«Прохожих двое шло дорогою одною...» (художественное пространство в русской басне XVIII в.)

Любое произведение художественной литературы включает в себя такие категории, как художественное пространство и художественное время (в терминологии М.М. Бахтина -«хронотоп»). В жанре басни пространственно- временным ориентирам не придавалось особого значения, о чем свидетельствует один из русских анонимных баснописцев XVIII в.:

Что негде, некогда и кто-то жил, не знаю;

Да что нам нужды до того,

На что нам знать его?

И басню не о том свою я предлагаю. («Муж, Чёрт и Жена») [6, с. 63].

В то же время исследование хронотопа аллегорического жанра, обращенного одновременно к прошлому и к современности, представляется особенно интересным и актуальным, потому что до настоящего времени этот аспект подробно не изучался. А.А. Потебня рассматривает басню как двухчастную форму, состоящую из «весьма сложных случаев, представляемых жизнью» («объясняемое», «подлежащее») и поучительного рассказа, «ответа» на эти случаи («объясняющее», «сказуемое») [4, с. 91]. Утверждая, что басня должна быть «постоянным сказуемым при переменчивых подлежащих» [Там же, с. 92], исследователь устанавливает пространственнотемпоральную связь между произведением и внетекстовой действительностью. Н.Л. Степанов говорит о том, что в поучительных рассказах о животных «заключены как бы три смысловых плана: конкретно-бытовой, исторический (подразумеваемое историческое событие) и моральный, отвлеченно-дидактический» [7, с. 45]. При этом параллели с пространственновременной организацией басни не проводятся.

Характеристика хронотопа – в данном случае пространственной составляющей этого понятия – осложняется несколькими причинами. Одна из них – лироэпический характер аллегорического жанра, благодаря чему он объединяет в себе приметы лирического и эпического хронотопов. В пространстве повествовательной части (поучительного рассказа) преобладает эпическое начало, усиливающееся за счет генетических связей басни со сказкой и животным эпосом. Пространство моральной сентенции сближается с лирическим топосом благодаря эмоциональному началу, заложенному в образе повествователя, определяющего общую тональность притчи.

Хронотоп русской басни в значительной степени обусловлен изначально переводным характером жанра. На этапе его становления отечественным баснописцам не приходилось выбирать, в каком окружении представить персонажей: пространственно-временны' е рамки были заданы заимствованным сюжетом. С появлением оригинальных аллегорических произведений в творчестве В.К. Тре- диаковского, А.П. Сумарокова пространство и время стали более пластичными, их границы в большей мере определялись волей автора. Такова известная басня В.К. Тредиаковско-го «Леший и Мужик», наследующая от античного первоисточника лишь общий ход сюжета. Антураж действия меняется, появляются мотивы русской сказки и былички:

Из Леших некто чуть уж не замерз зимою, За лютостию стуж, да и за наготою.

Увидевший мужик его взял в домик свой (здесь и далее курсив мой. – Д.С. ),

В избушку теплу ввёл и местичко дал в той; <…>

Сказал, а сам на стол, в печи что ни имеет,

То совокупно все тогда вот начал несть [6, с. 25-26].

На выбор и описание места в этом случае влияют идейно-эстетические установки автора и конкретного произведения. Художественное пространство выступает в басне в двух формах: пространство основной части (рассказа о животных или предметах) и пространство, в котором находится повествователь.

Пространство аллегорического сюжета представляет собой фон для происходящих событий. Пейзаж, как правило, обозначен условно-схематично (лес, поле, река, ручей, болото, деревня и т.д.), без детальной прорисовки, лишен конкретных примет и не привязан к каким-либо топографическим реалиям. Отдельно оговариваются лишь те элементы, которые имеют значение для хода повествования. Например, в басне И.И. Пнина «Терновник и Яблоня» пространство сфокусировано на мотивах дороги и природного объекта, которые в тексте повторяются дважды, за счет чего усиливается внимание к месту событий или диалога персонажей.

Вблизи дороги небольшой

Терновник с Яблонью росли;

И все, кто по дороге той

Иль ехали, иль шли,

Покою Яблоне нимало не давали:

То яблоки срывали, то листья обивали [5, с. 220-221].

В басне речь идет не о реально существующем лесе с его географическим местоположением, флорой и фауной, а о лесе вообще как о месте, где живут звери, где львы и обезьяны нередко соседствуют с волками и медведями. С помощью подобной пространственной типизации основное внимание воспринимающего (читателя, слушателя) переносится на персонажей, их действия и реплики, как в анонимной басне «Лисица и Петух». Простран- ство постепенно сужается, фокусируясь на Петухе, сидящем «на суку», а остальные элементы пейзажа (опушка, дерево) в тексте опущены в соответствии с законом сохранения художественных средств.

Гуляла некогда Лисица подле леса И Петуха узрела на суку ,

Который пел кокереку [6, с. 528].

Иногда обобщенность, «неопределенность» топоса подчеркиваются словами «негде», «какой-то», «некоторый»: «жил негде некогда заживной мещанин» (А.А. Ржевский), «в каком-то огороде» (М.Д. Чулков), « Не знаю , Столик где жил-был об одной ножке» (М.Н. Муравьев). В классификации И.А. Гур-вича такой хронотоп назван «мнимым», он предполагает «развертывание события в нереальном (условном) времени и пространстве – в сфере сна, мечты, видения, а равно мифа, легенды, фантастики…Черта между реальным и нереальным топосом бывает зыбкой, подвижной, что придает мнимому хронотопу значение промежуточной формы» [2, с. 12]. Размытость хронотопических границ, легкость перехода от «нереального топоса» к «реальному» обусловливают актуальность и возможность свободного восприятия басни во всех культурах во все времена.

Краткость, четкость и схематичность «географии» басенного мира роднит ее со сценическим пространством. Французский исследователь П. Борнек (Pierre Bornecque) выделяет в творчестве Лафонтена «156 басен, представляющих собой пьесы для театра, из них 39 драм, 52 комедии и 65 трагедий» [10, p. 240]. Это суждение справедливо в отношении большинства русских нравоучительных стихотворений XVIII в., созданных на основе сюжетов французского притчеслагателя. Лаконичные, емкие обозначения пространственных ориентиров подобны описанию места действия в драме и способствуют сближению басни с малыми жанрами драматургии, превращению ее в жанровую сценку. Эта особенность хронотопа наблюдается даже в ранних русских образцах притчевого жанра, которые нельзя назвать сценичными в силу тяжеловесности языка и отсутствия быстрой смены реплик персонажей.

Многочисленную группу составляют тексты, в которых место действия никак не обозначено, а лишь подразумевается, как в басне И.И. Хемницера «Совет стариков», которая открывается диалогом персонажей, причем место встречи «детины» и «старика» остается неизвестным:

Детина старика какого-то спросил:

«Чтоб знатным сделаться, за что бы мне приняться?» –

«По совести признаться, –

Старик детине говорил, –

Я, право, сам не знаю» [9, с. 68-69].

Очевидно, что персонажи находятся в некотором пространстве, которое отличается от того, где располагаются повествователь и читатель. Оно не уточняется, поскольку не имеет значения для хода повествования, но все равно незримо присутствует в произведении. Его можно обозначить как «нулевой хронотоп» [2, с. 12], изначально свойственный лирике, а потому обнаруживающий в басне черты лирического жанра. Приметой нулевого хронотопа является «отказ от конкретизации по отношению к реальности, от ответа на вопросы “где?” и ”когда?” [Там же, с. 12]. Этот тип пространства характерен для басни Х.Ф. Геллерта «Молодой человек и старик» («Der Jungling und der Greis»), откуда И.И. Хемницер заимствовал сюжет о молодом человеке, желающем узнать, как «чести и чинов на свете добиваться». Аллегорическое стихотворение на ту же тему появилось позже в творчестве И.И. Дмитриева. Основой для него послужила басня Ж. де Флориана «Юноша и старик» (“Le Jeune Homme et le Vieillard”), где в разговор вступают не просто молодой человек и старик, а отец с сыном, что отражено в заглавии – «Отец и сын его». Все четыре текста сближают единство тематики, тип пространства (нулевое пространство), отсутствие моральной сентенции от лица повествователя и поучительный вывод старика-отца:

«Ну, так просто… быть глупцом;

И этак многим удается» [3, с. 211].

Во всех четырех произведениях (в русских баснях и их иностранных источниках) наряду с нулевым хронотопом, в котором разворачивается диалог персонажей, косвенно присутствует реальный топос. Старик (отец), давая наставления юноше (сыну), упоминает пространство отечества, сопряженное с понятиями смелости, чести, труда «телом и умом» на благо родины, которому противопоставлено пространство царского двора, где чины добываются «интригой», «втиранием жабой и ужом в доверие…». Таким образом, противопоставление истинного служения и добывания чинов усиливается с помощью пространственной антитезы.

В русской басне, как и в большинстве жанров, перенесенных из европейских поэтических систем в русскую литературную обста- новку, происходит процесс конкретизации пространства. Отечественные авторы (начиная с В.К. Тредиаковского) все больше наделяют басенное пространство чертами русской действительности, хорошо им знакомой:

Вне города жил царь и царский двор

С тех пор,

Как летние жары настали;

А в ближних деревнях крестьяне работали…

(А.В. Храповицкий. «Мужик и господа») [5, с. 209].

В этих строчках не только проявляется знание уклада жизни русских дворян, но и содержится намек на реальные исторические объекты – императорские резиденции Павловск и Царское Село, хорошо известные автору стихотворения, статс-секретарю Екатерины II А.В. Храповицкому.

Описание жилых помещений в русской басне сопровождается реалистическими подробностями: действие разворачивается не просто в доме, а в избе, в тереме. В стихотворении А.П. Сумарокова «Мышь городская и мышь деревенская»:

Пошла из города Мышь в красный день промяться

И с сродницей своей в деревне повидаться.

Та Мышь во весь свой век все в закроме жила… [5, с. 76].

В произведении А.Д. Кантемира «Городская и полевая мышь», написанном на тот же сюжет, появляются детали интерьера жилища «горожанки»:

Когда обеим был вход в огромны палаты , Златотканна где парча обильно блистала На кроватях костяных; останки богаты Где пышной вчерашния ужины храненны В многих зрились кошницах <…> Поселянка, на златых себя растягая

Коврах , радость всю в себе не может вме-стити… [6, с. 8].

С помощью таких преобразований авторы «приближают» место действия басни к адресату, делают его более понятным и зримым для русского читателя. Баснописец актуализирует пространство, делая его одним из инструментов передачи основной идеи стихотворения. В редких случаях в произведении появляются краткие характеристики экстерьера, как в басне С.А. Тучкова «Сова и Ворон»:

Над мрачною в горе пещерой

Висели части древних стен ;

Войной ли, временем иль верой, Иль случаем других премен

Разрушен замок был старинный ,

Никто давно в нем не живал,

Пути к горе такой пустынной

Колючий терн везде скрывал [5, с. 216].

Пространство в басне нередко выполняет аллегорическую функцию. Так, горнее и дольнее пространство (земля, небеса, «заоблачны концы») могут представлять вертикаль власти, социальные верхи, придворный круг, как в басне А.П. Сумарокова «Война орлов»:

Под самыми они дралися небесами;

Не на земли дрались, но выше облаков,

Так, следственно, и там довольно дураков [6, с. 143].

Дорога или тропинка могут выступать символами жизненного пути. В басне В.И. Майкова «Двое прохожих и клад» персонажи останавливаются на берегу реки, метафорически понимаемой как опасное препятствие, которое нужно преодолеть для достижения счастья и богатства:

Прохожих двое шло дорогою одною ;

Оставили пути уж много за спиною ,

А впереди река ,

Мелка иль глубока,

Не знаю прямо,

Лишь видят, что река

Быстра и широка … [6, с. 223].

Очевидно, выбор места действия зависел в первую очередь от темы, сюжета и задачи автора и в наименьшей степени – от персонажей. Лиса как действующее лицо может появляться в лесу («Лисица и Зайцы» Г.Р. Державина), вблизи виноградника («Лисица и Виноград» А.П. Сумарокова), на скотном дворе («Лисица и Змея» Н.А. Мацнева), в суде («Лисица судьею» Д.И. Фонвизина), в царских покоях («Лев и Лисица» В.К. Тредиаков-ского).

События происходят как в открытом пространстве (берег озера, поле, лес, опушка), так и в закрытом – в доме, избе, обыкновенном подсобном помещении (басня В.К. Тре-диаковского «Лисица в болванщиковом сарае»). На пространственную фокусацию может указывать заглавие басни: «Дом Сократа» А.П. Сумарокова, «Волк на псарне» И.А. Крылова.

Басенный повествователь находится в особом пространстве, отличном от мира басенных персонажей и читателя. Поскольку рассказчик связан с личностью баснописца, то его топос неизбежно граничит с реально-исторической обстановкой, в которой живет поэт. Обычно пространство повествователя не называется, а лишь подразумевается и представляет собой нулевой хронотоп, характерный для большинства басенных пуантов.

Место пребывания рассказчика локализуется «на бытовом, житейском уровне» [2, с. 13] в тех случаях, когда он выступает героем или очевидцем событий, о которых идет речь в стихотворении. При этом он «переносится» в пространство основного сюжета, как в басне А.А. Ржевского «Сосед», описывающей забавный случай, якобы произошедший с самим повествователем:

Хвалили мне соседа моего,

Что весело с ним знаться. <…>

Приехал я к нему, меня он посадил

И вдруг про лекарей заговорил [6, с. 257].

Таким образом, художественное пространство в басне двухчастно: оно включает в себя топос повествователя и пространство аллегорического сюжета. На основе приведенных характеристик правомерно говорить о специфическом «басенном хронотопе», по аналогии с идиллическим и элегическим хронотопами, выделенными М.М. Бахтиным и Н.Д. Тамар-ченко [8, с. 434, 436].

В описании басенного пространства прослеживаются две противоположные, на первый взгляд, тенденции. Первая продиктована жанровым каноном, согласно которому пространство сохраняло свою «обобщенность», нейтральность и схематичность по отношению к сюжету и персонажам.

Вторая тенденция, подкрепленная оригинальной русской сюжетикой, ознаменовалась новым взглядом на пространство, введением черт национального колорита. В этом случае местом действия становилась родная земля: города, деревни, избы, леса и поля, более понятные и близкие отечественному читателю. Эту яркую особенность русской басни, относящуюся в том числе к хронотопу, отметил Н.В. Гоголь, рассуждая о произведениях И.А. Крылова: «Везде у него Русь и пахнет Русью» [1, с. 393].