Пропал город? Почему высотное строительство означает уничтожение основ градостроительной культуры Санкт-Петербурга

Что самое прекрасное, уникально-прекрасное в Санкт-Петербурге, самое удивительное из его ансамблей, перспектив, зданий, монументов? Думаю, что ничто в отдельности, как бы замечательны эти памятники ни были. Уникален сам город, как целое, – уникален его градостроительный ландшафт, его пространственная идея. Воля Петра, перешедшая в развитие города во времени, пока хватало энергии этого неистового импульса, – это и есть основное произведение искусства на Неве. Ансамбли и памятники города подобны драгоценным камням в уникальной диадеме: разбей диадему – и камни пойдут вполцены.

Terra Humana

Говорят, Петербург – европейский город. Но в Европе нет таких городов. Аналогий можно найти сколько угодно – и по внешнему сходству, и по мотивации возникновения и развития – вспомним тот же Амстердам или Венецию. Было бы желание проводить параллели. Нос и веснушки от мамы, зубы от папы, а лицо, непередаваемо своеобразное, лицо – свое, ни на кого и ни на что не похожее.

В Петербурге уникальны самые начала его: ландшафт места и то, как с этим обошелся основатель города.

Нева – не обычная река. На древних картах она изображалась не как река, а как короткий широкий проток между Ладожским морем-озером и Балтийским морем. Петр основал город на островах в самом широком месте этого водного протока, использовал его как внутреннее море, как залив, как морской порт моря Балтийского. Динамической стремниной города стало движение мощного водного потока. Простор и распахнутость этого места необыкновенны. Это о нем Пушкин сказал от себя: «широко Река неслася» и от имени Петра: «И запируем на просторе». Неву называли «першпективой», ее ширина и просторы и по сей день собирают все городские картины в единую бесконечную панораму, линейную и круговую одновременно.

С момента основания за Петербургом закрепился миф о городе, возникшем на пустом, безлюдном месте, «на болоте». Но на Неве всегда было сколько угодно высоких берегов и сухих сосновых боров. Болотистая низина – в дельте, у впадения в море; как у большинства рек, русло разделяется здесь на множество рукавов с островами, и ландшафт становится низким и топким. Выше по течению невские берега никогда не были безлюдными. Здесь стоял шведский город Ниеншанц. Этот город-крепость возник там, где возникали и многие другие города, не в дельте у моря, а на расстоянии от него. Так рекомендовали еще древние авторы. За это место шла борьба между Россией и Швецией на протяжении столетий.

Но Петр рвался к морю. Ему было мало вынести столицу фактически за пределы страны, он планировал основать ее глубоко в море, на острове Котлин. Был составлен даже градостроительный план. Но на такое не решился даже Он.

Однако устроить город, вопреки всему и вся, в архипелаге островов Невской дельты он смог, смог начать и передать свой волевой импульс последующим поколениям.

Как даже самые очевидные недостатки материала под рукой большого мастера обращаются в его художественные достоинства, так и плоский ландшафт Невской дельты стал основой невиданного рукотворного пространства.

Речные рукава дополнились каналами, еще более изрезавшими острова. «Мосты повисли над водами». К естественной невской водной «пер-шпективе» прибавилась «Невская першпектива» будущего проспекта. «Першпективы» по суше пронзили пространство подобно каналам на воде. В месте основания города был заложен собор, его золотой ангел на высоком золоченом шпиле осенил новый «Город святого Петра» и всю Невскую дельту.

Сквозные линии воды. Низкая и плоская, как стол, земля. Ленты гранитных набережных. Пологие арки мостов. Линии домов. Линии предельных высот карнизов. Выше – только к Богу, только стройными характерными силуэтами куполов, колоколен, шпилей – в избранных, «отмеченных» точках. Эти вертикали всегда невелики по длине по сравнению с горизонталями и редко поставлены. Менять эту пропорцию нельзя. В ней особая напряженность и лиризм петербургской пространственности. Высоты здесь меряются не метрами. У них иная размерность. Высота сотворена и предъявлена пространственными отношениями архитектурных тем, мотивов и значений.

Среда обитания

Из плоскостности места сделали шедевр градостроительного искусства. Нет города, в котором небольшие колебания высот и уровней были бы так значимы. У города на Неве есть особая пространственная грамматика, ее можно варьировать, ею можно играть, но нарушать ее логику нельзя. Без нее нет Санкт- Петербурга. Тогда хоть снова переименовывай город. Тонкие градации высот и распахнутость горизонтальных осей образуют особую художественную бесконечность. В нее нельзя вторгнуться инородной размерностью. Это все равно что вбить гвоздь в середину картины или демонстрировать возможности подъемного крана на соревнованиях штангистов.

В России традиционно золотили не то, на что есть деньги, а лишь достойное, отмеченное, то, что для всех значительнее, превыше всего. И возвышали также избранное: выше то, что выше по смыслу. Две тонкие золоченые иглы по обе стороны Невы – Петропавловский собор и Адмиралтейство – две ипостаси петрова замысла. Все петербургское пространство наполнено смыслами, оно и есть выражение смысла.

Когда Петр I умер, храма еще не было. Но шпиль с ангелом, осеняющим город, уже стоял. Под ним во временном строении и отпевали Петра. Технически выше ангела на Петропавловском шпиле всегда подняться было несложно. Только не хотели этого.

Б. Растрелли спроектировал Смольный монастырь с замечательной красоты барочной колокольней выше Петропавловской (по тем временам монастырь был далеко за пределами города). Ансамбль монастыря достраивали долго, а колокольню так и не начали строить.

Уже в эпоху капитализма миллионер Зингер испрашивал разрешения построить в Петербурге самый высокий дом в Европе. Разрешения не дали. Укоротили.

А чтобы прямо на всей невской панораме да чтобы выше всего… Этого не просто не хотели, этого чурались, этим брезговали. Такое намерение сочли бы если не кощунственным, то, во всяком случае, мещанским, неприличным.

Говорят, что все это история, а сегодня, чтобы выжить – нужно отвечать на вызовы времени. Но в уважающих свою культуру и потому процветающих странах история непрерывна.

Петербург – город-утопия, созданный на пустом, непригодном для строительства месте по воле одного человека. Аналогов он не имеет. И если мы так уж любим следовать примерам развитых стран Запада, давайте, по крайней мере, правильно выбирать эти примеры.

Terra Humana

Крупных исторических «классических» городов, построенных по идеальному (не сетчатому) плану-образу, немного. Один из них Вашингтон. Он основан всего через 90 лет после Санкт-Петербурга как новая идеальная столица с классическими перспективными осями. К тому же грунты там слабые, так что ближе аналога не найти. В Вашингтоне строительство высоких зданий запрещено во всем городе – и все тут. Самые высокие дома в 14 этажей – на окраине города, да и там их немного. Чем ближе к центру, тем ниже верхний предел застройки. Если кто-нибудь, даже очень важный и богатый, даже с самыми благородными целями (например, для привлечения инвестиций в столицу), захочет построить в Вашингтоне офис выше Капитолия, его отправят к психоаналитику или решат, что это агент бен Ладена.

Американские патриоты и так расстраиваются, что далеко на горизонте, где законы округа Колумбия не действуют, в соседних штатах появились высотные здания, которые в ясную погоду дискредитируют панораму столицы. Что-что, а себя уважать эта нация умеет. В отличие от нас…

Осенью 2006 года был объявлен конкурс на Газпром-сити с 300-метровым небоскребом… На Охте, против Смольного, прямо на месте Ниен-шанца и в непосредственной видимости от Петропавловской крепости, стрелки Васильевского острова, Эрмитажа. Строительство предполагается завершить к 2016 году. 300 метров – цифра знаковая даже для туриста.

Когда в любом историческом центре хотят всадить небоскреб, то обязательно вспоминают про Эйфелеву башню, и, конечно, в пояснительных записках к конкурсным проектам Газпром-сити это сравнение звучало как одно из обоснований принятых решений. Так и написали: «Париж тоже красивый город, но…». Действительно, сколько французских интеллигентов протестовали, и Ги де Мопассан среди них, а теперь Эйфелева башня – символ Парижа.

Пример расхожий и удобный, поскольку, недолго думая, позволяет делить всех на сторонников прогресса и ретроградов. А между тем как раз сравнение с Парижем абсолютно некорректно, хотя в обоих городах много осевых композиций и классических ансамблей. Париж формировался иначе и устроен иначе. Это город на холмах. Париж не реализованная утопия, не единый образ с ангелом на шпиле в историческом ядре. Это древний город, еще с античных времен много раз радикально перестраиваемый и переламываемый. Его исторический центр много больше петербургского и состоит из очень разных районов, из напластований различных градостроительных культур. Там нет водной акватории настолько широкой, что вокруг нее все картины города соединяются в одну. Так что человеку, вдруг оказавшемуся на набережной Сены у Лувра, или в Люксембургском саду, или в квартале Маре, или в другом центральном квартале, и в голову не придет, что в этом городе есть какая-то башня.

Но посмотрим на эту ситуацию с другой стороны. Легенда гласит, что после беседы Александра Македонского с Диогеном множество знатных честолюбцев полезло жить в бочки, но царь к их бочкам так и не подошел. После Эйфеля во всем мире множество властных, коммерческих, архитектурных и иных честолюбцев чертят рисунки, в которых наглядно представлено, насколько их башня или огромный дом выше Эйфелевой башни. И так уже больше ста лет…

И если так уж хочется сравнивать Петербург с Парижем, то нужно проводить аналогии не с башней Эйфеля, а с небоскребом Монпарнас. В шестидесятые годы такие небоскребы задумывались как новое достижение, как выведение Парижа на уровень тогдашних представлений о современных мировых стандартах, их проектирование поручалось ведущим архитекторам. Построили только один, а теперь во Франции уже много лет идет сбор денег. Небоскреб выкупают этаж за этажом, чтобы, когда выкупят, наконец, снести.

Среда обитания

Этот пример – хорошая иллюстрация к изречению Г. Гейне о том, что первый человек, который сравнил женщину с розой, был гений, второй – глупец.

Мы со своим небоскребом не вторые и даже не двухсотые, а неизвестно какие по счету даже среди очень отсталых стран. Точь-в-точь, как те самые парни начала XX века, что закупали в городе галоши, чтобы щеголять в них у себя в деревне в солнечную погоду.

Каждый проектировщик знает, что после 50 этажей высота здания перестает быть экономически выгодной. Лифты, система эвакуации по современным нормам для такой высоты съедают всю прибавку площади. Эксплуатационные расходы в небоскребах исключительно высоки. Окупить их содержание могут только очень богатые арендаторы. В случае с новым, обошедшим все архитектурные издания барселонским небоскребом Жана Нувеля таковых не нашлось. Нерентабельное здание заняли службами городского Водоканала и содержат за счет государства. В даун-тауне Торонто, ввиду массовых отказов от аренды, небоскребы пустуют. Высотные офисы еще не начали сносить, как в аналогичных случаях с жильем, но они уже стоят пустые. Судя по обилию объявлений о сдаче в аренду, такие проблемы возникли и в Филадельфии. Мы вовсю размечтались о небоскребах как раз тогда, когда во многих странах начали думать, как от них избавиться. Показательно сравнение новых центров столиц двух азиатских стран: развивающейся Малайзии (Куала Лумпур) и развитой Кореи (Сеул). В первом случае, естественно, небоскреб, во втором – полный отказ от них как принцип.

Одиночный небоскреб на ровном месте, а не в сверхуплотненном высотном центре – признак отсталой страны, пытающейся сделать символический жест. Тривиальный признак тривиальной ситуации.

В 1930-х годах в Москве тоже начинали строить «идеологический» не-

Terra Humana

О том, что Лондон испорчен новой застройкой, говорят давно. А теперь и ЮНЕСКО признало этот город «рискованным для сохранения исторического наследия»

боскреб – Дворец Советов. Но тогда его хотя бы планировали сделать самым высоким в мире, выше Эмпайр Стейт Билдинг, а сегодня «окно в Европу» стремится не сильно отстать от куала-лумпурских рекордов... Хотя в общем-то уже все равно, что триста метров, что тысяча. Еще не известно, какая из этих высот вернее угробит город. История повторяется как фарс. Жалкий фарс.

Спор о небоскребах в Санкт-Петербурге удобно позиционировать как диалог архаистов и новаторов. Не знаю, как насчет архаистов, а новаторов, двигателей прогресса, в этой ситуации точно нет. Есть движение по легкому пути стереотипов в хвосте давней и уже уходящей моды. Чем ниже уровень культуры, тем неколебимее вера в безусловную эффективность таких способов «обновления» Петербурга, тем сильнее надежда на то, что при этом можно получить

Панорама Нью-Йорка с Эмпайр Стейт Билдинг. Скальные основания Манхэттена и колоссальные цены на землю породили уникальный градостроительный феномен

новый архитектурный шедевр. Навязчиво звучит и такая тема: якобы, вслед за строительством 300-метрового билдинга в город хлынут инвестиции… Эти 300 метров напоминают программу «500 дней». И там, и там самоуверенная попытка декларировать решение сложнейшей проблемы по логике одной, отдельно взятой извилины. Опасность таких деклараций в том, что на первый взгляд они выглядят ясно и убедительно, в то время как аргументация оппонентов – сложно и непонятно. Людям начинает казаться, что не понимать таких простых вещей и несомненных выгод может только ретроград или злоумышленник. На этом держатся успехи революционных переворотов и финансовых пирамид. Но простота хуже воровства. Она оборачивается катастрофой. Хочется верить, что на этот раз все окажется не так просто.

Петербург всегда относился к тем городам, где нормирование высоты застройки было возведено в ранг государственной политики. Поэтому Санкт-Петербург и стал Санкт-Петербургом. А сегодня бытует расхожее мнение о том, что историческая структура Петербурга ограничивает свободу архитектурного творчества и, как следствие, инвестиционную привлекательность города. Петербург – это город, которому нужно подчинять себя, встраиваться.

В любой культуре, городе, семье, которые хоть чего-то стоят, есть ограничения, которым с гордостью подчиняются, любят и хотят знать до тонкостей. Ограничение – это то, что создает культуру, язык, искусство. Недаром говорят, что абсолютная свобода мысли может быть только в совершенно пустой голове. Если город имеет свой образ и характер – ищите ограничения, писанные и неписанные, которые этот образ и характер породили. Сложные системы ограничений действуют и в Риме, и в Париже, и в Барселоне, и в Берлине, и практически во всех городах, которые нас привлекают.

Города, которые активно пропагандируют свое «демократическое пространство полной свободы и равных возможностей», как раз эти города построены на самых жестких ограничениях сетчатого плана и равных блоков. Свобода высотности также оказывается более чем эфемерной. Она ограничена множеством жестких регламентов от «небесной линии» до прав соседа. Каждый, кто сколько-нибудь знаком с регламентами Манхэттена, поразится, как много у нас градостроительной свободы.

Среда обитания

Другое дело, что те культуры научились любить свои ограничения, как базовые ценности, и воспринимать предоставленные возможности как безграничную свободу.

В петербургском пространстве свобод и возможностей ничуть не меньше, а ограничений не больше, просто они другие. Архитектурные шедевры, созданные нашими предками, подтверждают это. Петербург был едва ли не самым многонациональным и контрастным по социальному составу городом России, который осваивал и присваивал самые разные архитектурные стили и образы. В предреволюционные годы нигде в России не строилось так много церквей в московском и ярославском стиле XVII века. И все они органически вошли в ткань города, как и радикаль-

Terra Humana

Высотное строительство уже необратимо изменило канонические панорамы невских берегов. Но, похоже, это еще цветочки…

«Точка роста» высотной застройки у гостиницы Санкт-Петербург

ные здания конструктивизма 1920–30-х годов. Важно только, что, где и как уместно и возможно строить.

Другое дело, когда Эрик Оуэн Мосс заявляет, что Петербург – город красивой, но вялой архитектуры и городу необходимы «энергетические» включения, под которыми он подразумевал нарочито экспрессивную криволинейность своего проекта Мариинского театра. Высказывания о том, что Петербург – «усталый город», что ему необходимы «энергетические» инъекции, приходится слышать часто, прозвучали они и в пояснительных записках к проектам небоскреба Газпром-сити.

Однако «энергетические новообразования» в неподобающих местах называются злокачественными опухолями. Вообще состояние, когда одна из частей организма начинает жить не как эле-

мент целого, а по своим собственным нуждам и законам, – такое состояние называется болезнью. В проектах Газпрома на Охте такая болезнь представлена наглядно.

Если говорить о высотном строительстве, то тенденция начала проявляться еще в 1970-х годах. Тогда у главного архитектора Ленинграда В. Каменского хватило влияния, связей и упрямства запретить строительство высотного варианта гостиницы «Ленинград». Сегодня рядом с ней в панораме города напротив Петропавловского шпиля выросли громоздкие полувысотные дома. Во всем этом ощущается не только погоня за прибылью, но и самое обыкновенное невежество, слепота, этакое наивное хамство. Не понимают, где находятся, с чем связались, что творят. Ликуют… Радуются… Гордятся тем, чего достигли… Вывешен большой плакат: «МЫ БУДЕМ ЕЩЕ ВЫШЕ!». Между тем это сильнейший невозвратимый удар по всему уникальному целостному образу Петербурга. Никакая бомба не принесет больше разрушений, чем такие новостройки. Да и по всему городу уже много лет сбивается пространственный масштаб: любая реконструкция – это пара этажей сверх исторической предельной нормы. Процесс пошел… И, наконец, трехсотметровый небоскреб. Это уже катастрофа.

Пригласили пять мировых звезд. Звезды спели под фонограмму. К сотне утрированно оригинальных и в то же время похожих друг на друга небоскребов, которыми полны архитектурные издания, прибавилось еще пять. И мне все равно, какой из них угробит город. Вспоминаются растерянно-отчаянный взгляд человека на выставке «Газпром-сити» (не помню, перед каким проектом) и его слова: «Что же теперь – Алькайду звать, что ли?». Следующая стадия уже нарисована в некоторых конкурсных проектах: за Газпромом предполагается целый район высотных мегаструктур.

Дальнейшее нетрудно представить. Через два-три десятилетия мы будем жить в одном из множества мегаполисов эпохи застойного глобализма, удручающе похожих друг на друга. В путеводителях будет указано, где найти Эрмитаж, Адмиралтейство или решетку Летнего сада. «Это невероятно», – скажете вы. Но почему же? Еще недавно невероятной и смешной казалась идея небоскреба в центре Петербурга или уже построенные дома рядом с бывшей гостиницей «Ленинград». А то, что уже произошло с Москвой? Теперь деньги приходят в Петербург. Мужайтесь…

В жизни общества и человека бывают страшные трагедии, после которых, однако, человек, город, страна все-таки поднимаются и даже расцветают или, по крайней мере, сохраняют надежду подняться. А бывает и так, что случилась вроде бы мелочь, но человек понимает, что все кончено, надежды нет…

Так может произойти и с Петербургом, как одним из уникальных явлений в мировой цивилизации. Общий пространственный строй города, его уникальный ландшафт и исключительный образ, наконец, сама пространственная идея Петербурга – все это очень хрупко и уязвимо, как бывают уязвимы именно идеальные и прекрасные творения.

Среда обитания

Очень немногих изменений достаточно, чтобы идеальный образ перестал существовать и Петербург стал «как все», и потому никому не интересен и никому не нужен. И деньги тогда перестанут вкладывать, и с небоскребами перестанут приставать, и с не-небоскребами тоже, сколько ни проси.

Всему этому найдут место поперспективнее и получше.

И все-таки разве все так безнадежно? Неужели ничего, кроме уже надоевших всему миру небоскребов, на свете нет? Ну, а если все-таки подумать как следует? Составить программу, поставить задачу так, чтобы и архитектурным звездам пришлось пошевелить мозгами, как они это не раз делали, а не выпускать свои сверхоригинальные трехсотметровые фаллоимитаторы, пружинки, парфюмерные приборы, стенки, стеклянного оленя на телевизоре или кубики для детей младшего дошкольного возраста. Может, тогда удалось бы создать современный нетривиальный архитектурный ансамбль, который составил бы гордость города и рекламу Газпрома. А уж если стратегические интересы непременно требуют красиво возвышаться и господствовать над пространством, то выйди за пределы видимости из центра и, как Петр I, на берегах Невы заложи «Новый Петербург». Новый центр, конкурент старого, как лондонский Докленд или парижский Дефанс. Кстати, район «Новый Петербург» уже проектировался незадолго до революции. Проект И. А. Фомина не был реализован, но вошел в историю архитектуры и петербургской культуры. Рецепты известны и не раз проверены.

И тогда… Твори. Выдумывай. Пробуй. Виват Газпрому!

P. S.

Откровенно говоря, я все-таки не верю, что эта провинциально-одиозная затея с трехсотметровым небоскребом будет осуществлена незамедлительно. Все может оказаться медленнее и обыденнее. Как говорится, конец света не событие, а процесс, и мы внутри него.

Конкурс на Газпром-сити может оказаться той ударной колонной, которая сама по себе обречена на неуспех, но расчищает путь идущим следом. Ну, будет вместо трехсот метров три по сто или шесть по пятьдесят и еще ближе к центру. Какая разница! Компромиссы здесь неуместны. Еще несколько полувысотных нагромождений на Невской перспективе, вроде тех, что уже завершаются строительством в районе бывшей гостиницы «Ленинград», и образ города на Неве будет безвозвратно уничтожен.

И тогда станет уже совершенно все равно, сколько метров и где строить...

Terra Humana

Цветные иллюстрации к статье см. на 4-й стороне обложки