Профессор М.Н. Петров - первый мордовский исследователь всеобщей истории

«буржуазном историке консервативного направления»6, то уже среди персоналий третьего из дания данной энциклопедии, а также отрасле вой «Советской исторической энциклопедии» ему совсем «не нашлось» места7.

Ситуация мало изменилась и в постсоветское время. В опубликованном в 2000 г. втором томе коллективного сборника статей «Портреты историков: время и судьбы», посвященном видным представителям российской исторической науки в области всеобщей истории, его имя даже не упоминается8. За последние годы о нем опубликована лишь небольшая биографическая статья в национально-региональной энциклопедии «Мордовия»9.

Таким образом, совершенно очевидно, что назрела необходимость не только для более ос новательного рассмотрения основных вех жизни и творческой деятельности М. Н. Петрова, но и для объективного анализа его вклада в развитие отечественной исторической науки.

На сегодняшний день достоверно известно, что М. Н. Петров родился 16 (3) ноября 1826 г. в городе Вильно (ныне — Вильнюс). Его отец происходил из мордовских «новокре-щенных крестьян бугурусланской округи Оренбургской губернии», был активным участником Отечественной войны 1812 г. (отличился в Бородинском сражении, за что был награжден орденом Георгия), побывал во время компании 1813 г. в Париже, Дрездене, Бауцене, а после войны, дослужившись до чина унтер-цейхварте-ра 9-го класса, состоял при крепостном артиллерийском гарнизоне в Вильно10.

Мать М. Н. Петрова была уроженкой Западного края Российской империи и происходила из польского семейства Езерских. По сведениям А. Н. Деревицкого, довольно близко знавшего данного ученого в последние годы его жизни, он потерял ее еще в раннем детстве, оставшись вместе с двумя старшими братьями на

руках отца, который довольно скоро обзавелся новой семьей и от второго брака имел еще двоих детей11.

Первоначально Михаилу Петрову предназначалась отцовская военная стезя. Однако эти планы по неизвестным причинам расстроились, и в августе 1838 г. он был определен в виленскую гимназию, в которой и проучился шесть лет. После ее окончания (1844 г.) как юноша, выделявшийся среди своих товарищей многими дарованиями (трудолюбием, прекрасной памятью, любознательностью и т. д.), по ходатайству директора училищ Виленской губернии (он же был и директором Виленской гимназии) получил направление от попечителя Белорусского учебного округа для продолжения образования в Харьковском университете12.

Образованный в 1805 г. и носивший название Императорского, в первой половине XIX в. Харьковский университет представлял из себя небольшое, по современным меркам, высшее учебное заведение. В 1834 г. здесь насчитывалось всего 336 студентов, большинство из которых по своему происхождению были выходцами из дворянского и духовного сословий и являлись православными христианами по вероисповеданию13. К 1861 г. количество студентов университета увеличилось до 533 человек14.

Наряду с предоставлением всевозможных средств к «...образованию себя и к достижению истинного просвещения», в альма-матер М. Н. Петрова большое внимание уделялось формированию у студентов таких убеждений и идеалов, которые бы позволили им достойно «...являться на поприще служения Отечеству и царю русскому»15. Вся воспитательная работа в Харьковском университете, как и во всех учебных заведениях России, строилась в рассматриваемый исторический период в духе знаменитой триады министра народного просвещения графа С. С. Уварова — «православие, самодержавие, народность»16. Любое вольнодумство и инакомыслие, чтение запрещенных цензурой литературных произведений, несанкционированные собрания и выступления твердо пресекались и сурово наказывались попечителями и руководством университета17. Все основное время казеннокоштные студенты (содержавшиеся и обучавшиеся на казенный кошт, счет. — В. Ё.) должны были посвящать учебе. После обязательной утренней молитвы и завтрака аудиторные учебные занятия с небольшими перерывами продолжались с 7 утра до 6 часов вечера, после чего начинались «музыкальные и вокальные упражнения». Кроме того, студентам в административном порядке предписывалось: носить форменную одежду (мундиры с особыми суконными погончиками); «...не ходить с длинными волосами, а носить волосы, как у всех порядочных людей, и если кто осмелится не повиноваться этому, того публично при всех студентах приказать солдату остричь по солдатской форме»18; они могли жениться, но только с разрешения университетского начальства19.

Установившаяся во второй четверти XIX в. жесткая регламентация не только учебной, но и повседневной жизни студентов Харьковского университета не была единичным явлением. После событий 14 декабря 1825 г. она наблюдалась практически во всех российских вузах20, принося свои ожидаемые плоды: большинство харьковских студентов отличалось в данный период аполитичностью, равнодушием к еще «витавшим в воздухе» либерально-романтическим идеям и настроениям пушкинской эпохи, полной лояльностью к существовавшему государственному строю.

Как окончивший полный курс гимназии, Петров без вступительных экзаменов21 был принят в качестве казеннокоштного студента на историко-филологическое отделение философского факультета. Этот жизненный выбор выпускника Виленской гимназии вряд ли был случаен. По-видимому, во многом он был предопределен самой атмосферой духовной жизни российского общества 30—40-х гг. XIX в. с характерными для нее острыми дискуссиями вокруг культурно-исторических, по своей сути, проблем: о «превосходстве» или «отсталости» России, ее роли в истории европейской культуры и ее историческом призвании .

Без всякого сомнения, пылкий восемнадцатилетний юноша, как и многие его сверстники, не мог не быть увлеченным идейными исканиями своей эпохи. Несмотря даже на то, что в истории, как свидетельствует его гимназический аттестат, он был слабее, чем в других предметах23, словесное отделение философского факультета Харьковского университета выглядело для него намного заманчивее и интереснее по сравнению с другими факультетами. К тому же, освободившись уже к середине 30-х гг. XIX в. от засилья иностранных преподавателей24, в это время здесь работали такие талантливые российские историки и педагоги, как М. М. Лунин, А. П. Рославский-Петровский, Н. И. Костомаров, филологи А. О. Балицкий, А. Л. Метлин-ский, И. Я. Кронеберг, академик-славист И. И. Срезневский25 и др.

Однако по количеству студентов историкофилологический факультет в первой половине XIX в. находился на последнем месте в Харьковском университете. Во многом это объяснялось царившей здесь крайне узкой специализацией, большим удельным весом классических языков в рабочих программах, а также предметов богословского содержания26.

Ближайшим руководителем и наставником студента Петрова стал профессор А. П. Рославский-Петровский, читавший в 1844—1848 гг., после смерти М. М. Лунина, курсы лекций по истории древнего мира, истории средних веков и спецкурс по истории Древнего Рима. Наряду с высокой эрудицией, студентов влекло к этому преподавателю его высокое благородство, бескорыстие, честность и, наконец, его беззаветная любовь к исторической науке. Именно ему впоследствии Петров сдавал магистерские экзамены и представил на защиту кандидатскую диссертацию.

Сильно и благотворно повлиял на молодого Петрова профессор А. О. Балицкий. Поляк по происхождению, он преподавал в Харьковском университете, кроме общих курсов истории греческого языка и литературы, педагогику, энциклопедию филологии, латинский язык, которым владел даже лучше, чем русским. Петров, прекрасно знавший в то время польский язык, довольно быстро попал в окружение хороших знакомых профессора, стал часто бывать у него дома и довольно близко сошелся с его сыновьями. Как вспоминал А. Н. Деревицкий, «у Балицкого вообще бывало много молодежи, которой нравилось его открытое, приветливое об ращение, его любезность, его живое остроумие, его непринужденная, нечуждая пафоса и некоторой аффектации, лившаяся широким неудержимым потоком речь. „.Молодые люди, не умевшие по-гречески ни склонять, ни спрягать, зачастую не знавшие даже греческой азбуки ... теснились в аудитории Балицкого и, затаив дыхание, следили с живейшим интересом за профессором, объяснявшим с обычным мастерством ксенофонтов «Анабасис», платоновскую «Апологию» или «демосфеновы речи»27.

Очевидно, что именно в общении с А. О. Балицким у Петрова сформировалась стойкая любовь к основательному изучению классических языков. Не случайно его студенческое сочинение, написанное на латинском языке, было признано лучшим среди 53 работ, которые были представлены в 1847/48 академическом году на университетский конкурс28.

Большое внимание Петров уделял и изучению романо-германских языков: французского, немецкого, английского. Особенно хорошо он овладел французским языком, что позволило ему уже на студенческой скамье проштудировать труды самых знаменитых историков Франции XIX в. — Ф. Гизо, О. Тьерри, Ш. Сисмонди, А. Токвиля, Ф. Минье, А. Тьера и др.

Б мае 1848 г. Петров окончил университет одним из первых кандидатов, а в октябре того же года представил на факультет кандидатскую диссертацию «Цивилизация галло-фран-ков во времена Меровингов». Данная работа, хотя и не от отличалась большой самостоятельностью и основывалась главным образом на материалах, заимствованных из сочинений известных западноевропейских историков XIX в. (Гизо, Тьерри, Нибура, Лоренцо и др.), была написана живым и увлекательным языком и продемонстрировала необыкновенную для студента начитанность и общую эрудицию.

После защиты выпускной работы первоначально предполагалось направить Петрова старшим учителем русского языка в одну из гимназий г. Курска. Однако в феврале 1849 г. он «неожиданно» обратился к тогдашнему помощнику попечителя Харьковского университета князю Церетелеву с прошением, в котором выражал желание продолжить учебу и го-

товить себя к званию магистра. Ходатайство выпускника было удовлетворено: его оставили при университете на один год со стипендией в двести рублей «на содержание и учебные пособия»29.

В январе 1850 г. М. Н. Петров успешно сдал магистерские экзамены по всеобщей и русской истории, географии, статистике, международному праву и утвердил на заседании совета историко-филологического факультета тему своей будущей магистерской диссертации «О характере государственной деятельности Людовика XI».

Главным историческим источником для ее автора стали мемуары Филиппа де Коммина, известного любимца Людовика XI, сохранившего в своих записках множество свидетельств, важных для понимания не только личности французского монарха, но и для характеристики его внутренней и внешней политики, а также особенностей духовного склада и нравов французского общества XV в. Опираясь на этот письменный памятник, Петров доказывал, что Людовик XI был наилучшим выразителем тенденций и идеалов XV в., что в нем идеальным образом отразился «дух этого века» «со всеми его высокими политическими стремлениями, со всею порчею его моральной жизни». Этим главным выводом молодой российский историк фактически опровергал мнение швейцарца Шарля Сисмонди (1773—1842), утверждавшего в своей фундаментальной «Истории французов» (в 31-м томе, 1832—1842 гг.), что Людовик XI был человеком «другого века, чуждым добродетелей и пороков, страстей и слабостей своих ближайших родственников»30.

В исследовании о Людовике XI Петров впервые предстает перед читателем не только историком в прямом, классическом значении этого слова, но и, в определенной степени, философом истории. В опосредованной форме уже в данной работе найдет отражение один из главных его методологических принципов, который он будет отстаивать на протяжении всей своей творческой деятельности: историк должен излагать не только факты, но и стремиться выявить их «внутренний смысл», в том числе генетическую взаимосвязь с «духом века», или, дру гими словами, с господствующим типом мировосприятия той или иной конкретно-исторической эпохи, т. е. с тем, что позднее будет названо «картиной мира», «социально-психологической стихией»31 и т. д.

В апреле 1850 г. рукопись магистерской диссертации — первое самостоятельное научное исследование М. Н. Петрова — была представлена для предварительного рассмотрения на факультете, а в ноябре того же года, в торжественной обстановке, состоялся публичный диспут по ее защите. Официальными оппонентами соискателя были профессор М. Н. Рославс-кий-Петровский и адъюнкт по русской и всеобщей (прежде всего византийской) истории А. П. Зернин, признавшие его труд достойным искомой степени.

После довольно затянувшейся бюрократической проволочки в сентябре 1851 г. Петров был утвержден в должности адъюнкта профессора всеобщей истории, а в 1852/53 учебном году приступил к самостоятельной преподавательской работе в Харьковском университете32. Как и основоположник русской школы медиевистики Т. Н. Грановский (1813— 1855)33, он начал многолетнюю педагогическую деятельность с чтения курса лекций по истории западного Средневековья34. Своеобразным идеалом для него в этот период станет крупнейший представитель романтического направления историографии Франции Жюль Мишле (1798—1874), сумевший, по словам Петрова, в лекциях «соединить глубокомыслие философа и вдохновение поэта с даром увлекательного рассказа и глубокой ученостью»35.

В июне 1858 года, пройдя, как и все предшественники36, процедуру тщательного обсуждения своей кандидатуры на факультете, совете университета и получив разрешение министра народного просвещения, М. Н. Петров выехал в двухгодичную командировку в Западную Европу с целью посещения здесь крупнейших научных и учебных центров для «возможно-равномерного» изучения различных разделов всемирной истории37. Следует заметить, что заграничная стажировка молодых русских ученых (историков, юристов, экономистов и др.) являлась в то время достаточно заметным явлением в научной, культурной и общественной жизни России38. По замыслу ее главного инициатора С. С. Уварова, она была призвана приобщить наиболее способных выпускников российских вузов (университетов, Педагогического института, Духовных академий и пр.) к достижениям мировой (европейской) науки и подготовить их, после возвращения на Родину, к замене профессоров-иностранцев39.

Большую часть командировки Петров провел в Германии, преимущественно в Берлине, где слушал лекции и посещал «исторические семинары» выдающихся немецких историков XIX в. Леопольда фон Ранке, Иоганна Дрой-зена, знаменитого ученого-географа Карла Риттера и др. Кроме того, немало времени он потратил и на посещение берлинской библиотеки, где изучал сочинения представителей различных историографических направлений и школ Германии, отсутствовавшие в то время в библиотеке Харьковского университета. В Бонне и Мюнхене Петров встречался с известными немецкими профессорами-историками — Ф. Лоренцем, Г. фон Зибелем, Г. Рилем, теоретические построения которых в изучении истории Средних веков, гуманизма и Реформации оказали значительное влияние на формирование его исторических взглядов.

Во Франции М. Н. Петров был недолго — всего пять месяцев — и еще меньше времени провел в Бельгии, Англии и Италии. Как и ранее в Германии, в этих странах его внимание было приковано прежде всего к изучению фондов местных библиотек и архивов. Однако, когда представлялась возможность, он изучал и опыт преподавания всеобщей истории в высших учебных заведениях. Так, в Париже Петров посещал лекции «популярных» в то время французских историков — Россе-Сент-Илера, Валлона и Сес-се (в Сорбонне), Гиньо, Лабулэ и Пари (в «Высшем Нормальном Училище»)40. При этом наибольший интерес им будет проявлен прежде всего к осмыслению их теоретико-методологических построений, которые он справедливо считал для себя как начинающего университетского преподавателя наиболее важными.

В ноябре 1860 г. Петров вернулся в Харьков, а уже в следующем году на основе собран ного во время зарубежной командировки материала им была опубликована монография «Новейшая национальная историография в Германии, Англии и Франции», послужившая впоследствии основой докторской диссертации41. По сути дела, данная работа представляла собой первый в России опыт систематического критического анализа западно-европейской историографии XIX в., «пронизанный убеждением в неразрывной связи истории и жизни»42.

Сознательно ограничивая себя в собственных теоретических оценках и суждениях и скромно предпочитая руководствоваться прежде всего мнениями, «которые пользуются в науке наибольшим уважением»43, что создавало иногда у некоторых отечественных исследователей иллюзию о его «несамостоятельности»44, М. Н. Петров в действительности выступил несомненным новатором в научной разработке ряда проблем историографии всеобщей истории. Наряду с решением сугубо практической задачи — «дать точку опоры... юношеству в знакомстве с иностранной исторической литературой»45, — им, во-первых, была предпринята смелая попытка доказать, что «дух, творящий историю и объясняющий ею созданные явления, один и тот же», что «во взглядах на эти явления и в их оценке, более чем где-нибудь, заметно направление общества, его желания, цели и идеалы»46. Во-вторых, он задался целью показать, как три главные европейские нации (германская, английская и французская) «поняли свою отечественную историю или, говоря другими словами, как поняли они самих себя, потому что уже нигде конечно не высказывается в такой степени самосознание нации, как в том, каким образом она объясняет свою собственную историю»47.

Таким образом, Петров фактически впервые в российской исторической науке сформулировал одно из важнейших положений методологии историографии, которое будет всесторонне обосновано другими учеными уже в новейшее время: развитие истории исторической мысли, как в целом, так и по той или иной проблеме, необходимо рассматривать не как простую смену различных историографических направлений и школ, а как процесс, находящийся в тесной системной связи с тем или иным кон-

кретно-историческим типом культуры, в том числе с его мировоззренческой сутью48.

Несмотря на весь свой заявленный, образно говоря, «методологический нейтралитет», М. Н. Петров, на наш взгляд, фактически солидаризировался со многими идеалами господствовавшей в первой половине XIX века в Германии «исторической школы права» (Ф. К. Са-виньи, К. Ф. Эйхгорн). Так, в частности, без всяких возражений он принял их мысли о том, что высшей целью исторического познания является «гражданское и гуманное воспитание общества»49; что «проблемы политические и социальные, принятие той или другой формы общественного устройства, той или другой законодательной меры могут быть успешно решены» (!) только исторической наукою50, и поэтому историк должен быть не просто «чистым» ученым или писателем, а являться «органом национального и общественного самосознания», «лицом публичным, и ответственным перед своими согражданами», которые, в свою очередь, также имеют право требовать от него «особенных качеств и способностей» для «верного понимания прошедшего»51.

Для выявления объективной истины, как полагал Петров, историк должен не только собрать максимально возможное количество «всех памятников и документов», дать им «критическую оценку», но и обладать способностью мысленно «...совершенно перенестись... в изучаемую эпоху и усвоить себе весь круг господствовавших тогда понятий и убеждений», чтобы «прошедшее делать для себя настоящим... и вживаться духом в далекое, чужое нам время», «ибо тогда только может он уловить истинную, внутренно-необходимую жизненную связь между явлениями»52. «Дар этот, — подчеркивал он, — дается очень немногим и, кроме глубокого, всестороннего знакомства с эпохой, предполагает еще в историке тот угадывающий, художественный гений, которому удивляемся мы в знаменитых актерах и великих испытателях природы»53.

Именно с этой точки зрения Петров высоко оценивал творчество Вальтера Скотта (1771— 1832), который «первый показал, что для того, чтобы быть истинным историком недостаточно трудолюбия, учености и ума, что сверх этих ка честв, надобна еще творческая фантазия, угадывающее историческое чутье и что без этой животворящей силы, самая ученая, самая добросо вестная история останется вечно мертвым достоянием книжных кладбищ»54.

Эти рассуждения наглядно свидетельствуют, по нашему мнению, о том, что М. Н. Петров не только допускал возможность, но и признавал даже необходимость использования метода «вживания» («вчувствования», «созерцания») в качестве одного из важнейших средств наиболее глубокого и всестороннего постижения исторического бытия и особенно духовного склада людей, в том числе их способов восприятия мира. С достаточно большой степенью уверенности можно утверждать, что эта идея в некотором роде предвосхитила учение О. Шпенглера о «физиогномическом» методе познания истории55.

Нельзя не обратить внимания и еще на одну важную мысль М. Н. Петрова, которая сохра няет свою актуальность в современных услови ях. Тактично полемизируя с авторитетнейшими в то время в Западной Европе немецкими историками (К. Эйхгорном, Ф. Савиньи, Л. Ранке и др.), отрицавшими значение изучения «ис тории культуры», или, выражаясь его словами, «внутренней истории народа», включающей в себя «его религиозный, нравственный, юридический, художественный и материальный быт», он будет утверждать, что «истинная история должна обнимать всю жизнь народа, от важнейших событий его общественной и всемирной деятельности до национального костюма и мелочей обиходного быта, если они характеризуют век и людей»56.

Конечно, было бы необъективно видеть в монографии Петрова «Новейшая национальная историография в Германии, Англии и Франции» лишь одни «прозрения» и «предвосхищения» в области методологии исторического познания. С точки зрения современных требований к проведению историографических исследований, в ней можно обнаружить немало различных упущений и изъянов57. Однако нельзя отрицать главного, что уже отмечалось выше — именно данная работа послужила отправной точкой не только в формировании совершенно нового направления российской исторической науки — историографии всеобщей истории, но и в осмыслении ряда ее ключевых проблем. Лишь спустя 22 года эту «петровскую традицию» продолжит выдающийся российский медиевист П. Г. Виноградов (1854—1925)58.

В 1862 г. М. Н. Петров был назначен исполняющим обязанности экстраординарного профессора, а в ноябре 1865 г. защитил докторскую диссертацию. Защита происходила в Москве, что, по мнению А. Н. Деревицкого, было связано с усилившимися в это время в Харьковском университете трениями между различными группами преподавателей («борьбой партий») и «желанием Петрова избавить себя от всяких неприязненных столкновений с товарищами по службе»59. Основной темой выступления на защите докторант избрал проблему взаимоотношений исторической науки и естествознания, которая в Западной Европе позднее будет глубоко разработана прежде всего в трудах немецкого философа-неокантианца Г. Рик-керта (1863—1936)60. В сжатой форме проанализировав эволюцию этих двух основных отраслей научного знания, Петров пришел к выводу, что, с одной стороны, влияние естественных наук на историю было «благодетельно», так как оно приучало историков идти строго аналитическим путем, опираться прежде всего на опыт и факты, с другой — оно нередко влекло за собой и «вредные последствия», «внося в науку о нравственном мире чуждые ей понятия и приемы», а именно — стремление найти некие всеобщие «объективные законы» социальноисторического процесса, основанные на отрицании «в человеке свободной воли»61.

В выступлении на докторском диспуте Петров повторит один из главных выводов своей монографии «Новейшая национальная историография в Германии, Англии и Франции» о том, что «нигде... не высказывается в такой степени самосознание нации, как в том, каким образом она объясняет свою собственную историю»62, а также особый акцент сделает на значении открытых европейскими учеными XVIII в. «невидимых сил» («тайных исторических агентов») исторического развития — «духа века», «характера народного», которые, по его мнению, «...собственно не выражаются ни в каком осо бенном, исключительном факте или событии, но которые... незримо участвуют в каждом и одушевляют все, подобно тому, как свет, теплота и электричество проникают и действуют во всех предметах»63.

Одним из двух оппонентов М. Н. Петрова был профессор Московского университета, основоположник «культурно-исторической школы» в отечественной медиевистике В. И. Ге-рье. Защита была признана удовлетворительной, и Петров приобрел, таким образом, степень доктора всеобщей истории. Вскоре после этого события он был утвержден в звании экстраординарного профессора (1866), через полгода получил ординатуру и приступил к преподаванию новой истории (XVI и XVII вв.). После смерти А. П. Рославского-Петровского (1871) он возглавил кафедру всеобщей истории и начал читать студентам еще и историю древнего мира64.

В эти же годы М. Н. Петров проявил себя и как блестящий популяризатор исторической науки. Продолжая традицию, у истоков которой стояли в Западной Европе знаменитый английский историк Томас Карлейль (1795 — 1881)65, а в России Т. Н. Грановский66, в 1868 г. он опубликовал научно-популярные очерки о выдающихся исторических личностях и связанных с ними событиях всемирной истории («Германик. Сцены по Тациту», «Мохаммед. Происхождение ислама», «Жанна д,Арк. Историко-психологический опыт», «Людовик XI. Общеисторическая характеристика», «Савонарола. Исторический очерк», «Томас Мюнцер. Великая Крестьянская война», «Эразм Роттердамский. Начальная эпоха гуманизма» и др.)67. Данная работа предназначалась не столько для историков-профессионалов, сколько для широкой публики (для «любителей истории»), особенно в лице юношества, как пособие «при учебных занятиях этим предметом»68. Однако, как совершенно верно отмечал в свое время профессор А. Н. Деревицкий, было бы ошибочно обвинять ее автора в «ненаучности» и «дилетантизме»69. «Петровские очерки» были основаны на проработке широкого круга источников и прекрасном знании новейшей отечественной и западной литературы, а самое главное — на самостоятельном рассмотрении основной темы,

что позволило подмечать в ней такие черты, которые либо совсем выпадали из поля зрения прежних исследователей, либо выделялись ими недостаточно ярко и рельефно.

Так, в отличие от лучших немецких историков XIX в., представлявших Крестьянскую войну 1562 г. в Германии лишь второстепенным эпизодом Реформации, Петров рассматривал ее как «предтечу» революций в Англии и Франции. При этом особое внимание им обращалось на социально-экономические причины возникновения Крестьянской войны, на роль в этих событиях народных масс («низших сословий») и их вождей70.

Сложным и даже противоречивым по своей сути выглядит в очерке М. Н. Петрова о Томасе Мюнцере и Великой крестьянской войне в Германии его отношение к революционному (насильственному) методу разрешения общественных противоречий. На первый взгляд, ученый признает в определенных исторических условиях его возможность и даже необходимость («власть, располагающая силой, может уступить только силе»71; «народ очень хорошо и верно понял, что если люди равны перед Богом, то тем более они должны быть равны пред лицом человеческого закона. ...Народ... потребовал себе правды по закону божественному, и, когда ему отказали в ней, пошел брать ее силою»)72. Однако в конечном счете он предстает перед читателем, как и ранее в своей монографии73, прежде всего сторонником эволюционного пути общественного развития, полагавшим, что «насильственной рукою» невозможно достичь счастья, что «никто не властен сделать свободным того, у кого в душе рабские чувства и помыслы»74.

Именно данная мировоззренческая позиция М. Н. Петрова будет рассматриваться советскими историками 50—60-х гг. прошлого столетия как отражение его «страха» перед революцией, «могущей ниспровергнуть существующий общественный порядок», как апология «необходимости и законности рабства вплоть до того момента, пока оно не отомрет естественной смертью»75.

Сегодня вряд ли можно согласиться с такой резкой и чрезмерно идеологически предвзятой оценкой воззрений Петрова. Скорее всего, в отличие от Т. Н. Грановского, всегда и без всяких колебаний стоявшего на идейных позициях либералов-западников76, в его сознании с конца 60-х гг. XIX в. окончательно возобладали консервативно-религиозные идеалы. И об этом, на наш взгляд, свидетельствовали не только общие выводы Петрова о Томасе Мюнцере и Великой крестьянской войне в Германии.

В статье «Евангелие в истории», размещенной первой по порядку во всех четырех изданиях его десяти (с 1882 г. — одиннадцати) «Очерков», красной нитью проведена идея о великой преобразующей силе христианства во всех сферах жизни позднеантичного общества (шире — всей «языческой древности»), о его приоритетной роли в формировании «главных оснований» европейской цивилизации77. В противовес материалистическому миросозерцанию, особенно усилившемуся в Европе и России с эпохи французского Просвещения, Петров выскажет твердое убеждение в том, что «^единственный источник общественной, политической и всякой исторической жизни есть дух человека и „.чем он совершеннее, тем совершеннее будет и все, им созданное»78. Сосредоточением же «высочайших нравственных убеждений» и понятий — о добре, правде, справедливости — является, по его мнению, прежде всего религия, и поэтому «вся внешняя деятельность — общество, политика, искусство и наука, — везде и во все времена были и будут только отражением свойства и духа этих верховных принципов»79.

В юбилейной речи «Петр Великий» (в связи с двухсотлетием со дня рождения последнего. — В. Ё. ), впервые увидевшей свет во втором издании вышеназванных очерков (1882 г.), Петров открыто заявит, что «своим нынешним величием и могуществом» Россия преимущественно обязана «сильному развитию самодержавия»⁸⁰. Однако величайшую заслугу Петра I он видел не столько в возведении государственной власти и самого государя на «высоту недосягаемую», сколько в придании им особого характера — «служения общественного»⁸¹.

Переворот в умонастроении М. Н. Петрова, выразившийся в углублении его «разумного консерватизма» и полном отказе от либеральнодемократических убеждений, еще просматривав- шихся в некоторых сюжетах его «Новейшей национальной историографии в Германии, Англии и Франции»82, произошел, надо полагать, не случайно. И дело здесь, по-видимому, не только в его разочаровании итогами европейского и русского революционного движения 60—70-х гг. XIX в., на что особое внимание обращали некоторые советские исследователи83. Можно предположить, что как человек, получивший в юности и молодости мощный заряд христианского воспитания, он не мог остаться и без влияния достаточно широко распространившихся в пореформенной России идей, сторонники которых (Ф. М. Достоевский, Л. Н. Толстой, епископ Игнатий (Брянчанинов) и др.) пророчески предупреждали, что одно насильственное изменение «внешних» (социальных) условий существования человека не способно сделать его по-настоящему счастливым и свободным, что социальное — это производное от внутреннего мира и развития человека84.

Наряду с достаточно глубоким осмыслением через призму роли личности ряда ключевых проблем всеобщей истории, М. Н. Петров в «Очерках» продемонстрировал в очередной раз свою приверженность «наглядному изображению протекших времен», стремление к тому, чтобы изложение истории было «одушевлено жизненной теплотой, свежестью красок» и возбуждало «интерес животрепещущей современности»85. Даже сегодня не может не восхищать литературная форма «Очерков из всеобщей истории», которой присущи живость и красочность изложения, ясность стиля, отсутствие подавляющей массы подробностей, множество метких, легко запоминающихся, художественных выражений.

Широко мысливший историк, Петров никогда не замыкался в рамках какого-либо одного раздела всеобщей истории. В 70-х гг. XIX в. он с блеском читал лекции по истории Древнего мира, Средних веков и Нового времени (до начала XIX в.) не только на историко-филологическом, но и на юридическом факультете Харьковского университета. По примеру знаменитого немецкого историка Леопольда фон Ранке (1795—1886), М. Н. Петров первым в Харьковском университете ввел практические семинары по зарубежной истории, глав ной целью которых являлось прежде всего углубленное изучение письменных источников86.

Самое пристальное внимание в зрелые годы Петров уделял не только чтению лекций, но и разработке методики преподавания всеобщей истории, причем не только в высшей школе, но и в средних учебных заведениях. Об этом, в частности, свидетельствовала опубликованная им в декабре 1881 г. статья «Историческая подготовка. Pro domo sua»87. С большим остроумием и достаточно аргументированно он доказывал в ней неудовлетворительность наиболее распространенных в то время гимназических учебников по истории, чрезмерно перегруженных различными историческими подробностями и мелкими фактами, похожих скорее на «пособия для тренировки памяти учащихся» без всякой их «общественной подготовки»88. По мнению Петрова, необходимо создавать новые учебники, в которых бы каждое историческое событие и каждая историческая личность получили свой «смысл» и свое «значение», а учащиеся имели хотя бы самые элементарные представления о «механизме исторического движения, о неизменных^ роковых силах истории, о причинной зависимости между явлениями, составляющими предмет этой науки»89. В архиве ученого современные исследователи обнаружили несколько черновых тетрадей, содержащих первые разделы такого учебника: характеристику исторических понятий, географический обзор древнего мира, историю древнего Востока и часть истории Древней Греции90.

В последние годы жизни все силы и весь талант М. Н. Петров вложил в реализацию проекта, который в свое время не успел завершить Т. Н. Грановский91 — написание учебника по всеобщей истории для студентов университетов. В четырех томах с некоторыми изменениями и дополнениями, он будет издан членами его кафедры (В. К. Надлером, В. П. Бузескулом и А. Н. Деревицким) вскоре после смерти историка92 и переиздан ими же в новой обработке уже в самом начале XX в.93

Не ставя себе целью подробный анализ всего содержания «Лекций по всемирной истории» М. Н. Петрова, рассмотрел лишь некоторые исходные методологические позиции их автора.

Прежде всего обращает на себя внимание то, что всемирная (всеобщая) история являлась для него объективной реальностью, включающей в себя всю жизнь человечества («человеческого рода») в единстве всех ее основных сфер — общественной, религиозной-нравственной, умственной и экономической94. И поэтому ему были чужды всякие «модные» теории того времени, реминисценции которых можно наблюдать до сегодняшнего дня, о приоритете, например, «культурной истории», «истории политической» или «экономической истории».

Одной из главных целей историка, по мнению Петрова, является не только «объективное воссоздание прошедшего на основании критически проверенных и очищенных исторических свидетельств и памятников», но и стремление открыть законы, управляющие ходом истории, «законы, без которых история всегда останется сборником полезных и интересных сведений, но никак не наукой»⁹⁵. Однако попытки марксистов сформулировать такие законы на основе материалистического понимания истории (по его терминологии — «экономического материализма». — В. Ё. ) он признавал неудачными из-за «сведения всего исторического процесса к классовой борьбе» и преувеличения значения производственных отношений в качестве базиса, «на котором зиждется весь жизненный строй общества», и который обусловливает собой «...весь ход его социального, правового, политического и даже чисто духовного, умственного и нравственно-религиозного развития»⁹⁶.

Более того, Петров считал, что все философско-исторические теории, пытавшиеся «^подвести сложную совокупность самых разнородных явлений исторической жизни под ту или другую общую формулу страдают... либо односторонностью и исключительностью, либо чрезмерною гипотетичностью и недостаточною обоснованностью», ибо вообще «...точных и всеобщих законов, которые способны были бы сделать человека господином своей будущности», в истории «вовсе и нет»97.

Однако этот парадоксальный и внешне противоречащий ранее заявленной позиции вывод Петрова вовсе не означал, что он полностью отрицал наличие исторических закономерностей.

Но таковые он связывал не с событийной («внешней») стороной исторического процесса, а с его невидимой («внутренней»), социальнопсихологической составляющей98.

К числу других важнейших методологических установок, на основе которых Петров выстраивал университетский курс лекций по всемирной истории, следует отнести его мысль о необходимости производить «классификацию, выбор, планировку и оценку событий» на основе самостоятельного, независимого от европейского (прежде всего — немецкого), русского взгляда («русской точки зрения») на течение всемирной истории99. Этот «русский взгляд», как справедливо отмечал один из редакторов первого тома «Лекций по всемирной истории» А. Н. Дере-вицкий, выразился у Петрова, во-первых, в преодолении недооценки культурно-исторического значения славянского мира («славянства») во всемирной истории, которое особенно было заметно в XIX в. у переведенных на русский язык немецких авторов учебников по всеобщей истории (Роттека, Шлоссера, Ф. Лоренца и др.); во-вторых, в стремлении к равномерной разработке основных разделов всеобщей истории; в-третьих, в стремлении учесть все сферы исторической жизни, не отдавая предпочтения ни одной из них100.

Таким образом, несмотря на достаточно ярко выраженный эклектизм теоретического введения «Лекций по всемирной истории» («Пропедевтики») М. Н. Петрова, нельзя не признать научной значимости сделанных в ней выводов, особенно если учесть, что в последней четверти XIX в. отечественная историософская культура находилась лишь в начальной стадии своего формирования101. Свою актуальность, на наш взгляд, эти выводы сохраняют и в настоящее время, когда в российской исторической утвердился так называемый «методологический плюрализм»102.

К сожалению, не все изданные тома «Лекций по всемирной истории» были одинаково тщательно обработаны М. Н. Петровым. Их составители и редакторы, хотя и старались максимально полно использовать «петровское наследие» (его собственные записи, литографические публикации, различные заметки и др.), тем не менее внесли в опубликованный текст дос- таточно много различных своих примечаний и вставок (особенно это видно из второго тома, посвященного истории Средних веков), которые нередко нарушали цельность восприятия стиля самого Петрова, а порой и его методологических воззрений.

Однако даже в таком виде, несмотря на незавершенность, «Лекции по всемирной истории» М. Н. Петрова явились первым в России русским университетским учебником по всеобщей истории, который и сегодня, спустя почти 120 лет, не может не вызывать восхищения четкой структурой, сжатостью, простым и доступным для восприятия языком, логичностью изложения, богатством использованных источников и литературы, в том числе трудов западных историков, четкостью выводов, а самое главное — неуемной тягой и преданностью его автора служению научной истине. По образному выражению профессора В. К. Надлера, одного из двух редакторов первого тома «Лекций по всемирной истории» М. Н. Петрова, хорошо его знавшего лично, этот скромный «труженик науки» никогда не смешивал историю с политикой и не переносил «злобы дня на священные скрижали истории»103.

«Петровские лекции» получили высокую оценку не только многих дореволюционных профессиональных историков, но и широкой российской общественности. На основании отзыва известного русского византиниста академика В. Г. Васильевского (1838—1899) первое издание лекций было удостоено полной премии Петра Великого104.

Личная жизнь историка не была богата событиями. В сентябре 1871 г. он женился на дочери преподавателя итальянского языка Харьковского университета Елизавете Амвросиевне Данини. Однако совместно они прожили совсем недолго: вскоре после рождения дочери он потерял молодую жену и овдовел...

Кафедру всеобщей истории в университете М. Н. Петров возглавлял до 1886 г., когда он по собственному желанию вышел в отставку. В его планах было навсегда покинуть Харьков и поселиться где-нибудь на юге России или за границей, чтобы отдохнуть и основательнее заняться воспитанием любимой дочери. Одна ко всему этому не суждено было сбыться. Во время оформления заслуженно заработанной им пенсии и подготовки к отъезду в ночь с 23 на 24 января 1887 г. он внезапно скончался от разрыва сердца....

В глазах тех, кто хорошо знал профессора М. Н. Петрова, в зрелые годы он был человеком не очень общительным, но вызывавшим уважение за спокойное достоинство, честность и независимость своего образа мыслей, за удивительный такт и деликатность в обращении с окружавшими его коллегами-преподавателями. Студенты в нем ценили не только энциклопедическую эрудицию, но и стремление всячески помочь каждому из них, кто стремился к более глубокому изучению избранной специальности и научному поиску. По мнению видного русского и украинского историка античности академика АН СССР В. П. Бузескула (1858— 1931), М. Н. Петров «принадлежал к числу лучших и блестящих профессоров не только харьковского, но и других университетов»105.

Официальные власти дореволюционной России по достоинству оценили многолетнюю разностороннюю научно-педагогическую деятельность Петрова: ему был присвоен чин действительного статского советника, за многолетнюю добросовестную работу он был награжден тремя орденами и медалью106.

Профессор А. Н. Деревицкий, завершая воспоминания о своем учителе, опубликованные им чуть более месяца спустя после его смерти, писал, что «...он был не только ученым, но и педагогом, и не один из его бывших учеников, действующих теперь на том же педагогическом поприще, вспоминая о нем, пожалеет, что сошел с жизненной сцены этот честный и полезный деятель. Multis ille bonis flebilis occidit! »107

От себя в заключение добавим, что в изучении жизненного пути М. Н. Петрова, эволюции его мировоззрения, методологии исторического познания и воззрений на различные конкретно-исторические проблемы древней, средневековой и новой истории остается еще немало «белых пятен». Для их заполнения потребуется поиск новых архивных материалов, тщательный и непредвзятый анализ всего письменного на-

следия историка. Назрела, на наш взгляд, необходимость и нового переиздания «Лекций по всемирной истории» М. Н. Петрова, которые сегодня мало доступны широкому кругу читателей, в том числе преподавателям и студен там-историкам. Все это и будет являться достойной памятью одному их славных сынов мордовского народа, оставившему заметный след в развитии дореволюционной историографии всеобщей истории.