Процесс становления православия в условиях колонизации Северного Кавказа до образования самостоятельной Кавказской епархии в 1843 г

В исторической литературе нет единого мнения о местах первоначального поселения славян на Северном Кавказе. Какая-то часть их, видимо, до переселения к Тереку жила по его притокам, в ущельях гор, по гребням Терского хребта. Отсюда и название этой части казаков – гребенцы. По мнению дореволюционных историков, это были казаки Червленого Яра, местности, располагавшейся между Верхним Доном и Хопром, которые бежали от великого князя московского Ивана III в конце XV – начале XVI в., «сели на струги с семьями и животами и выплыли весенним половодьем на Дон, оттуда перебрались в Волгу и пустились к недосягаемому московской погоней убежищу – к устьям Терека» [18, с. 12].

Как отмечали дореволюционные историки, нередкими были случаи, когда бежавшие из горных аулов по разным причинам принимались казаками в общества. При этом среди казаков изначально сложилась традиция, которая закладывала основы православной жизни в колонизируемом регионе. Согласно этому обычаю, все вновь прибывшие обязательно принимали православную веру и усваивали язык казаков-старожилов [16, с. 133]. В то же время отличительной особенностью Терского казачьего войска являлось наличие в нем различных религиозных и социальных групп. Например, по данным на 1723 г., в составе войска числилось 14 представителей дворянского сословия, 39 крещеных горцев различной национальности, 40 казаков, исповедовавших ислам, что, несомненно, шло в разрез установленным традициям, но суровые условия времени налагали свой отпечаток и в этом вопросе. Штатный же состав Терского казачьего войска был относительно невелик и насчитывал всего 408 казаков [28, с. 46], но оказываемое ими духовное влияние на приходящее население, подпадающее под их защиту, было велико.

Начавшиеся в конце XVII в. преследования раскольников в России не затронули казачье население Терека и Сунжи. Казаки продолжали придерживаться старых обрядов, видя в этом один из факторов сохранения собственной идентичности. «Они продолжали жить тем, что принесли с собою из старой Руси, молились по старым книгам, исполняли старые обряды, и никто не приходил к ним указывать новые порядки, никто не теснил и не гнал их за исполнение старых», – писал В.А. Потто [17, т. 1, с. 91]. Старые христианские верования и культы прочно утвердились в сознании и поведении казаков как важные атрибуты их повседневной жизни.

Местное казачество антиправительственные выступления раскольников не поддерживало, мотивируя свой отказ малочисленностью и необходимостью защиты от внешнего врага [Там же]. Не поддержали терские и гре-бенские казаки и Кондратия Булавина, поднявшего в 1707 г. мятеж на Дону, после подавления которого около двухсот казаков во главе с атаманом Игнатом Некрасовым бежали на Кубань, где под покровительством крымского хана образовали раскольническую общину.

Подобная позиция терско-гребенского казачества предопределила отношение к нему духовных и светских властей на Северном Кавказе. Власти не боролись против староверов-старожилов Терека, а прежде всего стремились к тому, чтобы оградить их от «классических раскольников», проповедовавших ересь. Среди терско-гребенских казаков сохранилось даже предание, будто бы Петр I, по достоинству оценив их заслуги перед Отечеством, жаловал их «за многие службы двуперстным крестом и старою верою» [Там же, т. 2, с. 20].

Первые попытки установления церковного порядка относятся к деятельности Астрахан-

ского епископа Илариона, который в 1735 г. послал указ с требованием соблюдать церковные порядки. Обязал всех прислать подписки, что они будут поступать согласно указу, в противном случае угрожал рапортом в Святой Синод, а «попы, за означенную противность церкви, могут быть расстрижены и отправлены на каторжные работы». В этом указе архипастырь также убеждает казаков, чтобы они исповедовались и причащались каждый год. Поскольку в их молитвенных домах не были устроены алтари, кроме Николаевской церкви станицы Курдюковской, то к наступлению будущего Великого поста во всех действующих церквах устроили алтари, чтобы в каждой станице можно было совершить литургию и причастие. Однако казаки 18 мая 1738 г. обратились к Астраханскому епископу Илариону с просьбой сохранить прежний порядок: «мы в том же стоим не прибавляем и не убавляем» [10, с. 324–337].

Казаки согласились соблюдать все правила и таинства церкви, сославшись на то, что не исполняли этого раньше только потому, что не было церквей, которые они решили строить вместо устройства алтарей в молитвенных домах, а с их устройством готовы были выполнять свой христианский долг. На просьбу присланной делегации от всего Гребенского войска разрешить креститься двумя перстами преосвященный откликнулся и оставил разрешение этого вопроса до рассмотрения Синодом. В 1739 г. Синодом предписывалось направить в станицы искусного человека для разъяснения казакам. Для этого был выбран священник Астраханской Рождественской церкви Артемий Гавриилов. Однако этой миссионерской попытки не суждено было случиться, поскольку назначенный священник заболел и вскоре скончался. Но это не означает, что не был послан другой.

Получив донесение от консистории и от архимандрита Мефодия, преподобный Ила-рион особым указом предписал священникам гребенских станиц не требовать трехперстного сложения, поскольку, кроме креста, никакого раскола в казаках не находил. В ментальности местного казачества древняя православная традиция утвердилась настолько прочно, что без нее они себя не представляли. Хорошо известно, что в сознании людей ХVII– ХIХ вв. понятие «русский» было равнозначно понятию «православный» [24, с. 89–105]. Для Терека такими равнозначными понятиями стали «гребенец» и «старовер», т.е. истинно православный.

По мере расширения границ империи усиливалось давление на вольное казачество Северного Кавказа, поэтому часть некрасовских казаков предпочла в 40-х гг. XVIII в. перейти под покровительство султана и переселилась в Дунайскую дельту. Оставшиеся казаки оказали активное сопротивление и даже попытались захватить территорию Тамани. Понимая сложность ситуации, правительство обещало помилование и предложило вернуться на родину, но в 1777 г. около 3 тыс. чел. предпочло уйти за Кубань [8, с. 17]. Другая часть водным путем перешла в Анатолию, и на месте старого поселения осталось 15 куреней неимущих казаков [21, с. 408].

При этом необходимо отметить, что в последующие годы религиозная ситуация в обустраиваемых казачьих станицах на Северном Кавказе продолжала оставаться неоднозначной и нестабильной. По данным Ф.А. Щербины, с Дона на новые поселения в приграничные области переводили исключительно казаков-раскольников. Один из современников, описывая переселенческий процесс в Линейном войске, отмечал, что «для населения новых станиц вызывались охотники, назначались по жребию и высылались люди буйные и сектанты» [2, с. 189]. Православное духовенство, служившее в линейных станицах, расположенных по р. Кубань и особенно по р. Терек, указывало на сильные позиции старообрядчества в первой половине XIX в.

Обращаясь к статистическим данным, надо отметить, что во всех подразделениях Кавказского линейного казачьего войска существовали последователи старого вероучения, которые в основной массе не отвергали церковного таинства. В казачьих общинах были и сектантские направления, но все их последователи относились к категории «приемлющих священство». Всего же на 1 января 1847 г. численность сектантов, «приемлющих священство», была 20 244 чел. обоего пола, а «не приемлющих священство» – 1 530 чел. обоего пола [26. Л. 302]. При этом основная масса их расселения сосредоточилась на левом фланге линии в области Терека.

Постепенно позиции старообрядчества начинали сужаться, что было связано с процессом масштабного заселения региона новыми переселенцами и включением региона в административно-экономическую сферу страны. Не менее значимыми были начавшиеся активные боевые действия в регионе, которые вели к росту потерь в среде местного населения и вынуждали пополнять станичные поселения пришлыми людьми, которые проповедовали официальное православие [5. Л. 7–7об.].

Положение РПЦ на Северном Кавказе в конце XVIII в. резко ухудшилось, поскольку соседняя Порта начала системное проповедование ислама через внедряемых проповедников в среде горского населения. Им не пришлось прилагать больших усилий для того, чтоб возбудить природную воинственность и направить ее против Российской империи. Возникающие повсеместно пророки «понесли смерть и опустошения в поселения христианские, принуждая христиан к магометанству» [23, с. 649].

В отношении ислама, начиная с Александра I, государство придерживалось «принципа полной терпимости, насколько такая терпимость может согласовываться с интересами государственного порядка» [14, с. 153]. Особую тревогу вызвала отдаленность Северного Кавказа от столиц и Центра империи. Действительно, все попытки, начиная с Екатерины II, как-то контролировать или хотя бы влиять на мусульман региона через муфтият не имели успеха.

В действительности, по справедливому замечанию С.Г. Рыбакова, регион, по сути, выпадал из сферы притяжения существующих муфтиятов [22, с. 270]. В итоге власть перешла к игнорированию ислама и в приобщении к христианству мусульман видела одно из средств урегулирования конфликтных взаимоотношений.

Опираясь на идею восстановления еще не утраченных до конца представлений о христианстве в среде местного населения, государство в ответ предпринимало попытки миссионерской практики. По идее, конфессионально близкое население должно было стать и политически благонадежным, что, несомненно, способствовало уменьшению конфликтности и безопасности. Еще раньше примером таких попыток было учреждение в 1745 г. Осетинской духовной комиссии во главе с архимандритом Пахомием, который отмечал высокий уровень языческих пережитков и неопределенность предпочтений населения в пользу ислама или христианства [19, с. 74–75]. В историографии нет однозначной оценки деятельности этой комиссии. Считается, что большая часть горцев, обратившихся в христианство, преследовала меркантильные интересы, т.к. при крещении получали материальные вознаграждения [6, с. 80].

Конечно, можно ставить под сомнение успех предпринятой миссии, но в этот период это была первая попытка, которая имела далеко идущие последствия. Своими действиями члены комиссии показали стремление к сотрудничеству с теми, кто принимал христианство и кто мог рассчитывать на помощь со стороны российской власти.

Несмотря на все предпринимаемые попытки, никакие меры уже не могли сохранить народы Северного Кавказа в православной вере. Тем не менее православие в Осетии добилось высоких результатов. Среди осетин появились грамотные люди, были заложены основы дальнейшего просвещения народа [25, с. 142]. Осетинский поэт и общественный деятель К.Л. Хе-тагуров, давая собственную оценку деятельности комиссии, отмечал, что ее результаты были довольно значительными, «судя по времени и обстоятельствам тогдашней военной жизни края» [13, с. 165].

Со времени принятия христианства Древней Русью особую роль в его распространении играли монастыри как духовно-религиозные и социальные центры, очаги православной культуры. В поликультурном и поликонфессио-нальном регионе, каким был Северный Кавказ, властью на монастыри возлагалась миссионерская функция. Жители монастырских обитателей имели большой авторитет в среде народов, не окончательно утративших в своей культуре христианские элементы. Поскольку включение Кавказа в состав Российской империи было сопряжено с длительными военными действиями, то на Кавказе для монастырей особых штатов не создавалось, а только издавались разновременные указы, касающиеся их устройства.

Первым был открыт в Кизлярской крепости Крестовоздвиженский монастырь, судьба которого тесно переплелась с судьбой крепости. Он стал первым шагом по пути распространения православной морали в неспокойном регионе. Позже был основан в Моздокской крепости в 1763 г. мужской Преображенский монастырь, который также в определенный период времени стал центром христианской жизни. В 1797 г. указом Екатерины II впервые на Северном Кавказе при Успенской городской церкви открылся женский монастырь, подчиненный самостоятельной Моздокской епархии [12, с. 211, 288]. Однако неспокойное время не дало возможности проявить весь имеющийся потенциал этих обителей, поскольку уже в 1799 г. обе они были упразднены, а послушники с братией переведены в другие монастыри.

При переселении казаков Запорожской Сечи в Черноморию Екатерина II разрешила им учреждение собственной монастырской обители, предназначенной для раненых казаков, «желающих спокойной монашеской жизни» [3. Д. 169. Л. 38–39об.]. Созданный монастырь не пользовался казенным содержанием, а обеспечивался средствами Черноморского войска, по примеру штатных монастырей империи. Специфической чертой монастыря была ориентация на удовлетворение потребностей религиозных нужд войскового казачества. Изначально обитель предназначалась для казаков, стремящихся к уединенной жизни или покалеченных войнами людей, ищущих божьего утешения [Там же. Д. 192. Л. 77– 79об.]. Основанный на таких принципах, он надолго стал головной болью церковных властей региона, которые в наведении монастырского порядка столкнулись с религиозными особенностями запорожцев и казачьим самоуправством.

Черноморское казачество, образованное в большинстве выходцами из Запорожской Сечи, придерживалось официального православия. По мнению С. Шептуна, оно являлось образцом церковного порядка, оплотом в борьбе с расколом [27, с. 424]. Однако нужно согласиться и с другой точкой зрения, представленной в исследованиях М.Ю. Горожани-ной, которая определяет веру черноморцев как «военное» православие со всеми характерными чертами этого понятия [Там же, с. 73]: «От древних времен мы, войско запорожское, никакого иного намерения не имеем, токмо еди-наго тогожде единомыслия и стояния против неприятелей за сохранение церквей святых и за целостность всего православного народа» [9, с. 213]. Черноморцы не только не умаляли значения православной церкви, но и считали ее неотъемлемой частью собственной жизни.

Особенности веками формировавшегося мировоззрения нашли свое отражение в устойчивых позициях религиозных практик. К характерной черте религиозного сознания черноморцев М.Ю. Горожанина относит синтез языческих культов и православной веры. Это составляло единое целое, единую веру, «в которой жил вольный человек, не знавший иной власти, кроме Бога и атамана» [7, с. 72]. Носителями другой мировоззренческой концепции были линейцы-старообрядцы, которые, по справедливому замечанию Н.Н. Великой, вы- работали «естественно сложившуюся на основе христианских и языческих представлений религиозно-обрядовую систему, получившую распространение в местах проживания “старых” групп казачества (прежде всего на Тереке и Доне)» [7, с. 159]. В процессе дальнейшей миграции этой социальной группы данная религиозно-обрядовая система утверждалась на новом месте.

Исследователь данного периода Н.Т. Михайлов отмечает, что религиозность казачества не проявляется во внешних ритуалах, а носит характер внутренней связи с Богом, которая не может быть ритуализирована и регламентирована [15, с. 46]. Набожность и усердие к религии у черноморцев отмечал и священник Кучеровский, но он также подчеркивал, что они «ленивы ходить в церковь на молитву» [9, с. 8].

Власть епископов над казачьими станицами и крестьянскими поселениями имела формальный характер. На обширных территориях Северного Кавказа органы епархиального управления с трудом поддерживали видимость церковного порядка: вдовых не удаляли от служения в приходах, не практиковали наказания за нарушения канонов, с большими усилиями собирали церковные суммы.

В попытке урегулировать сложившуюся ситуацию верховная власть в 1829 г. разделила Воронежскую епархию на две кафедры и образовала Донскую и Кавказскую епархии. Последняя вскоре по кафедральным городам стала именоваться «Новочеркасской и Георгиевской». В ее состав входили территории Войска Донского, Кавказской области и земли Черноморского казачьего войска [11, с. 115–118].

Как Астраханский архипастырь не мог по отдаленности Кавказского края и по отсутствию хороших и безопасных путей сообщения следить за церковною жизнью региона, так и Донской архипастырь по тем же причинам не мог входить во все условия жизни региона и давать ей надлежащее направление. Вследствие этого в церковной жизни Северного Кавказа продолжали существовать выработанные специфические черты, которые поражали своими крайностями в жизни населения и духовенства [22, с. 6–8]. На территории области Войска Донского в 1842 г. насчитывалось 390 церквей и 627 причтов, Кавказской области – 126 церквей и 180 причтов, Черно-мории – 66 церквей и 96 причтов. В своих докладах начальник Кавказкой области неоднократно высказывался о том, что сложившаяся ситуация является препятствием для местного духовного управления, затрудняет взаимодействие духовных и гражданских властей, а создание самостоятельной епархии послужит распространению христианской веры между племенами горских народов, сохраняющих христианские обычаи, «не во всем подавленные владычеством чуждого верования». Учитывая возникающие сложности и заботясь о единообразии церковного управления, Синод разработал программу организации самостоятельной епархии [4. Л. 1–2].

Эти обстоятельства привели к сохранению у линейного казачества приверженности к местному варианту старообрядчества [1, с. 125–163]. Если сравнить религиозные практики казаков-старообрядцев и православных черноморцев, можно выделить общие черты (например, отсутствие церковных организаций и деятельность в отправлении христианских треб выборных лиц из числа самих казаков). Силовые и административные же методы натолкнулись на упорное сопротивление казачества и не способствовали уходу его от раскола, в результате чего органы высшей церковной и светской власти вынужденно уклонились от разрешения сложившейся ситуации. Однако это не означает оставления попыток распространения православия и искоренения сложившихся практик в среде местного казачества и остального населения.