Пропаганда немецкой культуры в период оккупации Краснодарского края и Адыгейской автономной области как фактор добровольной вербовки восточных рабочих в Третий рейх

История – наш самый важный культурный ресурс, именно она напоминает нам, что существует не один, а много способов выхода из трудного положения, что поведение меняется в зависимости от ситуации и что представленные нам возможности выбора зачастую куда шире, чем мы можем предположить [1, с. 35-44]. Знание исторических прецедентов, исторического контекста не должно давать нам иллюзии контроля над настоящим и будущим. В поиске различий, постоянно действующих и преходящих факторов, заключается наше естественно человеческое качество – сомнение, которое мы стремимся преодолеть разными способами. Историк делает это с опорой на достоверную источниковедческую базу, верифицируемые исследовательские методы и методики, соответствующие его базису научные теории и концепции.

В данной статье мы будем стремиться в анализе радикальных инициатив политики Третьего рейха и невероятных крайностях поведения индивидов: от маниакальной приверженности немецкого обывателя всем изгибам расовой теории, окопной ментальности до активной включенности советских граждан в ареал воздействия нацистской пропаганды, максимально сузить пропасть непонимания и морализаторства относительно тех или иных событий, связанных с предметом настоящего рассмотрения. Не результат, не приговор важен в данном случае, а сам процесс исследования пропаганды немецкой культуры, немецкого образа жизни в среде советских граждан – потенциальных рабочих для немецкой экономики, степени восприятия этой новой для них информации, переменам в их отношении к немцам и Германии, с одной стороны, и к СССР, с другой, на основе этих новых знаний.

Национал-социалисты адаптировали популярный в начале ХХ в. модернистский лексикон к политической жизни, соответственно его основные идеи, в сильно преображенном виде, легли в основу культурной политики нового руководства Германии: «незнание истории высвобождает воображение», необходимость сознательного построения «нового порядка» и сотворение «нового человека» и т.д.

Нацизм выработал свои специфические критерии культуры, углубил ее националистический компонент, реанимировал архаическую мифологию, создал оборонительную идеологию национально- го единства, приступил к формированию новых национальных элит. Он перевел полемику консервативной революции в практическое поле формирования новой социокультурной действительности.

Философия нацизма строилась на том, что суровые и неумолимые законы природы сами собой обосновывают диалектическое культурное неравенство людей. Идеологически это разнообразие неизбежно сводилось к формированию критериев «идеальной расы» [2, с. 11-12]. По словам Дж. Моссе расизм и является основой всей культуры для идеологов национал-социализма, а пропаганда – это инструмент проникновения культурных ценностей в массы [3, с. 34-35].

Отметим, что к XX в. в немецком обществе сформировалось представление о России, основанное, прежде всего, на культурных достижениях этой страны. Интерес и понимание – два ключевых понятия в освоении социокультурного опыта России немцами, но при этом замешанных на чувстве цивилизаторского превосходства [4, с. 7].

По утверждению И.К. Феста парадокс заключался в том, что растерянность немцев с одной стороны и их стремление к порядку и добрым нравам, с другой, в рамках данной политической партии и системы приобрела «развязные замашки» и привела их в лоно авантюризма [5, с. 242]. Это не самым конструктивным образом сказалось на их отношении к другим народам, в целом к «инаковости» в любой форме и интерпретации. Собственные, порой эгоистические интересы, гиперболизировались, что нашло отражение в приятии возможности жестокой эксплуатации восточных рабочих в рамках всех уровней немецкой экономики. И из этого порочного круга, скрепленного тугими нитями пропагандистского убеждения, выйти было достаточно проблематично.

В 1943 г. А. Розенберг в беседе с Ф. Заукелем сошлись во мнении, что продуктивным в наборе рабочей силы на Востоке могут быть не насильственные методы, а пропаганда. Ф. Заукель высказал совершенно объективные опасения о возможных политических последствиях насильственной мобилизации и личное нежелание «пятнать свое имя ловлей рабов». При этом они определились и в масштабах пропагандистских материалов: 3 980 000 плакатов, 700 000 брошюр, 1 870 000 листовок, 2 кинофильма (2 уже было в прокате) [6, Л. 422].

Идеобаллическая потребность лидеров Третьего рейха заключалась в расширении поля распространения пропагандируемых идей и связана была с психологическим дискурсом: двигаясь от некоего экзистенциального центра своей идеи к периферии требовалось постоянное рекрутирование максимального количества последователей [7]. Добавим, что идея оставалась в первозданном виде, но формы ее интерпретации или вуалирования изменялись в зависимости от целевой аудитории и задач воздействия на нее.

При анализе сохранившихся материалов периода временной оккупации Краснодарского края, а это в основном газеты, листовки, воззвания и приказы, достаточно четко просматривается основная идея нацистской пропаганды и политики воздействия на население – восхваление достижений германской культуры. Теме немецкой культуры и порядка в оккупационной печати уделялось более всего внимания. «Мы становимся культурнее», «За новый культурный Майкоп» – наиболее распространенные заголовки газетных статей. При этом основной упор делался, прежде всего, на достижениях материальной культуры: «…цветущий вид здоровых молодых людей – немецких военных, их спокойствие, быстрота и деловитость.… Эта техника, эта культура, эти люди не могут не победить, и они победят» [8], «…от цветущих магнолий до распорядка дня – можно определить одним понятием – подлинной культуры…» [9].

В прославлении немецкого образа жизни, немецкой культуры в целом активно применялись «свидетельства» советских людей, «писавших» в редакцию восторженные письма, в том числе и непосредственно из Германии. Часто инициалы авторов подобных посланий сопровождались подписями о социальном положении авторов, типа – старый рабочий, учитель. Примечательна в этом смысле статья И. Иркутского «Германия, какой я ее увидел». Автор пишет, что «порядка [в СССР] не было потому, что не было элементарных условий для порядка: подлинной народной власти, высокой культурности и всеобщего материального благополучия граждан». Статья еще интересна для нас в том отношении, что изначально ее целью было выполнение не только функции пропаганды преимуществ немецкого порядка («…какую замечательную уверенность порождает он в человеке…»), но и внушения, можно сказать даже предупреждения о необходимости соблюдать закон «новых хозяев» («…ни один немец не позволяет себе нарушения порядка ни при каких обстоятельствах. Закон есть закон, и здравый смысл есть здравый смысл») [10].

В качестве контраргумента приведем тот факт, что в Германии использование остарбайте-ров на предприятиях проводилось без учета их профессии и образования [11, Л. 407]. И это не единичный факт, а идеологически обоснованная позиция власти.

Образование как часть культуры также подвергалось в годы Великой Отечественной войны жесткой идеологической обработке. Немецкая пропаганда в этом направлении действовала под лозунгом: «Большевизм – умственная эпидемия». Оккупационные власти Майкопа заявляли, что из 29 565 зарегистрированных ими лиц обоего пола в возрасте от 17 лет неграмотных и малограмотных – 15 136 чел., имеющих начальное образование – 10 105 человек [12].

Причиной общего низкого уровня грамотности советского населения называлось уничтожение большевиками интеллигенции. Таким образом, немецкая пропаганда стремилась не столько заручиться поддержкой интеллигенции, а в большей мере внушить советскому народу чувство неполноценности. Именно новый режим якобы предназначен был принести народу свет образования и культуры. Так, при учреждении курсов стенографистов и переводчиков заявлялось, что данное мероприятие нацелено на создание нового культурного аппарата, начиная с самых низов [13].

Тем не менее, всем известны документально подтвержденные установки нацистских властей в образовании и воспитании собственно германского населения на характере обучения, а уж потом только следовало изучение книг. Приоритет отдавался формированию беспрекословно повинующихся солдат рейха, чей индивидуализм и энтузиазм направлялись и контролировались. «Боевое товарищество», вот идеал культурной и образовательной политики нацистской Германии [14, c. 308-311].

Лучшим подтверждением вышесказанному может выступить только тезис самого А. Гитлера, высказанный им в «Майн Кампф»: «Юный подданный германской национальности обязан получить школьное образование, предписанное всем немцам. Одновременно он получает воспитание, необходимое немцам, осознающим свои расовые и национальные особенности. Позднее он проходит обязательный государственный курс физического развития и, наконец, вступает в армию. Обучение в армии – общего характера; оно должно сформировать каждого немца, воспитать его физические и духовные способности применительно к возможной военной области его использования» [15, с. 234-235].

Меньше думать, рассуждать, больше повиноваться и стремиться к установленным и проверенным официальной идеологией целям и героям. Обратим внимание и на слово «использовать» в лексике Гитлера в отношении германского народа, которое еще раз нас убеждает в тоталитарном характере государства, использующем и манипулирующем народом в интересах высшей партийной элиты.

Если говорить об отношении к населению оккупированных восточных территорий, то в его отношении установки национал-социалистов были закономерно жестче, но в их основе лежала совсем другая идея. Предполагался отъем не только «жизненного пространства», но и «права», одной из ключевых ценностей человека – права на жизнь, свободу, на защиту чести и достоинства и т.д.

Общеизвестен факт дифференциации нацистского пропагандистского подхода к различным социальным и этническим группам советских граждан. В этих действиях давно известного мотива: «разделяй и властвуй» звучала и риторика культуросозидания, стремления восстановления культурных, религиозных традиций и обычаев народов и страт, к которым обращалась пропаганда Третьего рейха. При этом не можем не отметить совершенно банальное представление о культурных потребностях населения оккупированных территорий. Так, в одном из приказов по армии от 2 ноября 1942 г. говорилось: «немецкие власти обеспечивают казакам свободное развитие их культурных сил… для них снова будут открыты церкви; религия, обычаи и традиции снова вступят в свои права». А в качестве повседневного социокультурного признака выделялись «сушеные фрукты и гончарные изделия, незаменимые для населения». [16, л. 52-53].

Нацистские руководители считали, что на захваченных советских территориях местному населению достаточно знать лишь элементарный счет. В каждой деревне планировалось установить громкоговоритель, но не для информирования граждан, а для распространения пищи для разговоров – слухов. Целью обучения в создаваемых так называемых «народных школах» должны были стать только простой счет, самое большее – считать до 500, умение расписываться [17, с. 417].

Гитлеровцы считали, что «примитивный характер населения согласуется с фактом, что иллюстрированное представление окажет больше впечатления на них, чем сделали бы напечатанные утверждения и заявления». Учитывая отмечаемую восприимчивость советского населения к пропаганде вообще и ожидаемому значительному эффекту картин, рекомендовалось, чтобы фильмы использовались службой пропаганды более интенсивно в целях репрезентации населению немецкой культурной деятельности [18, р. 155].

В кинотеатрах демонстрировались немецкие фильмы на русском языке и с русскими заголовками. При этом все фильмы могут быть разделены на четыре категории: немецкая кинохроника; фильмы, которые показывают жизнь немецких людей в новой Германии, например, «День немецкого Рабочего», «Фюрер и его народ»; игровые фильмы с российскими подзаголовками, которые должны были быть непременно веселыми. Мы можем судить об этих фильмах только по их заголовкам. Но они настолько неприхотливы, что достаточно красноречиво говорят о сюжетах фильмов и отнюдь невысо- ких моральных, культурных и интеллектуальных целях их демонстрации советскому народу. Тематика заголовков, а, следовательно, и самих фильмов не отличалась разнообразием. Все они были примерно такого плана, «Любовь в 17 лет», «Наш преподаватель – девушка» и многие другие им подобные. Отметим, что в Майкопе в период оккупации работал кинотеатр «Гигант», где постоянно демонстрировались немецкие фильмы, о чем население города оповещалось через газеты и афиши [19].

Советской пропаганде нацистские утверждения и клише об «отсутствии культуры у советских людей», их «грубости» и «хамстве» [20] разоблачать было легко. «Кубанцы имели несчастье на себе испытать их «культуру», «цивилизацию», «новый порядок», – писала газета «Большевик», – загаженные клубы, сожженные школы и институты, разграбленные музеи, библиотеки – все это из арсенала фашистской «культуры и цивилизации». Тысячи трупов замученных женщин, детей и стариков, виселицы на телеграфных столбах – это «новый порядок» [21].

Разветвленность организационных структур, многообразие целей, методов и форм пропагандистского воздействия национал-социалистической пропаганды не исключала при этом границ ее эффективности, которые в советской среде проявились более отчетливо. Прежде всего, послания, содержавшиеся в речах Гитлера и Геббельса, могли находить отклик потому, что они казались знакомыми, были простыми и понятными в конструкции и в смысловой нагрузке, учитывали желания и чаяния тех масс, которым предназначались. Но разнообразный пропагандистский инструментарий возможно бы и был эффективен, если бы не шел вразрез с массовыми насильственными действиями в отношении местного населения.