Профессионализация в сфере "новых медиа": несколько замечаний к дискуссии

Разговор о профессиональных критериях «нового журнализма» следует вести, в том числе отталкиваясь от коммуникативного контекста, в котором эта деятельность разворачивается. Что имеется в виду?

Интернет создал принципиально новую коммуникативную ситуацию. Традиционные медиа жестко разводили статусные и коммуникативные позиции производителей и потребителей медиатекстов. Существовала коммуникативная асимметрия авторов-как-производителей и читателей-как-потре-бителей , предполагающая, что «между отправителем и адресатами не может состояться непосредственная интеракция» [Лу-ман, 2005. С. 10].

При этом литературоцентризм отечественной журналистики консервировал своего рода просветительскую (дидактическую) установку «по-советски», суть которой, коротко говоря, состояла в том, что журналисты обладали определенной миссией – в бывшей крестьянской стране нужно было «цивилизовывать» население в условиях ускоренной тоталитарной модернизации. Как пишет А. Кустарев, «в ситуации обост- рившейся борьбы высокой и низкой культур возникла журналистская философия, видевшая в журналисте проводника высокой культуры в массы. Журналист был прежде всего человеком письменной культуры… В советском обществе подобная философия журнализма была доведена до крайности. Большевики в свое время предложили концепцию газеты как «коллективного агитатора и коллективного пропагандиста». Эта была лишь крайне политизированная версия просветительской формулы» [Кустарев, 2000. С. 12–13]. Поэтому советские факультеты журналистики были факультетами пропаганды и агитации, которые должны были готовить коммунистических культуртрегеров, по определению занимавших по отношению к просвещаемой массе статуснопривилегированную позицию. Соответственно профессиональные критерии советского журнализма зависели от доминантной идеологии, которая предполагала целостный концептуальный словарь для осмысления социального мира. Перед сталинским «большим скачком», в 1926 г., по данным переписи, среди мужчин было 34,6 % не- грамотных, а среди женщин – 63,3 %. «Новорожденных» советских граждан нужно было стремительно учить читать. И в необходимости решения этих задач советская власть прямо наследовала царизму [Brooks, 1985]. А пока до тотальной грамотности было еще далеко, то «низы» охотно крутили самокрутки из большевистских агиток [Ша-фир, 1923], а коммунистическая идеология работала в первую очередь на уровне визуальных кодов политической культуры. Как показал в своем исследовании историк Ян Плампер [2010], культ личности Сталина начинался именно как визуальный культ.

Иными словами, пользуясь терминологией Норберта Элиаса [2001], можно сказать, что советские медиа были жестко вписаны в « коммунистический процесс цивилизации » подвластного населения . Однако следует иметь в виду принципиальный характер временн о го аспекта, который характеризует постепенную эрозию коммунистической идеологии, ее медленное размывание в постсталинской культуре, а также способность дистанцироваться от нее через механизм внутрицеховой профессионализации, создающей свою субкультуру, в которой идеологические доминанты отходят на второй план перед стандартами профессии. В этой связи приведу, казалось бы, парадоксальный пример. Одна из пионерских работ, показавших практику медиапроизводства и ее рутинный характер, – это исследование Ангуса Роксборо ¹, которое называется «Правда: Внутри советской машины новостей» [1987].

Теперь другой пример. Это крайне жесткая характеристика позднесоветской медиасистемы со стороны, что очень показательно, поскольку она высвечивает разницу в понимании профессиональных критериев и их зависимость от культурного контекста. Герман Обермайер, профессор университета Мэриленд и американский эксперт по российским медиа, десять лет назад раскритиковал американский подход к поддержке российских демократических институтов и особенно СМИ. Вот что он тогда писал: «…подход правительства США к вопросу о поддержке СМИ в России ошибочен и неправилен. Бессмысленно пытаться содейст- вовать развитию независимых газет, рекламный потенциал которых недостаточен, чтобы поддерживать их финансово. Российские торговые и рекламные инфраструктуры не могут измениться мгновенно, если они вообще способны к изменениям. Западные программы спонсорской помощи заведомо не способны их трансформировать... Продолжать американские программы поддержки в их нынешнем виде – значит, бросать деньги на ветер. Начинать следует с начала, а не с конца. Обучение российских журналистов будет бесполезным, пока в университетах остаются прежние преподаватели и прежние учебные планы. Преподаватели журналистики должны уяснить, что марксистские подходы неэффективны и в общественном отношении деструктивны. Пока не изменятся стандарты журналистского образования, редакторы и репортеры будут мыслить так же, как их предшественники-коммунисты» [Обермайер, 2003]. Я думаю, что очень многие российские представители «новых медиа» были бы на стороне этого американского критика. Однако тезис о неэффективности марксистских подходов в данном случае по умолчанию предполагает совершенно другие стандарты профессионализма, сформированные в принципиально ином социально-политическом и культурном контекстах 2.

Сейчас в нашей стране современные технологии «новых медиа» стали доступны широким слоям населения, среди которых становится все больше «оцифрованной молодежи». Понятно, что это люди, проживающие в так называемой «России-1», по классификации Наталии Зубаревич [2012]. Это Россия двух столиц и крупнейших мегаполисов, т. е. примерно 30 % населения страны. Соответственно огромное количество дилетантов, претендующих на производство публичных смыслов, апеллирует к протестантской риторике борьбы с традиционным диктатом классических медиа, фактически сознательно культивируя непрофессионализм. Потому что профессионалы – это отделившиеся от «свободных и равных», короче, это элитные группы. Особенно нелюбим, конечно, «зомбоящик». Отсюда педалирование риторического проти- востояния «поколения телевизора» и «поколения Интернета», имеющего очевидные политические импликации. Хотя необходимо учитывать, что на начало 2009 г., по данным Яндекса, 60 % блогеров – это женщины, 40 % – мужчины. А женщины, как мы знаем, слабо политизированы. В англоязычной сфере все наоборот: 67 % – мужчины, 33 % – женщины 3. Эмансипация дилетантов имеет свои гиперизвестные «тусовочные площадки», самая раскрученная из которых – это Википедия, в идейном фундаменте которой лежат принципы политической философии Фридриха Августа фон Хайека. Именно дилетанты генерируют ин-тернет-оптимизм и отстаивают идеи «цифровой демократии» (но не «электронного правительства»). Старые медиа для них – эта старая «Медиацерковь» со своей иерархией профессионалов. «Новые медиа» – это секты протестантов-блогеров, с новой нелинейной интернет-грамотностью.

Безусловно, любые параллели – это всегда натяжки и во многом красивые метафоры. Давайте немного посмотрим вглубь сложившейся ситуации.

Немецкий коммуникативист Норберт Больц, характеризуя трансформацию публичной сферы под воздействием Сети, говорит о том, что она распадается на два неравнозначных сегмента: паражурнализм дилетантов и постжурнализм профессионалов [2011. С. 23]. Дилетанты «новых медиа» никогда не станут профессионалами. Да они этого и не хотят, потому что очень четко понимают, что профессионализация – это всегда дифференциация, разделение труда и эмансипация неравенства, что очень хорошо на российском материале показано в диссертации отечественного социолога Елены Ивановой [2011]. А в пространстве «цифровой Агоры» должны быть все равны. Новым протестантам неравенства хватает и «оффлайн». В онлайн-среде уже нет автора как производителя, занимающего доминантную позицию по отношению к читателю. У них, казалось бы, все по Ролану Барту – наступила «смерть автора».

На самом деле, если исходить из того, что автор и читатель – это реляционные и парные концепты, то актуальнее все же

Шекспир. У него, как мы помним, в конце трагедии «заколются все», в нашем случае – и автор, и читатель. Следствием такого семиотического смертоубийства является превращение блогосферы в наркотик самовыражения . Каждый – это значит единственный и неповторимый, он же личность, и ему есть, что сказать этому миру, этим властям и этим набившим оскомину журналистам, которые часто рассматриваются как самоназначенные глашатаи общественного мнения, которых, на самом деле, никто не выбирал. Но проблема в том, что общественное мнение не создается в наркотическом запале самовыражения. Нужны авторитеты, «значимые другие», те, кто «на самом деле знают и помогут», ведь они несут ответственность. Короче, нужны профессионалы. А они стремятся к самозамы-канию в отдельную касту со своим специфическим жаргоном и этосом, ориентированным на противостояние «профанам».

Действительно, в наше время «медийные скальпели» сильно подешевели, и юзеры, купившие себе такие новомодные гаджеты, пытаются заняться практической хирургией общественного мнения. В глазах профессионалов, которые наблюдают все это безобразие, мы можем очень часто видеть грусть и цинизм, легитимирующие себя под старым лозунгом «То ли еще будет!»

Если говорить о профессионализации постжурналистов, как их называет Больц, то речь идет о целом комплексе сложных процессов. В рамках данного формата имеет смысл отметить штрихами только два момента. Новые медиа будут наследовать старым в том , что и для них становится актуальной так называемая « двойная зависимость » ⁴ от мира политики и мира экономики . Поэтому профессионализация идет именно в этих двух направлениях: постжурнализм как актор публичной политики и как бизнес.

Новые медиа трансформируют статус публичного интеллектуала, профессиональные компетенции которого ориентированы на выработку политического дискурса. Сейчас мы видим, насколько тяжело в России идут процессы эмансипации молодого поколения политиков и медиаспециалистов в этой области. Латентный конфликт между поколениями в современной российской политике, с моей точки зрения, имеет все шансы стать в скором времени явным с далеко идущими последствиями 5. По крайней мере, этот конфликт может иметь серьезное позитивное измерение: активацию структурирования новых игроков в политическом пространстве, у которых сформируется институциональная инфраструктура, для того чтобы заниматься делом, а не устраивать виртуальные голосования за «лидеров оппозиции», как сейчас. В России значимым является не дефицит доступа к Интернету 6, а дефицит институтов. Ключевая проблема здесь – это формирование публичного капитала политика, но это отдельная большая тема.

Другая большая тема – это политическая мобилизация аудиторий через новые медиа. Последнее время в нашей стране наблюдается всплеск интернет-оптимизма по этому поводу. В доказательство обычно приводят антипутинские протесты. На самом деле проблемы есть и очень большие. Здесь надо прямо сказать, что интернет-мобилизация – это крайне мифологизированная тема. И чем быстрее это поймут наши политики, тем лучше. Политический активизм интер-нет-аудиторий – это слактивизм. Этот термин придумал Евгений Морозов, американский сетевой журналист и автор другого известного термина «Twitter-революция». В своей недавней книге «Сетевое наваждение. Темная сторона интернет-свободы» 7 он подчеркивает, что политическая активность в Сети носит пассивный характер, он ими-тационен и приносит лишь моральное удовлетворение. Реальной политикой так не занимаются. Так имитируют на безопасном расстоянии, когда точно знаешь, что тебе ничего особого делать и не придется.

При этом у Интернета есть все шансы стать царством неполитической коммуникации, где господствует дух торговли, а не войны. «Новые медиа» как бизнес – это вторая и, в перспективе, доминирующая сфера профессионализации. Причем эта профессионализация будет идти в логике так называемого « длинного хвоста » [Андерсон, 2012]. Объясняется это тем, что Сеть – это пространство сообществ, т. е. меньшинств. Поэтому потребление товаров меньшинствами отрицает массовый маркетинг. А он основан на распределительном принципе Парето, когда 80 % прибыли приносят 20 % продукции. Остальное – то, что называют обычно залежалым товаром. В Сети именно эти 80 % – «длинный хвост» товаров – и делают бизнес. Они удовлетворяют именно локальные вкусы, а не массовку. Бизнес-модель новых медиа обречена работать с этим «длинным хвостом». На каждого индивида невозможно создать целостной картины реальности. А пресса и телевидение не бывают локальными. Они работают с большими нарративами и идентичностями. Словом, интернет-аудитории – это виртуальные сообщества меньшинств и именно их потребительские вкусы и запросы будут обслуживать « новые медиа ». Вместе с тем стоит специально подчеркнуть конструктивную роль Интернета в формировании клубной культуры нового типа гражданского активизма , связанной с Web 3.0, когда потребитель не только сам поставляет контент, но и берет на себя фильтрующую функцию, о чем рассуждает в своей последней книге Александр Долгин [2013].

PROFESSIONALISM IN THE SPHERE OF «NEW MEDIA»:

A FEW REMARKS TO THE DISCUSSION