою сукон собственными … кафтанами с вышевкою вензеля ея императорского величества и … табаком» (курсив Е. Д.) [39, с. 188].

Упоминавшийся Имлерат был не только одарен ценными и нужными в повседневной жизни вещами, но также награжден золотой медалью на ленте. Через толмача капитан И.И. Биллингс объяснил чукче символическое значение данного предмета. «Сия медаль, – сказал он, – дается Имлерату и его потомкам от имени е. и. в. всероссийской государыни за усердие его к россиянам и за обещанное им вспоможение в исполнении ее повеления» [40, с. 241].

Итак, мы рассмотрели некоторые «процедуры потребления» чукчами законов, идеологий, действий Российского государства в конце XVIII – XIX вв. Приведенный материал показывает, что чукчи охотно и даже с большим желанием шли на контакт с русскими. Ими двигало и любопытство, и прагматический, главным образом экономический, интерес, и понимание неизбежности такого соседства. В то же время навязываемые сильным соседом порядки часто не устраивали местных жителей. В XIX в. сопротивление чукчей государству в основном осуществлялось ни военными действиями (как это происходило в XVII–XVIII вв.), ни уходом от влияния государства всевозможными средствами, наподобие тех, что были описаны Дж. Скоттом [41], а через «процедуры потребления» навязываемых порядков. Чукчи «избирательно использовали различные элементы русской цивилизации» [42]. Диалог с государством, а именно с его отдельными представителями – русскими людьми, позволял чукчам использовать новые реалии в своих интересах, в частности накопления разных видов «капитала»: экономического, культурного, социального.

Ссылки и примечания:

• 1.    Вдовин И.С. Очерки истории и этнографии чукчей. М. ; Л., 1965. 403 с.

• 2.    Зуев А.С. Присоединение крайнего Северо-Востока Сибири к России: военно-политический аспект. Вторая половина XVII–XVIII век : автореф. дис. … д-ра ист. наук. Томск, 2005. 23 с.

• 3.    Серто М. де. Изобретение повседневности. 1. Искусство делать. СПб., 2013. 330 с.

• 4.   Там же. С. 41.

• 5.   Там же. С. 41–42.

• 6.   Там же. С. 42.

• 7.  Данное сравнение см.: Бочаров В.В. Политическая антропология // Антропология власти : хрестоматия по полит

  антропологии : в 2 т. Т. 1. Власть в антропологическом дискурсе. СПб., 2006. С. 14–48.

• 8.    Эрым – начальник, глава, староста (пер. с чукот.).

• 9.    Молл Т.А., Инэнликэй П.И. Чукотско-русский словарь : пособие для учащихся 5–9 классов общеобразоват. учреждений. 2-е изд., испр. и доп. СПб., 2005. 239 с.

• 10.    См.: Врангель Ф.П. Путешествие по северным берегам Сибири и по Ледовитому морю, совершенное в 1820, 1821, 1822, 1823 и 1824 гг. экспедицией под начальством флота лейтенанта Ф.П. Врангеля. М., 1948. 455 с.

• 11.    Вдовин И.С. Указ. соч. С. 139, 141.

• 12.    Зуев А.С. Ясак, подданство и договорной дарообмен: чукотский вариант (XVII–XIX вв.) // Уральский исторический вестник. 2009. № 2 (23). С. 84–92.

• 13.    Ярзуткина А.А. Проблемы и перспективы этнографического и историко-антропологического исследования торговли, обмена и дарообмена у чукчей // Теория и практика общественного развития. 2012. № 7. С. 143–148.

• 14.    Олсуфьев А.В. Общий очерк Анадырской округи ее экономического состояния и быта населения. СПб., 1896. 303 с.

• 15.    Павлинская Л.Р. Особенности русской колонизации Сибири (XVII – начало XVIII в.). Вместо предисловия // Сибирь в контексте русской модели колонизации (XVII – начало XX в.) : сб. ст. СПб., 2014. С. 3–67.

• 16.    Вдовин И.С. Указ. соч. С. 142, 146.

• 17.    Майдель Г.Л. Путешествие по северо-восточной части Якутской области в 1868–1870 годах : в 2 т. Т. 1. СПб., 1894. 595 с.

• 18.  Там же. С. 96, 97.

• 19.  Там же. С.97.

• 20. Там же. С.96.

• 21. Там же. С. 90–94.

• 22. Там же. С.192.

• 23. Там же. С.101.

• 24.    Вдовин И.С. Указ. соч. С. 248.

• 25.    Бурдьё П. Практический смысл. СПб., 2001. 562 с.

• 26.    Сарычев Г.А. Путешествие по северо-восточной части Сибири, Ледовитому океану и Восточному океану. М., 1952. 326 с.

• 27. Там же. С. 239.

• 28. Там же. С. 241.

• 29.    Майдель Г.Л. Указ. соч. С. 213.

• 30.    Врангель Ф.П. Указ. соч. С. 294–297.

• 31.    Там же. С. 297.

• 32.    Норденшельд А.Э. Плавание на «Веге» : в 2 т. Т. 1. Л., 1936. 503 с.

• 33. Там же. С. 102–103.

• 34. Там же. С. 160.

• 35.    См.: Литке Ф.П. Путешествие вокруг света на военном шлюпе «Сенявин»: 1826–1829. Изд. 2-е. М., 1948. 304 с.

• 36.    Унтербергер П.Ф. Приамурский край. 1906–1910 гг. Очерк. СПб., 1912. 428 с.

• 37.    Врангель Ф.П. Указ. соч. С. 178, 294.

• 38.    Сарычев Г.А. Указ. соч. С. 238–241.

• 39.    Колониальная политика царизма на Камчатке и Чукотке в XVIII веке : сб. арх. материалов. Л., 1935. 212 с.

• 40.    Сарычев Г.А. Указ. соч. С. 241.

• 41.    Znamenski A.A. Vague sense of belonging to the Russian Empire: The reindeer Chukchi’s status in nineteenth century Northeastern Siberia // Arctic Anthropology. 1999. Vol. 36 (1–2). P. 19–36.

• 42.    Scott J. The Art of not being governed: An anarchist history of upland Southeast Asia. New Haven ; London, 2009. 442 p.